Arvustused raamatule «Женщина», 33 arvustust

«Я стараюсь не воспринимать насилие, приступы нежности и упреки моей матери исключительно как ее личные черты, а рассматривать их в контексте ее жизни и социального положения. Кажется, когда я пишу так, у меня лучше получается приблизиться к правде: я выхожу из мрака и неопределенности личных воспоминаний в поисках более объективного подхода. И всё же что-то во мне сопротивляется, желая сохранить маму в одних лишь эмоциях – любви, слезах – и не искать им никакого рационального объяснения.»

Так вышло, потому что её мать умерла.

Истина остаётся истинной, в какой бы форме ты её ни преподнёс. Это касается и автобиографий, написанных в нарративной форме. Поэтому «Женщина» Анни Эрно — это и мемуары, и роман одновременно. Я прочитала довольно-таки много мемуаров (потому что люблю их), но это был первый раз, когда литературные приёмы автора так и норовили обмануть меня, будто описанные в книге события — это не правда, а вымысел. И что самое странное — я хотела обмануться. Потому что слишком больно читать, как жила и умерла чья-то мама. Это боль, которую каждый человек на земле пережил или может хотя бы вообразить.

Впечатления Когда я была маленькой, мы потеряли моего отца, а старший брат как раз уехал учиться в другой город, поэтому в нашей семье долгое время были только я и моя мама. Больше всего я боялась, что с мамой что-то случится, и я останусь совершенно одна в этом огромном и страшном мире. Из-за этих детских страхов я открывала «Женщину» с неохотой, преодолевая внутреннее сопротивление, ведь уже по одной только аннотации можно вообразить, как тяжело будет читать эту книгу. Но я очень давно хотела почитать что-нибудь из Эрно, и эту книгу я получила в подарок от человека, очень близкого мне по духу, поэтому я не могла притвориться, что «Женщины» не существует, лишь бы избежать тех неприятных эмоций, что корнями уходят в детство. На удивление, оказалось не так уж больно. Печально, сентиментально и нежно — да, но почти не больно. Отчасти, так вышло, потому что я полусознательно обманывала себя, будто читаю выдуманную историю. Это несложно, ведь между реалиями жизни, которые знаю я, и реалиями, которые описывает писательница, есть большой культурный и временной разрыв; а кроме того писательница мастерски использует приёмы художественной литературы, едва заметно манипулируя читательскими эмоциями. И отчасти так вышло, потому что Эрно не ставила перед собой цели сделать своим читателям больно. Тема и так болезненная, зачем приумножать страдания? Уже за это можно влюбиться в писательский стиль Эрно. Если попробовать дать определение целям, которые она преследовала, то я бы сказала, что это, во-первых, был её уникальный способ пережить утрату — написать книгу об утраченном; а во-вторых, как и следует из названия, думаю, она хотела представить миру не столько свою мать — ведь это лишь одна из социальных ролей, — сколько женщину, которая по счастливой случайности однажды стала её матерью. Из одной этой тоненькой книжечки можно понять, какой длинный и извилистый путь лежит перед каждой женщиной и какую цепочку решений она может на нём принять. Если опустить детали, то это будет верно почти для каждой из нас.

Особенности Так что же я имела в виду под писательскими приёмами? О чём-то подобном размышляла сама Эрно:

Самое достоверное, что я хочу описать, находится, вероятно, на стыке семьи и общества, мифа и истории. Мой замысел имеет литературный характер, поскольку его цель — выяснить правду о моей матери, а добраться до неё можно только через слова. Но в опредёленном смысле я хочу остаться на ступень ниже литературы.

Я бы сказала, что эти мемуары становятся романом из-за композиции, интонации, перечислений и назывных предложений. У книги явно художественная композиция. Она начинается с конца, со смерти своей героини, и это сразу закладывает мысль, что дальше нам расскажут, как всё к этому пришло. Жизнь «героини» начинается с описания, в какой семье она родилась, какими были её родители и в какое время она росла и взрослела. И далее в хронологическом порядке: юность, замужество, война, дети, работа, зрелость, сепарация повзрослевшей дочери, жизнь женщины в годах, жизнь бабушки, старость, деменция, смерть. Хронология как у всех, но детали… всё решают детали. Повествовательный тон рассказчицы — отстранённый, но субъективный. Как бы дочь ни пыталась отстраниться от жизни матери, она не может рассказывать о ней равнодушно. Сама писательница так и говорила: «Она была единственной женщиной, которая действительно что-то значила для меня». Она не может не сопереживать своей «героине», но делает вид, что пишет о постороннем человеке со всей возможной объективностью. Вот только слово «мама» на каждой странице её выдаёт. Такую эмоциональную противоречивость редко встретишь в мемуарах, которые создаются обычно на склоне лет, когда яркие чувства уже поблекли. Но Анни Эрно начинает писать свою книгу всего через три недели после похорон. Эмоции, тщательно запечатанные в бумаге, заставляют читателей сопереживать «рассказчице» и вместе с нею тосковать по «героине».

Чтобы описать жизнь матери, писательница использует два стилистических приёма: перечисления и назывные предложения. Первое как будто распространено, а второе более уникально. Назывные предложения — это когда есть только подлежащее («то, которое называют»), но нет сказуемого. Такие предложения дают чувство застоя, будто ничего не происходит, как будто на пути читателя разбросаны существительные-камни, и сдвинуть их с места нереально. Словно мир застыл от утраты.

Боль, которая постепенно притупляется. Давящая тишина депрессии. Молитвы и вера в «маленького ангела на небесах». А в начале 1940-го — новая жизнь: мама опять ждёт ребёнка.

О чём бы она ни писала, нет ничего лучше этого приёма, чтобы передать чувство печали.

На фоне этого перечисления не кажутся таким уж мощным художественным приёмом, как будто Эрно в спешке проглатывает слова или скупится тратить их на что-то, по её мнению, несущественное. Даже наоборот, сухость перечислений резко контрастирует с заложенными в текст глубокими эмоциями. Списки могут быть простыми («Были мрачные годы экономического кризиса, забастовки, Леон Блюм («первый, кто встал на сторону рабочих»), социальные реформы, ночные вечеринки в кафе…») или сложными:

Детство моей матери выглядело примерно так: — постоянный голод. По дороге из булочной она жадно съедала довесок хлеба. «До двадцати пяти лет я могла бы море проглотить, со всеми рыбами!»; — одна спальня на шестерых детей, одна кровать с сестрой, приступы лунатизма: её находили во дворе, где она спала стоя, с открытыми глазами; — платья и ботинки переходят от старших к младшим, тряпичная кукла на Рождество, яблочный сидр, от которого портятся зубы; — а ещё прогулки верхом на ломовой лошади, катание на коньках (зимой 1916-го замёрз местный пруд), скакалка, а также обзывательства в адрес «барышень» из частного пансиона и ритуальный жест презрения: развернуться и бойко хлопнуть себя по заднице; — все прелести дворовой жизни сельской девчонки, которая умеет всё, что и мальчишки, — пилить деревья, трясти яблони, убивать куриц ударом ножниц в горло. С одним отличием: не позволять трогать себя «там».

Может, были и другие приёмы, но эти два мне запомнились особенно ярко.

Заключение Довольно сухая рецензия для такого трагичного содержания, да? Честно говоря, я могла бы обсудить каждую мысль, каждое движение писательницы и её «героини» на страницах книги (книга маленькая, это не заняло бы много времени), но в этом обсуждении было бы слишком много субъективного, личного между мной и моей мамой, и если уж дошло до такого — то не лучше ли воспользоваться этим шансом и напрямую обсудить с ней всё, что мне хочется? Да, лучше, поэтому я старалась в этом отзыве говорить только про форму, но не про содержание.

Из всего, что я читала раньше, наверное, приходит в голову только одна небольшая повесть корейской писательницы — «Дуэт» Ын Хигён, хотя там больше вымысла (основанного на реальных событиях?), да и сюжет о другом, но особые отношения матери и дочери ни с чем не спутаешь.

Мы снова общались в том особом тоне — смесь раздражения и вечного недовольства, — из-за которого со стороны казалось, что мы в ссоре. Эти интонации в разговоре матери с дочерью я узна́ю на любом языке.

С одной стороны, очень трудно рекомендовать к прочтению эту книгу — даже врагу такого не посоветуешь. С другой стороны, если не воспринимать боль и печаль как проклятие, то я бы сказала, что прочитать её должен каждый. Точнее даже прочитать её должна каждая — чтобы успеть что-то наладить в своих отношениях с матерью, если есть шанс, или пережить печаль, если шансов уже не осталось. Потому что эта книга, в конце концов, не просто книга о женщине, это книга о женщине, написанная её дочерью.