Loe raamatut: «Симоно-Савловск», lehekülg 3
Дом потерянных игрушек
В кромешной темноте что-то большое и теплое сжало, обхватило, обездвижило. Максим вложил в отчаянный рывок все оставшиеся силы и проснулся. Серая занавеска колыхалась, движимая то ли сквозняком, то ли потоком света. Утро выдалось ярким. Через грязное балконное стекло, через тонкую паутину, через старый тюль, через пыльные завесы зала голубело небо. Максим подумал, что, если такие фильтры не смогли приглушить насыщенность, как же сложно приходится людям на улице. Какие силы нужны, чтобы поднять голову и не утонуть навсегда в глубине? Что за мифические герои ходят там по своим геройским маршрутам?
Максим встал и оделся, но на балкон не пошел. Он разлюбил осматривать двор с высоты пяти этажей. Случилось это в тот день, когда сосед из тридцать шестой квартиры спилил тополь. Дерево росло в паре метров от балкона, и Максиму нравилось разглядывать серые ветви. Один сучок-обломок, торчащий из ствола, напоминал ему нож. Как-будто тополь лихо угрожал городу, наплевав на опасность и неравенство сил. Оружие не помогло, сосед разжился деньгами, кто-то в частном секторе запасся дровами.
Позавтракав куском хлеба с шоколадным маслом, мужчина оделся, снял с дверной ручки пакет, покрытый кадрами из фильма «Титаник», и вышел из однушки. Соседский ящик, стоявший на лестничной площадке, был приоткрыт, манил настоящей горой сокровищ – молодой картошкой. Воровать корнеплоды Максим не стал. Ящик принадлежал тихой и вежливой семье из сороковой квартиры. Вот если бы им владели те, что из тридцать шестой, тогда другое дело. Совесть молчала при мысли о краже у зэковатого сокрушителя тополей и его крикливой старой жены.
Мудрости, нацарапанные на стене гвоздем, предупреждали, что «ханка» погубит всех, а жизнь не та без «винта». По наблюдениям Максима, оба утверждения были ошибочными. «Ханка» погубила всего лишь пару-тройку человек в каждом доме на районе. Да и проявления жизни с «винтом», которые он раньше часто наблюдал вечерами с балкона, выглядели сомнительно – одновременно сомнамбулически и конвульсивно. Словно адепты провинциальной сомы никак не могли определиться: погрузиться в вечный полусон или расхерачить окружающую действительность движениями рук. Максим предпочитал алкоголь и знал горькую истину – нет такого тремора, который бы смог одолеть мировую энтропию.
На лестничном пролете второго этажа лежало нечто, накрытое старым розовым полотенцем. Распухшие ноги, извилины толстых вен, облезлые тапки. Подсказок было достаточно, чтобы понять – под саваном нежного цвета покоилось тело соседки из тридцать шестой. В подъезде стояла тишина. Максим помедлил перед препятствием несколько секунд, потом осторожно перешагнул его и продолжил путь наружу. На улице глухо рычала машина скорой помощи, санитар устало курил, уткнувшись взглядом в окно первого этажа. Старушка за стеклом недовольно поморщилась, запахнула шторы. Санитар зашелся нездоровым кашлем и сплюнул под ноги.
Максим шел по улице, поглядывал на пакет в руке. Фильм про затонувший корабль он не видел, только слышал песню оттуда. Почему-то она вызывала у всех жалость, а ему казалась скучной и вымученной. Картина собрала какие-то немыслимые деньги, что добавляло пакету некой роскоши, но ирония состояла в том, что наполнять его предстояло пустыми бутылками.
– Хорошее начало полдела откачало, – довольно пробормотал Максим, доставая из травы прозрачную емкость.
«Белое» стекло ценилось гораздо выше коричневого или зеленого. За «Гену» с «чебурашкой» платили копейки. Максим слышал, что в других городах иные расценки, но старался не верить таким слухам. Особенно его злили рассказы, что где-то там есть чудесная страна, дающая деньги даже за битое стекло.
Вскоре стало понятно, что хорошее начало дало лишь ложную надежду. Судя по всему, бутылки из аллеи, ведущей к улице Мира, еще с утра собрали дети.
– Во сколько ж вы встаете, щеглы? – зло пробурчал на ходу Максим.
Пакет не звенел, сердце стучало глухо. Мужчина чувствовал, что в мире не осталось ни скверов, ни брошенных гаражей, ни тенистых уголков, которые бы не обчистили мелкие конкуренты. Рассчитывать на достойную добычу не приходилось. Максим успокоился, замедлил шаг, стал изучать не кусты и землю, а окна первых этажей, лица водителей, витрины киосков. Ларек с газетами пестрил новостями – футболисты в красивой шахматной форме взяли бронзу; останки последнего русского царя и его семьи похоронили в Петропавловском соборе; где-то столкнулись электропоезда; умер основатель «Макдоналдс». Максим почувствовал жалость. Сборная Голландии ему нравилась. Впрочем, это не помешало испытать радость за хорватов, хоть он и не видел ни одной их игры. Телевизор начал терять яркость еще в январе, пока в июне не стал транслировать исключительно белую муть. Лечить технику от бельма Максим не умел, да и денег на вызов мастера не было, так что полуживой аппарат превратился во второе радио. В списке развлечений он шел сразу после советских журналов об искусстве, книжек с пожелтевшими страницами, обгоняя, как ни странно, обычное радио. Максиму не очень нравилась музыка, которая оттуда доносилась, а до покупки магнитофона с волшебным названием «Романтик» оставалась еще сотня бутылок «белого» стекла.
На перекрестке в немытую голову пришло озарение. Максим решил, что каждый раз будет выбирать то направление, в котором захочется идти меньше всего. И, в конечном итоге, кривая обязательно выведет к нетронутым полям. Будут зло поблескивать пивные бока в траве, из грязи поднимутся холодные горлышки, верещагинским пейзажем вырастет на горизонте гора бутылок. И ни одного призрака провинциальной Валгаллы. Только следы их пиршества, вечно летящие откуда-то из прошлого дня. Максим взволнованно потер небритую щеку, посмотрел по сторонам, настраиваясь на новый маршрут. Справа шумела барахолка. Далее дорога вела к центру города, оазису спокойствия. На душе стало приятно от мыслей о кирпичных фасадах старых домов, тенистых аллеях парка, и вариант отпал сам собой. Поворот налево уводил бы все дальше и дальше, через спальные районы к окраине, Мещанскому лесу, березовым колкам и разнотравью. Задышалось свободнее, и холодный разум тут же поставил крест на этом пути. Оставалось идти, не сворачивая, наблюдая, как ряды жилых домов мал-помалу обращаются в промышленный некрополь. Где-то там, за дрожащей в июльском полдне линией горизонта, забылись неспокойным сном склады и ангары, будки сторожей и вагончики строителей. От одной мысли о тех краях что-то внутри потускнело. Все доселе невесомое налилось тяжестью, потянуло к земле. Максим дождался одобрительного сигнала светофора и пошел вперед.
Зеленые космы ив склонялись так низко, у серых горбатых корней колыхался покров муравьев, за тонким прозрачным стеклом, приоткрыв от раздумий рот, смотрел на запретную улицу любопытный человек пяти лет. Максим шел, размахивая элитным пакетом. Дворы сменялись дворами, на остановках спали коты, до неявной границы промзоны оставалось всего ничего. Мужчина застыл на перекрестке, осознав, что принцип избранья маршрута уж слишком походит на топорик коварного повара, засунутый под честный компас. Надо было немного взбодриться, сменить обстановку, посмотреть, что будет если вдруг, если вот, если хо-ба! Максим развернулся и зашагал в последний квадратный загончик на пути к неизбежному, в тихий сонный двор.
За ржавыми качелями и горкой-слоником, за подсохшим на июльском солнце жестяным мухомором и бездонной песочницей, за лавкой о двух досках, за облупленной лазилкой находилась низенькая избушка. Мужчина посмотрел по сторонам, убедился, что ни одной внимательной старухи на лавочке, что ни одной полуденной мамаши с громким ребенком, что стоит изба к нему передом, а к проклятому городу задом. Максим залез в деревянный домик и сел по-турецки. На потолке красовалась летопись двора: номера телефонов, полные детской мудрости двустишья, профили, которым могла позавидовать древнеегипетская культура. В самом углу валялась пустая стеклянная бутылочка без этикетки, миниатюрная и до нелепого изящная. Максим никогда не видел таких. Оставалось загадкой, что же в ней могло храниться. Поначалу возникло желание кинуть находку в пакет, но рука остановилась на полпути. Сдать все равно не получится, будет звякать всю дорогу, да и, в конце концов, может быть кто-то с ней играет здесь, в маленьком домике. Кисть изменила свое направление, указательный палец мостиком протянулся к зеленой гусеничке, блуждавшей в темном верхнем углу. Нелепое создание то превращалось в вопросительный знак, пытаясь нащупать опору, то вытягивалось в линию, утыкаясь в стенку. Прикоснувшись к ногтю Максима, гусеница резво поползла дальше, минуя впадину у большого пальца, через красную веревочку на запястье, по лишенной волос коже на внутренней стороне предплечья. Мужчина осторожно подставил беглянке мизинец левой руки и вышел из своего временного убежища. Кисть прижалась к серой коре тополя, гусеница устремилась в вертикальные лабиринты. Казалось, что путешествие в пограничный двор ничего не дало, но дышать почему-то стало легче, бутылочное Эльдорадо заблистало вдали. Максим вернулся на маршрут, доковылял до светофора, перешел дорогу, и оказался на землях диких, брошенных, таинственных.
По разбитой дороге, ведущей от спальных районов, Максим ходил много раз. Но теперь он не узнавал её. Зеленые толстые трубы выныривали из-под земли, изгибались дугой, чтобы вновь зарыться в поросшую желтоватой травой почву. Облупленные бока смотрелись знакомо, но все же что-то было не так. Словно странная сила, шутки ли ради, заменила все предметы вокруг на похожие до неразличимости. Склад лесоматериалов за белым забором все так же щурился разбитым окном, но теперь Максиму казалось, что где-то там, во внутренних пространствах, не доски вовсе, а опасные сокровища, которые сторожат столетние кобры. Чахлые клены чуть покачивали ветвями, но не сидели на них птицы, не кружили над ними насекомые, не грелись у корней кошки на солнцепеке. Вдалеке раздался гул паровоза, хоть железнодорожные ветки давно были отданы диким травам, поднявшимся водам и неспящей ржавчине. То тут, то там, на обочине валялись огромные рыжие гвозди, каких Максим раньше не видел. Благо шел мужчина прямо по проезжей части. За все время пути ни одной машины не появилось из-за холма впереди, только пыль дрожала в горячем воздухе. Обиженно лязгал на ветру забытый шлагбаум.
Дорога вела все дальше, к землям исполинских заводов, недобрых сторожек и подозрительных развалин. Искать там что-либо кроме неприятностей не имело смысла. Не могло быть заветной бутылки в высокой траве, если по зарослям тем много лет никто не гулял. Поэтому Максим, добравшись до очередного перекрестка, повернул направо. В поле трещали кузнечики, ветер играл на смятой жестяной банке легкими камешками. На пустыре, охваченный бурьяном, стоял недострой. Не домик даже, а только две кирпичных стены в пару метров высотой. Вот там могли остаться артефакты незапамятных времен. Максим подошел к развалинам, но никакой стеклотары они не таили. Зато на одной из стен красовалась надпись гудроном. Длинные-узкие-черные буквы складывались во что-то нехорошее: «ЗАКАТ НАСТУПАЕТ, И МЫ ПОЯВЛЯЕМСЯ». Максим сделал еще пару шагов, пока его не остановил резкий запах. В памяти всплыли китайские гелевые ручки, их сладковато-удушливый аромат. Мужчина повернул обратно и направился к дороге. Шуршал до обиды легкий пакет. Волны вездесущего мятлика бились о лица героев блокбастера.
Довольно долго путь не преподносил никаких сюрпризов. Но вот блеснуло знакомо из-за кустов. Максим с надеждой поспешил на маяк, обошел кленовую рощицу, остановился у заколоченных ворот какого-то склада. Но на чужую территорию ему и не нужно было, все сокровища оказались снаружи, около трещины-улыбки на рябом асфальте. Целая стеклянная гора. Горлышки, донышки, этикетки и пробки ¬– неизвестные варвары кучей свалили остатки неисчислимого количества бутылок. Максим издал горестный стон, опустил пакет на землю и подошел к горе. Солнечные лучи играли в догонялки среди хрустального лабиринта, нагло рикошетили в глаза, заставляли прищуриться. Мужчина присел на корточки, начал осторожно убирать осколки. Что-то же должно было уцелеть.
В горле набух комок, смешались предвкушение и отчаяние. Максим стал откидывать фрагменты бутылок, один за другим, погружаясь все глубже и глубже в стеклянную гору. Процесс вгонял в медитативное состояние, порождал странные мысли о желанном. Максиму ясно виделись его ноги, но не в стоптанных кедах, а в гигантских черных кроссовках. Таинственно блестели золотые символы, знаки неведомого производителя. А уже через мгновение мужчине мерещилось, как его тяжелая рука ложится на хрупкое плечо Ленки из четвертого подъезда. В зеленых глазах, обращенных вверх, читалось обожание. Потом же все застилал дым дорогой сигареты, которую Максим курил на балконе, глядя на копошащихся внизу мелких созданий. Мечтания обрубила боль. Из разреза на указательном пальце левой руки потекла кровь, красная клякса пометила грязный осколок. Максим сунул палец в рот и встал. Ни одной целой бутылки в опасной горе не оказалось.
Покачивая нелепым маятником-пакетом, отдаляясь от проклятого миража, путник думал о забытом дне из какого-то прошедшего лета. Вспомнилось, как он лежал на маленьком диване с томиком Моруа на груди, тихий и соразмерный старой комнате. Как солнечный зайчик пытался заскочить на покрытую паутиной люстру. Как со двора доносился детский смех, как улица манила зеленым шелестом. Грудь сдавило. Максим остановился и сделал глубокий вдох. Электрические муравьи побежали вверх по шее, стремясь к макушке, тронутой сединой. Низкое солнце пекло щеку. Мужчина посмотрел назад – на прилипшую к ногам долговязую тень-великана. Вытянувшаяся до безобразия, она насмешливо повторяла за Максимом движения – темный призрак на рыжем песке.
В солнечном янтаре застыла кирпичная двухэтажка о двух подъездах. Справа от грузовика со щебнем, слева от огороженного пункта приема цветного металла, окруженная тонкими низкими кленами, утопающая в высокой траве. Максим попытался найти табличку с названием улицы, но от неё остались лишь две стигматы, заполненные ржавой трухой. Кому пришло в голову строить тут дом? Куда ходили за продуктами местные жители? Как проводили вечера? Может двухэтажку и вовсе построили, как странную декорацию, или же ради каких-то сгинувших в небытие градостроительных планов? Жизнь довольно быстро прервала размышления Максима. Из первого подъезда вышла девушка с металлическим ведром. На подростке была белая майка с теми же лицами, что и на элитном пакете, спортивные штаны растянулись пузырями в районе колен, розовые шлепанцы звонко били по мокрым голым пяткам. Девушка выплеснула содержимое ведра в кусты и направилась к старой крючконосой колонке.
Максим ощутил сильную жажду. Мысль о ледяной воде будоражила, но сталкиваться с незнакомкой не хотелось. Стоило подождать невдалеке, и мужчина решил обойти дом. Выяснилось, что жилым оставался только первый подъезд. Второй же с порога встречал завалами мусора, отвратительным запахом, полуразрушенной лестницей. Максим застыл, глядя на покрытые сажей стены, провалы вместо ступеней, пустые бутылки по углам. Затем он медленно повесил пакет на старую дверную ручку и осторожно, стараясь не касаться перилл, начал путь наверх. Шаг за шагом, вопрос за вопросом. Водятся ли здесь крысы? Доходит ли запах до жителей первого подъезда? Каково спать, зная, что за стеной вот это всё?
На втором этаже свет бил из проемов, лишенных дверей. Максим шел, посматривая по сторонам. Как в галерее, проплывали мимо него удивительные экспонаты – велосипед без цепи и колес, космические стержни ламп дневного света, старый холодильник, облепленный наклейками с динозаврами, машинами, полуголыми женщинами, героями боевиков. Из последнего проема в темном коридоре свет пробивался еле-еле. Максим ступил на тусклую и призрачную дорогу, вошел внутрь.
Однокомнатная квартира, судя по всему, не потеряла почти ничего из своего скудного убранства. Разживаться добром здесь не стали ни соседи, ни бродяги. Да и что было брать? Разве только железную кровать с панцирной сеткой. Максим присел на неё, та заскрипела в ответ. А потом все звуки куда-то исчезли. Осталось лишь завороженно следить за оранжевым солнечным пятном, пробившимся сквозь мутное стекло, тонкую паутину, старый тюль, пыльную завесу. На подоконнике лежала кукла.
Кудрявая блондинка с испачканным лицом и распахнутыми голубыми глазами. Губы измазаны помадой, на розовых пальчиках следы бордового лака. В проколотых ушах сережки из медной проволоки с черными бусинами, которые, отражая свет, становились сине-зелено-фиолетовыми. Поверх лазурного платья белый фартучек, покрытый акварельными пятнами – отпечатками маленьких пальцев. Кукла смотрела одновременно с детской строгостью и доброжелательностью. Как-будто приглашала новых друзей выпить с ней чая, но просила не шалить при этом. На полу лежала маленькая тарелочка и две чашки из игрушечного набора. Тянулись минуты, солнечное пятно медленно уползало из комнаты по потолку. В углах просыпалась тьма.
Максим встал с кровати и, тяжело дыша, размазывая слезы по лицу, подошел к подоконнику. Он осторожно взял куклу в руки. Та моргнула, взмахнув длиннющими ресницами. Максим долго смотрел на неё, а потом крепко прижал к груди и зажмурился.
Четыре звезды
Федор открыл глаза, прищурился, но вывески пролетали слишком быстро, сливались в одну яркую линию, не давали и намека на то, какой район по ту сторону двери. Пробудился пассажир такси от визга духовых инструментов, перебиваемого помехами. Салон автомобиля дрожал от какого-то рок-н-рольчика, а не от ожидаемого шансона. Федор чуть приподнялся и понял, что чудовищно пьян. А значит, две таблетки белого угля не помогли, значит горячее-жирное-жареное не спасло, значит близился миг расплаты. Тошнота еще не подкатывала, но все вокруг выглядело настолько зыбко, что сомнений не оставалось – рано или поздно, не тут, так там, его вырвет в эту ночь.
Федор попытался разглядеть в зеркале лицо таксиста. В узком прямоугольнике дрожали глаз, кусочек уха, небритая щека – машиной управлял человек предпенсионного возраста. Феде стало стыдно.
Максим встал с кровати и, тяжело дыша, размазывая слезы по лицу, подошел к подоконнику. Он осторожно взял куклу в руки. Та моргнула, взмахнув длиннющими ресницами. Максим долго смотрел на неё, а потом крепко прижал к груди и зажмурился.
– Как наши то сыграли! Прямо не ожидал, – попытался сказать он как можно бодрее, не выдав опьянения.
Уверенность была лишь в том, что слова правильные и расставлены верно.
– Да, молодцы, – без особых эмоций ответил таксист. – Я сам не слежу, так-то. А вообще, молодцы. Я вот помню…
Федор уловил, что ему рассказывают что-то про хоккей, семидесятые годы. Сам факт относительно вменяемой беседы снял напряжение. Ночной город перемигивался с Федором. Голова становилась все легче и легче, внутри нарастало странное чувство. Казалось, что решись он сейчас, выкатись из машины, как в гангстерском фильме, и начнется что-то чудесное. Джинсы не порвутся, ладони не собьются, ветер освежит, дорога ляжет под ноги. Останется только бежать. Через вон тот переулок, к пустырю, где не горят фонари, где что-то ждет в полумраке.
В полумраке серые углы недостроя отбрасывают ненадежную тень, дрожащую в ночной прохладе. Битые бутылки под ногами блестят драгоценными камнями. Где-то здесь и назначена встреча, здесь с ним должны выйти на контакт, и передать нечто важное. Ни одной высотки рядом, никто не подглядит, не сфотографирует, не пометит лоб красной точкой. А пока можно зажечь сигарету, сделать шаг в тень и ждать. Контактер, кем бы он ни был, обязательно увидит алый маячок.
Окурки, один за другим, падают в грязь. Щелчком отправляя очередной в полет, можно заметить, что кто-то приближается со стороны посадок. Лица не разглядеть, но вот движение руки видно четко. Незнакомец лезет за пазуху. А вот теперь пора бежать. Что-то пошло не так, план рухнул, надо спасаться. Поспешить за угол, выскользнуть через дыру в заборе из профлиста, затеряться среди деревьев. Шум за спиной заставляет сердце колотиться сильнее. Захлебываясь воздухом, получая удары ветками по щекам, совершать рывок за рывком. Скатиться в овраг, от которого совсем недалеко до магистрали. Там помогут и заберут. Глина под ногами, звездное небо над головой. Смех сам собой рвется из груди. Правда ли, что пули свистят? Успеет ли он услышать свист, если пуля направлена точно в голову? Есть о чем подумать, есть о чем посмеяться. До магистрали совсем недалеко, преследователя не слышно. Самое время остановиться, перевести дух и протереть глаза.
Федор протер глаза, икнул, в страхе замер. Все-таки икота – верный признак опьянения. Конечно, таксист и так давно понял, кого везет. По запаху, движениям, разговору. Но есть разница между респектабельным пассажиром, который позволил себе расслабиться, потому что может контролировать свою жизнь, и выпивохой-неудачником, перепутавшим дозу. Федор набрал воздух в легкие, задержал дыхание. Через полминуты облегченно выдохнул. Правда, за эти секунды он успел распробовать отвратительный металлический привкус во рту. Тошнота нарастала медленно, но неумолимо.
Федор с тоской посмотрел в окно. Такси сбавило скорость, стали различимы лица манекенов. Ни один из них не обратил внимание на Федора. Продавцы нацелили их взгляды туда, где еще несколько часов назад малиновым шаром падало за горизонт солнце. Туда, где листья придорожных деревьев хранили последние лучи. Туда, где влажная июньская ночь манила и звала в зеленые коридоры.
Зеленые коридоры рощи выглядят совсем не так, как днем. Куда-то исчезли все целлофановые пакеты, окурки, шприцы, обертки, бутылки. С каждым поворотом мелкого сора становится все меньше, трава растет все гуще, цикады стрекочут все громче. На опушке, прислонившись спиной к осине, стоит восковая дева. На бледной руке замер маленький черный жучок, паутинка прилипла к волосам. Холодное плечо, тонкая летняя накидка.
Рука указывает вдаль. Не на черное в горошек платье ночи, но и не на тысячеокий город. Цель – некая точка между. Дева пристально смотрит в глаза. Шумят ивы у реки. Что-то шуршит в кустах акации. Дева знает нечто важное. Осталось только вспомнить, что именно. Пошарить по карманам, но там пусто. Значит, надо искать. Еще на секунду задержать взгляд на её лице и бежать сквозь заросли. Роща не бесконечна, хрип города слышен отчетливо, гудят машины. И к опушке уже не вернуться, а если и есть к ней путь, то не тот же, что в начале. Спина ноет, но надо искать, пусть под ногами одни камешки, веточки, корешки. Хоть бы колечко найти или цепочку. Природа так не может, только человек. Искусство творить искусственное, единственная доступная магия. Но что-то окурков становится все больше, трава растет все реже, цикады стрекочут все тише. Невидимый город подкрадывается совсем близко.
Федор совсем близко наклонился к стеклу и чуть не стукнулся лбом на очередном «лежачем полицейском». Таксист говорил с кем-то по телефону, находящемуся за пределами видимости. Несмотря на включенную громкую связь, Федор не мог распознать ни слова. Дополнительно бил по ушам какой-то попсовый хит. И неожиданно в плоских и пошлых трех аккордах Феде почудились дивные гармонии. В песне проявился скрытый мотив, который он не улавливал до этого. Разгорелось любопытство: «Что найдется в любимых композициях, если даже в таком навозе выкрученная на максимум эмпатия отыскала жемчуг?» Еще через мгновение мир вокруг стал совсем мутным, трудноуловимым. Как мужчина не пытался собраться с мыслями, они прятались от него в темном лабиринте. От мелькания за окном тошнило, и Федор захотел отвернуться, но тут машина остановилась на перекрестке. Пятиэтажная коробка подмигнула желтым глазом из темноты.
Из темноты выходить опасно. На улице ни души, но от этого не легче. Чувствуется угроза, недоверие к чужаку, заблудившемуся в ночи. Можно решить, что город пуст, вымер давным-давно, если бы не редкие маячки окон. В основном желтые, но есть и зеленые, светло-голубые. Красных нет, что странным образом успокаивает. Чаще всего лампы зажжены в двух-трех квартирах одного дома, но есть и полностью потухшие пятиэтажки. Таких стоит избегать, искать там нечего, кроме проблем.
В ближайшем строении два тусклых окна. Два желтых светлячка, один на втором этаже с правого края, другой на пятом этаже в центральном подъезде. Чутье подсказывает выбрать второй этаж. Тем более, что попасть внутрь проще простого. Лестница полуразрушена, части ступенек не хватает. Перепрыгнуть провал, другой, подтянуться, зацепиться, перемахнуть через перила, подкрасться к приоткрытой двери. Слышен тихий треск, как будто радио пытается нащупать нужную волну. И еще монотонный металлический стук. Из подвала, что ли. Прошмыгнуть внутрь, убедиться, что коридор пуст и зал пуст. В углу стоит радиола, около неё фикус в горшке, лампа с желтым абажуром. Сквозняка нет, но отчего то колышутся занавески из магнитной ленты, скрывающие еще одну комнату, где находится нечто важное. Но там за черной вуалью никого нет, пустая спальня. Только гора книг в углу, стопка пластинок на журнальном столике, приоткрытое окно. На обложке верхней книги рисунки: женщина с оголенной грудью и змеями в руках, коридоры, украшенные топориками, античные статуи, свинцовые воды моря. Конверты винила покрыты названиями групп – надписи на латинице, язык незнаком. Скрипит входная дверь. Схватить одну пластинку, броситься к окну, убедиться, что внизу не асфальт, а трава, спрыгнуть. Не отвлекаться на отбитые пятки, бежать, бежать, бежать. Туда, где кварталы, раскрашены светом множества окон неспящих квартир. Подальше от желтого сияния.
Федор поморщился от желтого сияния светофора, которое тут же сменилось на красное. Ему хотелось скорее закончить поездку, попасть домой, запереться в туалете. Даже двадцать секунд на перекрестке казались невыносимой пыткой. Тошнота напомнила о себе с новой силой. Мужчина сгорбился, осторожно отодвинул ворот майки. Если и вырвет, то пусть уж не в салон. Можно сделать все тихо, таксист ничего и не заметит. Тем более, того явно увлек разговор по телефону. За ночной дорогой водитель почти не следил, как и за тем, что происходило на заднем сидении.
Федору становилось все хуже. Чтобы отвлечься, он начал мысленно умножать числа. Если организм и удалось обмануть, заняв новой задачей, то ненадолго. Пассажир прекрасно понимал, что запаса сил осталось совсем немного. И Федя попытался сконцентрироваться на происходящем за окном. У далекого перекрестка стояла собака, в ожидании зеленого сигнала. А может и не собака. Все сливалось в отравленном сознании. Предметы теряли форму, фонари обрастали ветвями, остановка медленно сжимала ржавую челюсть, плясали разноцветные огоньки.
Разноцветные огоньки порхают в воздухе. Их вспугивает бродячее животное, и они растворяются в темноте. У животного золотистая шерсть, блестящие глаза, красный язык. Оно лакает из лужи луну. На другом берегу усталая фея. Опустившись на корточки, разглядывает нечто важное в воде, вытирает грязные руки о синие рваные джинсы. Серый дым вытекает из-под земли и течет обратно под землю. Пахнет сваркой, грибами и плесенью, мокрой пылью, сиренью и хлебом.
Кошка бежит за мотыльком, мотылек летит к неоновой вывеске, от вывески к земле спускается паук, серебристая нить возносится к голубю, голубь спешит к хлебным крошкам, выкинутым из открытого окна, в стекле которого отражается зеленый человечек.
Федор с облегчением посмотрел на зеленого человечка, повторяющего одни и те же движения на бесконечной изумрудной дороге. Такси сорвалось с места и покатило дальше. Пара поворотов и вот оно – крыльцо родного дома. Федя даже удивился, что не узнал свой район раньше. Испытание прошло успешно, салон не был осквернен. Пробормотав слова благодарности таксисту, пассажир вышел из машины и нетвердым шагом направился к подъезду. В паре метров от двери Федя ухватился рукой за невысокую оградку, а потом скрючился над урной. Вырвало его бурно и густо. Стало легче, голова гудела, но уже не так сильно. Даже стыд и страх куда-то отступили. Мужчина поглядел на небо, затянутое тучами. Он вспомнил, что надо сделать нечто важное. Достав из куртки телефон, Федя разблокировал аппарат и открыл приложение вызова такси. Немного подумав, ткнул пальцем в экран, заставив загореться четыре золотые звезды. Каждая слепила, игнорируя режим экономии энергии, но вот сразу за ними раскорячилась пятиконечная чернота.
– Заслужил, – тихо сказал Федор.
Затем он спрятал телефон в карман, зашел в подъезд, и тьма поглотила его.