Время тишины

Деловая хватка

Неприятность может случиться даже в ясный день, будто созданный для того, чтобы судьба холила вас и лелеяла, ласково гладила по голове и на каждом шагу подкидывала поводы для радости. Когда она выпрыгнет из-за угла и играючи уложит вас на лопатки, так вот, тогда даже самый ясный, дивный и солнечный день покажется мрачным и таковым в памяти останется. Не верите? Что ж, в таком случае, поделюсь печальным опытом.

Момент, с которого и началась эта странная история, в памяти моей неотрывно связан с ясным, солнечным и дивным деньком. Вернее, с чудесным утром, которое оставалось таким до тех пор, пока я по воле злого рока не столкнулся на улице с Гудомаровым-младшим. Вы, конечно, скажете: подумаешь, велика важность, столкнулся с Гудомаровым-младшим! Не с грузовиком же, в конце концов, столкнулся на автостраде! И вообще, с Гудомаровым-младшим может столкнуться каждый, не сойдет же из-за этого с оси небесной наша старушка-планета.

Не стану спорить. Однако мне знакомы люди, которые совершенно случайно в лучшие периоды своей жизни столкнулись с Гудомаровым-младшим и из врожденной беспечности не придали встрече большого значения. Вы тоже можете с ними познакомиться. Обычно они стоят с протянутой рукой на паперти и в подземных переходах. По какой-то странной прихоти вершителей судеб там для жертв Гудомарова-младшего всегда находится свободное местечко. Так о чем это я? Ах да, о неотвратимости рока.

Итак, денек зарождался настолько дивный, что моя внутренняя система раннего оповещения об опасности предательски забылась и не сработала. Иначе я, конечно, успел бы развернуться, добежать до вокзала и на бешеном скаку запрыгнуть в первый попавшийся уходящий поезд, желательно, следующий до Владивостока. Но, увы, когда я заметил семенящего во встречном направлении Гудомарова-младшего, было уже поздно не то, что бежать без оглядки, но притворяться столбом или деревом. С тем же успехом можно встать на пути у цунами и попробовать остановить его при помощи приемов карате или магических заклинаний.

Я вовсе не утверждаю, что такое невозможно. Наверное, живут на нашей планете мастера, способные на подобные подвиги. Однако я к их числу не отношусь. Для меня остановить цунами ловким ударом босой пятки нелегко. Поэтому я сбавил шаг и с нарастающим ужасом следил за тем, как этот субъект, которого некоторые небезосновательно величают извергом рода человеческого, на всех парах приближается ко мне. В душе жила робкая надежда на то, что, впопыхах, он меня не узнает и пролетит мимо, обдав холодным ветерком. Ведь мы не общались пару лет, если не больше. С тех самых пор, как его выгнали из газеты, в которой я трудился.

Неприятные типы обладают сверхъестественным даром узнавать все и вся. И потому узнают вас, даже если вы, предупрежденные старой мудрой гадалкой, вхожей в резиденцию дьявола, о нежелательной встрече, предусмотрительно сделали пластическую операцию, сменили пол, гражданство, музыкальные пристрастия и нацепили накладную бороду. Пусть вас даже мать родная не узнает в новом облике, но неприятный вам тип с легкостью выделит вас из толпы. Даже если перед ним поставить для опознания сотню человек, сменивших пол, сделавших пластическую операцию и нацепивших накладную бороду, похожих друг на друга, как песни отечественных поп-звезд, он подойдет, ткнет пальцем вам в грудь и вынесет приговор: «Я узнал его! Это именно тот человек, который ночью вскрыл дверь-сейф моей квартиры и загрыз моего любимого бультерьера!». Ну, или что-то в этом роде.

Пока я размышлял о превратностях судьбы, по хитрой физиономии Гудомарова-младшего, напоминавшей мордочку вышедшего на охоту хорька, растеклась зловещая улыбка. Сродни той, с которой, должно быть, в давние времена умудренные опытом вампиры перед сытным обедом говорили доверчивым и полным крови крестьянам: «Расслабьтесь, и вы ничего не почувствуете!».

Пока я гадал, за какие грехи ниспослана мне эта встреча, Гудомаров-младший успел подгрести ко мне, дружески подмигнуть и произнести: «А, дружище, привет! Ты-то мне и нужен!». Предпринимая последнюю отчаянную попытку спастись, я хмуро буркнул в ответ: «Знавал я людей, которым ты говорил «Ты-то мне и нужен!». Но он только добродушно рассмеялся и заявил, что к случившимся с теми людьми неприятностям лично он не имеет отношения. Дескать, все, что с ними произошло, было предначертано судьбой. Сами виноваты, сказал он. Сами виноваты, что попались у него на пути, сказал про себя я и поежился.

Немногие назовут меня фаталистом. Но я убежден: есть нечто фатальное в том, что судьба играет злую шутку с теми представителями человеческой расы, на пути у которых случайно возникает Гудомаров-младший. Не удивлюсь, узнав, что девяносто процентов войн начались после того, как он изловил в туалете Белого дома случайно забредшего туда американского президента, министра обороны или иностранных дел. Так и вижу: подкрался к нему сзади и, дружески хлопнув по плечу, брякнул бедняге в ухо: «Ты-то мне и нужен!».

Тот, конечно, при таких-то обстоятельствах не может не вздрогнуть от неожиданности и инстинктивно не объявить войну какой-нибудь богатой нефтью стране. Потом, конечно, все разъяснится. Но процесс уже запущен. Согласитесь, не к лицу американскому президенту, если уж он объявил войну, менять политическое решение только из-за того, что оно было опрометчивым. Не скажешь ведь общественности, что тебя застали врасплох в туалете. Тем более что тысячи бойцов из разных стран мира или уже сошлись на поле боя, или основательно подготовились к тому, чтобы геройски погибнуть во славу правителей. Отменить объявленную войну – значит, обмануть их ожидания, и это как минимум. Я уж не говорю о тех таинственных и великих магнатах, которые вечно маячат за царскими и президентскими спинами и наживают на войнах состояния. Представьте, каково будет им, уже подсчитавшим барыши от военных заказов, если войну вдруг отменят?

Возможно, я сгущаю краски и наговариваю на беднягу Гудомарова-младшего. Не исключено, что он и в самом деле не имеет отношения к катаклизмам и катастрофам, посетившим наш мир в последние три с половиной десятка лет, что прожил на свете этот нестандартный тип. Но и к лагерю тех, кто обожает проверять гипотезы на собственной шкуре, меня не отнесешь. Поэтому я торопливо ответил, что рад был его повидать, и задал деру. Шагов через пять он снова вырос на моем пути и заявил тем же безапелляционным тоном, явно намекая на то, что я ему зачем-то понадобился:

– Ты-то мне и нужен!

Наверное, в древности с таким же дружелюбным видом кочевники предлагали осажденным добровольно сдать город, обещая в этом случае из гуманных соображений перерезать лишь половину горожан, а половину продать в рабство. Внутри у меня все сжалось, и кошки в душе заскребли с такой силой, какую ранее не проявляли. Гудомаров-младший сиял улыбкой, которую хорошо знавшие его люди расшифровали бы примерно так: «Вот тебе, приятель, и каюк!». Не дав опомниться, он с силой схватил меня за предплечье, так, что оно подозрительно хрустнуло, и затараторил, как взбесившийся пулемет:

– Дружище, не поверишь, но пару месяцев назад у меня родилась гениальная идея!

– Гениальная? – с сомнением уточнил я, гадая, сломана ли у меня рука или удастся отделаться обычной трещиной в кости?

– Феноменально гениальная, – подтвердил он, из чего я заключил, что нависшая надо мной опасность как минимум вдвое страшнее той, что обычно нависала над жертвами гениальных идей Гудомарова-младшего.

Он отпустил мою покалеченную руку и попытался схватить другую, чтобы у трудяг из городского травмпункта день не прошел в скуке и безделье. Я вовремя спрятал ее за спину, полагая, что без здоровых рук отбиться от собеседника не удастся. Тогда он без обиняков схватил меня за плечи и затряс с такой силой, будто я был свиньей-копилкой, в которой не осталось ни копейки, но он все равно намеревался вытрясти из меня, по меньшей мере, тысячу рублей мелочью. Пока голова моя беспомощно болталась из стороны в сторону, Гудомаров-младший кратко описал феноменально гениальную идею.

Она преследовала ту же цель, что и почти все идеи Гудомарова-младшего – быстро разбогатеть и прославиться. Требовалось немногое – чтобы один невероятно умный и деловой человек (он, скромно улыбнувшись, не уточнил, кто именно) учредил газету. Далее рассказ стал более интригующим, так как выяснилось, что газета уже учреждена. Причем невероятно деловой человек учредил ее, не приняв во внимание такой пустяк, как то, что у него нет помещения под редакцию и денег на оплату услуг типографии и работу сотрудников. Я заметил, что раз ничего нет, значит, деловой человек не такой уж и невероятно умный. Однако собеседник позволил себе со мной не согласиться.

«Что значат какие-то там деньги по сравнению с теми идеалами, которым призвана служить эта газета!» – проорал он таким восторженным тоном, что несколько прохожих взглянули в нашу сторону с подозрением, явно стоя перед выбором: набрать ли номер «скорой» или пуститься наутек? Затем Гудомаров-младший, продолжая трясти меня, как вредный братец тряпичную куклу сестры в момент ее отсутствия, признался, что невероятно умный и деловой человек и сам пока не определился с тем, каким идеалам должна служить газета.

Однако он, оказывается, точно знал, что одним из журналистов новой газеты должен стать я. Судьба моя была, оказывается, предрешена, и он лишь любезно сообщил о новой миссии. Выступил в роли глашатая, так сказать. Тут мне припомнилось, что гонцов, принесших дурную весть, раньше вроде бы было принято казнить. Жаль, что те времена давно прошли, и сейчас подобное перестали практиковать. Я с горечью подумал, наверное, впервые, что моей самой большой ошибкой в жизни было решение стать журналистом. И, кажется, произнес это вслух, если только мой собеседник не владел даром читать чужие мысли. Он вздохнул в унисон со мной и, выпустив, наконец, из крепких острых когтей мое распухшее плечо, сочувственно произнес: «Так предначертано судьбой, и здесь уж ничего не поделаешь».

Тут в меня, должно быть, вселился дух предков, отчаянно пытавшихся спасти мою жизнь из потустороннего мира. Ноги мои заработали с такой мощью, будто их питал энергией атомный реактор. Я сорвался с места и набрал скорость в сто километров в час за какие-то три секунды. Ну, может, за четыре с половиной. Любой нормальный человек отстал бы и лишь с восхищением проследил бы за тем, как в клубах дорожной пыли мелькают мои копыта, резво выбивая искры из асфальта. Но у Гудомарова-младшего, вероятно, тоже имелись связи в потустороннем мире. Он быстро нагнал меня и через левое ухо начал методично вдалбливать в мой мозг феноменально гениальную идею.

Прохожие смотрели на меня так, как смотрят на человека, придерживающего рукой килограммовый флюс и спешащего с прытью скоростного поезда к дантисту, орошая путь горькими слезами. Сам же я воспринимал прилепившегося Гудомарова-младшего, как бородавку, вскочившую на причинном месте ночью во время сна по наущению самых темных сил ада.

Ах да, я же забыл проинформировать читателя о том, что тогда расцветал март, точнее, середина марта. Стоял один из тех приятных дней, когда растопленный солнцем снег обнажает прятавшийся всю зиму под ним мусор, и стремительное наступление весны с каждым часом все больше превращает город в свалку. Итак, задорные весенние ручьи бежали вниз по улице, забивая ливневую канализацию хламом. Я бежал вверх по улице, а курсы доллара, евро и фунта привычно колебались на биржах мира. Словом, все было бы ничего, кабы не приставучий Гудомаров-младший.

Он проводил меня до дверей редакции, в которой я трудился, и прошмыгнул в них вместе со мной. А когда я попытался скрыться в туалете, он и туда втиснул дробное тело, мимолетно выразив удивление тем, что я предпочел женский туалет мужскому. Осознав ошибку, я в крайнем смущении перебрался в мужской туалет, где тут же из воздуха материализовался Гудомаров-младший. Он продолжал упражняться в ораторском искусстве. И по-прежнему единственной жертвой его красноречия был я.

Следующие два часа он провел в моем кабинете. Пока я тщетно пытался написать колонку новостей, он красочно описывал перспективу. Из его слов следовало, что жизнь моя будет прожита зря, если я немедленно не оставлю редакцию, служению которой отдал последние шесть лет, и не переберусь в газету, которая, еще не появившись, уже заняла место на Олимпе, а ее учредитель – в сонме богов. Гудомаров-младший живописал воображаемые прелести, о которых мечтает журналист – яркие и острые темы, свободу слова и астрономические гонорары. Надо быть безумцем, чтобы отказаться от такого предложения, заявил он. Скажу не без гордости – в тот момент я поступил, как истинный безумец.

Шел третий час увлекательной беседы, когда настроение у Гудомарова-младшего вдруг изменилось. Черная тень наползла на его светлое чело с той же скоростью и неотвратимостью, с которой на шолоховский Дон налетает летняя гроза. Он заявил, что приостанавливает переговоры о моем трудоустройстве до той минуты, пока я не приползу к нему на коленях и не стану умолять его принять меня в штат редакции. Такой вариант развития событий меня устроил. Попрощались мы почти как лучшие друзья, разве что не облобызали друг друга на прощание.

Ах да, забыл упомянуть маленькую деталь – Гудомаров-младший приходится родным братом Гудомарову-старшему. А Гудомаров-старший редакторствовал в той газете, в которой работал я и еще полсотни трудяг, среди которых попадались не только журналисты, но и корректоры, редакторы, верстальщики, дизайнеры, рекламные менеджеры и прочая и прочая. Думаю, упомянуть об этом будет не лишним, так как оба брата сыграли в моей судьбе значительную роль.

Предчувствие беды

До середины апреля я не вспоминал о встрече с Гудомаровым-младшим, ибо для этого не имелось причин. Жизнь катилась настолько безмятежно, насколько безмятежно может катиться жизнь журналиста главного печатного издания региона, финансируемого властями. Я собирал новости, кропал заметки и выдавал аналитические статьи. Иногда предавался греху алкогольного возлияния в компании акул пера и жил в ожидании очередного гонорара. На горизонте не маячили ни беды, ни радости. Мне не грозило ни увольнение, ни повышение по службе. Я был рад тому, что имел. И если в те счастливые времена в мою голову, порой, закрадывались грешные мысли о том, что живется мне не так уж и хорошо, как хотелось бы, то позже я искренне каялся, что подобные мысли вообще меня посещали.

О Гудомарове-младшем я слышал, что он все-таки реализовал идею и открыл более-менее регулярно издававшуюся газету. Называлась она «Из первых уст». Не самое оригинальное название, лишний раз подтвердившее теорию о том, что Гудомаров-младший занялся не своим делом. Сам я ее не читал. Поговаривали, что вышло уже три или четыре номера. Содержание было едким и местами неприятным для чиновников и лично губернатора. Об этом шептались в туалетах и курилках. До сих пор в нашем регионе не случалось такого, чтобы в газетах выходили едкие статьи, неприятные для самого губернатора. Не то, чтобы они не могли быть написаны. Просто в регионе до сих пор не было изданий, в которых подобные творения могли опубликовать без риска быть казненными на следующий день.

Судачили также, что Гудомаров-младший, вероятно, тронулся умом. На такую мысль наводило его творчество. Чиновников в своих опусах он мило величал казнокрадами. Губернатора – старым хрычом и выжившим из ума старцем, которому давно пора на свалку истории. Вы, конечно, понимаете, что я недостаточно красочно передал содержание как разговоров о газете, так и содержание газеты. На фоне того, что на самом деле позволял себе Гудомаров-младший, выражение «старый хрыч» для губернатора звучало, как ласковое прозвище. Одно неоспоримо – Гудомарову-младшему в рекордно короткий срок удалось добиться некоторой известности в определенных кругах, хотя такая слава сомнительна.

Широкому кругу читателей он был плохо знаком. А вот в кулуарах власти о нем сначала заговорили, потом – запретили говорить. Запрет был неофициальным. Но все приближенные к власти люди о нем знали, как и о том, что последует, если запрет нарушить. Имелась в нашем заповедном регионе такая особенность административной системы. Если попал в опалу губернатору, то спустя пять минут об этом знал не только ночной сторож отдаленного сельсовета, но и только что появившиеся на свет щенки сторожевой собаки. Неписанные правила гласили: с опальными нельзя разговаривать, о них нельзя разговаривать и надо докладывать обо всех, кто разговаривает с опальными, и кто разговаривает про опальных.

В общем, о Гудомарове-младшем если и говорили, то шепотом и в узком кругу доверенных лиц. Однако газету читали, хотя многие предавались новому удовольствию тайком. Лично я в то время надо всем этим добродушно посмеивался. Передергивало меня только в те редкие моменты, когда в голове вдруг проносилась ужасающая мысль. Ведь и я мог стоять в одном ряду с Гудомаровым-младшим, если бы поддался его напористости и кровью подписал бы вербовочный договор, впоследствии окропив его и горькими слезами. В самой глубине души я сочувствовал этому человеку и уважал его бесстрашие. Столь рьяно бросить вызов устоям власти мог, безусловно, только невероятно решительный и мужественный человек.

Одного не хватало Гудомарову-младшему – журналистов. Статейки он явно пописывал сам. Все отмечали это по стилю. Гудомаров-младший никогда прежде не трудился журналистом. Занимался коммерческими делами. Кочевал по печатным изданиям и разным фирмам, куда его принимали на работу в минуту умопомрачения начальства. По слухам, за карьеру он успел довести до банкротства три газеты и двух редакторов до инфаркта.

Третий нашел спасение в злоупотреблении алкоголем, благодаря чему, видимо, и выжил. Несмотря на зловещую славу, Гудомаров-младший долго не сидел без дела. Всплывал то в одном учреждении, то в другом, в разных качествах, но всегда при хорошей должности. Такие индивиды встречаются в каждом городе. А вот откуда они берутся, и за что небеса отмечают их таким талантом, это для меня – загадка.

Пером в печатных изданиях Гудомаров-младший ранее не скрипел. И потому вместо статей у него выходили тексты, сгодившиеся бы для выступлений на митингах. Тексты делали газету боевым листком, накропанным изрядно подвыпившим агитатором. Ходил слух, будто Гудомаров-младший пытается нанять репортеров, но никто к нему на пушечный выстрел не подходит. И не удивительно. В наших реалиях устроиться на работу в оппозиционную газету все равно, что добровольно взойти на плаху. Тебя внесут в черный список. И пока губернатор не отойдет в мир иной, другой работы, кроме как в оппозиционной газете, тебе не найти. А в оппозиционных газетах наш регион, как я, кажется, упоминал, испытывал известный дефицит. На сей рынок Гудомаров-младший ступил первым, и под ногами его была не твердая почва, но зыбкий песок.

Порой, я искренне сочувствовал первопроходцу. Но у меня и мысли не возникало о том, чтобы помочь ему решить кадровую проблему. Хотя я обладал, не в пример ему, некоторыми связями в репортерских кругах. И вот наступил день, многое изменивший в моей судьбе. Начинался он так, как начинались многие дни моей жизни. После обычного моциона я вышел из дома и пешком отправился на работу. Обычно путь занимал полчаса. За это время я успевал встретить нескольких знакомых, в основном, коллег-журналистов, поприветствовать их, а с некоторыми – переброситься парой слов и вместе дошагать до редакции.

Так было и на этот раз, за тем исключением, что никто не ответил на мои приветствия и не выказал желания переброситься парой слов. Будто сговорившись, знакомые вели себя одинаково странно. Заметив меня на улице, они замирали. Волосы у них оживали, как в рекламе шампуня, превращающего сухие безжизненные волосы в мокрые и шевелящиеся. Глаза покидали привычное место и выкатывали из орбит. Челюсть отпадала с таким грохотом, будто товарный поезд на предельной скорости пронесся по расшатанному стальному мосту, под которым вы решили укрыться от грозы.

Пробыв в таком состоянии несколько секунд, знакомые невероятным усилием вырывали себя из оцепенения, резко разворачивались, и, придерживая не желающую захлопываться челюсть рукой, бросались в ближайшую подворотню. А то и перебегали через проезжую часть, не обращая внимания на бешеный поток автомобилей и юрко лавируя между ними. Иные улепетывали по улице так отчаянно, будто во время безмятежной полуночной прогулки по кладбищу вдруг встретили четырех восставших из могилы мертвецов, решивших от скуки смертной переброситься в карты.

Первые два-три знакомых позабавили своим поведением. Однако когда их число перевалило за десяток (а в тот день знакомые попадались так часто, словно сами желали попасться мне на пути), в душу мою закрались смутные подозрения. Знаете, бывают моменты, когда начинаешь предчувствовать нехорошее. Например, когда пытаешься проскочить железнодорожный переезд на четвертой скорости, но двигатель машины глохнет прямо на рельсах.

Думаешь, ничего страшного, заведу двигатель и поеду. Тут раздается приветственный гудок тепловоза, а двигатель чихает и отказывается заводиться. Пытаешься открыть дверцу и выбраться, однако выясняется, что ее непостижимым образом заклинило. Новый гудок тепловоза раздается громче первого и более возбужденно, с явными нотками охотничьего азарта, что свидетельствует о его приближении. Тут в душу и закрадывается смутное предчувствие беды. Так было и со мной в тот раз.

Снедаемый самыми мрачными предположениями, я дошел до первого попавшегося дома и нырнул в первый попавшийся подъезд. Благо, входная дверь в него не была снабжена кодовым замком. В подъезде было темно и отвратительно пахло. Поэтому я решил как можно скорее покончить с делом, ради которого и зашел в то жуткое место. Я намеревался внимательно проверить ширинку на брюках, поскольку подозревал: люди шарахаются от меня по той простой причине, что она расстегнута.

В жизни мне уже доводилось попадать в подобные пикантные ситуации. И хотя раньше публика не разбегалась, как тараканы на кухне, когда среди ночи включишь там свет, а, в худшем случае, уничтожающе хихикала, я не исключал того, что времена и нравы могли измениться с тех пор, как я в последний раз появился в обществе с расстегнутой ширинкой. Поэтому решительно потянулся рукой к замку-молнии.

Не успел дотянуться, как позади меня раздался странный звук, будто крепкую простыню сильными руками разорвали пополам. Вслед за тем в смраде подъезда закаркал старушечий голос. Почувствовал я себя столь же приятно, как крадущийся ночью к сейфу с секретными документами шпион, за спиной у которого раздался щелчок взведенного курка, и неотвратимая судьба голосом шефа контрразведки поинтересовалась: «Так, говорите, вы тут автобус ждете?».

– Ты что это там делаешь? – спросила старушенция с такой интонацией, будто заранее знала ответ, и вопрос задает лишь из вежливости, чтобы соблюсти формальности перед казнью.

От неожиданности я застыл и, откровенно говоря, растерялся. Ведь нечасто попадаешь в ситуацию, когда к тебе в темном, чужом и пропахшем испражнениями подъезде внезапно обращается незнакомая женщина, пусть и потерявшая товарный вид, а ты в это время безмятежно тянешься к молнии на брюках. Я мгновенно обратился к опыту прожитых лет, но, сколько там не рылся, так и не смог найти ничего хотя бы схожего с тем положением, в котором оказался. Между тем, старушка встрепенулась и перешла в решительное наступление. Судя по ее поведению, она не первый раз сталкивалась в темном подъезде с мужчиной, который подозрительно ведет себя у стенки. Преимущество было на ее стороне. У меня, в отличие от нее, не хватало боевого опыта.

– Ты что это там делаешь, я тебя спрашиваю?! – прошипела она так, будто сотни тысяч гадюк, собранных в боевую фалангу, одновременно крикнули «Ура!» на своем змеином языке; затем неожиданно перешла с шепота на тот противный ультразвук, которым, как я читал в каком-то желтом таблоиде, на псарнях живодеры умерщвляют собак. – Ах ты, негодяй! Вот я тебя и поймала! А я все думала, кто тут гадит? А это, оказывается, интеллигент к нам повадился. А еще такой приличный с виду мужчина!

Пока она продолжала сыпать укоризненными фразами, я оглянулся и оценил дислокацию сил. Старушка – она оказалась маленькой и сухонькой, хотя лица ее я отчетливо разглядеть не смог, – так вот старушка раскачивалась, будто сомнамбула, на площадке первого этажа рядом с открытой дверью в квартиру, в которой, видимо, и поджидала меня последние сорок-пятьдесят лет, прильнув к дверному глазку. И теперь, когда я, наконец, родился, вырос, окончил вуз, поступил на работу и угодил в ее сети, пенсионерка явно намеревалась скальпировать меня, для чего вдруг истошным голосом начала звать какую-то Маню.

Интуитивно я осознал, что Маней окажется еще одна злобная пенсионерка с огромными клыками, торчащими изо рта, как у известной героини народных сказок. Такие персонажи встречаются в нашем городе на каждом шагу. Стоит только заговорить о повышении тарифов на услуги ЖКХ, как они сами появляются рядом, вырастая, как поганки. Я мгновенно смекнул, что из рук двух разъяренных пенсионерок вырваться сложнее, чем из рук одной. И решил пусть и бесславно, но стремительно и своевременно покинуть поле разгоравшейся брани.

– Извините, – смущенно пробормотал я и выскочил из подъезда бодрым галопом, взбрыкнув копытами, как застоявшийся в стойле скакун.

Взвыв от досады и негодования, старушка бросилась за мной, одним прыжком преодолев лестничный пролет. Не оставалось иного, кроме как на глазах у изумленных прохожих рысью двинуться на юго-запад, стараясь максимально увеличить отрыв от престарелой преследовательницы. Первые двадцать метров мне не удавалось уйти в отрыв. В какой-то критический миг даже показалось, что старая бестия вот-вот нагонит, запрыгнет на шею и вонзит острые пятки в мои вздымающиеся бока. Но силы старушечьи оказались не безграничны, и она была вынуждена прекратить преследование.

Я же продолжал бежать так, что уши мои развевались и хлопали на ветру, а пятки время от времени шлепали меня по затылку. Признаюсь, что в тот момент я был немного взволнован. Именно волнение помешало мне услышать дословно все, что рассказывала о нашей встрече зевакам старушка. Память сохранила лишь пару обрывков фраз, что-то типа: «и тут я вижу, как он достает из штанов свою интеллигенцию…» и «а еще он говорит, молчи старая, а то прибью…».

Пять кварталов спустя волнение отпустило меня. Я перешел с бега на ходьбу и утер рукой взмыленный лоб. Чувствовал себя так, будто только что спасся бегством от ревущего локомотива, причем удирал от него по шпалам и только через двадцать километров погони догадался с них спрыгнуть. В общем, те, кто удирал по шпалам от несущегося на крейсерской скорости локомотива, меня поймут.

На работу я пришел в дурном настроении. А кто бы пришел не в дурном, если бы знал, что половина населения города от него шарахается, как лань от гепарда, а вторая половина только и судачит о том, как благочестивый с виду человек тайком в темном подъезде хватается за свою интеллигенцию? Словом, на душе было скверно, и вскоре мои опасения в том, что неприятности только начались, к сожалению, полностью оправдались.

Я теряю работу

А теперь настал черед познакомить вас с Гудомаровым-старшим. Он оказался единственным сотрудником редакции, который не сбежал при моем появлении, словно робкий первоклашка, узревший на горизонте школьного хулигана. Напротив, будто жаждал встречи со мной. Остальные вели себя примерно так же, как и знакомые, встреченные по пути на работу. Сидевший на входе охранник, увидев, как я вхожу в дверь, ловко проглотил дымящуюся сигарету и нырнул под стойку, наотрез отказавшись вылезать, пока я не исчезну из виду. На лестничной площадке я столкнулся нос к носу с уборщицей. Почтенная женщина преклонных лет, волоча ведро и швабру, медленно спускалась по лестнице, тяжело дыша. Даже на пути вниз каждый шаг давался ей с трудом.

Узрев перед собой меня, она побелела, развернулась на сто восемьдесят градусов и взлетела обратно по лестнице так стремительно, как, должно быть, не взлетала и по менее крутым лестницам во времена своей молодости, спеша на свидание к любимому кавалеру. Надо сказать, что передвигалась уборщица с громким звуковым сопровождением, так как попутно яростным ревом оповещала редакцию о моем появлении. Вероятно, благодаря ее стараниям здание словно вымерло. Поэтому я поднялся по пустой лестнице, прошел по пустым коридорам и первого человека встретил только в своем кабинете.

Это был студент-стажер, которого прикомандировали ко мне на несколько недель. Одну из них мы уже проработали вместе, и отношения у нас сложились прекрасные. Студент таскал мне из столовой обеды. А я позволял ему бить баклуши, обещая поставить зачет по практике, лишь бы он не мешал. Словом, если кто и должен был быть в редакции настроен ко мне благожелательно, то лучше претендента на эту роль, чем стажер, не найти. Когда я вошел, прыщавый юнец повел себя, мягко говоря, возмутительно.

Сначала он перекрестился и попытался солдатиком сигануть в окно. Не сумев его открыть, так как рамы были старательно заклеены на зиму еще лет шесть назад, он вспорхнул на шкаф с такой непринужденной легкостью, будто в детстве ходил в спортивную секцию по прыжкам на шкафы и даже завоевал несколько наград на соревнованиях по этому виду спорта. Я начал ему выговаривать по поводу того, что неприлично так себя вести и запрыгивать на шкафы, пусть даже ты и находишься в редакции газеты. Ведь существует множество людей, которые не запрыгивают на шкафы, даже если их об этом попросить. Я попросил стажера брать пример с тех, кто не запрыгнет на шкаф ни за какие коврижки. Но не успел закончить нравоучение, как на столе задребезжал старенький телефонный аппарат.

Прорычавший в трубке голос принадлежал Гудомарову-старшему, с которым я вас сейчас, наконец, познакомлю. Кажется, я упоминал, что Гудомаров-старший приходится Гудомарову-младшему братом. Поставив их рядом, трудно заподозрить матушку-природу в том, что братьев она выпустила на одном конвейере, пусть и с разницей в десять лет. Гудомаровы походили друг на друга так же, как лемур походит на гризли. А, пожалуй, даже меньше.

Старший из тех двух Гудомаровых, что я имел честь или несчастье знать, был детиной огромного роста, под два метра, массивного телосложения и обладал запоминающейся физиономией. Голову его, в целом, правильнее всего было бы сравнить с комодом из-за ее оригинальной формы. А выдвигавшаяся во время разговора нижняя челюсть лишь подтверждала справедливость такого сравнения. В молодости он явно упустил возможность стать громилой из шайки головорезов.