Loe raamatut: «В демисезонном пальто и шляпе»

Font:

Сквозь боль сомнений загребу веслом событий
воду чужих ощущений,
Пусть мир ликует и бьется в моей груди пестрым
щеглом,
и поёт, и плачет, и хочет вырваться из силков любви.
Что мне до того, когда моя печаль и радость пульсируют
синей жилкой на твоей руке, загребающей веслом
воду отношений в реке событий,
спеша туда, где бьется щегол моего сердца, в силках
одиночества,
не умея понять, что это и есть любовь

В демисезонном пальто и шляпе

Никогда ничего не проси

Никогда ничего не проси: хуже будет. Живи и радуйся, что ничего не знаешь. Зачем тебе лишние тревоги, всё равно же ничего сделать не сможешь, чтобы изменить, обойти стороной, жить иначе. Особенно не проси в предрассветной тишине. Слишком много в твоей голове непрошеных мыслей и тревог, вдруг услышат не ту, а как исполнится, что тогда? В голове неразбериха, сердце стучит – тук-тук-тук – нервно и тревожно, оно же человеческое сердце, не готово к таким перегрузкам. Ну, там, влюбиться, поплакать, пожалеть, а тут судьба, и ничего-ничего от тебя не зависит, просто понимаешь – так будет. Инга Николаевна всё это знала, точнее не знала, а чувствовала.

В то утро она проснулась часа в четыре – ни то ни сё: вставать рано, да и не хочется, впереди целый день, встанешь – будешь потом на работе носом клевать. А заснуть не получается, и мысли в голову лезут тревожные о том о сём. Вот она и попросила, как в детстве, ангела-хранителя приоткрыть для неё щелочку. Просьба эта тут же затерялась среди всяческой мишуры недодуманных женских мыслей. А когда она ненадолго всё же забылась сном, то ответ пришёл совсем неожиданный и к её просьбе никакого отношения не имевший.

Размеры комнаты, в которой она оказалась, Инга Николаевна определить не могла: довольно тесно стояли вокруг неё люди. Людей этих большей частью она знала, лица были узнаваемы. Все чего-то ждали. Инга Николаевна стояла перед столом, большим, заставленным колбами, ретортами и ещё чем-то, название чего женщина не знала, да это было и неважно. По другую сторону стола находился некто. По характерной сутулости, немного растерянному близорукому взгляду и словно забрызганным известью волосам женщина узнала коллегу.

– Надо же, никак не ожидала, – удивилась Инга Николаевна, вглядываясь в бледное лицо немолодого девственника. – Божий человек, не зря, верно, имя ему дали.

Тот, почувствовав её взгляд, поднял глаза, будто извиняясь за то, что привлёк теперь её внимание, и, взяв со стола узкий конусообразный сосуд, начал наливать в него зеленоватую жидкость.

«На огуречный лосьон похожа», – мелькнула в голове ассоциация из какого-то далёка и исчезла: жидкость была более плотной и по консистенции больше походила на ликёр «Бенедиктин». Как наливавшему удавалось попадать широким половником в узкое горлышко сосуда, не пролив ни капли, было непонятно. Наполнив доверху конусообразный сосуд и закрыв тот такой же конусообразной стеклянной крышечкой с дозатором, человек протянул сосуд Инге Николаевне.

– Это моя судьба.

Понимание возникло само собой, как нечто естественное, и ничуть не удивило женщину. Она протянула руку, но то ли наливавший был неловок, то ли сама Инга Николаевна – сосуд выскользнул. Женщина подхватила его, но тонкое горлышко уже откололось, и часть жидкости выплеснулась на стол. Инга Николаевна глянула на свою ладонь, ощущавшую приятную прохладу зеленоватой жидкости, дотронулась большим пальцем до нежно-зелёных осколков, точно проверяя, не острые ли они. Происшедшее её почему-то не обеспокоило, хотя она чувствовала, как напряглись все те, кто находился в комнате.

– Что же Вы ждёте? Возьмите другой и наполните его доверху, пожалуйста, – произнесла она совершенно спокойно, обращаясь к сутулому ангелу.

Женщина стряхнула с руки осколки и протянула надколотый сосуд стоявшему по другую сторону стола. Тот мгновение помедлил, точно эта пауза была нужна для того, чтобы не нарушить ритм происходящего, потом взял из рук Инги Николаевны стеклянный сосуд, перелил его содержимое в другой, долил из котла ровно столько, чтобы сосуд оказался полон, и вернул ей.

Инга Николаевна открыла глаза. Сквозь прикрытые жалюзи в комнату просачивался слабый утренний свет, менявший контуры предметов и делавший их неузнаваемыми.

«Вот странно», – подумала женщина, разглядывая свои руки. Она уже начала понимать, что то, что с ней случилось, происходило во сне, однако некоторое тягостное чувство от произошедшего оставалось.

– Разбить вдребезги собственную судьбу, это надо же! Что только не приснится…

Инга Николаевна потянулась, рассеянно глянув в окно. Солнце, скрывавшееся за громадой соседних домов, вдруг поднялось, выбросив вверх сноп света. Солнечный луч ударил в окно, проскочил меж жалюзи, прошёл сквозь стоящую на подоконнике вазу с цветами и отбросил на одеяло зеленовато-прозрачную тень, в складках пододеяльника напомнившую ей реторту.

И в пролёт не брошусь

Леонид сидел за письменным столом и смотрел в окно. Там буйствовала зелень, и жёсткие тополиные листья при каждом порыве ветра бились в стекло, мешая сосредоточиться. Он давно уже сидел над хитрой математической задачкой, но та никак не давалась, хотя решение было где-то совсем рядом.

Зазвонил телефон.

– Черт знает что! – Леонид зло глянул на мобильник. На экране высветился номер Мишки Зотова, одноклассника. Нехотя взял трубку – решение задачки опять от него ускользало.

– Привет! – Мишка был возбуждён, говорил отрывисто, не заботясь о том, что его могут не понять. – Не забыл? Завтра встречаемся.

– Чего вдруг? – удивился Леонид. С одноклассниками он встречался редко, больше перезванивался. Да это и понятно: школу кончили давно, у всех свои интересы, как говорится, жизнь развела.

– Как чего, завтра же юбилей! Забыл, что ли? Двадцать лет, как… Мы же договаривались…

Леонид почесал небритый подбородок, припоминая, что действительно ведь договаривались встретиться через двадцать лет, но это когда было…

– Ты что, в самом деле думаешь, что кто-то придёт? – спросил он.

– Ну конечно, я уж и обзвонил многих. Девчонки придут…

– Девчонки, – фыркнул Леонид, – шутишь…

Он вдруг представил себе этих девчонок – пополневших, озабоченных.

«Зачем мне это?» – мелькнула мысль, но завершить её не дал Мишка.

– Брось ты это, ты, что ли, помолодел? Не в том же дело, мы с юностью своей встретимся, понимаешь, с юностью! – Мишка почти орал в трубку.

– Нет, не пойду, дел много, – зло отозвался Леонид, прерывая восторженный поток Мишкиного славословия.

– Ну как хочешь, – вдруг совершенно спокойно произнёс тот, – дело твоё. Привет-то от тебя передать?

– Кому? – не понял Леонид, в голове опять вертелась чёртова задачка.

– Ей, забыл разве? – Мишка хмыкнул и вдруг процитировал: – «И в пролёт не брошусь, и…»

Тишина в телефоне означала, что он попал в точку.

– Она будет? – голос Леонида стал глух и натянут, точно кожа на барабане.

– Ну да, будет, – Мишка выдержал паузу и сообщил: встречаемся перед школой в шесть.

В трубке раздались короткие гудки.

«Она будет, она будет, она будет…»

Леонид прищурился, глядя на экран компьютера, где красовалась недописанная формула.

– «И в пролёт не брошусь, и не выпью яда…»

Она вошла в класс вместе с директором – новая учительница литературы или практикантка. До экзаменов оставалось несколько месяцев, и все уже думали, куда поступать и что делать после школы, а тут она со своей литературой.

– Как вы относитесь к Маяковскому?

– Шагист… Поэт без души… – раздались выкрики.

– Как это без души?! – возмутилась новая учительница. – А как же это? – И она прочла: – «И в пролёт не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…» Или вот это: «Послушайте!

Ведь если звёзды зажигаются, значит, это кому-нибудь нужно, значит, кто-то хочет, чтобы они были…»

Класс притих.

– Маяковский был настоящим поэтом и любил по-настоящему, – убеждённо говорила новенькая учительница, этой своей убеждённостью заражая весь класс.

Лёнька весь урок не сводил с неё глаз: небольшого росточка, худенькая, а глаза большие и удивлённые.

Её появление что-то в нём перевернуло, что-то неясное и большое зрело в нём. И всё время перед ним были эти удивлённые глаза.

Потом состоялся довольно необычный урок, где литераторша каждому предложила прочесть то из стихотворений, которое нравилось больше других, и Леонид стал читать «Кармен» Блока.

О да, любовь вольна, как птица,
Да, всё равно – я твой!
Да, всё равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!

Читал он страстно, почти отчаянно, а прочёл – оглянулся на замерший в изумлении класс и вышел. Одноклассники смотрели на него, точно он голый перед ними стоял.

– Что же Вы из класса ушли? Вы так хорошо читали, – учительница нашла его после уроков. – Так может читать только остро чувствующий человек, очень эмоциональный, – старалась она ободрить ученика.

– Я Вам читал, не им! – выпалил Леонид с обречённостью человека, которого не понимают.

– Спасибо… Но уходить-то зачем?

– Так все же поняли, – он запнулся, – кроме Вас…

– Что поняли? – переспросила та, вероятно, думая о чём-то своём.

– Что я Вас люблю!

Он сильно вытянулся за лето и теперь смотрел на учительницу сверху вниз, так что она должна была поднять на него глаза.

– Зачем Вы так? Вы же ещё маленький… – с упрёком произнесла она, хотела ещё что-то сказать, но не успела.

– Это я маленький?! – он вспыхнул от обиды.

– Ну в смысле того, что ещё не понимаете значения этих слов, которые только что произнесли…

– Наталья Станиславовна, зайдите ко мне, – окликнул учительницу появившийся откуда-то директор.

– Извините, – учительница опустила глаза и отошла, так и не закончив фразы.

На школьном выпускном вечере Лёнька не танцевал, он был мрачен и явно тяготился вниманием одноклассниц, которые пытались его расшевелить. Когда объявили прощальный вальс, Леонид пригласил на него учительницу литературы. Танцевал он хорошо, недаром три года ходил на занятия хореографией, вёл свою партнёршу легко. Она улыбалась немного грустно и рассеянно, как улыбаются женщины, которые не знают, что сказать. Потом они вышли во двор школы. Ночь так и не наступила, были июньские прозрачные сумерки.

– Ну вот Вы и закончили школу, теперь…

Леонид не слушал её, он наклонился и неловко ткнулся губами сначала в её щёку, потом в стройную тонкую шею.

– Вы с ума сошли, сейчас же ребята выйдут, – учительница испуганно отстранилась.

Послышались громкие возбуждённые голоса – вечер закончился, и выпускники, не решаясь разойтись по домам, наперебой предлагали, куда ещё можно пойти гулять.

– Нет, не пойду. Зачем мне всё это, да ещё теперь? – решил мужчина, выключая компьютер. – Сколько ей сейчас? Сорок, сорок пять? Да уж, какая там романтика, располнела, наверное, расплылась… К чёрту!

Утром Леонид проснулся с полной уверенностью, что ни на какую встречу с одноклассниками он не пойдёт. Но когда настенные часы пробили пять, встал из-за стола, оделся и вышел из дома.

Перед школой уже маячил Мишка, пришедший раньше всех.

– Хорошо, что пришёл, а то как-то не по-товарищески.

Во двор школы вошла полноватая женщина и вдруг, радостно взвизгнув, бросилась на грудь Леониду, обхватив крепкими руками его шею.

– Ой, Лёнечка, сто лет не виделись. Какой ты стал!

Только по голосу он узнал Ленку, свою первую школьную любовь, и невольно смутился.

– А Милу узнаешь, Милу Решетникову? – тараторила Ленка, подталкивая к нему другую радостно улыбающуюся ему женщину.

«Какого ж чёрта я сюда пришёл? На что мне всё это?!» – досадливо думал Леонид, стараясь как-то отмотаться от одноклассниц и перейти к мужской компании, кучковавшейся несколько в стороне, но девчонки его не пустили.

– Ты посмотри, какой стал, Ален Делон отдыхает!

– Лёнь, а ты где? Преподаёшь?

Тормошили они его с разных сторон.

– Здравствуйте! Я не опоздала? – голос учительницы литературы он узнал сразу и обернулся.

Перед ним стояла она, почти не переменившаяся, чуть более женственная, но такая же изящная и стройная.

– Здравствуйте, Наталья Станиславовна! – наперебой затараторили девчонки, окружая уже прежнюю свою учительницу, которая выглядела моложе многих из них. – Как мы рады Вас видеть! А Вы всё здесь, в школе?

– Нет, я давно уже не преподаю, – улыбнулась та. – Пришла потому, что вы мой первый класс…

Она повернулась и, заметив Леонида, поздоровалась, улыбнувшись ему:

– Здравствуйте, Леонид. Вы возмужали, но, кажется, мало изменились.

– Вы тоже не переменились, – произнёс мужчина сдержанно.

Девчонки, многозначительно переглянувшись, отошли к ребятам, собиравшимся посетить свой прежний класс.

– Вы не в школе, а чем же занимаетесь? – спросил он, стараясь перебороть возникшую вдруг застенчивость.

– Ну, – улыбнулась Наталья Станиславовна, – я жена. Примерная жена, – уточнила она, так же, как и он, испытывая неловкость от разговора. – А Вы?

– Я математик, – ответил он кратко, – преподаю.

– Математик? – искренне удивилась женщина. – Странно, я думала, Вы станете гуманитарием. Вы интересовались литературой, историей да и стихи читали замечательно, я помню…

Леонид усмехнулся, ему давно никто этого не говорил, да и когда последний раз он кому-то читал стихи, пожалуй, и не припомнить.

– Помните что-нибудь? – спросила женщина, точно подслушав его мысли.

Её милая, то ли робкая, то ли нежная улыбка, небольшой румянец, вероятно, вызванный смущением, всколыхнули в нём что-то давно забытое, и он вместо того, чтобы вежливо отказаться – чего ради ему, кандидату математических наук, без пяти минут профессору, читать здесь, в школьном дворе, стихи? – вдруг прочёл:

– «Ты – как отзвук забытого гимна в моей чёрной и дикой судьбе…»

– Вы по-прежнему хорошо читаете. А ещё что-нибудь вспомните?

– «Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь…» – начал он, чувствуя, что погружается в странное состояние безвременья. Леонид наклонился и поцеловал в губы стоящую перед ним женщину, поцеловал нежно, почти целомудренно.

– Не надо, – отстранилась она несколько запоздало. – Зачем?..

Из здания школы уже выходили одноклассники, они возбуждённо о чём-то спорили.

– А вы что здесь? Мы там в классе шампанского выпили за встречу, сейчас в ресторан идём, – объявил Мишка.

– Нет, спасибо, меня ждут. Я так, повидаться зашла. Веселитесь, вот и Леонида с собой возьмите, – сказала Наталья Станиславовна.

– Я Вас провожу.

Не обращая внимания на обиженные возгласы девчонок, Леонид взял бывшую учительницу под локоть и повёл в сторону улицы.

– Меня действительно ждут. Рада была повидаться с Вами, Леонид, – робко попыталась протестовать женщина.

– Кто же Вас ждёт? – спросил он, чувствуя, как досада, точно набившийся в ботинки песок, начинает разъедать его уверенность в себе.

– Муж. Я замужем и, в общем, счастлива. А Вы?

– Я тоже женат, – кивнул мужчина и зачем-то добавил: – Мы с женой друзья и даже единомышленники.

– Это хорошо, завидую, а я вот просто жена.

– Наташа, куда же ты пропала? Я уже двадцать минут жду.

От чёрной новенькой «Тойоты» отошёл мужчина, но, заметив Леонида, приостановился.

– Тебя провожают? Как это мило, ты ведь действительно могла заблудиться, – с лёгкой иронией произнёс он, без всякого стеснения разглядывая провожающего. – Ты нас не представишь?

– Мой муж Аркадий Семёнович, – произнесла Наталья Станиславовна спокойным ровным голосом. – А это мой прежний ученик Леонид.

– Какие, однако, у тебя ученики, – сыронизировал мужчина. – Но нам пора ехать, идём.

– Рада была встретиться с Вами, Леонид.

Женщина протянула руку на прощание. Леонид легко пожал маленькую ладонь и вдруг, повинуясь какому-то порыву, наклонился и поцеловал тонкое запястье.

В школу он уже не пошёл, вернулся домой. Включил компьютер, но работать не хотелось. Походил по комнате, раздумывая, правильно ли сделал, что вот так просто расстался с женщиной, которая ему очень нравилась, и, совершенно очевидно, он нравился ей не меньше. Потом вздохнул, достал из книжного шкафа томик Маяковского, полистал и, найдя нужную страницу, прочёл:

– «И в пролёт не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать…»

В демисезонном пальто и шляпе

Церковь была небольшой, да и вышли они на неё случайно, за новыми домами её и видно-то не было – и вдруг такая красота. Ничего лишнего, тот, кто строил, знал, вероятно, суть.

– Да, красиво, ничего не попишешь… Но вот скажите, Вы что, в самом деле верите в божественную предопределённость, в ангелов, там, всяких?..

Сергей Петрович искренне не понимал, как такая разумная, образованная женщина, как Ида Николаевна, может верить во все эти религиозные бредни да ещё и на службу ходит.

– Да, верю. А Вы что же, хотите сказать, что не верите?

– Это ж средневековье! Современный человек верить во всё это не может. Нет, если бы я своими глазами того ангела увидел, тогда, возможно, поверил бы.

– Странный Вы человек. Неужели Вы никогда не чувствовали, что кто-то Вас предостерегает от каких-то поступков или, напротив, подталкивает к тому или иному решению?

Ида Николаевна, разговаривая со своим собеседником, продолжала смотреть на церковь, чудом сохранившуюся среди громадин современных зданий, бывает же такое.

– Не знаю, как Вам сказать… – Сергей Петрович замялся, словно припомнив что-то, потом спросил, то ли в шутку, то ли всерьёз: – А как бы, по-вашему, мог выглядеть ангел-хранитель?

Вопрос был неожиданным.

– Что значит «как выглядеть»?

– Ну что, у него крылья за спиной, балахон белый, нимб, там, или что ещё?

– Не знаю, я как-то об этом не думала…

Ида Николаевна была задета: она хотела преподать урок, а оказывается, что он своими дурацкими вопросами заставляет её конфузиться.

– Ваш-то ангел как выглядит?

Действительно ли Сергея Петровича интересовал этот вопрос, но вид у него был весьма заинтересованный.

– Вы серьёзно? – женщина пожала плечами. – Как же я могу знать, как он выглядит? Я же не беседую с ним за чашкой чая – только в мыслях. Впрочем, если хотите, то у каждого он таков, каким сам человек его может принять. Вот, например, у Вас он будет в пальто и шляпе, а у архитектора, построившего эту церковь триста лет назад, наверняка был в белом балахоне и с нимбом.

– В бежевом демисезонном пальто и серой мягкой шляпе с полями… немного помятой.

Эта странная деталь, слишком житейская для обсуждаемых ими материй, вновь привела Иду Николаевну в замешательство.

– Почему помятой?

– Не знаю, может быть, он на неё сел ненароком.

– Сел? Где же Вы с ним повстречались. Не в рюмочной ли? – в голосе женщины послышался сарказм.

– Нет, в кафе, здесь недалеко, в переулке.

– Почему Вы решили, что это был ангел, а не завсегдатай кафе? Как-то это странно.

– Вы же сами, Ида Николаевна, сказали, что мой ангел вполне бы мог носить пальто и шляпу. Вот я и вспомнил, не знаю почему, ассоциативное мышление, может быть, сработало.

– Странный Вы человек, Сергей Петрович. Только что отрицали существование ангелов – и тут же говорите, что встречались с ним, да ещё столь неординарным образом. Расскажите хотя бы, как это было.

– Рассказать? Да как это расскажешь, не знаю даже…

Видно было, что Сергею Петровичу и хотелось рассказать, и он опасается показаться банальным. Наконец мужчина решился, вздохнул – к прошлому возвращаться непросто – и произнёс:

– История, собственно, проста, даже и не история, а так, зарисовка.

Тут он снова замялся, вероятно, усомнившись, стоит ли продолжать, но всё же продолжил…

Мне тогда было около сорока, я был амбициозен, самолюбив, даже эгоистичен, и у меня был роман с женщиной. В тот день, а был паршивый ноябрьский день, как сейчас, сверху сыпалась снежная крупа, ветер пронизывал буквально насквозь – в общем, всё как положено в ноябре, и мне дали отставку. В первый раз, пожалуй… Женщина мне очень нравилась, но…

Вот шёл я по переулкам, на душе хуже не бывает – обида, ущемлённое самолюбие, злость, да бог знает что! Ещё эта крупа с неба… В общем, зашёл я в кафе, взял себе коньяка и что-то поесть. Сижу, пью, но коньяк не берёт, только ещё и жалость к самому себе появилась.

Кафе маленькое, всего несколько столиков, и те на двоих. К моему столику подошёл какой-то тип, ну так, вроде интеллигентного вида: пальто коричневое, шляпа фетровая.

– Позвольте, – говорит, – за Ваш столик присесть? Я ненадолго, перекусить.

И садится. У него салат, чай на подносе.

Ну куда деваться, сел и сел.

Я себе наливаю, о своём думаю, а этот в шляпе, вроде немолодой уже, говорит:

– Что же это Вы в одиночку пьёте? Нехорошо…

Ну я, понятное дело, вспылил:

– Вам-то какая разница, что и как я пью?! Хотите, и Вам налью?

– Нет-нет, – он даже назад подался. – Мне не надо…

Потом помолчал – и снова:

– Что-то же с Вами случилось?

Посторонний человек, пил бы себе свой чай. Я уж хотел его снова обрезать, только вот голос у него был такой мягкий, спокойный, и взгляд тоже. Признаюсь, я человек не слишком откровенный, даже, пожалуй, скрытный, а тут нашло что-то… В общем, рассказал я ему всё – всю историю своей любви от начала и до конца. Он сидел, слушал молча, только кротко как-то смотрел, и мне становилось легче, точно я исторгал из себя всё то, что во мне бродило, не давало покоя, мучило. Зачем это было нужно ему, не знаю, не спрашивал.

– Ну вот и хорошо, – подвёл итог этот необычный господин, когда я закончил. – Теперь Вам домой пора, подумать о том, что делать, а больше о том, что не делать…

Мне как-то и в голову не пришло протестовать: чего бы вдруг постороннему человеку указывать мне, куда идти и что делать? Я только и спросил:

– А Вы?

Надо сказать, что к тарелке салата и стакану чая он так и не притронулся.

– Идите, идите, я ещё немного посижу, – ответил он.

Я поднялся, вышел из кафе и пошёл. Шёл, ни о чём совершенно не думая, и лишь у метро попытался вспомнить лицо того, кому вот так запросто душу открыл…

– И что? – не выдержала Ида Николаевна. Она не могла никак понять, что необычного её спутник находил в этой простенькой истории. – Как он выглядел, этот Ваш собеседник?

– Обычно выглядел. Я не смог вспомнить его лица, только коричневое пальто, помятую серую шляпу и внимательный кроткий взгляд. Да, я ещё тогда его по глупости спросил, не гипнотизёр ли он, но он только улыбнулся на это.

Они шли молча, снег немного запорошил тротуар и поскрипывал под ботинками.

– Напрасно я Вам всё это рассказал, – запоздало заметил мужчина. – Сам не раз в поездах выслушивал чужие покаяния, а со мной это было впервые…

Сергей Петрович упорно смотрел под ноги, боясь не столько поскользнуться, сколько встретиться с ироничным взглядом Иды Николаевны. Они отошли довольно далеко, когда он обернулся назад: маленькая белая церковь напоминала теперь рождественскую свечу. Прохожих почти не было, только по другой стороне улицы шёл мужчина в демисезонном коричневом пальто и широкополой серой шляпе. Встретившись взглядом с Сергеем Петровичем, он поздоровался, немного приподняв шляпу.

Сергей Петрович растерялся, а когда обернулся ещё раз, тротуар был пуст, и лишь мелкий снежок заметал фонарную тень.