Loe raamatut: «Дневник Рыжего», lehekülg 2
Пообедав, Наташа расположилась на кухонном столе с доской для сборки браслетов, достала фурнитуру, включила на телефоне плеер и на какое-то время отвлеклась от размышлений. Плетением бижутерии Наташа занялась недавно, когда сменила причёску и впервые обратила внимание на свои беззащитные уши, ранее прикрытые длинными русыми прядями. Назло желанию спрятаться и не привлекать внимание, заставила себя не просто показать, а украсить голову. Новое хобби оказалось недешёвым удовольствием. Тем более Наташа покупала серебряную фурнитуру и натуральные камни. Довольно быстро определились любимчики: чёрный турмалин, жемчуг, дымчатый агат и розовый опал. Большая часть бижутерии, которую она не дарила, а оставляла себе, была сделана из этих камней.
Гладкие, прохладные бусины приятно перекатывались в пальцах, жемчуг отсвечивал в солнечных бликах, рассыпая микроскопических солнечных зайчиков, а турмалин, наоборот, поглощал свет, словно бархат. Из плеера звучала проверенная временем подборка песен, Наташа знала наизусть почти все и тихо подпевала.
Жемчужный браслет обзавелся замочком, когда сквозь музыку пробился посторонний звук – шаркающие тяжёлые шаги на горище, совершенно точно не голубиные. Шаги стихли, но через секунду послышались снова, теперь уже ближе, за стеной. Наташа замерла с острогубцами в руке, короткие волоски на её затылке встали дыбом, влажный сквозняк коснулся шеи. Повисла ватная тишина, притихли даже многочисленные часы. Наташа вздрогнула и выпустила из пальцев нитку с розовыми бусинами. Радостно и непослушно они покатились по столу и градом посыпались на пол. Подпрыгивая с дробным перестуком, разбежались во все стороны. Словно получив сигнал к старту, громко задребезжал холодильник. Утром подобный припадок едва не довёл Наташу до сердечного приступа. Да и сейчас она чуть не подпрыгнула на месте. Зато рёв холодильника вывел Наташу из оцепенения.
Она обернулась.
– Кто здесь?
Ходики отбили полдень и снова замолчали. Наташа резко встала и снова прислушалась.
– Здесь кто-то есть?
Из угла комнаты прямо к столу выкатилась одна из розовых бусин, ткнулась ей в кроссовку, словно вернувшийся с прогулки пёс. Наташа подняла её и положила на стол. Шорохи на горище снова превратились в уже привычное хлопанье крыльев и шуршание. Наташа обошла стол и выглянула в окно. На наличниках, вдоль конька, на ветвях сидели голуби и громко ворковали. Рама слухового окна медленно покачивалась на ветру.
Наташа взлохматила короткие волосы и вздохнула:
– Чёртовы птицы мира.
Остаток дня Наташа бродила по двору, наслаждаясь запахами цветов. В фиолетовых колосках она опознала лаванду, большая же часть буйной растительности осталась неопознанной. У окна спальни ещё не отцвёл куст сирени, нагло разложил веточки прямо на подоконнике, ну и бульдонеж явно был любимым растением предыдущей хозяйки, цвёл пышно, отвоевывая пространство у крапивы. С огорчением Наташа отметила, что за домом нет забора, участок просто перетекал в сад, а сад – в лес. Видимо, калиткой от индюка не отгородиться, а значит, нельзя терять бдительность и желательно раздобыть палку.
Вернувшись в дом, Наташа даже не удивилась, не обнаружив на столе доску для сборки браслетов. Она действительно не помнила, убирала ли её в чемодан. Возможно, да, а возможно, и нет. Память опять чудила.
На следующее утро Наташа решила, что собственных мыслей с неё достаточно, пора их заглушить. А так как в доме не было телевизора и интернета, пришлось вспомнить о старинном способе эскапизма – книгах. Кажется, Мира упоминала, что в деревне есть библиотека.
Туда Наташа отправилась пешком. Сменив сарафан на светлые брюки и блузку, надела серьги из чёрных турмалинов в пару к кулону и снова влезла в белые кроссовки. Видимо, придётся раздобыть подходящую обувь. Что-то типа балеток или сандалий без каблуков, не босиком же ей ходить, как дикарке.
В деревню она шла с опаской. Знакомиться с аборигенами не входило в её планы, может, они излишне дружелюбные, начнут напрашиваться в гости, изливать свои душевные тревоги или пересказывать местные сплетни. Наташа терпеть не могла бесцеремонность и навязчивую откровенность незнакомых людей. Она и раньше не была заводилой, теперь же разочаровавшись в людях, стала резкой, нетерпеливой и принимала жизнь с затаенным раздражением.
Найти библиотеку не составило труда. В принципе, всё, что могло понадобиться от рождения и до кончины, расположилось вокруг площади. Вход в библиотеку и школу был общим, но потом коридор раздваивался. Наташа толкнула двери и с опаской прошла в тёмное помещение.
– Добрый день.
Из-за конторки показалась светлая чёлка и любопытные голубые глаза.
– Добрый.
Девушка приподнялась и, окинув Наташу внимательным взглядом, сразу же заключила:
– Вы новенькая. Я сама тут только третий месяц и то всех уже знаю поименно. А вас не видела.
Наташа стянула с плеч лямки рюкзачка и приготовилась отбиваться от вопросов. Библиотекарша явно принадлежала к говорливому типу людей и скучала.
– Позавчера приехала. Хотела бы завести карточку и взять пару книг.
– Как вас зовут? Меня Вика, вижу, вы ненамного старше меня. Сколько вам? – она выбралась из-за конторки и продолжила выстреливать вопросами, теперь уже глядя в упор: – Погодите, я сама угадаю. Двадцать… восемь. Нет. Девять!
– Тридцать два, – нехотя отозвалась Наташа.
– А я знала! Специально сказала меньше, чтобы вам приятно было. А давайте на «ты», – Вика погладила выпирающий живот, – мы с мужем сюда недавно переехали. Решили, что детей нужно растить на свежем воздухе, в Старолисовской как раз требовался библиотекарь и агроном.
Наташа проследила за поглаживающей живот рукой и задала вопрос, на который Вика явно напрашивалась, выпячивая свое положение.
– Кого ждёте?
– Девочку, – она бесцеремонно схватила чёрный кулон на груди Наташи, – какой красивый, похож на ягоду голубики. Тут, кстати, земляника растет ароматная. Что ты любишь читать? А у тебя есть дети?
Наташа медленно выдохнула и не ответила ни на один из вопросов.
– Могу я сама посмотреть книги?
– Конечно. Тут, правда, старьё одно, очень мало новых. Да и читателей негусто. Сейчас все в интернете сидят.
Наташа хмыкнула.
– Если бы он тут был.
Вика удивилась.
– Есть. Даже в библиотеку его провели. Кстати, местный наладчик. А ты где поселилась? У тебя нет?
– На краю деревни, я не знаю названия улицы, – размыто ответила Наташа. Адрес она решила не озвучивать, вдруг библиотекарша заявится к ней с визитом.
– А, наверное, на Солнечной. Интернетных дел мастер, кстати, твой сосед. Мы там тоже участок смотрели. Но муж сказал, что к чёрту на кулички не поедет. Тем более там ещё строить нужно, а я рожу раньше. Взяли симпатичный домик у Третьего моста.
Наташа углубилась в ряды, но Вика не отстала. Последовала за ней.
– А деревня крутая. И расположение у неё необычное – в петле реки, поэтому она словно отрезана от остального мира. Знаешь, на что похожа Старолисовская? На паутину с жирным пауком в центре плетения. Площадь и есть паук. А какой тут лес, почти краснокнижный! Муж говорит, что охота тут хорошая. Ну и винодельня снова заработала, виноградники возродились. Если кто-то возьмется, такой курорт можно сделать!
– Курорт?
– Ну, не курорт. Как там называется. Можно поставить домики или гостиницу на берегу реки, организовать экскурсии и дегустации вин. Золотоносная жила. Сейчас модно все такое крафтовое, фермерское, натуральное.
Наташа оценила энтузиазм скептически приподнятой бровью. Вика заметила выражение её лица и обиделась, будто сама лично заложила фундамент первого дома в Старолисовской.
– Зря не веришь. Тут, конечно, пока глухо и суеверия на каждом шагу, но места офигенные. Когда-то тут поместье было, до сих пор едут жаждущие разбогатеть. Можно из этого такой квест сделать! А ещё музей. Ты была в музее?
Наташа покачала головой, отвернулась к полке и вытянула толстый сборник русских народных сказок. Немного подумав, сунула его обратно.
Вика продолжила вдохновенно рассказывать:
– Это вообще находка. Музей как бы посвящен роду Старолисовых, там даже репродукции картин есть, которые у них дома висели, настоящие старые фото и копии их фамильных драгоценностей. Тех самых. Правда, смотритель музея странный тип, к Старолисовым у него чудаковатая преданность, почти благоговение. О них он готов говорить вечно.
Наташа тут же решила, что в музей не пойдёт. Ещё одного любителя поболтать точно не выдержит. Она вынула первый попавшийся роман, за ним ещё парочку и, сложив стопкой, протянула Вике.
– Возьму пока эти.
Вика взяла протянутые книги и, не прекращая разговора, направилась к конторке, рассчитывая, что Наташа пойдет за ней.
– А местные суеверия? Это отдельная история. Я ведь здесь уже была студенткой, на филологической практике собирала материал для курсовой. Лесные духи, чёртовы тропы, дева эта дохлая. Говорят, раньше ведьма жила, самая настоящая. Не слышала?
Наташа взяла оформленные книги и не глядя сунула в рюкзак.
– Не слышала, – слукавила она. Хотя что-то такое говорила и Мира. В подобные предрассудки она не верила, ей хватало личных глюков.
Вика протянула ей последнюю книгу и заглянула в глаза.
– Так ты одна тут? Не замужем?
Наташа еле удержалась от резкого ответа. Вика ведь её ровесница, даже младше, откуда эти бесцеремонные вопросы в духе подъездных бабушек?
– Не замужем.
– А любимый мужчина-то есть?
– Нет, – почти рявкнула Наташа и поспешила немного смягчить впечатление, – нет. Я одна.
Но Вика словно и не заметила её агрессивности, продолжила так же дружелюбно:
– Заглядывай чаще. Я себя тут тоже чужой пока чувствую. А так хочется поболтать не с бабулями. Только они сюда и ходят.
Наташа почти выбежала из библиотеки. Злилась не столько на бесцеремонную Вику, сколько на себя за такую бурную реакцию. Банальный вопрос поднял в ней волну гнева, а ведь она надеялась, что выкинула Никиту из головы, забыла и простила. Но нет, оказалось, злость просто затаилась, а при малейшем напоминании просочилась едким дымом и заволокла мысли горькой обидой. Не забыла и не простила.
Выйдя на улицу, Наташа оглядела площадь и, приметив на здании вывеску с многообещающим названием «Мегасупермаркет», направилась туда. Местные её заинтригованно рассматривали, шептались, провожали любопытными взглядами. От такого навязчивого внимания хотелось поскорее убежать в тикающий, крапивно-голубиный домик. Она, конечно, приезжая, но зачем так откровенно глазеть? В конце концов, это неприлично. Она же не пялится на калоши, надетые поверх вязаных носков, и это в июне, или на цветастый платок с бахромой, место которому в их чудном музее.
Колокольчик на двери оповестил продавца о новом покупателе раньше, чем Наташа вошла в магазин. Кивнув, она выдавила из себя неискреннюю улыбку.
– Добрый день.
– Добрый, – откликнулся продавец, взвешивая огромный розовый батон колбасы.
Посетительница у прилавка, обернулась, просверлила Наташу взглядом. Бесцеремонно осмотрев с макушки до пят, многозначительно ухмыльнулась и снова обратила внимание на весы.
– Больше руби, или врёшь, что свежая?
– Свежая, свежая.
Наташа оглядела застекленную витрину и озадаченно нахмурилась. Рядом с шоколадками лежали мелки от тараканов, канцтовары соседствовали с упаковками конфет и гелями для душа. Небольшой магазинчик торговал всем подряд, а продавец не видел необходимости разделять товар. Вот уж действительно «Мегасупермаркет».
– Вы что-то хотели?
Наташа задумалась.
– Кофе и что-нибудь к чаю. Печенье, конфеты. А ещё резиновые сапоги тридцать четвёртого размера.
Женщина у прилавка завернула колбасу в пакет и отошла в сторону. Пропуская Наташу вперед, заметила на её груди кулон.
– Ведьмин глаз.
– Что?
– Зачем ведьмин глаз носишь? – она не скрывала во взгляде осуждения и одновременно высокомерной жалости, будто считала её малахольной, а теперь ещё и разозлилась. – Где взяла?
Наташа тронула прохладный камень на плетёной цепочке.
– Турмалин? Купила.
– Ведьмин глаз, – опять повторила женщина и кивнула на прилавок. – Молоко тут не бери, химия одна. И у Конюховых не бери. Их корову сглазили, а вот у Емеленых доброе молоко. Марьяна принесет, коли возьмешь. Ты же с Солнечной?
Наташа вздохнула. Похоже, её приезд не был тайной для местных, как и то, где она поселилась.
– Спасибо, буду иметь в виду, – перед продавцом ей было немного неловко, а вот посетительнице, видимо, нет.
– Молоком проще всего отравиться, а лечить некому. Ведьмы-то в Старолисовской сейчас нет, – она приостановилась и снова наградила Наташу выразительным и одновременно сердитым взглядом. – Как бы её ни боялись, да только она от проклятого некрещеного духа могла заговорить.
– Поликарповна, хорош девушку пугать, вон глазища какие уже круглые, – вмешался продавец, взвешивая печенье. – Насчёт молока она права. Договоритесь с Емелеными, Марьяна вам каждое утро носить будет. Все одно к соседу вашему заходит.
Он протянул пакеты и поставил на прилавок пару сапог.
– Такого размера есть только детские.
– Спасибо, – Наташа скептически оглядела алую пару обуви. В таких сапогах её видно будет с любого конца деревни. Семафор какой-то.
– Я к Емеленым пойду, хошь за тебя договорюсь, – снова вмешалась Поликарповна, – завтра тебе уже молочко принесут. Сразу и расплатишься.
Уже рассчитавшись, она не покидала магазин, всё ещё пыталась навязать добро и заодно подсунуть в тыл врага Марьяну.
– Я не люблю молоко, – Наташа взяла протянутый пакет с покупками, кое-как перехватила резиновые сапоги и направилась к выходу.
В дверях она едва не столкнулась с другим посетителем. Он отскочил назад и, ссутулившись, принялся сбивчиво извиняться.
– Простите, простите, я не нарочно. Ради бога, простите.
Наташа отступила и подняла упавший сапог.
– Все нормально.
Мужчина изобразил готовность помочь и сам же отдёрнул руку, как только перевел взгляд на Поликарповну. Она приблизилась и довольно грубо ткнула его в плечо.
– Ротозей, не видишь, куда прёшь? Я же сказала, жди меня на улице. Чё поперся? Не дал с Мишаней нормально поговорить. Иди уже. Кыш.
Мужчина пятился и, беспрестанно кивая, глядел ошалевшим влюбленным взглядом на ту, которая его публично унизила.
– Глаш, я думал, может, тебе помощь нужна. Не ругайся. Ухожу уже. Ухожу.
Наташа вышла следом, не попрощавшись. Ей нестерпимо хотелось быстрее убежать в свой домик на краю света и ни с кем больше не разговаривать. Местные показались ей иностранцами, а точнее, инопланетянами. Навязчивые, любопытные и не слишком-то обременённые воспитанием. Рядом с ними Наташа остро ощущала себя «не такой», словно попала в замкнутое сообщество со своими традициями и правилами. Судя по всему, они тоже считали её чужачкой.
Наконец, добравшись до своего временного пристанища, Наташа захлопнула калитку и бросила сапоги прямо на крыльце. Закрыв двери, прижалась спиной к стене и несколько раз шумно выдохнула. Постояв несколько минут, немного успокоила пульс и даже слабо улыбнулась, а потом неожиданно расплакалась. Короткий визит в деревню вымотал её почти так же сильно, как посещение онкодиспансера, а всё из-за напоминания о Никите. Ну сколько можно впадать в истерику? Сколько можно носить в себе обиду? Она же с психологом полгода убила на решение этой проблемы, а стоило незнакомому человеку просто спросить о «любимом человеке», даже без имени, и её снова накрыло удушливой паникой. Значит, не прошло и не отпустило. Может, поездка в глухомань такая же ошибка? Пока точно легче не стало. Мысли, обычно придавленные ежедневной рутиной и городской суетой, здесь, в деревне, зазвучали слишком громко.
Хорошо, что она побывала в библиотеке, лучше читать о чужих проблемах, сочувствовать чужой печали, чем проживать свою. Открыв клапан рюкзака, Наташа достала стопку книг и по одной переложила их прямо на пол. Последней оказалась толстая тетрадь в терракотовой потрепанной обложке, без названия и имени автора. Наташа погладила пальцем шершавую поверхность и раскрыла тетрадь на самой первой странице. Лист по диагонали пересекала витиеватая надпись с восклицательным знаком «Дневник!».
Наташа удивленно выдохнула. Как эта тетрадь оказалась в её рюкзаке? Судя по виду, очень старая и точно не книга. Видимо, она прихватила её в библиотеке, когда поспешно убегала от назойливой Вики. Наверное, стоит вернуть, это же, получается, воровство. Только как же неохота снова идти в деревню! Пусть пока останется у неё, рано или поздно ей придётся возвращать романы, вот тогда и отдаст.
Но на следующий день Наташа решила не расставаться с дневником, пока не дочитает до точки. Хватило всего пары страниц, чтобы заинтересоваться личностью Рыжего. Правда, вездесущий агрессивный индюк решил, что она давно не бегала по двору, и снова обеспечил ей принудительную физическую активность.
Прижав дневник к груди, Наташа оценила обстановку и ринулась к крыльцу. Индюк отреагировал с опозданием, догнал её уже на ступенях, но, получив пинок, скатился на траву.
– И так будет всё лето? – простонала Наташа, приоткрыв двери, но на крыльце уже никого не было. Когда уже приедет сосед и заберёт своего придурка в перьях. Его нужно на цепь посадить, а лучше запечь с яблоками.
Поставив чайник на плиту, Наташа села у окна и снова распахнула тетрадь. Книги её тоже отвлекали, но не так хорошо, как дневник неизвестного парнишки, так бесхитростно раскрывшего душу терракотовой тетради.
2 глава. Сюси-пуси, суслик, слабак
Столько всего хотел написать, но не знаю, с чего начать, событий не слишком много, а вот эмоций… Папа бы сказал, соплей с пузырями. Начну с важной мысли, чтобы потом не забыть, когда сам вырасту и обзаведусь потомством. Никогда не говорить своим детям «не знаю». Если что-то спросят, не отмахиваться от них этим дурацким объяснением. Уж лучше промолчать и потом найти ответ, чем вот так расписаться в своём неведении. Мне было лет восемь, когда я понял, что мой папа не всемогущий. Рано, конечно. В этом возрасте ещё положено смотреть на родителя как на всезнающее божество и пытаться ему подражать.
Мы ехали в папину мастерскую по-простому «гаражи». Не его, конечно, он там работает, просто я всегда её так называл. Мамина музыкалка, папины гаражи. За работой я его видел так же часто, как и за бильярдным столом. Не трудоголик он, хотя рукастый. Любит ковыряться во всяком мазутно-радиаторном, что потом, как говорит мама, не отстираешь даже хлоркой с молитвами. Сейчас часть тех гаражей снесли и построили безликую многоэтажную коробку, но в аренду так и не сдали, она до сих пор пустует и постепенно разваливается. Мрачная никому не нужная громадина. Раньше на её месте было офигенное кладбище старых машин. Покореженные ржавые кузова, накренившиеся стопки колес, кучи металлического хлама и, словно лавочки в парке, то тут то там старые автомобильные кресла, живописно прожжённые сигаретами. В детстве я постоянно играл на этой свалке, представляя, что это детали космических шаттлов или недружелюбная планета роботов.
В самом большом гараже, выполняющем роль офиса и заодно комнаты отдыха, расположился бильярдный стол и парочка тренажёров, таких же страшных и древних, как обломки машин на свалке. Да и стол был ненамного лучше. Сетки по углам давно превратились в клочья, если кто-то выполнял удачный удар, то шар просто скатывался в бездонную лузу, падал на пол и пускался в бега. Естественно, никто не хотел прерывать игру и резво скакать за шаром, для этого механики брали своих детей. Поначалу я тоже участвовал в гонках. Мы даже соревнования устраивали, кто первый нагонит шар и вернёт на место, а наши папы делали ставки. Подозреваю, сбежавшие шары потом обнаруживались в самых неподходящих местах, в первую очередь в смотровых ямах, хорошо, если не в отремонтированных машинах.
В общем, папа взял меня с собой, потому что мама ушла в музыкалку, а одного меня тогда не оставляли. Хотя я не хулиганил, вроде не давал поводов мне не доверять, не то что Саня. Тот в каждую отлучку родителей что-то разбивал или поджигал.
В восемь лет я изучал насекомых и выпрашивал на Новый год в качестве подарка домашнюю саранчу, был у меня такой странный период.
Я спросил папу:
– Что едят стрекозы, чем отличается нектар от пыльцы?
Он даже не задумался, сразу отбрил:
– Понятия не имею. Насекомые же, наверное, жрут что-то растительное, вот! Может, как раз пыльцу и едят. Нектар и пыльца почти оно и то же, все в мёд идет. Не знаю. Какая разница?
Позже я сам узнал и о том, что стрекозы хищники, и о том, что нектар и пыльца совсем не одно и то же. Вроде мелочь, папа и не заметил, что его авторитет знатно пошатнулся.
Вообще, он у меня очень простой, и самое удивительное, что его это абсолютно не парит. Счастлив и доволен быть, как говорит мама, пэтэушником. При этом он обладает житейской мудростью кота Матроскина, знает, как правильно есть бутерброд и разговаривать с сантехниками. Я много об этом размышлял. Наверное, потому что мне не хватает этой незамутнённой уверенности в себе, такой железобетонной. Папа всегда говорит, что я слишком много думаю.
Пока наши папы ремонтировали машины, пили пиво, время от времени тягали гантели и много рассуждали «за жисть», мы с пацанами изучали свалку. Сначала играли в прятки, потом они нашли полупустую пачку сигарет и решили приобщиться к взрослой жизни. Я тоже попробовал. От одной неглубокой затяжки едва не скопытился. Почудилось, будто к горлу подкатили кишки. Тошнотворное состояние. Надо мной, естественно, посмеялись, обозвали слюнявой девчонкой. Я решил, что научусь курить позже без свидетелей и буду шмалить по десять пачек в день, они ещё завидовать будут, какие офигительные дымные кольца я носом выдуваю.
Пока они курили и кашляли, словно старые астматики, я мартышкой болтался на скелете ЗИЛа. Раскачивался и спрыгивал, каждый раз стараясь приземлиться дальше. На третьей попытке я напоролся коленом на торчащую железяку и окончательно расстроился. Не смог курить, так ещё и ласту в фарш раскровякал. Пришлось идти к папе сдаваться. Я знал, что он будет меня ругать, поэтому медлил. Когда вошёл в гараж, носок уже пропитался кровью, немного хлюпало и в кроссовке. Я тогда ещё решил, что, видимо, повредил сонную артерию и мне скоро хана, а значит, можно не торопиться. Лучше последние секунды жизни провести, глядя на тёплое солнышко, а не на разъярённого папу.
Папа оценил кровавую ногу протяжным присвистом, вытер грязные руки ещё более грязной тряпкой и поманил пальцем.
– Иди сюда.
Я покачал головой и отступил.
– Уже зажило и не болит.
Он оглядел моё колено и снова присвистнул.
– Ёкарный бабай. Где ты ногу так распанахал?! Люся меня убьёт. Что у тебя там? Показывай.
Как только я приблизился, он схватил меня за руку и выволок на улицу, прямо к колонке. Стянув окровавленную кроссовку вместе с носком, он подставил мою ногу под напор воды. Когда смылась бордовая подсохшая корка, стало видно, что акула не откусила мне голень, рана выглядела на удивление скромной – вспоротая аккуратная розочка прямо под коленкой. Я заволновался, что не видать мне первого места во дворе за самую страшную травму, не переплюнуть Санину историю с переломом руки и рассечённый качелями висок Серёги.
Папа провёл экспресс-лечение бабкиным методом – приложил к ранке промытый водой лист подорожника и дал мне профилактический подзатыльник, чтобы я больше не лез, куда не следует. В тот день я не полез, не до конца поверил, что не помереть мне от страшной болячки типа африканской дизентерии, и пошёл в гараж за папой.
Игра в бильярд была в самом разгаре, догоняльщиками шаров самоназначились братья Тищенко. Оба сидели прямо на полу в напряжённых позах, в любой момент готовые сорваться вслед за шаром. Я же сел поодаль, на один из скрипучих тренажёров. За игрой не наблюдал, прислушивался к своему организму, то и дело отлеплял подорожник и проверял, не видно ли раздробленную кость или кишки. Мне казалось, что я бледен и холоден, умираю прямо на глазах равнодушной толпы, и никто не в силах мне помочь.
От стола то и дело доносился смех, эмоциональные ругательства, поначалу приглушенные, а чуть позже произнесенные в полный голос. Я не вслушивался, пока не уловил знакомое имя «Лиля».
Говорил папа:
– …ой, а что там сложного? Даже мой Рыжик может захомутать Лильку, если сделает всё как нужно. Хотя бы чуть бицухи подкачает, а потом можно и впечатлять чем-нибудь оригинальным.
– Чем же?
– Ну, для начала цветы? Какая баба не любит цветы?
Я тогда едва не провалился под землю вместе с ржавой скамьей. Даже дельный совет про цветы вспомнил спустя несколько лет и только потому, что этот разговор клеймом отпечатался в моей памяти. Папа сдал меня своим друзьям! Так просто разболтал мою великую тайну о любви к Лиле! А его друзья ещё и поржали.
Я вскочил. Ощущая себя пылающим факелом, подбежал к папе и застыл в бессильной ярости. Ругательства, в том числе живописный мат авторства Лопаты столпились за зубами, я был так зол, но ни одно из этих слов не отражало моего кипящего состояния. Я пыхтел, сжимая кулаки, заикался и наконец выдал:
– Папа, папа… ты пенис сатаны!
Он сначала рассмеялся, а потом отвесил мне очередной подзатыльник.
– Поговори мне еще!
Его голос прозвучал пристыженно, он явно пожалел, что сдал меня с потрохами, да ещё так легкомысленно, походя.
Вот так моя тайна перестала быть тайной. Лиле донесли уже на следующий день. Мама тоже узнала, правда, не смеялась, мечтательно вздохнула и потрепала меня по рыжей башке.
С тех пор папа только и делает, что дает мне «мужицкие советы» насчет Лили. То советует пересидеть во френдзоне и подкрасться с тыла под видом понимающего безобидного друга, то уверяет, что самый действенный способ – заставить ревновать. Я уже устал отбиваться от его замечательных идей. Папа бесится, будто это его личная боль и безответная любовь. А может, вину до сих пор заглаживает за то, что когда-то разболтал тайну моего сердца? Об этом нужно подумать.
Чувство вины может принимать причудливые формы. Я знаю яркий пример виноватой любви и виноватой дружбы. Костя, мой одноклассник, уже четыре года встречается с Полей, а когда-то он её унизил. Я и сам одно время чуть не переключился с Лили на Полю, потому что слишком много проводил с ней времени, заботился и оберегал. Читал как-то в одной умной книжке, что это тоже путь любви.
Это было в пятом классе. Полю перевели в наш класс в начале года. Она тогда была невыразительная такая, как коричневый лист в наборе цветного картона. Класс принял её холодно, точнее, девчонки, они тогда как раз отрастили зубы и воевали за право экзотично выпендриваться. Начали повально стричься, даже краситься, носили украшения, а вместо формы – джинсы. Лиля верховодила всей этой пестрой компанией. Не до новенькой им было. Поля подружилась с такой же блеклой одноклассницей и не отсвечивала.
Произошло это в конце осени на уроке математики. Поля сидела за последней партой, никто не видел, как это случилось, но услышали все. В общем, она описалась. Учительница не сразу заметила, что та подняла руку и просит к ней подойти. Когда Вероника Евгеньевна обратила внимание на Полю, весь класс уже шушукался. Она подошла к ней, выслушала сбивчивый шепот и заставила встать. Наверное, хотела как лучше, когда решила вывести её в коридор, но теперь все увидели пятно. Когда они шли между партами, в классе то тут то там раздавались сдавленные смешки. Они становились всё громче, сплетались с оскорбительными фразами. Поля плакала, а Вероника Евгеньевна несла её портфель и что-то успокаивающе шептала. Стоило двери за ними закрыться, как по классу прокатился уже ничем не сдерживаемый хохот. Костя смеялся громче всех и, если вдруг кто-то не заметил, громко орал, что Поля описалась.
Тогда меня впервые прорвало. Теперь-то я знаю, что иногда у меня слетает крыша, и я веду себя как самый настоящий холерик. Ладно, буду честным, как псих. Я разозлился на одноклассников, кричал, что они свирепые собаки и тупорылые уроды, грозился убить любого, кто завтра напомнит о том, что произошло. И подействовало! Правда, сомневаюсь, что дело в моих угрозах. Со стороны я смотрелся смешно и на голос совести тянул слабо. Большинство самостоятельно додумались до понимания, что они повели себя по-свински, всё же по-настоящему жестоких и равнодушных в классе не было. Тот же Костя стушевался и присмирел.
После уроков остальным не осознавшим своей вины, мозги промыла Малика Андреевна. А позже я слышал, как она разговаривала с Вероникой Евгеньевной. Отругала она и её. Голос не повысила, но даже мне стало жутко. Умеет же классуха забраться под кожу и достучаться до совести, при том что сама-то едва со школьной скамьи и мелковата ростом. С ней даже директор считается и на всякий случай держит ухо востро. А ведь она права, в тот момент мне и в голову не пришло, но подумать головой полагалось учительнице, а тащить Полю через весь класс было не лучшей идеей.
На следующий день в школе я приятно удивился и даже испытал чувство гордости за одноклассников. Они вели себя как обычно, будто ничего не случилось. Не обзывались и не намекали. Поля заметно трусила и по цвету сравнялась со стеной. Почти на всех уроках она сидела одна, поэтому я, не раздумывая, перебрался к ней за парту. Решил, что буду её охранять, а если вдруг казус повторится, выручу.
На самом деле мне было совестно за свое бездействие, стыдно за учительницу, которая не додумалась проявить деликатность, жутко неудобно за смех одноклассников. Малика Андреевна права: о нас говорят наши поступки по отношению к слабым, в том числе к животным. Заступиться бывает не столько страшно, сколько стыдно. Почему? Ещё один вопрос, который не даёт мне покоя.
В общем, после того случая я подружился с Полей и даже едва не влюбился, но тут вмешался Костя. Он, в отличие от меня, не пытался отсидеться во френдзоне, а сразу пошёл в нападение. Они до сих пор вместе, и Полька давно уже не коричневый лист картона. Как говорит мама, она «расцвела». Как говорит папа «созрела».
А Лиля всё равно красивее.
И мне кажется, папа неправ, с френдзоной плохая идея. Оттуда живьём не выбираются. Между прочим, папа сам никогда не отсиживался. Он маму даже похищал один раз, а сколько «широких жестов» на ней опробовал! Начиная с их знакомства – сплошной аттракцион. Мама, судя по рассказам папы, мастерски портила ему кровь, раз в месяц кто-то из них пускался в бега и ставил точку в их качельных отношениях.
Познакомились они в студенческие годы. Мама пела в женском трио под названием «Радуга», кроме моей огненно-рыжей родительницы, там ещё была природная блондинка и принудительная брюнетка. Её уговорили перекраситься, чтобы соответствовать духу группы. По отдельности девушки обладали приятными, но не очень сильными голосами, а вместе звучали громко и красиво. Достаточно слаженно, чтобы регулярно украшать мероприятия местного уровня.
