Loe raamatut: «Синий Звон», lehekülg 2

– План мероприятий жду к вечеру, – раздалось ему вслед.

Выйдя в коридор, ротмистр увидал поджидавшего его Понизова.

– Антон Владимирович, а не обсудить ли нам на свежем воздухе наши срочные дела? – с нескрываемым облегчением предложил контрразведчик.

– Почему бы и нет? – ответил Рыжков и направился вслед за ним в сторону парадного входа.

* * *

Жандармы прошли меж колонн портика, спустились по гранитным ступеням крыльца на улицу. Обошли по кругу огромную клумбу, содержавшуюся садовником в идеальном порядке, и, шурша красноватым гравием, расположились у парапета. За ним, под высоким крутым, заросшим пахучим разнотравьем обрывом, синела полноводная Ока и убегала вдаль зелень заливных лугов, переходящая в стену едва видного отсюда соснового бора. В который раз Рыжков поймал себя на мысли о том, как же быстро привыкает взор к этой широкой красоте, которую он каждый день видит из окна кабинета.

– Антон Владимирович, давайте начистоту? – вкрадчиво начал Понизов. – Мы с Вами не первый год служим империи и Государю, но… – Тут Глеб Романович сделал многозначительную паузу. – Как там нас, жандармов, называют экзальтированные вольнодумцы? «Сатрапы»? «Душители свободы»? Это же у нас как раз про первое отделение. А про моих то помягче будут. Всего лишь, мол, «не дают примкнуть к хору цивилизованных народов». Про Ваше отделение, так вы все в их глазах, по сравнению с нами, вообще чуть не невинный цветок. Право слово, что они вам предъявляют? Ну, «противятся вольному чародейскому самовыражению ведьм». Или как там? «Нарушают естественные права нечисти». Смех, да и только.

А ведь высокое начальство, поставившее нас ограждать Империю от всяческого рода отбросов, решая, кому звёзд на погоны насыпать, штаты выделить, да милость свою излить, оно не в последнюю очередь смотрит на ненависть, что испытывают к нам эти наши, прости Господи, противники, – печальным голосом делился своими раздумьями Понизов. – И заметьте: Журбин, он хоть и крайне молод, уже подполковник, а состоит в той же должности, что Вы да и я. Красный Аннинский темляк¹⁰ носит. По заслугам, не спорю. Однако Вы же сами понимаете (и не подумайте, что завидую или злобствую), нынешнее-то дело может стать неплохим трамплином для Вашей карьеры, которая, увы, может так и закиснуть в тени коллег. Да плюс к тому именно оно уже сейчас позволит пробить «потолок», отделяющий Вас от потомственного дворянства¹¹. Мне же оно даст уйти на покой в звании полковника, и что главное – с соответствующей пенсией.

Рыжков отстранённо слушал командира второго отделения, повернувшись к нему вполоборота и будто бы озирая далёкие, подёрнутые лёгкой дымкой пейзажи того берега. Сам же про себя думал: «Экий старый интриган. Явно хочет загребать жар чужими руками. Но в чём-то он да и прав!»

– Вы же заметили, – продолжал Понизов, – первое отделение не получило практически никаких инструкций, кроме полулиста указаний, без которых он и сам, по его же признанию, вполне бы обошёлся. У Вас же в руках я вижу довольно пухлый конверт, на который расщедрилось столичное начальство. Предлагаю нам с Вами объединить усилия, – контрразведчик перешёл практически на шёпот, – давайте делиться всеми сведениями, чтоб мы оба имели полную картину со всех сторон?

– Что же, я не откажусь от взгляда с другого ракурса. – ответил после небольшого раздумья Рыжков, продолжая рассеянно смотреть вдаль, но потом, будто приняв решение, наконец повернулся к подполковнику. – По рукам! – И протянул открытую ладонь.

– Очень рад, что Вы так хорошо всё понимаете, – расцвёл широчайшей улыбкой Понизов и крепко пожал руку в ответ. – В таком случае, не поделитесь ли для затравки, о чём Вы говорили с исправником тет-а-тет?

– Да тут, собственно, и нет никаких тайн. Владимир Петрович только лишь поделился подсказками своей интуиции о том, что эта операция будет для меня непростой.

– Да, да. Собственно, в таком ключе я и подумал, – сощурился Глеб Романович. – Что ж, ротмистр, честь имею! – распрощался начальник отделения контрразведки.

Рыжков легко козырнул ему и, двинувшись обратно к особняку, невольно заметил, как легко качнулся уголок шторы окна кабинета Журбина.

* * *

Поздним вечером, предоставив исправнику план завтрашней операции, Рыжков возвращался домой, в одноэтажный служебный особнячок классического стиля, спрятавшийся в зарослях маленького запущенного парка недалеко от управления. Ещё издали, через распахнутые окна зала, услышал он, как средний сын Слава лихо терзает пианино каким-то быстрым вальсом, порой на миг сбиваясь с ритма, то ли забыв продолжение, или запутавшись пальцами в клавишах, но каждый раз быстро восстанавливаясь.

Войдя в дом и стянув китель повседневного мундира, Антон Владимирович направился в небольшую столовую, в которой его ждал уже накрытый к ужину стол. Устроившись на любимом месте, он развернул было приготовленную газету, но быстро пробежал глазами по заголовкам и понял, что не способен воспринимать посторонний текст, а потому сложил ещё пахнущие типографской краской тонкие листы, откинулся на спинку стула и возвратился мыслями к материалам дела.

А подумать было над чем. В спущенных сверху бумагах были общие указания, суть которых передал Вилеж; подробные персональные инструкции; список прибывающей в Н-ск труппы театра с краткими характеристиками клоунов, жонглёров, танцовщиц, акробатов; и довольно подробные, снабжённые фотокарточками досье на директора театра Чезаре Труффаторо, а также на иллюзиониста Фанга Хэ с ассистенткой Сиу Лин.

Наконец, Рыжков достал из планшетки давешний конверт с инструкциями. Аккуратно отодвинул тарелку и столовые приборы, после чего, выудив некоторые бумаги, разложил их перед собой. Сначала взял список особых указаний для третьего отделения и вновь посмотрел на обведённые пункты, ещё на службе заставившие ротмистра насторожиться: «Следует с внимательнейшим тщанием проштудировать все доступные источники по восточному шаманизму и мерам противодействия ему». А также несколькими восклицательными знаками выделенное особое указание: «В контакт не вступать! Оказывать противодействие в самой мягкой форме и лишь в крайнем случае!!!» Антон Владимирович отложил записи с инструкциями и взялся за досье. Первыми лежали бумаги на синьора Труффаторо.

– Экий характерный итальяшка, – подумал он, разглядывая внешность довольно молодого нафабренного антрепренёра, сердито взиравшего с карточки, – чего позабыл в нашей глуши? Не оказался бы папским агентом.

Перевернув страницу, ротмистр стал так же внимательно изучать фокусника. С немного мятой фотографии взирало полное раскосое лицо, украшенное тоненькой бородкой и редкими, едва видными усами. Голову венчала выдающаяся лысина. В руках Фанг Хэ держал какой-то музыкальный инструмент, похожий на флейту.

– А вот это, судя по всему, и есть наш шаман, – отметил про себя Рыжков, после чего отложил уже просмотренные листы и взялся за досье, до которого его руки ещё не дошли на службе.

С этой фотографии взирало прелестное, практически детское личико с огромными глазами и освещавшее всё вокруг хулиганистой улыбкой от уха до уха. Из-под беспорядка тёмных волос, уложенных в некое подобие причёски, выглядывали заострённые кончики ушей.

– Вот же ничего себе! – аж присвистнул кудесник. – Настоящая дриада!¹² – Рыжков в сомнении поднёс фотокарточку к глазам. – Или не дриада? Поди разбери, как тут намешано с человеком. И в какой пропорции? Чудно́! И додумались же предки с нечистью породниться! – с долей брезгливости проворчал он.

– Что за милое дитя и чего это ты, дорогой, в доме свистишь? – прошептала ротмистру на ухо подкравшаяся сзади Нина Вячеславовна – супруга Рыжкова.

Нина Рыжкова

– Скажешь тоже «милое»! Ты присмотрись-ка хорошенько.

– Обычный довольный ребёнок, – пожала плечами Нина.

– На уши обрати внимание.

– Да ну! Дриада?

– Какая-то помесь. Не помнишь, как на востоке дриад называют?

– Вроде бы «Цзин». Или «Шэньму». Но я не уверена, – ответила Рыжкову жена после некоторого раздумья.

– Каждый раз удивляюсь твоей памяти! В одно же время учились, столько лет прошло, без энциклопедии я бы и не вспомнил.

– Сам понимаешь, целителям надо держать в голове очень многое. Без цепкой памяти никак, – улыбнулась Нина.

– Никогда бы не подумал, что они мешают кровь с нечистью, – вернулся к теме Антон.

– Восток непознаваем. Может, оно и к лучшему.

– И не говори!

– Тем не менее я хотела бы вернуться к теме свиста в доме. Какой пример ты подаёшь детям, отец? И сколько раз мы уже с тобой договаривались не приносить работу домой? – в шутку нахмурила брови Нина.

– Всё, всё, всё. Понял, был не прав, исправлюсь! – притворно подняв руки, ответил Антон, после чего начал запихивать бумаги обратно в планшет.

– Анюта! Неси горячее! – кликнула служанку Нина. – Дети! Дети! Ужинать!

– Папа! – закричала вбежавшая первой старшая Лиза.

– Уйди! – толкнул сестру Слава. – Папа! Она меня щипает!

– А он толкается!

– А она двойку из гимназии принесла!

– Ах ты! Ябеда!

– А ну успокойтесь! – пристукнула пальцем по столу Нина с притворно строгим выражением лица. – Быстро рассаживаемся по местам!

Последним, держа за голову потрёпанного игрушечного медведя, к столу прибрёл совсем маленький Тёма, самостоятельно залез на ещё высокий для него стул и устроился за столом.

– Вот, дети! Обратите внимание: самый маленький и самый послушный, – обратилась мать к старшим и потрепала по голове младшего.

– Мама! Ты просто не знаешь, какие он корчит рожи, пока вы не видите! – скривив губы, начала ябедничать Лиза.

Служанка завезла на сервировочном столике большую фарфоровую супницу с пюре и блюдо с запечённой курицей, источавшей, как показалось оголодавшему ротмистру, просто волшебные ароматы.

– Не буду мясо! – скривилась Лиза.

– Фу, курица! Не буду! А котлет не подадут? – зажмурился Слава.

– И я не буду! – Тёма сразу же насупился, повторяя за братом с сестрой, хотя до того с большим интересом наблюдал за приближением курицы, покрытой хрустящей корочкой.

– Из-за стола никто не выйдет, пока всё не доест! – продолжила играть строгую мать Нина, наблюдая, как Нюрка раскладывает еду на тарелки.

Антон подмигнул насупившейся Лизе. Та хитро ухмыльнулась в ответ, начиная с внезапно прорезавшимся аппетитом поглощать ещё секунду назад неугодную ей курицу.

– Слава! Не ковыряйся вилкой! Птицу едят руками, – отчеканила мать.

– Но она вся жирная! Придётся отмывать жир с мылом! – ответил ребёнок капризным тоном.

– Так ты и не растаешь лишний раз мыло взять! Давай, давай, учись прилично есть.

Дети довольно быстро расправились со своими порциями. И даже малоежка Тёма, сперва без энтузиазма ковырявшийся в тарелке, наблюдая за старшими, втянулся и соизволил съесть почти всё.

– Папа, а покажи ещё раз птичку? – протянул сытый малыш.

– Нет! Папа! Мышку, мышку! – наперекор застрекотала Лиза.

– Тёма же сказал птичку! – перебил сестру Слава.

Антон заговорщически улыбнулся. Отодвинулся от стола. Демонстративно сделал совершенно излишние пассы руками и с кончиков его пальцев сорвалась призрачная летучая мышь, закружившаяся в беззвучных пируэтах под самым потолком, осыпая всё вокруг зеленоватыми, ещё в воздухе исчезающими блёстками.

Дети в который раз в восхищении наблюдали за волховским зверьком, через некоторое время развеявшимся в воздухе.

– Концерт окончен! Что надо сказать? – прервала Нина уже набиравших воздух малышей, явно собиравшихся потребовать продолжения демонстрации умений отца.

– Спасибо! – как всегда хором протянули немного разочарованные дети, выбираясь из-за стола, и, толкаясь в дверях, колесом понеслись по своим самым важным на свете неотложным игровым делам.

Между тем родители остались за столом одни и продолжили разговор.

– Ты слышал, что завтра в Н-ск приезжает столичный театр? – спросила Нина. – Весь город пестрит афишами.

– Мало того, что слышал. У нас в связи с этим приездом такой аврал творится, что непонятно, куда бежать и за что хвататься.

– А вам-то какое дело до этого театра?

– Служба, – пожал плечами ротмистр.

– Так та длинноухая девчушка, которой ты любовался, – это кто-то из «Паяччо»? – продолжила допытываться Нина.

– Да, ассистентка шамана.

– Даже так? Настоящий восточный шаман? Я смотрю, у тебя на службе предстоят весёленькие деньки! Помню, что они своими песнями, танцами и стихами выделывают такое, что не каждому кудеснику по плечу.

– Да, я уже проштудировал в жандармской библиотеке всё, что в ней было по шаманизму, и знаешь, нам крупно повезло, что созерцательная философия Поднебесной империи целиком замкнута на себе, а то ведь используй они силу своих шаманов для завоеваний, ох и трудно было бы нам держать восточную границу по Амуру.

– А ещё говорят, с утра на вокзале готовится торжественная встреча. И городничий¹³ будет и уездный предводитель¹⁴ и все-все мало-мальски значимые чиновники, – решила сменить тему Нина.

– Ох, барыня, а я-то собиралася отпроситься, хоть одним глазком на ту «Паячу» взглянуть! – вклинилась в разговор пришедшая собрать посуду, по северному окающая Аннушка. – Там и Машка из мясной лавки будет, и Глаша, что у Сергинских служит. Так хочется хоть одним глазком на настоящих артистов взглянуть, – запунцовела и потупилась она.

– Вместе и пойдём.

– Спасибо, барыня! Ой! Так надо же вам платье-то выходное подготовить! – засуетилась служанка.

– Идем, подберём мне выходной туалет, – велела Нина Вячеславовна и, клюнув мужа в щёку, удалилась в сопровождении Анны.

Антон Владимирович ещё немного посидел за столом, пытаясь поймать какую-то мысль, но не преуспел в старании и отправился в спальню. Тёплый осенний вечер подошёл к концу, за ним подкралась свежесть звёздной сентябрьской ночи. И, уже отходя ко сну, практически в полудрёме, ротмистр невольно ощутил волнительное предвкушение предстоящей операции.

ВСТРЕЧА ЗНАМЕНИТОСТЕЙ

* * *

Прозрачное, звенящее утро раннего сентября умыло свежестью улицы провинциального Н-ска. Обычно пыльная и пустая по раннему времени привокзальная площадь полнилась людьми, спешившими загодя занять место поближе к прибывающему через час экспрессу из Москвы. Там и сям из переулков выходили чисто одетые мастеровые, небогатые мещане и прочий принарядившийся рабочий люд. Мелкие торговки, почуявшие прибыток, уже раскладывали нехитрую, только что приготовленную снедь. А к парадным, в обычное время закрытым воротам вокзала то и дело подъезжали коляски, из которых выходили лощёные провинциальные господа с барыньками, одетыми по прошлогодней моде; слегка смущённые барышни, стрелявшие глазами сверстникам и перемигивающиеся с подругами; пузатые купцы в ярких кафтанах и смятых гармошкою сапогах; снулые чиновники в партикулярном; и прочий зажиточный люд. Наконец на площадь строем вышли городовые с полицмейстером во главе. Облачённые в парадные мундиры служители закона, растолкали народишко попроще и установили оцепление у главного входа.

На площадь выкатилось роскошное ландо городничего. Отставной пехотный генерал Быстровско́й, принявший Н-ск несколько десятилетий назад, был весьма любим и уважаем публикой, брал немного, не зарывался и всегда решал дела, к вящей радости всех сторон, не забывая, конечно же, и себя. Грузно выйдя из остановившегося экипажа и подав руку супруге, такой же полной с румяным неулыбчивым лицом даме в годах, городничий последовал мимо козырявшего оцепления и скрылся в здании вокзала.

Вслед за ним остановился не менее шикарный тарантас, с которого спустился предводитель дворянства Воронкин, живо обсуждавший что-то с богатейшим купцом первой гильдии Оторвины́м, местным меценатом, жуиром и бонвиваном. Отчаянно жестикулирующая парочка проследовала за городничим.

Рыжков с женой прибыли на вокзал загодя и уже успели раскланяться с шапочными знакомцами, поприветствовать приятелей и перекинуться ничего не значащими фразами с друзьями, собравшимися в господском зале ожидания, где толпился весь свет города и уезда. Оставив Нину в одном из начинавших собираться дамских кружков, с виду непринуждённо щебечущим о чём-то, ротмистр направился в сторону начальства. На ходу раскланялся с Понизовым, о чём-то тихо беседующим с Журбиным, и подошёл к жандармскому исправнику, блиставшему, в отличие от него, парадным мундиром. Владимир Петрович, до того стоявший к Рыжкову вполоборота, повернулся всем корпусом к подчинённому, так как не мог крутить головой из-за высокой стойки плотного воротника, расшитого золотой нитью.

– Доброе утро, господин полковник! – поздоровался ротмистр, по привычке потянувшись козырнуть, но вспомнил, что одет в гражданское.

– Антон Владимирович, доброе утро! – прогудел Вилеж. – Решили самостоятельно произвести операцию? Похвально!

– Да, сами знаете, Владимир Петрович, наше отделение по штату в основном конторское. Для полевой работы по профилю только я да мой адъютант Егоров годны, остальные либо вовсе дара не имеют, либо волховством владеют в самом зачаточном состоянии. Собственно, как я в плане мероприятий и указывал.

– Да, да. Всё верно, голубчик. Да и не к надобности тебе ещё кудесники. Сам-то со скуки небось не знаешь куда себя деть.

– Не без этого, Владимир Петрович.

– Что ж, не смею больше задерживать. – Вилеж вернулся к прерванному разговору, показав ротмистру, что тот свободен.

Рыжков немного походил по залу в поисках Егорова, выглянул на площадь и увидал адъютанта за оцеплением. Полицейские не собирались пропускать в вокзал Дмитрия Ивановича, одетого в простую гражданскую тройку, а потому чем-то напоминавшего гимназического учителя. Ротмистр махнул рукой своему помощнику, чтобы тот оставался снаружи и вернулся в залу, где ещё немного прошёлся между беседующими о светской ерунде группками. В конце концов он присоединился к одной из них, где поучаствовал в споре о надвигающемся «Синем звоне».

Помещик, имени которого Антон Владимирович не помнил, страстно доказывал, что он-де сам видел крестьянина, пропавшего во время этой напасти лет сорок назад. И что тот, может, пару лет тому, как ни в чём не бывало, благополучно вышел из молочного тумана, всегда образующегося во время «Синего звона». А что самое главное – первым же делом пошёл к помещику, у которого был в крепости (а об отмене крепостного права, он, понятное-то дело, был ни сном ни духом). И там винился перед барским внуком, приняв его за деда за то, что будто бы плутал в тумане несколько суток, а потому не явился на барщину и божился, что все недоимки обязательно отработает.

Его визави – убелённый сединой кандидат университета Чихандов, переехавший из Петербурга в поисках тишины, необходимой ему для написания очередного научного труда, – яростно спорил с ним, что быть того не может.

– Да поймите же Вы, уважаемый! – всё более распалялся профессор. – Есть море самых подробных исследований, говорящих о том, что растяпа, оставшийся под открытым небом при приближении «Синего звона», пожирается иномирной сущностью демонического свойства, а потому никак не может куда-либо вернуться, тем более сорок лет спустя. Наша Академия наук, Гейдельберг, Сорбонна, даже сам Оксфорд, – тут старик воздел указующий перст горе, – буквально все научные труды этих уважаемых храмов науки утверждают одно: это – нонсенс и глупейший вздор!

– Отчего же? – вмешался в монолог почтенного учёного незаметно присоединившийся к группке Оторвин. – А что Вы, скажете, профессор, о стародавнем католическом требовании к немедленному преданию огню любого, вернувшегося из тумана? Это же как раз тот же случай, разве нет? Если мне не изменяет память, ещё и десяти лет не прошло, как развеялся дым последнего аутодафе. Насколько помню, несчастного «путешественника во времени» сожгли в Барселоне?

– Ну что же Вы, почтеннейший Олег Юджинович, ссылаетесь на этих тёмных папистов? – уставился на него оторопевший профессор Чихандов. – Вы не сравнивайте нашу матушку-церковь, продвинувшуюся в исследованиях потустороннего чуть ли не дальше всего учёного света, и этих католических мракобесов, только и умеющих плодить магов, которые не могут ступить и шагу без основательного запаса стелламина! – Возмущению учёного мужа, казалось, не было предела. – Вы бы ещё начали пересказывать античные небылицы о том, как раздался Синий звон и из молочного тумана вышли боги.

– Позвольте, Николай Яковлевич, – вмешался Рыжков, – но, как Вы сами только что утверждали, в молочном тумане обитает некое демоническое существо. Почему же Вы не полагаете, что некоторым везунчикам удалось избежать его когтей и потом вернуться?

– Не обитает, милейший. А раз в год выглядывает из Иного мира и вытягивает к себе сущность «везунчика» – уж Вам-то как кудеснику должно быть понятно, что оно не имеет собственно физического тела?

– В любом случае, может же его, с позволения сказать, «охота» закончиться неудачей? Вполне! – продолжил рассуждать ротмистр. – Нет, Вы не подумайте, что я в этом споре стою на стороне католиков. Как владеющий даром, я полностью разделяю Ваш скептицизм насчёт злоупотребления европейскими магами стелламином и считаю их практики очень поверхностными. Но! Отрицать саму возможность возвращения из Синего звона я бы поостерёгся.

Оторвин, скептически смотревший на вещающего профессора, уже было вдохнул побольше воздуха, чтобы присоединиться к Рыжкову, однако его прервал зычный голос начальника станции:

– Господа! Внимание! До прибытия Московского экспресса осталось пять минут!

Всё общество, не прерывая светских бесед и лёгких споров, степенно ринулось из господского зала на широкий перрон, где уже было выстроено оцепление, сдерживающее напор любопытных низших сословий.

Антон Владимирович, перехвативший Нину уже на платформе, устроился в удобном для наблюдения месте, подальше от толпы и от группы начальников, явно готовящихся говорить приветственные речи.

– Как провела время? Видел, вы мило общались с генеральшей Быстровской?

– Дорогой, ты оставил меня в натуральнейшем серпентарии, – закатила глаза Нина Вячеславовна. – Дамы перемыли кости всем проходящим мимо и чуть не сцепились, когда одна начала доказывать другой, что точно знает, кто станет следующей пассией Оторвина.

– А со стороны всё выглядело такой милой степенной беседой, – удивился ротмистр.

– Хм, – выдала Нина, – а уж генеральшу-то я вообще на дух не переношу. Как и она меня. Кстати, видел Настасью Яковлевну?

– Это какую? Мельничиху? – удивился Антон.

– Её самую, – сделала таинственное лицо жена.

– Да нет, ты шутишь, как я мог пропустить свою подопечную?

– Эх ты, кудесник. А ещё жандарм называется. Неужели ты не узнал её в ярком красном платье?

– Погоди. Не может быть! Та манкая брюнетка?

– Мужчины… – фыркнула Нина. – Стоит ведьме наложить чары молодости, где-то пышнее сделать, где-то потоньше… Ты ей в глаза-то смотрел? По глазам же сразу видно, кто это. Хотя о чём я? – ещё раз фыркнула она. – Ты, небось, смотрел туда, где стало пышнее?

– Да я вообще в сторону этого, как ты говоришь, серпентария, старался не оборачиваться. Боялся, ядом случайно забрызжут.

Пока супруги шуточно пререкались, рельсы едва заметно задрожали, предсказывая скорое появление тяжёлого состава, а начальник станции громко прокричал в медный рупор:

– Внимание! С севера заходит поезд!

* * *

И вот, где-то далеко-далеко, практически у горизонта, там, где стальные полосы рельс сходятся в одну блестящую линию, показалась яркая звезда локомотивного прожектора. Сперва с ошеломительной скоростью приближавшаяся к станции, она загодя начала замедляться, пока встречающие наконец не различили окутанную облаком пара, ухающую чёрную громаду паровоза, пронзительно скрежещущую тормозами. Поравнявшись с перроном, состав окончательно потерял ход, в последний раз вздрогнув вереницей вагонов, остановился и с громким свистом выпустил излишки перегретого пара.

Дав положенный короткий гудок, машинист перестал поддерживать свои заклятия. Тут же с влажным хлопком рассеялся энергетический щит, висевший прямо перед сияющим имперским орлом, закреплённым на дымовой коробке паровоза и позволявший механизму развивать ошеломительную скорость из-за отсутствия сопротивления встречного потока. Одновременно с ним перестало действовать заклинание, усиливающее пламя в топке, и потрескивающий заклёпками котёл начал быстро остывать, а прозрачный зеленоватый дым, струившийся из трубы, сменился обычной чёрной угольною гарью. Тем временем кочегар повернул гусак наливной колонки и распахнул люк в хвосте тендера, в который с шумом хлынула вода.

– Станция Н-ск. Экспресс стоит полчаса! – прокричал с открытой тормозной площадки один из проводников внутрь вагона третьего класса.

Тут же, как по команде, открылись синие двери, и выскочившие кондукторы первых классов начали протирать от копоти входные поручни. Оркестр пожарной команды, словно очухавшись, нестройно грянул бравурный марш. Первым из вагона показался худой, чисто выбритый молодой человек низкого росту, одетый элегантно и явно по-заграничному. Он немного оторопел от толпы на перроне, а потому на секунду замер. Однако, увидев в первых рядах встречающих Оторвина, раскинул руки, будто издалека хотел обнять старого знакомца, и с грацией выпорхнул из вагона.

Чезаре труфаторо

– Олег! Сколько лет, сколько зим! – оскалившись в широченной улыбке, приближался иностранец.

– Чезаре! Как хорошо, что ты согласился приехать в нашу глушь и привезти свой прославленный состав! – ринулся ему навстречу Оторвин.

– Господа! – продолжил он, повернувшись к встречающим. – Позвольте представить! Чезаре Труффаторо! Мой давний друг и по совместительству директор, импресарио, антрепренёр замечательнейшей труппы знаменитейшего театра «Паяччо». Я узнал, что этот чудесный театр проследует гастрольным туром из загадочного Гонконга через сиятельный Санкт-Петербург в сумрачный Берлин и романтичный Париж. И каким-то чудом смог уговорить его остановиться в нашем захолустном Н-ске, чтобы дать несколько ошеломительных представлений для публики! Прошу любить и жаловать! – Оторвин, наконец, обнял приятеля, на его фоне казавшегося ещё более мелким, после чего подтолкнул его к городничему.

– Добро пожаловать, уважаемый сеньор Труффаторо! – начал свою речь генерал. – Позвольте от лица всего нашего Н-ска поприветствовать Вас и выразить глубочайшую признательность за то, что…

Пышная речь Быстровского неспешно лилась над платформой, а тем временем из поезда начали выходить актёры, нёсшие с собой баулы, чемоданы, свёртки, картонки, саквояжи, корзины, а пара силачей тащили даже массивный дубовый сундук с окованными углами. Также попадались и обычные пассажиры, которым повезло приехать в Н-ск одним поездом с артистами. И если первые начали собираться полукругом возле своего антрепренёра и слушать речь городничего, то вторые следовали сквозь пропускавшее их оцепление, смешиваясь со встречающей толпой, жадно ловящей каждое слово городничего и любующейся цветастыми нарядами артистов.

Последним из вагона второго класса, в котором прибыли артисты, выкатился низенький плотный китаец, держащий в руках увесистую деревянную то ли дудку, то ли флейту. Лысина артиста была обрамлена венчиком седых волос, так не подходящих к довольно молодому, совершенно не притягательному, но интересному раскосому лицу. Сам он был укутан в расшитый нотами, скрипичными и басовыми ключами цветастый халат, который был то ли его ритуальным нарядом, то ли просто частью сценического образа. Китайца сопровождала восточного вида трепетная девица, практически ещё девчушка, в весьма фривольном, открытом шёлковом наряде, подчёркнутом кожаными наручами и наголенниками, теснёнными иероглифами. Шею девушки охватывала широкая полоса мягкой кожи, замкнутая под подбородком тонким золотым кольцом, на котором сверкала дымчатая прозрачная подвеска в виде ноты, тускло горящая оранжевым цветом. Заострённые кончики длинных ушей, выглядывающих из растрёпанной причёски, необычный разрез светло-зелёных глаз и какая-то лихая, хулиганистая, слишком широкая, но при этом по-детски доверчивая улыбка выдавали в ней потомка дриады.

Шаманы, не сговариваясь, не стали присоединяться к остальной труппе, не пошли в сторону импресарио и не подумали слушать торжественных речей, а просто развернулись в сторону полицейского оцепления и зашагали к выходу с платформы.

Рыжков, до того будто бы даже полусонно, без любопытства оглядывавший прибывших, произнёс про себя:

– А вот и мои подопечные! – И попросил жену: – Ниночка, побудь одна?

Нина отвлеклась от городничего, продолжавшего свою приветственную речь, и искоса посмотрела в ту же сторону, что и муж.

– Конечно, Антоша! Я пока пообщаюсь со знакомыми, – ответила она и направилась в сторону группки дам, обсуждающих то ли артистов, то ли городничего, но изредка стрелявших мимолётными взглядами в сторону синьора Чезаре.

Ротмистр прогулочным шагом последовал за шаманом и его ассистенткой, стараясь не терять их из виду. Как на грех, Быстровской закончил свою длинную цветастую речь, и кондуктора́, по всей видимости до этого момента удерживавшие прибывших в самых многочисленных зелёных вагонах третьего класса, дали команду на выход. С открытых площадок посыпались скромные, но самые шумные и суетливые пассажиры низших сословий. Перед полицейским оцеплением возникла небольшая давка. Кто-то спешил поскорее покинуть платформу, часть встречающих, наоборот, хотела поближе рассмотреть прибывших артистов. В результате этих разнонаправленных стремлений Рыжков потерял из виду низенького китайца, а потому ускорил шаг. Но, подойдя к оцеплению и попробовав пройти сквозь него, услышал обращённый к нему возглас коллежского советника¹⁵ Горынина:

– Антон Владимирович! Собственной персоной. Неужели сам начальник третьего отделения жандармерии вышел на охоту? – с нескрываемым ехидством промолвил худой и долговязый, как каланча, полицмейстер Н-ска.

– Здравствуйте, Борис Максимович! – холодно поприветствовал того ротмистр.

– Что же могло заинтересовать во встрече банальной театральной труппы нашего городского специалиста по русалкам, домовикам и ду́хам? – источал сарказм пристав.

– Вот же черти послали, – подумал Антон Владимирович и уже вслух произнёс: – К счастью, я тут не по делам службы, – и попытался проследовать дальше, но Горынин заступил ему дорогу.

– И всё же. Быть может, господин Рыжков и держит полицейское управление в моём лице за недалёких увальней, но уж позвольте усомниться. – Коллежский советник вплотную приблизился к ротмистру и, наклонившись с высоты своего трёхаршинного¹⁶ роста, зашипел ему прямо в лицо: – Я только что собственными глазами наблюдал, как Вы, словно вставшая на след гончая, ринулись куда-то в толпу. И как ответственный за безопасность этого мероприятия и всего города, я просто настаиваю на том, что Вы обязаны раскрыть мне все оперативные сведения!