Loe raamatut: «Художник. Изображая иллюзию», lehekülg 9
Рисунок десятый. Подражание
Сознание души прояснилось и в том потустороннем пространстве, сверхъестественно Эрнесту явилась Эмма, она нежно объяла дремлющего сновидца трепетными дланями. И с того момента сей акт неожиданной нежности повлек за собою всяческие неясности. Во сне, восторженный и непомерно радостный, он словно невесту взял деву на руки, словно игрушечную поднял над землею. И вот они поднимаются наверх по лестнице, они вдвоем единое целое, их взгляды соприкасаются, мягкостью и любовью озаряя друг друга. И дойдя до последнего этажа, показывается последняя ступень к счастью. Но там наверху стоит некто темный и зловещий, тот соперник лишь протягивает руку вперед и легким движением толкает ненавистную ему пару назад. Эрнест ощущает, как он опрокидывается, они сейчас разобьются, упадут и…
Эрнест отворяет расширенные ужасом глаза, без боли и привыкания к свету, будто он был заранее готов к возвращению души из мест столь отдаленных, сколь далеки звезды. Понимание виденного им сна пришло к нему сразу и основательно – есть другой, неприятель, который не позволит им быть вместе, всё предельно просто, всё непостижимо сложно. До крайности возмущенный укором правды, он не решился продолжать наблюдать пророческие сновидения, ведь ничего хорошего они ему не сулили, а напротив, он предвосхищал скорую расправу над ним.
Давненько розовое светило скрылось в туманность неба, его уход казался роковым предзнаменованием, сменив орбиту, солнце словно сменило место работы, но научившись у дам кокетливой таинственности, в сию пору оно прячет личико в воздушных кружевах платья или отгоняет злопыхателей облачной вуалью невесты. Дожди стали редки, им на смену пришли первые заморозки. Иней сахарной пудрой ложится на поверхность земли. Легкая стужа огорошивает несчастных путников, снующих по суетливым служебным надобностям. Всё чаще слышны чихи и вздохи, кашель и всхлипывания. Люди стали медлительнее, молчаливее, только поэты нарушают обет молчания и, не умолкая вторят наперебой с засыпающими духами осени. Всюду слышен реквием ветра над могилою золотой королевы.
Не нравится Эрнесту эта тоскливая дождливая пора и всё тут. Будучи с рождения пылким и вздорным, он не располагает желанием меланхолично творить, а также, будучи далеким от искусства, он всячески капризничает и не усматривает в осени никаких феноменальных чудес. Вспыльчивый нрав юноши не утихает ни на минуту, его бестактное негодование возрастает в прогрессии с каждым днем. Однако однажды он услышал телефонный звонок. В пижаме, практически, в чем мать родила, он заспанно поднял трубку телефона и распознал слухом знакомый, слабый голосок. Приглушенно, еле слышно, говорил на другом конце провода Чарльз Одри.
– Тайна почти раскрыта! – провозгласил детектив. – Эрнест, вы слушаете меня?
– Да-да, конечно, я внимателен к вашим словам. – позевывая пробубнил юноша.
– Слышу в вашем голосе нотки недолжного отчаяния. Так извольте, я сию же минуту их начисто развею, указав на адрес проживания предполагаемого преступника. Я опишу вам место, где находится ваша возлюбленная Эмма! – с самого начала детектив заинтриговал Эрнеста, а затем продолжил. – Совсем недавно, побывав в картотеке института, и представившись их коллегой, я узнал о Художнике несколько подробностей. Там я подчерпнул много необходимых для нас знаний о нём. Хотя добытые мной сведения могут оказаться ошибочными, поэтому, Эрнест, вы не спешите с выводами и скорыми обвинениями, покуда они не подтвердятся достоверными неопровержимыми фактами.
– Скажите, наконец, где скрывается этот желчный злодей! – выпалил юноша, крепко сжимая в кулаке телефон.
– Вот этого вашего горячительного отношения к делу я и побаиваюсь, я искренно беспокоюсь о вашей несдержанности. Неужели вы вновь хотите угодить в тот омут с головой и погибнуть от собственной глупости?! – выпалил детектив. – Успокойтесь, выслушайте меня. – затем Чарльз Одри размеренно продолжил. – Я сейчас не в силах вам помочь, посодействовать вам, так как мое тело сломлено и лежа на постели, я немногое смею предпринимать. Посему вам одному придется искать леди Эмму. Запомните, Художник наивен и потому очень опасен. Наивность, скрещенная с талантом, дает в итоге гениальное безумие, которое способно перевернуть закоренелое представление о мире, раскрыть шире представления о человеческих возможностях. Он умертвит вас не физически, а духовно, поэтому не поддавайтесь иллюзиям. Или ущипните себя, если увидите нечто нереальное.
Это всё что я хотел сказать вам, точнее предупредить вас. Улица Олд Мередит, дом 24. Сообщите сразу, как только что-нибудь узнаете. Приготовьтесь к худшему и распутайте это дело до логического завершения. Разрубите, наконец, подобно Александру этот гордиев узел, и найдите леди Эмму свою единственную возлюбленную. – Чарльз Одри усмехнулся. – Самая настоящая сказка, рыцарь, принцесса и чудовище. На этой сказочной ноте, я оканчиваю свою речь, и желаю вам удачи.
– Выздоравливайте быстрее, сэр, вы еще будете отплясывать на нашей с Эммой свадьбе!
В ответ детектив хмыкнул, но промолчал, он повесил трубку и на том коммуникационная связь между ними оборвалась.
Эрнест впервые крепко-накрепко призадумался, речь Чарльза Одри несколько смягчила его необузданную одержимость.
В то время как детектив в свою очередь погрузился плечами в подушку. Безропотно преодолевая болезнь сердца, он гадал, каким же обликом разрешится загадочная история о Художнике, эта последняя детективная эпопея в его долгой карьере. Теперь он может в мирном спокойствии предвкушать аплодисменты, либо освистывания, это смотря каким образом, поведет себя Художник. Облегчение чувствовалось в изнуренном теле старика, но покой душевный недолговечен, увы, его пугают неутихающие опасения и каверзные приговоры пасторальных мелочей. Например, интересна и страшна версия Томаса Свита о мистическом подпитии деяний подозреваемого оппонента, если оный обладает магическими способностями, что вполне имеет право на жизнь, то это обстоятельство не светит никакими доброжелательными намеками. “Рано или поздно им предстоит встретиться, Художнику и Эрнесту. И мне нет в их невоздержанных соображениях никакого места, как говорится – третий лишний” – мерно размышлял Чарльз Одри. – “Не предполагал я, что столь угнетающая осень явит настолько яркое приключение по мою седую душу”.
В этот же день вечером, детектив изрядно согревался облепиховым соком. Он также разговаривал с соседкой, пожилой дамой, которая принесла ему запечатанное письмо.
– Этот ярко желто-оранжевый сок целебен по свойствам, и даже лучше помогает при простуде, чем ваши хваленные вредные для печени таблетки и микстуры. Облепиховый сок сладок, впрочем, и достаточно кислый по вкусу, он словно целебный эликсир помогает мне. Я верю, что этот напиток исцеляет мое тело и мне становится легче. Без веры невозможно исцелиться.
– Возьму на заметку, и рецепт приготовления напишите, если вам не трудно. – попросила соседка.
– Разумеется. Но по какому делу вы пришли ко мне, смею спросить?
– Ах, да, вы меня совсем заболтали. Вам сегодня днем пришло письмо, но вы были столь плохи, что я не решилась беспокоить вас, мистер Одри. – и она протянула больному конверт.
– Благодарю, вы столь учтивы. – затем добавил. – У меня, кажется, оставалась одна баночка облепихового сока, можете взять себе на пробу. Уверен, этот сок вам понравится. Посмотрите в холодильнике на нижней полке.
И соседка, распознав явственный умысел детектива, удалилась на кухню, создав тем самым тишину и уединение. Чарльз Одри, оставшись один на один с посланием, распечатал конверт и развернул аккуратно сложенный листок бумаги, от коего явственно пахло краской. Карандашом было начертано, а тушью и пером было обведено следующее послание:
Детектив Одри, я достоверно наслышан о вашей сыскной деятельности и уважаю ваши достижения в области познания преступлений. И вы, раскрыв все свои умственные способности, решили дерзновенно вторгнуться в мой замысел. Вот только я, к вашему сведению, нисколько не скрываюсь, так как я не злодей, я не убийца. Я греховен лишь помыслами, только они омрачают мою жизнь, кои вы не в силах прочесть. Для чего мне прятаться, если я невинен. А люди сами творят выбор. Ваш друг Эрнест избрал парадиз, созданный его же воображением. Вы, должно быть, понимаете, что картина есть плоскость, лишь человеческое сознание преобразовывает изображение в нечто большее величественное. Именно в нас заключен дух распознающий истину от неправды. Сознаюсь, я умышленно подверг Эрнеста испытанию веры, и он потерпел безоговорочное поражение. Отныне он заключен в написанную мною картину, однако он выглядит вполне счастливым. Его слабое место было легко распознать, впрочем, ваше мне также известно. Чарльз Одри, я прекрасно ведаю о вашем прошлом, ваше ахиллесово сердце на моей ладони. И если вы не прекратите докучать мне всяческими необъективными обвинениями, вас ожидает подобная участь, которая постигла вашего друга. Поэтому уезжайте отсюда, и тогда вы обретете тот покой, который вы по праву заслужили.
P.S. Эмма вольна своим выбором. И вы вольны избирать верный путь.
Чарльз Одри внимательно прочел все строфы адресованного ему письма, нисколько не изумившись начертанному краткому посланию Художника. Несколько минут подумав, он мысленно заговорил сам с собой – “Трагедия быть художником и не иметь краски, быть музыкантом без инструмента, обладать дивным голосом и не обладать достойной композицией. Миновали те стародавние времена, когда человек еще не изобрел все эти предметы помогающие самовыражению и восхвалению Создателя. Но неужели их таланты никоим образом не воплотились в дивные творения? Впрочем, трагичней всего иметь всё надлежащее, при этом ничего не делать и предаваться лености. Художник прав, я пытаюсь отнять у него богоданное вдохновение, источаемое прекрасной девушкой” – по комнате пронесся глубокий болезненный вздох сожаления. – “Я непременно уеду, как только немного поправлюсь. Попрощаюсь со всеми суетными тяжбами, и покину сей родной туманный островок” – таковыми стались мысли детектива.
Шмыгнув носом, он уложил письмо обратно в конверт. Температура его тела постепенно поднималась, отчего его лихорадило, однако он знает, что когда станет жарко, это будет означать, что температура достигла максимума, можно будет ее понижать. А теперь, когда всё разрешилось, он переживал лишь за Эрнеста. Чарльз Одри заведомо догадывался о произошедшем событии, имитируя сцены воображением. Он чуть слышно прошептал – Неужели Художник и впрямь совершил переворот в искусстве, обезумев стер грани реальности или…. Об остальном ему и думать было страшно. Одно он знал наверняка, даже если он, старик, неблагоразумно решит противостоять Художнику, то не сможет выстоять в этой схватке по причине своей болезненности. Отныне сей история в руках юной Эммы.
Отмотав время назад, можно будет взглянуть на то, как судьба заковала Эрнеста в вериги злободневных раздумий, кои скоро оборвались, как только к его сердцу поступили спазмы нетерпимости. Стремительной решительностью к действию подкрались к нему желаемые катарсисы. Подобно сверкнувшей молнии он вознамерился спасти возлюбленную, чего бы ему это ни стоило. Воспротивившись жалобным уговорам разумной совести, вопреки совестливому разуму, он наскоро оделся и поспешил по узнанному указанному детективом адресу.
Весь преодолимый путь его мучили гротескные сомнения – А что если Художник давным-давно переехал, сменил убежище для своих вероломных козней, где он грязным образом домогается внимания Эммы и заставляет ее позировать, может быть даже обнаженной. Юноша возымел столь грубые сомнения, эти варварские мысли, словно осиновые колья, вонзались в сердце воображаемого ему вампира, впрочем, даже запах краски стал для него подобен едкому плачевному аромату чеснока. “Или злодей простой самолюбивый соперник, что ж я не потерплю третьих лиц в нашем с Эммой романе” – гневно рассуждал Эрнест. Не ведал ревностный путник, что ревность рождает безрассудство. Держась за поручень в общественном транспорте, Эрнест жмурил глаза, дабы не злиться на разнообразные по силе и точности толчки в спину. Вот чья-то сумка бьет ему по ногам, рядом кричит ребенок, а родители не спешат успокоить свое заплаканное дитя, привычные к таким громким звукам они не думают об остальных пассажирах. В общем, всё воздействовало на молодого человека весьма угнетающим гонором. И когда молодой человек покинул транспорт, он почувствовал себя полностью измотанным и выжженным изнутри не высвобожденной яростью.
Эрнест пересек один квартал, затем преодолел другой. Вспоминая слова Чарльза Одри об обдуманности решений, он молча плелся вдоль улиц крайне сосредоточенно. Но вот и все тяжбы его души окончились, когда из тумана выплыло характерное здание с башней. Вот то самое роковое место, вот цифра на доме указывает на верность сведений добытых детективом, вот место где скрывают Эмму от внешнего мира. Эрнест, более привычный жить целостно ощутимой реальностью, реальными ощутимыми ценностями и чувствами, и подумать не удосужился, что ожидает его впереди.
Словно дикий зверь он ринулся на дверь дома, он грозно стал колотить и стучать об древко, готовясь, напасть на обидчика возлюбленной и высказать тому разом все соображения на его счет. Но странным образом дверь не отворялась. Юноша уже начал было подумывать о взломе, как вдруг преграда бесшумно приоткрылась, будто по велению руки призрака-дворецкого отодвинулась в сторону. Посему ему ничего не оставалось, как войти и, готовиться к неминуемому нападению со спины, предвкушая скорую развязку этого противостояния. Тем временем обидчивые мысли не покидали душу героя, его ощущения притупились, он двинулся дальше, шагнул в просторный коридор, вот показалась лестница, а там… Эмма.
Радужные глаза девы лучились солнечной лаской, каждая складка ее серого платья и каждый изгиб линий ее фигуры подчеркивали стройную талию девушки, тоненькие фарфоровые ножки, еле заметную грудь, нежнейшие для взора ручки. Природная худоба предвосхищалась атласом кожи мраморной белизны. Крупные очи на идеальном расстоянии друг от друга располагались на миловидном личике девушки двумя вселенными, а чуть вздутые щечки выражали некоторую наивность, обидчивость, детскость, как и немного полная нижняя губка приводила в неописуемый трепет, словно являя собою сладость возможного запретного поцелуя. Такое страстное желанное зрелище представилось Эрнесту во всей неподдельной красе. Столько по времени, он не видел Эмму, отчего буквально оцепенел, побледнел от смущенности и восторга. Он лишь подошел близко-близко к чаровнице, невзирая на стоны незримого хранителя его души, и, застыв на месте, любовно стал вглядываться в очи Эммы, боготворя ее всем своим естеством, испытывая на себе весь букет вечных чувств любви. Юноша познал вечность, которая манит и призывает, которая останавливает время и преображает пространство. Испытывая счастье, Эрнест замер в бессознательном упоении. Он отныне превратился в изображение.
А художник, выйдя из соседней комнаты, из которой недавно он умозрительно наблюдал за вышеописанной сценой, взял висящую возле лестницы на стене прямоугольную картину, на которой искусно нарисованы две юные человеческие фигуры. На этой картине изображен юноша и изображена девушка, Эмма и Эрнест. Девушка написана со всей реалистичной точностью, а вот юноша, вырванный соблазном миражом из реальности, угодил в иллюзию по собственной оплошности, или вернее слабости перед искушением. Безусловно, Эрнест может выйти из полотна, но готовый довольствоваться лишь этим счастливым мгновением, словно воспоминанием, он не думает о том забвении, которое его окружает, вовсе нет, то кажется ему целостно неподдельно настоящей реальностью. Потому-то Эрнест со всею теплотой плененного сердца зрит в очи Эммы неотрывно, покорно, но властно.
Затем Адриан поднялся наверх, где в верхней мастерской сидит девушка, нетерпимо ожидающая скорого явления своего возлюбленного.
– Видимо он не справился с вашими чарами, раз вижу я в ваших десницах сию картину. – несколько огорченно произнесла Эмма.
– Ошибка Эрнеста состоит в том, что он всем сердцем любит не вас, а счастье. Ибо истинную любовь всегда сопровождают три ангела: добродетель, верность и самопожертвование. – ответил Адриан, зная что его слова в который раз не услышат и не поймут.
– Вы укрепляете раму на полотне, но для чего? – испуганно вопросила дева.
– Для того чтобы он не смог покинуть сей красочное сновидение. Рама как замок опоясывает картину и являет собою законченность любого произведения. – закрепив рамку, художник продолжил. – Вам, Эмма, еще нужно столько всего узнать о моем мире. В скором времени вы станете моей ученицей, единственной в своем роде. Я раскрою в вас талант создавать красоту, усовершенствую ваше воображение помраченное земной суетой. А о вашем избраннике не беспокойтесь. Насколько видите, он безмерно счастлив, он не будет более докучать нам, ведь у Эрнеста был выбор, ибо изображение только кажется живым, на самом же деле, оно только пассивно довлеет над зрителем. Эрнест мог бы распознать обман, но предпочел быть обманутым.
С той самой поры Эмма скоропалительно изменила свое мнение о художнике, она сковала уста молчанием, дабы не вредить своей репутации. А он в свою очередь усмотрел в ней характерные перемены в пользу некоего обличительного плана и, высказав свои предположения вслух, попытался раскрыть ее знаковые недомолвки.
– Вижу вам не по душе, то, что я сделал с вашим женихом. Желаете отомстить?
– Вовсе нет. – неумело играя хладнокровие, девушка покачала белесой головкой. – С нарисованной Эммой ему куда как счастливей, чем со мной такой серенькой, такой настоящей. Я лишь желаю познать ваш метод рисования, меня заинтересовал ваш дар создавать миры, в которых с легкостью можно если не жить, то, по крайней мере, существовать.
Художник оценивающе безмолвствовал.
– Более того, я постараюсь превзойти ваше мастерство. – уверенно заявила девушка.
В ответ в знак уважения Адриан поклонился, и сев за мольберт продолжил так некстати оборванное письмо пейзажа средневекового типа.
Все предыдущие дни до сего поворотного в их общей судьбе события, девушка жила в мастерской мирно и услужливо. Художник следил за нею, не упускал ее из виду, видимо опасаясь возможного задуманного ею опрометчивого бегства. Однако Эмма не предпринимала никаких попыток вернуться в обычную жизнь. Ее что-то удерживало, либо же ее притягивал некий потаенный секрет. Бурный интерес и симпатия возрастали в ней с каждым днем. Позируя, она видела, как художник смотрит на нее с аристократическим обожанием, настолько пристально, насколько влюбленно, отчего девушка краснела и отводила смущенный взор в сторону на посторонние предметы. Адриан запечатлевал черты ее души с точностью прозорливца. Художник усматривал поры ее тела с грацией ваятеля, словно каждая ресничка для него есть неотъемлемая часть столь прекрасного создания. Посему однажды он даже изобразил крохотный прыщик, из-за злоупотребления сладким столь нагло выскочивший на шейке Эммы, потому что художник нередко баловал ее шоколадом. Он зарисовывал ту, казалось бы, мелочь, тот изъян как считает каждая женщина, однако художник был иного мнения, он со всей прямотой заявил – Эта крупица является частью вашего тела, потому я люблю сию былинку. А глаза, о как скрупулёзно он их выписывал, пытаясь обрисовать раскаты молний расходящихся от зрачка серо-голубых ее очей, те веночки по краям, те еле заметные трещинки на губках. За всем он наблюдал и восхищенно вглядывался в ангельское совершенство, лелеял образ своего девственного сердца колыбельными мелизмами приглушенных красок.
Такое благоговейное созерцание льстило Эмме, но Адриан однажды заявил всё также грустно с темной аурой скорбных дум высшего порядка.
– Я не художник, все, что вы причисляете к моим заслугам противно мне. Краски, кисти, полотна, я не могу создать с помощью них и тень вашей внеземной красоты. Всё ничтожно! Посмотрите на меня убогого, неужели я способен создать нечто достойное вас! Вы, люди, требуете от меня слишком многого, постоянно вопрошаете иные цвета, контуры и теневые абрисы, световые блики и узоры. Но разве я располагаю талантом? Нет его во мне, талант вне меня, так почему вы спрашиваете с меня то, чем я не располагаю с рождения. Я видел за свою жизнь многих художник, которые просто упивались рисованием, получали удовольствие, жили творением. Тогда как я ненавижу свою ничтожность, любя дарованную мне свыше весомость. Это несоответствие мучает меня и терзает каждодневно. Я страдаю от творчества, я творю страдая. Мне являются божественные замыслы, которые я не в силах осмыслить, не ведаю каким образом воплотить их в земной своей жизни. Вот представьте, калеке приснился чертеж храма, но у него нет рук, и он не может поднять и один кирпич, но словами он двигает горы. Его замыслы чудом воплощаются. Я хочу кричать – оставьте меня в покое, я не рожден для рисования, моя жизнь не предполагала сей путь. Но ангелы берут меня подобно перу, и творят лишая меня всякой воли, ибо я предал Господу свою душу и они ведают о том. Современные молодые люди видят свои жизни наперед, учебу, работу, семейную жизнь. Я же слеп, ибо мои очи не от мира сего.
Вы неописуемо красивы, ваша душа столь глубока, что я теряюсь в ней и чувствую себя заплутавшим мотыльком, неосознанно летящим на солнце. Видимое мною многообразие чудес настолько велико и непостижимо, что я падаю ниц перед Творцом и молитвой славлю Его величие, милостиво выраженное в вашей телесной и душевной красоте. Вот я живу в этом мире, всё столь чудно и немыслимо для меня, вот я умираю, так и не поняв где жил, потому что был словно непригодным для этого мира, этого прекрасного островка бессмертной надежды.
Человек есть образ и подобье Божье. Должно быть, Он таков как вы. Его никто не видел, а я словно вижу Его каждый день. Вот Бог сидит в тронном зале, или лежит на асфальте никому ненужным бродягой. Бог служит в храме и прихожанином внимает молитвам. Он держит руку ребенка, ведя его в детский садик, и Бог есть ребенок, идущий вслед за мамой. Бог это беспокойный юноша, или ворчливая старушка. Я смотрю на людей и различаю в них благость Господа. Жаль только, они не видят Его в себе.
Мне жалостливо помышлять об их кончине, под градом стихийных бедствий, землетрясений, ведь погибают тысячи. Боже, сколько красоты покинуло сей мир, сколько мыслей и образов нам уж не прочесть, замыслов и картин уже не увидеть. Ведь они не я, они нужны миру, но они уходят. Говорят, будто узоры на пальцах уникальны, взгляните, попробуйте представить, посмейте вообразить, насколько велик Творец, придумавший сей замысловатые орнаменты, сколько душ Богом сотворено, и нет ни одной похожей, все гениальны. Всё это великолепие я вижу, всё эту мудрость я знаю, и те знания тяжким грузом ложатся на мои плечи, особенно на мое чело. Я устал восхищаться, усталость одолевает меня, и потому я создаю свои собственные миры, которые куда проще, куда как легковеснее. Мои персонажи гротескны, ведь имеют одну или несколько сторон души, но на самом же деле души человеческие бесчисленно многогранны.
В тех сказочных мирах я отдыхаю, порою живу в них. Они наполнены возвратными воспоминаниями и невозвратными переживаниями. Но вы, Эмма, не бойтесь меня, вам понравятся плоды моего воображения. – говорил Адриан кротко и совсем нескромно, искренно. – Когда я изображаю вас, нанесение штриха или движение вдоль контура глазок подобно осязательному прикосновению. Я словно провожу кончиками своих пальцев по вашим векам, по волосам, не остаются без внимания впадины на щечках, мочки ушек. А когда я пытаюсь нанести карандашом губы, то просто сгораю от стеснения, поэтому я впредь буду писать только ваши портреты, покуда не свыкнусь с тою щепетильностью чувств. Представьте себе, сидя на одном месте, я проникаю в сущность вашей красоты. Мне не нравится то, что я делаю, но эти ощущения нельзя воссоздать искусственно.
Помните, я говорил вам о чувстве благодати при различных размеренных человеческих действиях? Мне вспомнилось еще одно. Помню, как один человек шептал длинные покаянные молитвы, дабы не мешать окружающим людям. Помню, как душа моя тогда трепетала, тот шепот, словно лился по мне талой водой.
Сколько всего мне нужно вам поведать, Эмма, не передать словами, особенно сейчас, когда нам никто не может помешать. Но я сегодня что-то сильно устал, простите меня. Мне необходимо прилечь. – и на том окончив свою речь, он ушел в свою комнату.
А Эмма, оставшись одна, долго приходила в себя, шокированная, потрясенная, она коготками вцепилась в картину с Эрнестом и сокрушенная мысль мелькнула в ее обиженной душе – “Как он мог не узнать меня, спутать с изображением, причём не лучшего качества. Неужели для Эрнеста была важна лишь моя миловидная внешность, потому столь бездумно он бросился на внешне похожий на меня объект. А сейчас посмотрите на него, улыбается, наслаждается сахарным обманом” – она отбросила картину в угол, настолько резво, что рама немедленно треснула, но юноша не высвободился из картины, ибо он не желал возвращаться. – “Неужели и других также волнует только мое бренное тело, как же они субъективно глупо мыслят” – малодушные мысли мелькали, словно мошки в душе девушки, однако сев возле окна к ней пришли размышления иного плана, то были ужасающие, честные и важные думы. Она задалась вопросами, которые по обыкновению обитают за пределами темного леса плутания мыслителя – кто такой художник: влюбленный безумец, гениальный новатор, или несчастный человек с отчаянным желанием удостоиться тепла и красоты? Также явился немаловажный вопрос о том, каким способом она сможет сломить художника, дабы придать угрызению совести и подавить в нем ту неукротимую гордыню гения? Впрочем, и многие другие вопросы терзали Эмму, но о них будет известно чуть позже.
Тем временем Адриан покинув приятное общество девушки сожалел о соделанном подлоге, ведь он не оставил тому дерзостному юноше никакого выбора. Однако оставался еще Чарльз Одри, тот докучливый субъект правопорядка. Но мучимый угрызениями нравственности, творец решает более не использовать методы по удалению из реальности. А просто-напросто он в скором времени отошлет письмо Чарльзу Одри с посыльным мальчиком, это будет предупреждение с доскональным изъяснением сути дела. “И детектив прислушается к моим словам, если он умен, то обязательно уедет” – в том Адриан мысленно нисколечко не сомневался.
Главный человеческий страх – одиночество, когда человек не может довольствоваться лишь собственным я. Потому людьми легко манипулировать, даровав им средства избавления от одиночества, к которым они приобретают некоторую зависимость. Художник знал о том страхе, и лекарством от одиночества ему стала Эмма. Только вот ради достижения этого счастья была принесена жертва – тот юноша, который дерзновенно вознамерился мешать им, который ныне радостен более чем кто либо. Адриан хотел единолично собственнически любить девушку из цветочного магазина, если, кончено, она согласна быть любимой. Однако, он не рассчитывал на ее согласие.
Былая простая заинтересованность леди смешалась со смысловой борьбой, невидимой и зримой агонией морали. У Эммы появилась одна единственная цель – одолеть художника, поставить на колени столь несгибаемую пред обществом личность, обуздать столь уникального творца. Но прежде всего ей необходимо было выведать все его секреты. К чему она и приступила, миновав неспокойную думную ночь, как только забрезжил рассвет, когда настало утро нового дня.
