Loe raamatut: «Школа призраков»

Роман Ким

Font:

Тайный фронт

Художник Е.В. Максименкова

Возвращение Романа Кима

Роман Ким

Имя Романа Николаевича Кима (1899–1967) в последние годы вспоминается все чаще – и это справедливо. Он не забыт читателями – особенно теми, кто недели не может прожить без приключенческой книжки. Это неудивительно, ведь этот писатель был примерно точен и последователен в выстраивании собственной литературной репутации. Мастером жанра он проявился в первых же повестях, ещё в двадцатые годы, а в период расцвета своего дарования создал несколько образцовых шпионских историй. «По прочтении сжечь», «Агент национальной безопасности», «Кобра под подушкой» – подходящие названия остросюжетных книжек в ярких обложках. Автор не просто хорошо знал материал своих книг – ведь он был сотрудником японского отдела советской разведки. У него был собственный взгляд на профессию разведчика, на ее будущее, на ее цели. Эти идеи Ким вкрапливал в свои книги. В особенности это касается «Школы призраков».

Головоломная судьба писателя связалась и с литературой, и с политикой, и с секретной службой, и с журналистикой. Впрочем, сие – набор вполне логичный. Такой же логикой и чувством меры нас привлекают повести Кима. Кто же он – разведчик, писатель, учёный? Так бывает: иногда эти ипостаси совмещаются в одной судьбе. Впрочем, Роман Ким постарался оставить о своей биографии сведения противоречивые и туманные, умело заметал следы. Но кое-что известно. Родился во Владивостоке, жил в Японии, учился в Токийском колледже; в год революций он возвращается в Россию, в разгар Гражданской учится во Владивостокском университете. Там-то и начинается профессиональное сотрудничество Кима с молодой советской разведкой. Когда «на Тихом океане» был закончен поход Красной армии, молодой талантливый знаток Японии заинтересовал и красных, и белых, и иностранных агентов. По убеждениям Ким выбирает советское государство, которому и будет служить до последних дней. Как и большинство первых советских разведчиков, Р.Н. Ким в 1930-е не избежал репрессий. Перед посадкой он преподавал японскую и китайскую литературу в московских вузах. Ему было разрешено работать в камере: и застучала в тюремных стенах пишмашинка Кима. Ему разрешалось даже использовать в беллетристике сведения о тайной войне – небесспорные, противоречивые, как сама политика, но очень актуальные.

Роман Ким

Мировой сенсацией стал роман Кима «По прочтении сжечь», в котором представлена интересная версия тайны Перл-Харбора. Накануне войны в руки американской разведки попадают японские дипломатические шифры. Американцы знали о готовящейся операции в океане!

Деликатная проблема сотрудничества журналистов со спецслужбами стала сутью другого популярного в своё время кимовского романа – «Кобра под подушкой». Разговоры о четвёртой власти и второй древнейшей были в те времена непопулярны. В начальной школе рассказывали о первой древнейшей – ею считалась профессия хлебопашца. И всё-таки журналисты – а особенно международники – считались людьми особого кроя, индпошива. В системе, которая в теории была доведена до совершенства, но и на практике показала себя эффективной, журналист был важным «винтиком». Миссия «винтика», разумеется, отнюдь не постыдна – это роль почтенная и уважаемая. Итак, герой романа «Кобра под подушкой» – корреспондент. Его друзья (а может быть, и он сам) совсем ещё недавно «с лейкой и блокнотом, а то и с пулемётом первыми врывались в города». С одной стороны, журналист – пролетарий репортажа с выходными куплетами:

Трое суток шагать,
Трое суток не спать
Ради нескольких строчек в газете.
Если б снова начать —
Я бы выбрал опять
Бесконечные хлопоты эти.

Витрина международной журналистики владела телевизионным экраном с первых «Новостей дня». Юрий Жуков, Александр Каверзнев были народными любимцами и голосами сверхдержавы, осуществлявшими связь с сочувствовавшим Советскому Союзу «прогрессивным человечеством». Последние лет пятнадцать эту журналистику почему-то считают неискренней и казарменно благонамеренной. Это своего рода акустический обман, возникающий в новомодных помещениях… Ясно, что пламенный Юрий Жуков, корреспондент газеты «Правда» и Герой Социалистического труда, был ничуть не менее искренен, чем его зарубежные коллеги по холодной войне или современные сотрудники государственных либо частных структур. Он был советским журналистом и коммунистом, служил своей стране и партии. У нас нет оснований считать, что это служение было не «верой и правдой». Но официальные журналисты редко напоминали героев авантюрных романов. Они были аналитиками. В народном сознании жило и иное воплощение журналиста-международника – человек действия, участвующий в революциях, вырывающий из лап полиции прогрессивных студентов, выполняющий задания наших резидентов в тылу врага. Вот он поёт под гитару во дворике МГУ, возле Ломоносова или Герцена с Огарёвым. Но он же, выучившись посасывать сигару, ведёт непринуждённый разговор с вероятным противником на его родном языке. И костюм сидит как влитой, хотя ещё десять – пятнадцать лет назад советские горожане презирали моду и косо смотрели на отутюженных динозавров старого мира. Роман Ким, как это и полагается асам массовой культуры, предвосхитил развитие конъюнктуры, угадал нарождающийся стиль отношения к международной журналистике ещё в пятидесятые годы! А действие повести переносит нас в ещё более далёкие времена. Ещё не кончилась Вторая мировая, и разделение сфер влияния в мире ещё не определилось. Союзники уже стали друг для дружки «друзьями-врагами», а политические интересы завтрашнего дня превалируют над военными задачами. В такой ситуации нас снова интересует тайная война, противостояние разведок. В центре внимания – советский гражданин Мухин, журналист.

Эту книгу знал весь мир

Призвание журналиста щекотало самолюбие принадлежностью к высокой касте, которой не чужды и тайные поручения, решающие судьбы народов… Рядом с самыми лучшими журналистами – таинственные тени, шуршание плащей, отблеск кинжалов. Старые песни не ржавеют:

Эти люди скромны, неречисты.
Мы не все их знаем имена,
Но недаром лучшие чекисты
Боевые носят ордена.

Журналисты – другое дело. Им самой профессией суждено быть речистыми и лёгкими на подъём и на публицистические спекуляции. О них и песни другие, экстравертные:

Он вчера с радистом слушал вьюгу,
В поле ездил вместе с агрономом,
Братом был, товарищем и другом
Людям, накануне незнакомым.

Читатель Кима убеждается, что в профессии разведчика журналистам лучше всего удаётся всё, что связано с общением, с разговорами, с контактом. Расположить собеседника, беззаботно общаться, не забывая о подтекстах, – всё это доступно международникам.

Популярнейший лёгкий жанр – «книги про шпионов» – быстро обрёл популярность и столь же быстро оброс штампами, которые охотно высмеивались в пародиях. Писатель осознавал эту проблему. Повесть Кима, отличавшаяся от потока тогдашней приключенческой литературы умелым монтажом сюжетосложения и яркой (но не карикатурной!) палитрой экзотических деталей, была предвестием новой волны советского остросюжетного жанра. Первое имя, приходящее на ум, – Юлиан Семёнов, автор самых популярных отечественных политических детективов. Один из любимых героев Семёнова – вездесущий корреспондент, находчивый и ловкий. Он почти сверхчеловек – этот международник, он по-хемингуэевски пьёт виски и не знает, где будет ночевать через неделю – в Сингапуре, в Париже или под Москвой, в Кратове… Как и Семёнов, Ким понимал, что диалоги шпионского детектива нужно насыщать язвительными афоризмами в стиле политических крылатых выражений. Только семёновские репризы были подхвачены многомиллионным кино и телезрителем, которого у Кима не было.

Роману Киму не повезло с кинематографом. Обыкновенная история: на широкий экран пробились последователи писателя, даже эпигоны, чьи имена давно выветрились из памяти, а про оригинал все как будто забыли. А между тем у Кима мы не находим небрежностей, свойственных детективной скорописи. Чистовики Кима литературно выверены, а сюжет рассчитан с математической точностью.

Повесть лихо начинается с диалога, с запоминающейся реплики, которая, впрочем, не имеет отношения к фабуле: «Я хотел убить премьер-министра Черчилля, – произнёс арестованный и, покачнувшись, чуть не упал со стула». Такой резвый старт вкупе с интригующим названием – «Кобра под подушкой» – определяет стиль Кима. Кобра под подушкой – это экзотично и очень опасно. И дух политического противостояния, проявленный в провокационных афоризмах, сразу захватывает читателя, поражённого цинизмом злодеев и принципиальностью советских героев. Ким не введёт Черчилля в действие – в повести мы не встретим знаковых исторических персон, – но их упоминание воссоздаёт аромат времени и ловко заставляет их популярность «работать» на успех повести.

Роман Ким избегал назойливой политической пропаганды. Но атмосфера эпохи и отпечаток нарождающейся идеологии послевоенного Советского Союза – всё это законсервировалось в «Кобре». Столпом новой идеологии стало миролюбие. Иногда – ритуальное, лицемерное (оно прикрывало милитаризм), но чаще – искреннее, свойственное поколению фронтовиков. Борьба за мир, борьба с «поджигателями войны» закономерно стала магистральной дорогой нашей пропаганды. Усиление Советской армии и спецслужб было обосновано благородными оборонительными задачами. В противном случае народ попросту не согласился бы жертвовать «чечевичной похлёбкой» ради такой армии и разведки. Да и журналист Мухин вряд ли сочувствовал бы агрессивной империалистической политике. Поддержать борющиеся за свободу и мир народы – другое дело. И схватка с империализмом предполагалась «на высшем уровне», без научно-технического отставания с нашей стороны. А уж тогда – «Все народы, все люди, все, кто верит и любит. Все, в ком совесть жива, – к вам мои слова». Без понимания этого кредо нам не проникнуть в психологию героев Кима. Образ советской разведки нельзя воспринимать в системе современного отношения к сверхдержавам и праву сильного. Во времена журналиста Мухина в США ещё не властвовала политкорректность, а элита исповедовала откровенно брезгливое отношение к «детям разных народов». Советский Союз, напротив, быстрее других стран изживал расистские предрассудки. И не случайно в аннотациях к изданиям Кима в шестидесятые годы писали: «Эти повести разоблачают подрывные махинации империалистических разведок, злобные происки врагов мира». Только враги мира были нашими врагами. Борьба за мир началась сразу после самой кровопролитной войны, в эпилоге которой и начинается действие повести. И герой Кима Мухин – человек, хотя и сильный, но весьма и весьма миролюбивый. Мы видим, что он даже верит в возможность исправления даже самых отвратительных своих недругов. Оставив противников с носом, Мухин великодушно пожимает плечами: что с ними поделаешь, с пропащими… Но за людей нужно бороться – и журналист верит, что и для женщины-вамп, типичной роковой героини шпионских романов, ещё не всё потеряно. Он ведь и её числит в «по-своему несчастных», которых рано или поздно можно отмыть и перевербовать. Ох, уж эти роковые женщины!.. В советских шпионских повестях они были острой приправой, но всегда оставались у разбитого корыта. Фрейду и здесь не удалось перебороть Маркса… В этой вере в человека, в стремлении к миру содержался стратегический резерв советской разведки. Только эта тайная сила давала не физическое, а моральное преимущество.

Писатель предвосхитил и другое поветрие позднейших десятилетий – увлечение дальневосточной экзотикой. Собственно, к этому обязывало само происхождение Романа Николаевича Кима… Надо ли говорить о множестве циклов проникновения восточного ветра в европейскую культуру. Поход Александра Македонского не прекращался никогда, то и дело обогащая Европу экзотическим прихотливым восточным товаром. Художники, рождённые для массовой культуры, всегда опережают конъюнктуру, приманивая её ветер на свои поля.

Известно, что Р.Н. Ким серьёзно относился к проблемам развития остросюжетной литературы в мире. И эпиграф из загадочной для тогдашних советских читателей Агаты Кристи намекает на широкий контекст повести. Писатель осознанно играет свою партию в многоголосье мирового детектива. Не случайно повесть закольцована финальной репликой Мухина, обещающего написать повесть о клубке, уже распутанном вместе с читателями: «Повесть назову “Кобра под подушкой”». Такая литературная игра придаёт повествованию тонкий вкус специй, чего и добивался автор. Да и эффект документальности (ещё один кивок в сторону Юлиана Семёнова) был одной из примет кумовского стиля. Мы как будто смотрим расшифровку видеозаписи из архива журналиста Мухина. В том числе – и сенсационные кадры, снятые скрытой камерой в логове противников… Журналист со скромной насекомой фамилией Мухин обаятелен и невозмутим. Несмотря на словоохотливость, он умеет крепко хранить секреты, и главную тайну повести мы узнаём от него в эпилоге, разразившемся через много лет.

Новое переиздание повести Романа Кима оказалось бы в верном контексте: мы истосковались по победам наших соотечественников на любом из тайных и явных фронтов. Старый писатель вразумляет нас, что вопреки современным представлениям победы приходят не к тем, у кого крепче кулаки и громче истерика, а к хитроумным и верным терпеливцам. Вот ведь как…

А как интересна его «Школа призраков», изысканное повествование о шпионской кухне. Все классики жанра учились на этой книге, да и многие разведчики относились к ней всерьез – как к учебнику.

Поместили мы в эту книгу небольшую изящную ироническую повесть «Дело об убийстве Шерлока Холмса», которая придется по душе гурманам детективного жанра. И «Особо секретное задание» – не менее виртуозно написанную вещицу. Ким понимал свой жанр, как никто. Его нужно читать и перечитывать!

Арсений Замостьянов,

заместитель главного редактора журнала «Историк»

Школа призраков

Ниндзюцу – искусство быть невидимым.
Словарь Кацумата

Первое донесение

а) Выполняю приказ

Никогда не забуду нашей прощальной беседы в ту тихую летнюю ночь в машине недалеко от мотеля, в котором повесился филиппинский морской атташе. Вы дали мне последние указания, предупредили обо всем и процитировали слова одного из персонажей Джона Баккана, вашего любимого писателя: «Впереди дни и ночи в полном одиночестве и в постоянном напряжении, подтачивающем нервы. Подобно одежде, тебя будет облекать смертельная опасность. Страшная работа, слишком бесчеловечная для человека».

Вы произнесли эти фразы с какой-то особой, я бы сказал, пророческой интонацией – они до сих пор звучат в моих ушах.

Затем вы сказали:

«Первое донесение пришлешь только тогда, когда твое учение вступит в финальную фазу. А до этого накапливай наблюдения и впечатления и ни в коем случае не торопись с выводами. Пиши донесения не в виде сухих официальных отчетов, они мне осточертели, а в форме писем самому близкому человеку, от которого нет никаких тайн, – в самой непринужденной манере, изливая на бумагу все, что в голове и на сердце. Пусть твои писания напоминают скорее беллетристические фрагменты, чем деловые доклады. Только смотри, ничего не выдумывай. Помни, ты посвящен в дело, теперь ты не простой смертный, а призрак. А первое правило призрака – не врать. Нарушишь этот запрет – не жди пощады. Донесения пиши симпатическими чернилами, наиболее деликатные места зашифровывай по системе де Виженера. Да хранит тебя небо!»

Советский плакат

На прощанье вы подарили мне засушенную лапку хамелеона. Я берегу как зеницу ока этот амулет.

С той ночи, открывшей новую главу моей жизни, прошло ровно восемь месяцев. Выполняю ваш приказ – посылаю первое донесение.

Мое появление здесь не вызвало никаких подозрений – все прошло гладко. Рекомендательные письма, которыми меня снабдили, действовали в Стамбуле, Каире и Джидде безотказно, как идеальные отмычки, и вообще придуманная вами моя биография оказалась безупречной.

В Джидде мной занимался Тициан, он подверг меня нескольким тестам и перебросил сюда – устроил на работу в библиотеке христианского союза молодых людей. Под прикрытием этой работы я стал заниматься в школе. Никогда не думал, что так быстро привыкну к африканскому климату.

Занятия в школе идут к концу. Скоро я поступлю в распоряжение Командора – так мы именуем начальника школы. Я вспомнил ваши слова, когда увидел его впервые: он произвел на меня такое же впечатление, какое, наверное, производил на ацтеков грозный Уицилпочтли.

б) Что такое искусство общения!

Все студенты нашей школы делятся на команды. Сколько их, не знаю. Каждая находится в ведении того или иного профессора. Сколько их, тоже не знаю.

Наша команда подчинена профессору Веласкесу, состоит из восьми человек, разбитых на четыре пары. Я в паре с Даню, мы живем, учимся и действуем вместе (он довольно прилично говорит по-итальянски и по-испански, по-английски хуже).

Даню прибыл сюда за месяц до начала занятий и уже успел узнать кое-что (например, о том, что большинство студентов – из арабских стран и Черной Африки, выходцы из респектабельных фамилий, окончившие европейские учебные заведения).

Я быстро подружился с этим приветливым, стройным юношей из народности галла. Уголки его губ слегка загнуты вверх, и кажется, что он постоянно улыбается.

Он сообщил, что Веласкес будет преподавать нам искусство общения, одну из главных дисциплин (о всей программе школы я не буду говорить, она вам известна). Родом наш профессор из Канады, по специальности психолог, автор монографий о воздействии рекламы на психику человека и об особых методах изучения эмоциональной сферы человека. Настоящая фамилия профессора французская, он потомок знатных гугенотов.

Мы начали заниматься в загородном доме в лесу за сейсмологической станцией. В этом просторном одноэтажном доме, окруженном оградой из высоких кактусов, раньше жили члены энтомологической экспедиции из Бразилии.

Профессор мне понравился – невысокого роста, легкий в движениях, говорит быстро и энергично, жестикулируя, как фехтовальщик. Лицо тонкое, породистое, эффектная шевелюра с проседью, торчащие усики и изящная эспаньолка.

В вводной лекции он объяснил, чему будет учить нас.

Люди общаются между собой и в ходе этого общения добиваются поставленной ими цели, уговаривая других, подчиняя их своей воле и навязывая им свои желания.

Этим делом – оказыванием словесного воздействия друг на друга – люди стали заниматься еще со времен питекантропов. Многим удалось достичь большого мастерства, в частности знахарям, колдунам, жрецам, политикам, торговцам, ловеласам, аферистам и лазутчикам. Как правило, они применяли способы и приемы, придуманные ими самими, опираясь на природную хитрость и умение обхаживать людей. Но никто не делился с другими секретами своего искусства, не передавал опыта следующим поколениям. Сколько замечательных ухищрений, находок, открытий, шедевров выдумки безвозвратно кануло в Лету!

Но лучше поздно, чем никогда. Во второй половине двадцатого столетия люди одной страны, наконец, спохватились и решили путем методической регистрации и систематизации наиболее эффективных приемов уговаривания возвести технику в степень науки.

– Итак, – заключил свою первую лекцию Веласкес, грациозно взмахнув рукой с невидимой рапирой, – наш курс имеет несколько разделов: первый – искусство знакомиться, второй – искусство развивать знакомство и третий – искусство уговаривать. Наш курс ставит задачей вооружить вас исходными сведениями о технике общения с людьми.

(Излагая содержание лекций и рассказывая вообще о занятиях в школе, я знаю, что не сообщу ничего нового для вас, но помню ваши слова: «Мне надо знать, как ты будешь воспринимать школьную программу, как будут укладываться в твоей голове тайные знания. Поэтому пиши обо всем, не боясь наскучить мне».)

в) Как надо расшифровывать людей?

После вводной лекции я сказал Даню:

– Профессор намекает на то, что его курс будет носить элементарный характер, вроде арифметики. Мне кажется, что такой курс больше подходил бы для школы, где готовят рядовых призраков, а не для нашей.

– А мне кажется, – Даню показал свои ослепительно белые зубы, – что арифметика нужна призракам всех рангов.

Перед тем как приступить к изложению основ техники знакомства, Веласкес заставил нас проштудировать книги Шелдона «Изучение классификации характеров» и «Изучение классификации физических типов». В них говорится о том, что по внешности люди делятся на определенное количество типов и каждый тип связан с тем или иным психическим комплексом.

Дополнив и развив послевоенные исследования ряда френологов, физиономистов и психологов-бихевиористов, Веласкес создал теорию, подкрепленную многочисленными цифрами, о том, что по внешним данным человека – телосложению, форме головы, ушей, глаз, рта, носа и подбородка, их соотношению, по жестам, походке, манере смотреть, манере говорить и прочим внешним формам поведения – можно точно распознать характер человека, его способности, повадки и особенно слабые стороны его натуры.

Монография Веласкеса выглядит необычно: почти вся состоит из таблиц внешних данных и движений человека, с пояснительными текстами, рисунками и фотоснимками. Я узнал из этих таблиц, например, что существует 12 форм рта, в основу деления положены формы верхних и нижних губ, соотношение их, формы уголков рта, 18 форм глаз, 22 формы носа, 15 форм ноздрей, 24 вида походки и 27 манер говорить. И что человеческие физиономии делятся на 48 типов, каждый, в свою очередь, делится на несколько подтипов.

Я записал заключительную часть одной из лекций Веласкеса:

«С помощью моих таблиц, которые вы должны так же выгравировать в своем мозгу, как таблицу умножения, вы научитесь расшифровывать внешние данные человека, выяснять сущность его натуры и диагностировать недостатки, слабые струны, уязвимые места, которые можно использовать. По преданиям, кольцо царя Соломона наделяло человека способностью понимать язык животных. Вы тоже будете обладать даром, недоступным обычным людям, – уменьем расшифровывать людей».

Я предложил Даню проверить таблицы на себе. Мы сели перед зеркалом, разложив на столике наши тетради с записями.

Зеркало констатировало: Даню довольно смел, к цели идет непреклонно, довольно изобретателен, умеет вводить людей в заблуждение, может хорошо скрывать свои чувства, но иногда не умеет сдерживать себя, часто меняет отношение к людям. Главный недостаток: порывист, часто действует очертя голову, неосмотрителен (нос – Эй-8, рот – Би-5, походка – Си-5, манера поворачивать голову – Ди-3).

А я к людям отношусь недоверчиво, но, поверив кому-нибудь, совсем перестаю остерегаться, злопамятен, все время стараюсь контролировать себя, но это не всегда удается, наблюдательность не развита, большой недостаток: нерешителен, не верю в свои силы, не хватает храбрости (подбородок – Эй-9, лицо – Гамма-6, походка – Си-7, манера говорить – Эф-2). Насчет моего носа мы стали спорить – к какой форме его отнести по типу ноздрей – 9 или 12. И пришли к выводу: некоторые таблицы Веласкеса недостаточно детализовать, надо разбить категории на большее количество подкатегорий.

Мы подвергли анализу внешние данные других студентов нашей команды и пришли к выводу:

а) суданец Мау очень неглуп, пойдет далеко, если не сломает голову раньше времени – слишком азартен,

б) самый умный и коварный в команде – это Гаиб аль-Ахмади из Саудовской Аравии – его надо опасаться.

Даню долго смотрел на мои записи, потом покрутил головой и почмокал губами.

– По твоему почерку, пожалуй, трудно определить характер. Ты, наверно, пишешь специально выработанным почерком.

Во время очередного визита к профессору Веласкесу мы спросили: как он относится к графологии? Я выразил сомнение – вряд ли можно определить характер по почерку.

Веласкес ответил:

– Почерк отличается от внешних данных человека и его движений тем, что не является врожденным свойством, а представляет собой навык, приобретенный в результате длительных упражнений и всецело зависящий от деятельности коры больших полушарий мозга, строения руки и состояния других органов, а также от уровня умственного развития человека. Поэтому считать, что в любом почерке непосредственно отражаются черты характера, – неправильно. Но… профессор провел мизинцем по эспаньолке, – все же некоторые свойства людей выражаются в их письме, этого отрицать никак нельзя. Например, почерк с претенциозными завитушками говорит о том, что обладатель его – самодовольный дурак, открытые сверху гласные свидетельствуют о доверчивости и откровенности, открытые внизу гласные – о лицемерии и лживости, длинные петли в буквах – о болтливости и неумении логично мыслить, а округленность рисунков букв – об эмоциональности, возбудимости и отзывчивости. Такой человек, если его настойчиво попросить о чем-нибудь, уступит просьбе, но вскоре начнет жалеть об этом. А беглое, размашистое письмо, как у некоторых, – профессор показал мизинцем на Даню, – как правило, отражает активную, предприимчивую натуру… не отягощенную соображениями морали.

Даню громко рассмеялся.

– Придется изменить почерк.

– Не мешало бы, – согласился Веласкес. – Это совсем не трудно. Можно выработать любой.

Я сказал:

– Отсюда вывод: давать характеристики на основании только одного графологического анализа довольно рискованно. Надо сопоставлять и с другими данными.

Даню вскинул палец к губам и наклонил голову, подражая манере профессора.

– Можно также изменить жесты, походку и манеру говорить. Чтобы дезориентировать людей.

Веласкес кивнул головой.

– Я учу вас, как распознавать других. Но те сведения, которые вы почерпнете из моего курса, пригодятся вам для того, чтобы научиться камуфлировать себя.

Мы стояли у открытого окна и пили кофе, который подали нам две темнокожие девочки лет семи-восьми – служанки профессора. На той стороне узкой улицы, у югославского магазина обуви, толпились амхарки с кувшинами на голове и курчавые сомалийцы в цветастых юбках. Перед нами остановился спортивный седан «шевроле», которым правила католическая монашка в солнечных очках. Она высунула голову из машины и спросила о чем-то проходившего мимо солдата. У монашки было энергичное лицо – густые брови, короткий нос, усики.

Я начал:

– Лицо – Альфа-пять, брови – Би-четыре, нос – Эй-восемь, подбородок…

– Эй-шесть, – подхватил Даню. – Или нет… девять. Манера держать голову – пять.

Монашка захлопнула дверцу и быстро умчалась. Круто повернув в переулок, машина чуть не задела полуголого нищего, сидевшего на краю тротуара.

– А ведь недурна эта бенедиктинка, – профессор дернул эспаньолку. – Итальянка с севера – из Пьемонта или Ломбардии. Практический склад ума, быстрая реакция, упрямая…

– Вспыльчивая и нетерпеливая, – добавил Даню. – А по типу жестикуляции…

– Привыкла считать деньги, – сказал профессор. – Вероятно, она ведает финансовой частью монастыря или сбывает продукцию этого заведения. И по-видимому, играет в бадминтон – по манере двигать правым плечом.

Даню широко улыбнулся.

– А это верно, что у опытных соблазнителей вырабатывается способность с первого взгляда определять женщину?

– Без этого они не могут действовать. Так же, как и коммивояжеры, страховые агенты, карманные воры и врачи-шарлатаны. Эта способность вырабатывается в результате длительной практики и является одним из важнейших профессиональных навыков.

– Призракам тоже нужен этот навык, – заметил Даню.

Я уточнил:

– Тем призракам, которые непосредственно занимаются обработкой людей, а не тем, кто руководит этими призраками.

Профессор откинул голову назад и произнес строгим голосом:

– Эта способность нужна всем без исключения призракам. И тем, кто будет непосредственно обрабатывать людей, и тем, кто будет делать это через своих подручных.

Усвоив технику чтения людей, мы стали изучать технику знакомства. Но об этом в следующем донесении.