– Проклятье на вашей семье, – прокручивала она в путаных мыслях недавний разговор со знакомой гадалкой, – мужчины не задерживаются, мрут, как мухи, ритуал один надо сделать. Есть сорок тысяч? Неси. Помогу.
– Вот здесь останови, – ткнула Ида в купол, низвергающий мясистое графитовое небо, белой церкви, расположенной напротив вокзала, – тут он мне и приснился, сидел на крыльце и у дверь скулил, чтоб впустили.
Девочка выпрыгнула из притормозившего у серебристого забора автомобиля и вбежала по карминовым гранитным ступеням к двери, возле которой, раскинув колени, сидел и подобострастно кивал сутулый, мосластый человек, сквозь расстегнутую ширинку полосатых, обделанных пятнами штанов, показывал поросячий обрубок божественного начала своей увядающей жизни.
Не решившись повернуть голову в сторону, Ида дернула дубовые врата, разделившие мир на две части: грешную и покрытую церковной тайной реальность. Дверь со скрипом приоткрылась и из нее выглянул таджик в джинсах, обрезанных до колена и с измазанным известкой блаженным ликом, окутанным пучками смоляных волос, торчащих из-под круглой соломенной шляпы.
– Ремонт, девочка, нельзя, – он чиркнул спичкой, разнося запах ада вокруг себя, подкурил сигарету и вышел на крыльцо.
– А вы собачку здесь не видели? – бросила пылающая Кира, поднимаясь по ступеням церкви, – маленькую, черненькую, страшненькую такую.
– С ушами, как у летучей мыши, – добавила, обвившая мать, Ида.
–Возле…
Речь таджика перебили вопли полицейских машин, промчавшихся за забором.
– Возле помойки бегал похожий сегодня утром, – с нескрываемым недовольством повторил он и ткнул беленым пальцем в похожую на космический скафандр: сталь забора, – там найдешь.