Истории о Гонзу Читателе, бывшем аферисте и хакере

Человек, который читал газеты

Плыла, качалась лодочка

Солнце, наконец, зашло за гору, океан прекратил нестерпимо сверкать, тени от платанов стали мягче. По променаду вдоль каменистого пляжа побежали в ярких футболках и шортах вернувшиеся с работы клерки, мальчишки с криками забрасывали мяч в баскетбольное кольцо, с погрузившегося в тень песочного пляжика ушли последние туристы. Ничего этого я не видел, на окнах были опущены белые жалюзи, но для того, чтобы знать, необязательно видеть. Это происходило каждый день, за неделею неделя, за месяцем месяц. Сказал бы, и за годом год, потому что и это правда, но мой личный первый год на этом острове еще не закончился, так что с этой фразой я пока погожу.

Еще через час стемнеет. Пора выбираться из своей норы. Я бросил на пол новый криминальный романчик Алекса Куза «Бритва Оккама», время умственных упражнений закончено, пора переходить к культу тела. Побегать босиком по песку в бухточке: двадцать кругов, двенадцать километров, один час; поплавать в холодной, густой, как пересоленный суп, океанской воде: четыре круга, чуть больше километра, тридцать минут; и так каждый день в пять часов вечера, в любую погоду, кроме настоящего шторма. Я не самоубийца, я пенсионер, мне уже за шестьдесят, и если поддерживать себя в форме не сейчас, то вообще, когда. Наплававшись, – тут же на пляже под душ, лучше соль смыть сразу, чем потом стряхивать ее, мелкую с лысины, выковыривать из-за ушей. Вернувшись к дому, я не поднимаюсь к себе, а устраиваюсь на площади за одним из вынесенных из бара столиков среди таких же стариков, получаю свою бутылочку пива, крохотную, всего двести миллилитров, совсем детская порция, и свои газеты: «Дневник», «Новости столицы» и «Трибуну», мой ежевечерний ритуал.

Меня зовут Гонсалу Араужу Гимарайнш да Кошта, но на площади возле церкви Чудес Господних завсегдатаи крохотного бара без названия зовут меня Гонзу Лейтор – Гонзу Читатель. Я зову своих приятелей голубями, не вслух, конечно, боже упаси. Но согласитесь, они очень похожи на этих серых городских бездельников. Мелковатые мужички собираются стайками на площади чуть ли не с раннего утра, важно прохаживаются, кренясь из стороны в сторону при каждом шаге, кружат группками, воркуют. В середине дня – порск – разлетелись в разные стороны по домам обедать, а после сиесты снова слетаются сюда, и снова кружат по выложенной морской галькой площади. Они громко приветствуют друг друга, будто только что вернулись из дальних заморских краев, обсуждают дела чужих племянников и двоюродных сестер, хвастаются достижениями своих сыновей, которые тоже вот-вот перейдут в категорию пенсионеров и окажутся тут же.

Да, еще днем, пока светло, они играют на площади в домино, в карты или в русское лото, но тогда уж всей большой компанией. Рассаживаются с карточками, закрывают циферки монетками и камешками, и кто-то один, самый ответственный и хорошо видящий, выкрикивает номера, вытаскивая деревянные бочонки из мешка: «Девяносто, два, четыре, барабанные палочки, шесть, девочка, восемь…»

***

Сегодня все было, как всегда. Зажглись разноцветные гирлянды на деревьях и Вифлеемские звезды на фонарных столбах, только что отгуляли Рождество, и неостановимый праздник катился в сторону Нового года. Круглая и желтая, как сыр, луна выскочила из-за растворившейся в черном небе горы и разбросала по океану сверкающую рыбью чешую. Бар наполнился местными завсегдатаями и туристами из двух гостиниц. По телевизорам внутри над стойкой и снаружи на террасе шел матч Ливерпуль – Арсенал. Народу собралось много, свободных столиков не было. И стоял на площади немолчный гвалт. Я читал свои газеты.

Из широко распахнутой двери бара вышла с маленькой чашечкой кофе толстая старуха, с неожиданной для ее бегемотьего тела грацией проплыла в тесноте террасы, нависла круизным лайнером: «Не побеспокою?» – уселась за мой столик. Долго помешивала ложечкой свой кофе. Свет фонаря падал на ее руки, ухоженные, с гладкой белой кожей, без всяких старческих веснушек и выступающих вен, такие руки бывают у аристократок, не поднимавших в жизни ничего тяжелее веера. Старуха пялилась на меня, разглядывала без всякого стеснения. Что этой старой корове надо-то? Я отложил «Новости» и тоже уставился ей в лицо. Ей было хорошо за семьдесят, когда-то она наверняка была красива, округлое полное лицо, большие голубые глаза, светлые тяжелые волосы, высокая большая грудь. Такой я увидел ее в прошлом, мысленно сняв с тела рыцарские латы жира и возраста. И тут что-то шевельнулось у меня в мозгу, очень знакомая получилась картинка. Угадав искру узнавания в моих глазах, она медленно отодвинула от себя так и не тронутый кофе, встала и двинулась мимо церкви в сторону моря. Когда она скрылась из виду за поворотом, я поднялся и, тоже не спеша, пару раз остановившись переброситься вечным «Как дела?» с кем-то из вновь подошедших, пошел туда же, к набережной. Здесь только один путь.

Она стояла на горбатом пешеходном мостике, перекинутом через речку в точке, где та, наконец, добиралась до своего великого финиша. Начался прилив, и океанская вода, шипя на камнях, заполняла речное русло. Я встал рядом, облокотившись о перила:

– Как ты нашла меня?

– Давно ты здесь?

– Почти год.

– Чем занят?

– Живу. А ты?

Мы разговаривали, стоя рядом, но глядя прямо перед собой в белую пену прибоя.

– Я не искала. Приплыла сюда на Новый год. Вчера случайно увидела тебя, не сразу узнала. Постарел, лысый стал как колено. Загорелый такой, впрочем, ты всегда был смуглым. Настоящий португалец. Только походка осталась прежней, танцующей, вот по ней я тебя и узнала. А я растолстела сверх всякой меры, диабет, старая кошелка. Никому не нужная одинокая пенсионерка.

– Ты старая кокетка, Агнесс. Ты всегда была кокеткой, этого у тебя не отнять. Приплыла, говоришь. Так это твое корыто болталось перед пляжем два дня?

– Правда, она красавица?

– Океанская яхта Азимут 77S. Пенсионерка, говоришь. У нас в баре спорили, саудовский шейх к нам приплыл или английский миллионер. Я сказал, русский, сейчас русские – самые богатые, мне поверили.

– А это никакой не шейх, это я. И между прочим действительно уже лет восемь, нет больше… Сколько мы с тобой не виделись, Руди, лет пятнадцать?

– Двадцать лет, Агнесс, двадцать.

– Ну значит, лет двенадцать как я на пенсии. Веду тихий, размеренный образ жизни. Крохотная квартирка в пригороде Гамбурга, вокруг, в основном, такие же старики.

Она повысила голос:

– И между прочим, я вырезаю талоны на скидки в супермаркете. Да! Я должна экономить! Что скажут соседи, если увидят, что я живу не по средствам?

– Что они скажут, если увидят твою яхту?

– Господи, Руди, где они увидят-то ее? В нашем тесном дворике, справа от помойки?

Мы уже не стояли на мостике, мы прохаживались по набережной, сначала мимо украшенных лампочками пальм и треугольных сверкающих псевдоелок до теннисного корта и часовенки Святого Рока, потом обратно, мимо бухты с пляжем из ярко-желтого, привезенного из Марокко, песка, мимо маленькой марины, где постанывали, поскрипывали, непрерывно пританцовывая на мелкой волне, катера и яхты, тоже маленькие, куда им до Агнессиного плавучего дворца. Она опиралась на мою руку, и опиралась все сильнее, таскать свое грандиозное тело ей было нелегко. Я предложил пойти ко мне, взять бутылку скотча в баре и поговорить уже спокойно, в комфорте, как положено двум старикам.

***

– Только не называй меня Руди. Мое имя Гонзу.

– А чем тебя не устроило имя Руди. По-моему, очень благородно: Рудольф. Когда я была вдовой немецкого генерала… Ах мой бедный Клаус! – у нее в руках оказался розовый кружевной платочек, и она стала театрально вытирать им слезы, – так вот, когда я была вдовой немецкого генерала, моего водителя звали Рудольф. Прекрасный, чуткий юноша…

Это была она, моя Агнесс: ее любовь к розовым кружевам осталась неизменной. Я сжал ее локоть:

– Хельмут, твоего генерала звали Хельмут фон Мольтке, ты сама это придумала. И это я был твоим водителем, Агнесс, прекрати кокетничать.

– А ты помнишь, какое это было красивое дело. Ницца, май, Каннский кинофестиваль, все эти лопоухие знаменитости, увешанные камешками до самых носов… А помнишь, какой у нас был шикарный номер в «Негреску» с подлинниками Модильяни в спальне?

– И липовая немецкая генеральша так за него и не заплатила.

Конечно, я помню. Мы тогда здорово порастрясли этих павлинов, поводящих радужными хвостами на красной фестивальной дорожке, а заодно и их спонсоров, гордо надувавших свои золотые зобные мешки, как жабы в брачный период. Ницца, Ницца, пестрый порочный калейдоскоп… Кстати, именно в Ницце мы и познакомились.

Руди, мой мальчик!

Мне было двадцать лет, я только что расстался со своими напарниками Тру и Сушем. Я придумал, придумал сам, один, шикарную аферу. Основная роль тоже была моя, этим двум и нужно-то было только подойти вовремя, и все дела. И лавэ мы делили соответственно: половина мне, половина им на двоих. Где-нибудь на не особо людной улице я высматривал фраерка, такого честного и благонадежного с виду, давал ему пройти мимо, а потом бежал, обгоняя его. И вот в тот момент, когда я пробегал мимо этого фраера… Нет, я ничего у него не выхватывал, не тащил из кармана или еще откуда, наоборот, я «случайно» ронял ему под ноги свой лопатник и тут же скрывался в ближайшем подъезде или в подворотне. А ребятишки мои, эти милые гомики, сидели напротив через дорогу, наблюдая за всей этой сценой. Упавший под ноги кошелек один поднимет с целью поживиться, другой, чтобы отдать раззяве, выронившему его, но поднимают все, сто процентов населения планеты. А подняв, или быстренько уходят в сторону, или рвутся догнать меня. Но, безусловно, не находят, и далее в некотором недоумении следуют с бумажником своей дорогой. Потом открывают его: вдруг там номер телефона или адрес есть, чтобы все-таки вернуть хозяину его вещь. Суш незаметно провожает этого лоха, а Тру поджидает меня и показывает, в какую сторону мне идти. В общем ровно в тот момент, когда фраер открывает мой бумажник, я его догоняю и предъявляю свои права. Громко, между прочим, предъявляю, всячески обвиняя бедолагу в краже. И чтобы он там ни пел, я, выхватив у него из рук лопатник, начинаю вопить на всю улицу, что он украл у меня пятьсот франков или тысячу, это уж как я сам оценил его платежеспособность. Он, конечно, упирается, и вот тут подходят мои ребятки. Они хоть и гомики, но парнишки крепкие, особенно Тру, у него руки, как две рульки, ну и морда тоже как-то в этом же ключе – свиная харя с гнилыми зубами и снулыми глазками. Ну они подходят к нам и так интересуются: что за базар не по делу. «Обокрали», – жалуюсь. «Этот?» – «Он самый». Ну и тут они реально начинают на фраерка наступать, что он, мол, на чужой территории работает, и что за такие кренделя надо платить. В общем, снимается с чувачка весь жирок, какой он по несчастности с собой имел. И честно делится по указанной ранее пропорции.

Проработали мы в трех или четырех городах, потихоньку двигаясь в сторону моря, и вдруг Суш потребовал пересмотра договора. Суш, он всегда был более задумчивым, чем его дружок. «Несправедливо, – говорит, – что большую часть бабла ты забираешь, поровну надо делить». Я спорить с ними не стал, поровну, так поровну. Поспорь тут, они ребята отвязные, я их на таком дне отковырял, ниже не падают. Вякнешь – долго не побегаешь, даже мозоли натереть не успеешь. Поделил последнее лаве на троих поровну, и тут же исчез, испарился, растаял, как сон в их прокуренных мозгах. Чао, дальше без меня.

Добравшись до моря, я быстро перемещался из городка в городок: Манделье-ла-Напуль, Ле-Канне, Антиб, Кань-сюр-Мер, не задерживаясь нигде дольше одного дня, чтобы самому не получить по мозгам за работу на чужой территории. И вот, наконец, Ницца. Кружу по периметру старого города, там, где еще есть чистенькие кондитерские, кофейни, лавки с сувенирами и открытками. Вглубь мрачных, вечно темных и холодных, как ущелья, кварталов туристы особо не заглядывают, если не ищут цветов порока.

Эту мадам я приметил уже скоро: высокая, холеная, лет тридцать пять, в роскошном белом костюме – брюки клеш и пиджак с большими накладными карманами, босоножки на здоровенной платформе, хотя куда ей, она и так была дылдой, почти на голову выше меня. В крохотной сувенирной лавчонке она пыталась расплатиться пятисотфранковой купюрой, вытащенной из пухлого бумажника, а когда продавец, старикашка в берете, пожав плечами, сказал, что, если бы у него была сдача, он бы вообще не стал открывать свой магазин ни сегодня, ни завтра, она молча вернула ему открытки. Потом в кондитерской она взяла большое воздушное пирожное «Анна Павлова», расплатилась и опустила свой бумажник не в сумочку, висевшую через плечо, а в левый карман своего блейзера.

Я смотрел на нее с улицы через витрину. Вот она выходит, держа тарелочку с пирожным двумя руками, щурится на ярком солнце, выбирая себе столик на террасе. Я зайду с ее левой руки, подтолкну слегка под локоток, пусть пирожное опрокинется на полотняный пиджачок, и, рассыпаясь в извинениях, вытащу, выужу золотую рыбку из ее кармана. Не в первый раз, я, можно сказать, мастер, так аккуратно вас препарирую, вы и не заметите.

И вот мы сшиблись плечами, пирожное полетело вместе с тарелкой на тротуар, она ахнула, я ойкнул, мои пальцы были уже у нее в кармане, на удивление, абсолютно пустом. И тут же мое запястье в этом чертовом кармане тисками сжали холодные сильные пальцы, а второй рукой она, будто приобняв меня за шею, крепко схватила за волосы, задрав мою голову вверх. И прошипела:

– Что, мальчишечка болезный, мелочь по карманам тыришь? Честных фраеров щиплешь?

Я настолько обалдел, что смог только, вылупившись в ее прищуренные глаза, брякнуть:

– А лопатник-то где?

А потом эта ведьма заголосила. Но совсем не то, что я ожидал, не «караул!», не «грабят!» и не «полиция!», она заорала:

– Руди, мальчик мой! Где ты был все это время? Мы уже похоронили тебя!

На нас стали оглядываться посетители и прохожие. Из кондитерской выскочил хозяин:

– С вами все в порядке, мадам?

Я попытался отпихнуть ее свободной рукой, но она крепко прижимала меня к своей груди:

– Руди, ты не узнал меня? Не узнал свою тетю Агнесс?

Из глаз ее брызнули слезы, теперь она обращалась к месье патисье, а заодно и ко всем любителям уличных происшествий:

– Это мой племянник Руди, мы потеряли его восемь лет назад. Была страшная война, на этом… на Ближнем Востоке… Вы знаете, там все время какая-нибудь война, а мой брат, он был дипломатом, и вот мы бежали, мы ехали через пустыню, а тут эти бандиты, стрельба, взрывы… Мой брат погиб у меня на глазах, я была ранена, очнулась в какой-то больнице, кругом одни арабы, я просила, я требовала, они ничего не понимают, ни слова. Где Руди, где мой мальчик? Ничего, ничего… И вот тут… сейчас… это чудо, чудо!

Она нежно поцеловала меня в щеку и зашипела в ухо:

– Сейчас я отпущу тебя, щипачок. Ты можешь бежать и продолжать стричь шерстку с овец, пока тебя не поймают и не закатают на нары года на три-четыре. А можешь остаться, и тогда у тебя будет шанс узнать что-то новое и интересное.

Надо думать, я остался. Хозяин забегаловки, очень довольный, прыгал павианом вокруг нас – этот душещипательный балаган собрал ему еще десяток клиентов – он выкатил нам по чашке кофе и пару пирожных:

– За счет заведения, мадам, за счет заведения…

И мы уселись в самом дальнем уголке террасы. Первым делом она вытащила из только что совершенно пустого кармана, где я ловил золотую рыбку, маленький кружевной платочек, такой слащаво розовый, девчачий, и стала тщательно вытирать руки, бормоча себе под нос: «Голову мыть надо, волосы сальные, дотронуться противно». Потом спросила:

– Как тебя зовут?

– Руди.

– Хорошо. Тогда я – Агнесс.

***

Вот так мы стали напарниками. Она была аферисткой экстра-класса, но в одиночку не за любое дело возьмешься. Она видела, как я шел за ней, поняла, кто я, поняла, что я один, и решила использовать меня. Пока я охотился за ее деньгами, она сама охотилась за мной, забросила крючок и вытащила меня, трепещущего, на бережок.

Я научился водить все виды транспорта, включая яхты, вертолет и легкомоторный самолет. Когда спрашивал: «Зачем?», отвечала: «Может пригодиться». Когда спрашивал: «Чего ж Сессна, чего же не Боинг сразу?», отвечала: «Не пригодится». Она заставила меня изучить пару-тройку единоборств: «Нужно уметь защитить себя и, главное, меня, Руди». А когда я заикнулся об оружии, сказала: «Сходи в тир, возьми десяток уроков и забудь об этом навсегда, у тебя не должно возникнуть соблазна воспользоваться этими штуками». Я научился одеваться и сидеть за обеденным столом как лорд, накрывать этот самый стол как лакей высочайшего уровня, отличать треченто от кватроченто, рассуждать о японской поэзии Серебряного века и о способах убийства животных на африканских сафари. И главное, она научила меня собирать информацию отовсюду, из сплетен и разговоров, из передач по телику, научных статей и из газет. Собирать, анализировать, и использовать в своих целях.

Чего не сделаешь со скуки

Мы подошли уже к моему дому, а живу я как раз над тем безымянным баром. Маленький двухэтажный домик, квартирка на втором продавалась очень дешево, несколько лет никто не хотел ее покупать. Как можно жить, если под окном у тебя с восьми утра и до двух часов ночи горланят – португальцы не умеют говорить тихо и в трезвом-то виде, а тут хорошо подвыпившие мужики. Но я сказал хозяйке, что туговат на ухо и прекрасно высыпаюсь, хоть из пушек пали, и быстренько выкупил хату. Одна комната, кухня, балкончик размером с пляжное полотенце и кладовка почти три квадрата, она, кстати и стала основным моим стимулом. Там я устроил себе кабинет. Дикая мысль, что там можно не держать швабры, старые тряпки и сломанные табуретки, а заниматься совсем другими делами, никому не могла прийти в голову.

Забрав бутылку Лафройга у Луиша, хозяина бара, поднялись ко мне. Но сначала, конечно, пришлось представить Агнесс моим приятелям, дескать, заявилась ко мне тетушка из Англии, та что по линии двоюродного деда, уехавшего в Южную Африку еще при Салазаре. Уже раздухарившиеся и от пива, и от футбола старики, улыбаясь белыми вставными зубами – хвала страховой стоматологии – радостно кинулись пожимать ей руку, прикладываться щеками, галантны они были как гранды. Кто-то, кажется, таксист Педро, почти единственный из моих приятелей, кто еще продолжал работать, хотя ему уже почти семьдесят, худой, верткий, слегонца кривоногий, молниеносно угостил даму стаканчиком дешевого вина. Агнесс приняла его с достоинством Изабеллы Кастильской, получающей контрибуцию с побежденной Португалии.

Я предложил Агнесс единственное кресло, достаточно вместительное даже для ее необъятных телес, а сам устроился на полу, бросив себе под зад пару подушек. Прямо на пол поставил и стаканы, разлил скотч, вспомнил, что не худо бы чем-нибудь закусить это дело, пошел на кухню делать тапасы. Поджаренный тост, сверху тунец в оливковом масле из консервной банки и маленький кусочек апельсина, мое собственное изобретение. Всегда любил свалить в кучу несочетаемые ингредиенты, иногда получалось здорово. Когда вернулся в комнату с тарелкой в руках, Агнесс уже обошла мое жилище по периметру, как кошка, и стояла у окна со стаканом в руке, сквозь жалюзи глядя на толпящихся внизу голубей.

– Не скучно тебе в этой дыре?

– Нет, что ты. Здесь спокойно и предсказуемо, всегда знаешь, что тебя ждет через час, через день, через неделю. Что еще нужно, чтобы встретить старость?

***

Господи, ну конечно, мне было здесь скучно, так скучно, что не хотелось вставать с кровати – лежать, не шевелиться, покрыться паутиной и задохнуться в этом коконе, только бы не выходить вниз, не видеть это жизнерадостное старичье, изо дня в день повторяющее друг другу одни и те же истории, сплетни, вычитанные в газетах и перевранные от частого повторения прошлогодние новости. Бывшие таксисты, бывшие рыбаки, бывшие строители, бывшие… бывшие… Все у них в прошлом. Если бы скука не опутывала меня своими сетями, разве я бы стал делать такие глупости.

Я проторчал на этом острове уже полгода, врос в компанию, собиравшуюся в баре на площади, меня уже прозвали Гонзу Читателем и даже приглашали играть в лото, когда в утреннем «Дневнике» мне попалась маленькая заметка про ограбление одного небедного дома в нашей округе. Хозяева уехали в отпуск на континент, вот уже должны были вернуться, и домработница, она же нянька, пришла делать уборку в доме. И обнаружила, что одно из окон, выходящих во двор, разбито, а из дома поперта вся техника: телики, колонки, ноуты, принтер, всякая кухонная фигня типа микроволновки, комбайна, миксера, в общем, все, включая детские электронные гаджеты. Больше всего нянька убивалась именно по поводу игрушек: как же, вот приедут сейчас детишки домой, а тут и поиграть не с чем, ни музыкального смартфончика, ни ходячего единорога, ни гироскутера, ни электросамоката. Все пропало, горе!

И со скуки я решил поймать этого вора. Да что там ловить, упражнение для начинающих. Пошел я в свою кладовку… Тут надо сказать, почему именно три квадрата кладовки стали решающим фактором приобретения этой квартирёшки. Говорил уже, что оборудовал там кабинет. Кабинет – мечта хакера: мощный сервер, пара мониторов, роутер, ну еще кое-какие прибамбасы, кто понимает, сам догадается, остальным ни к чему. Запустил бота, пусть лопатит мне сайты бесплатных объявлений, ищет свежие объявы, кто выставил на продажу детские гаджеты. И, пожалте вам, через три дня после ограбления появляется свеженькое объявленьице, а в нем тот самый гироскутер плюс остальные игрушки. Ну я позвонил, говорю, хочу единорога приобрести. Договорился, подъехал, куда паренек мне сказал, в Сантану, купил этого зверя голубой масти с розовым рогом и розовой же веревочкой-поводком. Классная вещь, водишь его на веревочке, а он головой крутит, звуки всякие единорожьи издает, сам бы играл, да не за тем покупал. Дошел я до почты, там же в Сантане, отправил этого славного зверя посылкой в наше отделение полиции, и записочку добавил, что человек, зарегистрированный на таком-то сайте бесплатных объявлений под таким-то ником, и есть вор, которого они ищут. И подпись: «Сестра Ирма». Это хохма португальская, «Ирма» по-португальски это и имя, и просто «сестра», получается: «Сестра Сестра», тавтология, прикол. Что мог, сделал, дальше сами.

А на следующий вечер зашли в бар Алипиу и Ана из полиции. Отделение как раз за ближайшим углом, так что после смены ребята часто к нам заходят пропустить по стаканчику. Ну и говорят: такое дело, завелся у нас доброхот, прислал анонимку, а в ней наводка на парня, который давеча дом один ограбил. Ну они проверить-то обязаны. Проверили, а у того дома весь скарб ворованный да еще кой-чего, что по прошлым делам проходит. Во как! Разговоров потом неделю было – эта сестра Ирма, она прямо как новый Робин Гуд засветилась, засияла на небосклоне звездой.

***

Агнесс отошла от окна, покружила по комнате, встала у двери в кладовку, ну то есть, в мой кабинет. Провела рукой по ней:

– Ручки нет, а дверь заперта. Что там у тебя? Прячешь что-то?

Хорошо, что на острове не принято ходить друг к другу в гости, все общение внизу на площади, а то бы уже кто-нибудь задал мне этот вопрос. Но от своей старой напарницы я решил не скрываться. Смысл? Она прекрасно знает, кто я, да и встретились мы, пожалуй, последний раз, много ли нам еще осталось. Я вытащил из кармана магнитную карту, приложил к гладкой дверной поверхности. Щелкнул замок, дверь приоткрылась.

– Входи.

Сервер чуть слышно гудел, на одном экране крутилась забавная фигурка Тукса, по другому бежал снизу вверх непрерывный поток символов.

– А, твое любимое железо. То, на что ты меня променял двадцать лет назад. «Все деньги в интернете, все деньги в интернете…» Разве ты не завязал?

– Да уж пару лет, как завязал. Решил: хватит. Весь каравай целиком в рот не засунешь. Это так, иногда посмотреть что-нибудь. Привычка.

Мы, действительно, расстались из-за «железа», как она это назвала. Когда наступила эра Великого Безнала, когда денежные потоки все больше и больше стали утекать в интернет, я понял: пора переквалифицироваться. Какой смысл придумывать гениальные аферы, если реальные наличные деньги стрясти с кого бы то ни было становится все сложнее и сложнее. А тут, сидя за ящиком где угодно, можно снимать пенки, откуда хочешь: корпорации, фонды, личные счета, все в твоем распоряжении. Но Агнесс отказалась, дескать поздно менять профиль. И мы разошлись, я ушел в вирт, она осталась в реале.

Она, наконец, угнездилась в кресле, взяла с тарелки тапас, недоверчиво оглядела:

– Что это?

– Тунец с апельсином. Это вкусно, попробуй.

Откусила:

– Да, неплохо. Мой муж терпеть не мог рыбу, я не ела ее девять лет, и до сих пор не ем по привычке.

– Ты была замужем?

– Представь себе. Я, когда, как и ты, поняла, что пора прекращать бизнес, сама уже не в той форме, и на тихую гавань средств вроде хватает, вышла одновременно на пенсию и замуж. Мы прожили девять лет, а три года назад он умер. Язва. Операция прошла успешно, но после наркоза он не проснулся. Просто не проснулся и все…

Я взял бутылку и подлил ей в стакан виски:

– Расскажи мне.

– Я познакомилась с ним, бродя среди гостей на одной очень дорогой благотворительной тусовке, устроенной лично мною в мою же собственную пользу, ну ты помнишь этот номер. Мы оба попытались взять один и тот же бокал шампанского с подноса официанта, при этом едва не завалив и поднос, и самого официанта. Он всегда был очень неловок, мой Якоб. Я влюбилась в него с первого взгляда, вернее с первого слова. Между двумя бокалами шампанского он объяснил мне, что такое форекс, причем так, что я поняла. Якоб Рейнгольд, немецкий еврей из Штутгарта, финансовый эксперт. Гений. Говорить он мог только об инвестициях, акциях, биржевых индексах, одним словом, о деньгах. А я как раз думала, что мне делать с собственными деньгами, чтобы они просто не закончились раньше, чем закончусь я, ты ведь знаешь, финансы требуют внимания. В общем, я расстаралась, и через три месяца он сделал мне предложение.

– И ты допустила его к своим деньгам.

– Нет, Руди, только к телу. Но я внимательно слушала его, а через какое-то время даже смогла задавать правильные вопросы к его ответам. Вот, например, когда все стали смотреть хоум видео, а киноиндустрии пророчили скорую смерть, он советовал своим клиентам вкладывать деньги в развлекательные центры с кинотеатрами на 6-10 залов. Не знаю, как там эти самые клиенты, а я так и поступила, и теперь сеть кинотеатров по всей Германии приносит мне неплохой гешефт. Ну и еще несколько проектов Якоба я воплотила в жизнь, у меня очень миленький инвестиционный портфельчик.

– А я думал, ты все нажитое непосильным трудом вложила в свою яхту.

Агнесс рассмеялась. Надо же, смех ее оставался все таким же низким, воркующим, очень сексуальным, будто там в глубине старой жирной туши как Иона в чреве кита, пряталась молодая красивая женщина, та, с которой я познакомился более сорока лет назад.

– Ну что ты, Руди, яхта эта не моя, она принадлежит Фонду поощрения океанологических программ «Голубая бездна». Красиво звучит, правда?

– Тебе всегда удавалось придумывать броские названия. Только «Голубая бездна» – это, вроде, какой-то американский фильм.

– Ну и что, кто обратит внимание-то. Народу нравится. Между прочим, фонд настоящий, и он действительно финансирует что-то там по океанологии ну и меня заодно, мои путешествия.

– Да? А где она сейчас, твоя красотка?

– А, здесь, неподалеку, в Кинта-ду-Лорде, в вашу марину она просто не влезла.

В Кинта-ду-Лорде, новом, абсолютно искусственном городке была просторная марина для яхт и дорогой отель. Собственно, весь городок вместе с церковью, маяком, ресторанчиком у пирса, пляжиком с кошкин лоб, небольшими домиками, пальмами и бугенвиллией и был одним большим отелем для тех, кто пришел сюда морем.

Бутылка Лафройга подходила к концу, в отличии от наших разговоров. Тема «А помнишь?» может быть бесконечной. Я подумывал, не спуститься ли за второй, пока Луиш не закрыл свой шалман, но Агнесс, будто угадав мои мысли, вдруг засобиралась.

– Вызови мне такси, поеду. В нашем возрасте надо вовремя ложиться спать. Скажи мне, как у вас тут развлекаются пенсионерки?

– Немецкие пенсионерки очень любят ходить по левадам.

– По левадам? Что это?

– Это такие горные, вполне оборудованные под пенсионерок, тропинки вдоль бетонированных канавок с водой. Красивые виды, селфи на фоне камней и водопадов. Рюкзачок и скандинавские палки. Бутерброды и термос с чаем. Хочешь пройтись?

– Ты знаешь, хочу. И ты составишь мне компанию. Завтра. Я заеду за тобой, ну скажем, в двенадцать. Успеешь выспаться. Выбери не самый сложный маршрут. Должен же ты уважить свою английскую тетушку, как ты им сказал(?), по линии двоюродного деда что ли.