Loe raamatut: «Синий Звон», lehekülg 3

Font:

– Ай-ай-ай, Борис Максимович! Вы всё боитесь, как бы кто вам ложку мимо рта не пронёс? – неожиданно произнёс словно бы подкравшийся Вилеж. – Вы не забыли, что жандармерия уже давно выведена из структуры Министерства внутренних дел? И более того, по статусу находится выше полиции. – Исправник слегка выделил слово «выше». – К тому же кто дал Вам право командовать моими подчинёнными? – Тут среди чеканных слов Вилеж уже явно выделил «моими». – Ротмистр, свободны! – командным голосом бросил исправник, не сводя глаз с пристава.

Рыжков тут же ринулся в толпу, а посеревший лицом, поскучневший и явно подсдувшийся полицмейстер остался играть в гляделки с заклятым коллегой, но и в этом не преуспел.

Ротмистр оказался среди кутерьмы праздных зевак; сосредоточенных, держащих карманы купчиков, прибывших из старой столицы; старых кухарок; мастеровых, частью спешивших по домам, частью с раскрытым ртом наблюдающих за театралами; молодых служанок; и прочего, прочего снующего в ту или иную сторону люда. Потративший время впустую жандарм заозирался в поисках вроде бы до этого не спешившего восточного иллюзиониста и, не найдя его, весьма спешно ринулся в сторону входа в вокзал. Как назло, толпа будто уплотнилась на его пути. На ходу он споткнулся о баул весёлого коробейника, тащившего на себе несколько пудов своего товару; врезался в узел, который несла здоровенная бабища неопределённого возраста; чуть не получил по голове от неаккуратно повернувшегося подмастерья, нёсшего на плече длинный увесистый свёрток; практически у распахнутых дверей в простолюдинскую часть вокзала умудрился с силой отдавить ногу и так прихрамывающему, с виду благонамеренному ясноглазому старику в канотье, приличном старомодном твидовом сюртуке и с увесистым кожным портфелем.

– Оу! Аккуратнее, сударь! – сморщился старик и продолжил с лёгким акцентом. – В этом городе все пытаются отдавить мне именно правую ногу, а ведь я ещё даже не успел выйти с платформы.

– Прошу прощения, милейший! – повинился Рыжков, тщетно пытаясь увидеть в вокзале шамана или его спутницу.

– Не подскажете, где тут ближайший приличный постоялый двор? – сверкнул ледяными глазами гость Н-ска.

– Налево от привокзальной площади, в квартале от неё. Гостиница «Ямска́я», – бросил ротмистр, приподнял шляпу в прощальном жесте и направился дальше.

– Благодарю! – крикнул вслед ему старик.

Протолкнувшись сквозь заметно поредевшую толпу в простеньком зале, в отличие от господского, не имевшем буфета, зато заполненном плотно стоявшими жёсткими деревянными лавками, Антон Владимирович вышел на площадь и покрутил головой. С огромным разочарованием не смог он увидеть своих, успевших как в воду кануть подопечных. Однако, чуть постояв и уже собравшись было применить поисковое заклятие, которое, впрочем, скорее всего оказалось бы бессмысленным без наличия вещи искомых, как вдруг заметил направляющегося у нему довольного Егорова.

– Ваше Благородие! Шаман и его подопечная направились в сторону гостиницы. – И адъютант указал на трёхэтажное здание «Ямской», куда сам ротмистр буквально несколько минут назад отправил благообразного старика.

– Молодец, – похвалил Рыжков помощника. – Ходу!

Жандармы, оставляя следы в пыли привокзальной площади, резво припустили в сторону гостиницы.

* * *

Спроси любого Н-ского извозчика: «Что ты думаешь, братец, про новую гостиницу “Ямскую”?» – тот, ни капли не сомневаясь, ответит: «Да руки бы вырвать её хозяину, уважаемому Олегу Юджиновичу Оторвину (дай Бог ему здоровья), за то, что построена она рядом с вокзалом!» – скажет, да ещё пару оборотов завернёт, сводящихся к тому, что, дескать, сколько же честные возницы доходу на этой близости потеряли. Вот именно потому господа жандармы и оказались у большого крытого крыльца, даже не успев запыхаться.

Стройка новенького здания самой дорогой городской гостиницы закончилась буквально в этом году, потому фасад в модном стиле а-ля рюс всё ещё щеголял нетронутой непогодой охряной побелкой. Затейливая лепнина архитектурных украшательств, выписанная из столицы, поражала богатством форм, придавала изящную законченность трёхэтажной постройке, выступавшей на улицу боковыми ризалитами и всем видом источавшей практически столичный шик. Мостовая от вокзала до гостиницы была выложена плоской брусчаткой, по которой имеющие в кармане несколько увесистых звонких монет гости Н-ска могли прошествовать, не замочив дорогих штиблет или туфелек в непролазных лужах – извечном биче уездных, а подчас и губернских городов.

Солидный швейцар, подпиравший вход, то ли профессиональным взглядом различил служителей закона, а скорее – узнал Рыжкова, что немудрено: Н-ск – город маленький. В любом случае тот с глубоким поклоном широко отворил высокие створки двойных дверей.

– Милости просим, Ваши Благородия!

Рыжков кивком показал адъютанту оставаться снаружи, сам же вошёл в светлый холл, украшенный высокими резными колоннами с позолоченными капителями, сияющий хрусталём заграничных люстр и полированным мрамором полов. У основания широкой лестницы за лаковой стойкой красного дерева расположился важный портье, в сторону которого и направился ротмистр:

– Скажи-ка, дружочек, не заселялся ли к тебе только что иллюзионист из театральной труппы, а с ним ассистентка?

– Как же, вашбродь, – чутьё портье оказалось не менее развитым, чем у швейцара, – за минуту до вас подняться изволили, вместе с девицею-с, – приватно понизил голос он, чуть ли даже не подмигнув, как показалось Рыжкову. – Хозяин их труппе весь второй этаж под проживание отдал. Вот, пожалуйста, нумер 207-й.

– О, нет! Я, пожалуй, подожду тут, да присмотрюсь. И будет весьма кстати, если означенный тип не узнает от тебя о моём к нему интересе.

– Как будет угодно-с! – Портье указал в сторону стеклянных дверей, отделявших общую залу от ресторана.

Войдя в царство крахмальных скатертей и сверкающих столовых приборов, уже разложенных на столах в ожидании гостей, Антон Владимирович устроился таким образом, чтобы сквозь стекло видеть всех, выходящих из гостиницы и входящих в неё. Просторная зала была по неурочному времени пуста, и скучавший в уголке половой, накинув полотенце на руку, неторопливо подошёл к ротмистру, походя пнув какую-то мелкую нечисть, пригревшуюся под стулом.

– Чего барин изволит? – согнув спину в профессиональном поклоне, протянул чисто выбритый молодчик с блестящими, прилизанными маслом волосами.

– Принеси-ка мне, голубчик, для начала кофию. Да баранок к нему. А там уж посмотрим, как пойдёт. Ну и газету дай столичную, посвежее, – распорядился ротмистр, не сводя взгляда с холла.

– Кофий закончился, барин, – развёл руками половой. – Можно мальца в лавку послать, но не меньше получаса ожидать придётся-с. Из напитков чаю могу предложить, шоколаду горячего. Морс есть, сбитень, кисель. Или покрепче чего пожелаете-с?

– Посылай за кофием, я не тороплюсь. А прессу прямо сейчас неси.

– Исполним в лучшем виде, сударь. – Половой, кажется, всего на мгновение скрывшийся где-то, вернулся и разложил перед Рыжковым стопку газет, пахнущую бумагой и свинцовыми красками.

Уютно откинувшись на мягком стуле, ротмистр сделал вид, будто увлёкся чтением. Заголовки и правда были довольно занимательные:

«Британская антарктическая экспедиция затёрта во льдах!»

«Компания братьев Избойниковых открывает регулярные дирижабельные рейсы по маршруту С-Петербург – Рим»

«Синий звон в этом году обещается быть как никогда долгим»

«Нужен ли столице метрополитен наподобие Парижского и Лондонского?»

«Очередные требования международного магического сообщества к Российской империи»

Антон Владимирович по диагонали пробежался по содержимому статей, отвлекаясь на каждое движение в холле. Особый, профессиональный интерес вызвала у него последняя статья:

«Общеевропейский магический конгресс, собравшийся на берегу Женевского озера, в очередной раз подавляющим большинством проголосовал за воззвание русскому императору с требованием к смягчению извечной, многовековой позиции России и Русской Церкви о недопустимости применения стелламина в магических, ведовских и прочих потусторонних практиках. Депутаты, с благословения Папского престола, требуют предоставить доступ объединённому европейскому консорциуму к крупнейшим месторождениям магического металла, залегающим на Русской территории…»

– Пусти козла в огород, – хмыкнул Рыжков. – Свои залежи практически выработали. Спустили их на красивую жизнь. И при этом совершенно разучились без внешней стелламиновой подпитки воспроизводить духовную энергию, потраченную на магические воздействия. Теперь уже почти век, как на наши недра зарятся. Наполеону, в 1812-м пришедшему во главе всеевропейской армии магов, зубы хорошенько в Москве обломали, с тех пор войной приходить боятся. Только и лают беззубо конгрессами.

Тут наконец подали кофий. Ротмистр вдохнул тягучий аромат только сваренного напитка и, зажмурившись, выцедил крошечную чашку крепчайшей, густой как смола жидкости, после чего покачал головой и продолжил чтение:

«…Государь привычно проигнорировал все поползновения папистов и примкнувших к ним лютеранских колдунов. Министр иностранных дел также ответил сдержанным молчанием. Святейший синод,¹⁷ в свою очередь, снова указал, что русская чародейская традиция, взращённая и полностью поддерживаемая церковью, считает недопустимым использование этого опасного материала, крайне ядовитого, вызывающего критическую зависимость и, что самое главное, выработка коего нарушает баланс течений энергии Земли…»

* * *

Тут Рыжков вспомнил, как, будучи ещё студентом, впечатлился показательной лекцией по противодействию магии. В тот день его курс собрали в амфитеатре анатомического театра¹⁸. Профессор, облачённый в плотную белую робу, долго стоял у центрального стола, накрытого простынёй, под которой угадывались очертания щуплого тела. Наконец, дождавшись гулкой тишины, жестом фокусника сорвал покров, под которым старшекурсники увидели тщедушное сморщенное серое тело, полностью покрытое сеткой синеватых точек.

– Смотрите, господа! – спокойно сказал лектор, как будто даже наслаждаясь ужасом, написанным на лицах будущих кудесников. – Перед вами страшный конец любого мага, использующего стелламин для своих практик.

Учёный опять замолчал, вглядываясь в глаза каждого молодого человека и давая им время внимательно осмотреть все уродства усопшего мага.

– Обратите внимание на незаживающие синие язвочки, остающиеся на коже при частом касании к слитку проклятого металла в момент перехода энергии в тело мага. С каждым применением место перетока грубеет, наливается синевой, и в конце концов появляется полная невосприимчивость участка кожи к стелламину. Именно это заставляет мага искать новую точку входа, что продолжается до тех пор, пока две трети тела несчастного не становится вот таким. Что же происходит дальше? – Профессор явно наслаждался произведённым впечатлением. – А дальше, если маг не остановится (а где вы видели мага, который сможет остановиться?), его ждёт мучительная смерть от отравления солями стелламина.

Снова установилось громкое молчание, после которого лектор продолжил:

– Итак, перед вами прекраснейшая иллюстрация второй причины, почему наши государство и церковь всячески противятся использованию проклятого металла. Теперь же давайте разберёмся в первой. Открываем учебник по теории кудесничества… – Учёный, увлёкшись, начал листать потрёпанный увесистый том с кучей разномастных закладок, положив его прямо на одеревеневшее тело покойника. – …на странице триста одиннадцатой. Тут дано довольно поэтичное, но очень точное, классическое описание «Синего звона».

Вот текст учебника, будто врезавшийся в память Рыжкова:

«В день осеннего равноденствия, на закате, когда солнце уже скрылось за верхушками деревьев, цвет неба вдруг приобретает глубокий серовато-синий оттенок. Словно ниоткуда появляется и начинает набирать силу, сперва лёгкий, бодрящий бриз, но с каждой минутой превращается он в пронизывающий ледяной ветер, который существует лишь в воображении наблюдателя. И не колышет он ни веток на деревьях, ни травы.
Животные и птицы, едва лишь почуяв наступление Бесова Тумана, будто заторможенные, пытаются тихо скрыться. Скот на фермах забивается в самые дальние углы, лошади, коих напасть застаёт под открытым небом, – прижимают уши и одновременно, словно уменьшившись, на полусогнутых скорей спешат в спасительные стойла.
Человек же, каким бы хладнокровным, беспечным или подготовленным он ни был, начинает чувствовать всё более и более нарастающую тревогу. Такую, что наиболее чувствительных особ может довести она до исступлённой паники, когда срываются они в неразбирающий дороги бег, раззявившись в беззвучном душащем крике.
И в тот момент, когда гаснет последний луч, мир тонет в синих молочных сумерках, развеять которые не в состоянии никакая, даже самая мощная, лампа. А что находится за близкой гранью той непроницаемой синевы – не знает никто, лишь ощущается спиною чей-то ненавидящий голодный взгляд, да чудится в ушах мёртвый комариный звон.
Тем не менее минута течёт за минутой, а ничего не происходит. Морозный гнёт ментального ветра ослабевает, и вот в одну секунду молочный туман рассеивается, будто и не было его. И лишь мерзостный писк в ушах ещё некоторое время преследует везунчика, пережившего под открытым небом эту напасть, потому и названную «Синий звон».
Что происходит с тем, кому не повезло, не знает никто».

– Итак, господа, – оторвавшийся от учебника профессор взглянул на аудиторию поверх очков, – кто скажет мне, от чего происходит сие явление? – воззрился он на несколько вскинувшихся рук отличников и кивнул одному из студентов, как бы дозволяя ему отвечать.

– Из-за разработки стелламиновой руды нарушилась циркуляция потусторонней энергии в коре земли, в результате чего в атмосфере начали происходить циклические пробои, в теории ведущие в иную вселенную, – как по писаному затарабанил любимчик лектора.

– Собственно, вот вам и основная причина запрета, которую никак не хотят воспринять европейские сибариты, за тысячелетие привыкшие с лёгкостью оперировать силой, которую им даёт стелламиновая энергия, – прервал его преподаватель. – Садитесь, молодой человек. На этом наша лекция закончена. – Профессор резко захлопнул том. – Все свободны!

Обычно беспечные и шумные студенты тихо покидали амфитеатр. И лишь синие бельма глаз покойного мага равнодушно взирали на потолок анатомического театра.

* * *

Рыжков потряс головой, будто избавляясь от неприятных воспоминаний, и вдруг обнаружил, что за время, пока он предавался былому, холл гостиницы наполнился весёлой толпой наконец добравшихся с вокзала артистов. Портье как раз выдавал ключи изящным танцовщицам кордебалета, когда ротмистр, не успевший расстроиться тем, что потерял бдительность и мог упустить предмет своего наблюдения, увидел спускающегося по лестнице шамана.

Иллюзионист с улыбкой прошёл сквозь очередь коллег, выстроившихся к стойке, открыл стеклянные двери, вошёл в ресторацию и направился прямо к столику Антона Владимировича.

– Добрый день, господин жандарм! – мягко, без толики акцента сказал он глубоким певучим голосом. – Позвольте представиться. Называйте меня Фанг Хэ.

Рыжков молча, но с явной заинтересованностью смотрел на своего визави, как бы предлагая ему продолжить.

– Как Вы, видимо, знаете, я шаман. – Тут китаец указал на флейту, торчавшую из футляра, закреплённого у него за спиной. – Я временно устроился иллюзионистом в путешествующий театр «Паяччо» для того, чтобы скрытно попасть в Петербург. Думаю, Вас отрядили следить за мной и моей ассистенткой. Что ж, это вполне ожидаемо. Со своей стороны хочу уверить, что я ни в коем разе не намерен создавать ни Вам, ни тем более жандармерии никаких проблем. – Тут иллюзионист по-восточному поклонился и продолжил: – И в ответ прошу не чинить мне препятствий и не раскрывать моё инкогнито посторонним. Я в вашем городе исключительно проездом, потому предлагаю взаимовыгодное сотрудничество до того момента, как труппа, которой я принадлежу, продолжит своё путешествие.

– Уважаемый Фанг Хэ, – вкрадчиво произнёс ротмистр, – смею заверить, что, хоть Вы и совершенно верно угадали род моей деятельности, я тут нахожусь исключительно как частное лицо, решившее отобедать в приличной ресторации после торжественной встречи на вокзале. – Тут жандарм сделал паузу, во время которой сверлил глазами ничего не выражающее лицо шамана. – Однако спешу заверить, что жандармерия в моём лице не имеет лично к Вам никаких претензий.

– Да, конечно, господин?..

– Рыжков. Антон Владимирович Рыжков.

– Очень приятно иметь с Вами дело. Я рад, что мы поняли друг друга, – ещё раз поклонился шаман и, уже было развернувшись в сторону холла, вдруг бросил через плечо: – Кстати. Я считаю себя неплохим мастером своего дела. Так вот, имейте в виду, что для хорошего «поющего с ветром» (именно так шаманы называют себя) ничего не стоит ощутить присутствие под одною крышей кудесника, под завязку налитого духом. Для меня Вы – камертон, звенящий на весь астрал. Я и правда не враг Вам, господин Рыжков, – сказал Фанг Хэ, демонстративно оторвав небольшой кусок ткани от рукава своего халата и протянул его кудеснику, после чего немного переваливающейся, утиной походкой выковылял из ресторации.

Ротмистр, внутренне скривившийся от того, как легко его раскрыли, аккуратно сложил и засунул во внутренний карман шёлковую полоску, наложив на которую поисковые чары, он в любой момент мог бы определить, далеко ли находится её бывший владелец, после чего отодвинул стопку уже не нужных газет и кинул на стол серебрушку.

– Этого хватит?

– Хорошо бы добавить, барин, – отозвался возникший будто неоткуда половой.

– Ну держи, – ответил ротмистр, присоединив к серебрушке крупный медяк, и встал со стула.

– Благодарствую, вашество! – звонко крикнул ему вслед молодчик.

Уже в холле ротмистр рассеянно кивнул давешнему благонамеренному старику, которому он так неудачно отдавил больную ногу и который как раз устраивался у портье, заполнявшего объёмный журнал постояльцев.

– …Да, именно так и запишите: нотариус Красновский. Прибыл из Москвы по оформлению наследственного дела… – мимоходом услышал Антон Владимирович перед тем, как за спиной захлопнулись двери гостиницы.

Оказавшись на улице, расстроенный Рыжков подманил к себе всё это время ошивавшегося на той стороне улицы помощника.

– Как прошло? – осведомился Егоров.

– Бывало и лучше, – буркнул ротмистр.

И они вместе направились в сторону жандармского управления.

ЧАСТЬ II

* * *

Антон Владимирович сидел в любимом рабочем кресле и чувствовал себя буквально опустошённым. Ещё ни разу за почти двадцать лет службы, а вероятно, даже и с момента выпускной аттестации не было такого, чтобы практически до дна исчерпал бы он запас духа, требующийся для чародейства. Восьмиконечные эмблемы, положенные каждому кудеснику, в его случае – петличные значки третьего отделения, совершенно потеряли свой зелёный оттенок, став скорее серыми, что косвенно говорило о крайнем истощении его возможностей и будто бы взывали поскорее восполнить израсходованную энергию.

– Надо всё бросить и срочно идти к монастырскому источнику! – решил он. – Сутки просидеть в месте силы, отстранённо взирая на изумрудные переливы выходящих из земли чародейских линий, и не вставать до тех пор, пока сила духа полностью не восстановится.

Но тут его взгляд остановился на рабочем столе: как раз и бывшие основной причиной пустых растрат чародейской энергии незакрытые дела, которые Рыжков по обыкновению держал перед глазами, скопились уже в порядочную стопку. Серый казённый картон стандартных папок красовался не только привычными, ничего не говорящими номерами, но и располагающимися в верхнем правом углу заголовками, которые ротмистр самолично любил выводить квадратным каллиграфическим почерком.

– И ведь все происшествия произошли всего лишь за какую-то неделю, прошедшую с приезда в город этого треклятого театра, – снова горестно вздохнул он. – Такое чувство, что где-то открылись хляби, и оттуда всё сыплет и сыплет.

Совсем уже расстроился жандарм и потянулся за самой первой папкой, названной им «На мельнице». Маленькой слабостью командира третьего отделения было давать каждому делу кричащие названия, которые иным возможно могли бы показаться даже несколько театральными. В который раз пытаясь восстановить в памяти всё произошедшее и найти в этом хаосе хоть какую-то систему, ротмистр развязал скрученные бумажные тесёмки.