Loe raamatut: «Вера и рыцарь ее сердца. Роман в 6 книгах. Том 2», lehekülg 6
Глаза у Веры любопытно замигали. Как она нуждалась в хороших новостях!
– Меня берут на работу историком в вечернюю школу! Буду преподавать Средние века.
Вера захлопала в ладоши. К ней возвращался вкус к жизни и сразу засосало под ложечкой от желания съесть вдобавок к булочкам ещё что-нибудь мясное.
– Вторая новость ещё лучше. Я насобирал целый мешок груздей! Не грузди, а вассалы на плантациях у феодала!
Женя был доволен реакцией Веры на грузди и стал закатывать рукава рубашки, чтобы помочь ей вымыть грибы к рассвету.
Это было в пятницу, а на следующую пятницу Женя запил …и не умер от вшитой в его ягодицу спирали. Проклятие ворвалось в Верину жизнь на полном скаку, чтобы погубить её и её семью. Теперь Женя напивался до полусмерти каждый день, как бы в отместку за годы трезвости.
За пьянство его выгнали из пожарной команды, и никто не брал его на работу ни учителем, ни чернорабочим.
Кому нужен дипломированный пропойца? Только его жене.
А Алла Ильинская вскоре подобрела и уже вела себя как ни в чём не бывало. Её доброта отдавала злорадством, и Вера ограничивала их соседские отношения приветствием, но Аллочке одного приветствия было мало, ей хотелось вернуть свой имидж заботливой женщины врачебного дома, и пока Вера была на работе, она собирала высушенное бельё Лебедевых в тазик, чтобы вечером лично вручить его хозяйке, а заодно выразить своё сочувствие по поводу загулявшего главы семьи.
Вера не знала о том, что знала Алла. Она не знала, что после открытого партсобрания состоялось экстренное закрытое заседание партийного бюро больницы, на котором Верино выступление было изъято из протокола и переписано в пользу товарища Ильинского, но это уж её нисколько не волновало, так как оклеветанная Раушан вновь могла спокойно спать и плодотворно работать, ведь в её жизни восторжествовала справедливость.
Зато Верина жизнь перевернулась, как песочные часы, и посыпалась в обратную сторону, от хорошего к плохому. Женя пил беспробудно, и надежды на его спасение не было.
В один из ненастных зимних дней, когда Вера находилась дома по больничному листу в связи с болезнью Катюши, на её домашний телефон позвонила Мила.
– Верочка, выручай, у меня появилась кровь на прокладках. Ты же знаешь, что случилось у меня с первой беременностью, я очень боюсь повторного выкидыша.
– Ты была у гинеколога?
– Да, участковый гинеколог направила меня прямо в лапы к Полине Ивановне, а та настаивает на выскабливании. Представляешь? …Какое выскабливание матки, если у меня уже 6 недель задержки. Полина до сих пор не может забыть, что ты когда-то пролежала в её отделении целых 10 дней с ложной беременностью. Раньше она не разрешала мне с тобой дружить, считая, что девушкам неприлично дружить с замужними женщинами, но сейчас я сама замужем и я беременна, а она хочет меня выскоблить, чтобы я не «оголяла» кабинет окулиста!
В трубке телефона слышалось шмыганье носом.
– Мила, где ты сейчас находишься?
– Дома. Я самовольно ушла с работы.
– Я сейчас пришлю за тобой «Скорую помощь». Я бы положила тебя в детское отделение, но ты уже из детского возраста вышла… Так, не волнуйся, я сейчас свяжусь с Людмилой, и мы что-нибудь придумаем, а пока ты лежи на кровати и спокойно дыши.
Верная в дружбе, Людмила госпитализировала Милу с угрозой прерывания беременности на койки для больных с патологией носоглотки. На первом месте в её истории болезни стоял диагноз «обострение синусита». Полина Ивановна как должностное лицо и главный гинеколог района запретила рядовым гинекологам осматривать Милу Попову как молодого врача, саботирующего выскабливание матки. Поэтому Людмиле, отоларингологу, и Вере, педиатру, пришлось искать по гинекологическим справочникам врачебные мероприятия по сохранению беременности Милы, чтобы не допустить привычного выкидыша, ибо первый выкидыш у неё случился при очень странных обстоятельствах.
* * *
После свадьбы Мила с мужем Сергеем жили в крестовом родовом казачьем доме, и в первый год семейной жизни тот пристроил к родительскому дому баньку. Помыться в новой бане соседку, что жила через дорогу и слыла в народе ведьмой, никто не приглашал, она сама пришла. Все соседи вокруг побаивались эту женщину, как боятся в народе злого сглаза. Не пустить незваную гостью посмотреть баню изнутри в новой семье Милы никто не решился, а после ухода старой соседки пошла мыться в баню Мила, и там у неё случился первый выкидыш.
Сама Вера не была знакома с Милиной соседкой и знакомиться не собиралась. Ходили по деревне слухи, что к зерендинской ведьме толпами шёл народ за заговорами от порчи и сглаза. Хотя, по логике вещей, кто порчу снимал, тот сам её и наводил.
Вера не понимала, как можно было ждать помощи от колдуньи, которая не смогла защитить своего собственного сына, погибшего на охоте от случайной пули. Из трёх друзей убитого сына колдуньи двое согласились носить его одежду, и они оба в тот же год погибли от несчастных случаев, а третий, что отказался, остался в живых. Веру пугали такие совпадения.
С наступлением повторной беременности Мила в баню не ходила, она мылась дома в тазике, ибо повторный выкидыш мог стать привычным, и тогда ей грозило реальное бесплодие. Вера это тоже понимала, и при содействии Людмилы, районного отоларинголога, Мила была госпитализирована с основным диагнозом полипы носа. Навещать больную и откармливать ее взялась Юля, а Вера с Людмилой корригировали лечение по сохранению беременности, потому что гинекологи не могли пойти против начальства, в лице строгой Полины Ивановны, которая настаивала на аборте
Когда все возможные сроки госпитализации Милы то с синуситом, то с обострением хронического трахеита, то с ангиной прошли, она по совету подруг взяла очередной отпуск, а потом отпуск без содержания и таким нестандартным образом дотянула до декрета.
Вера тоже хотела уйти в декрет и родить второго ребёнка, но упрямая Полина Ивановна не давала ей даже шанса об этом мечтать.
– У вас уже растёт одно чудо, Вера Владимировна, это ваша дочь Катюша, а на другое чудо вы и не рассчитывайте. В вашем организме очень много мужских половых гормонов. Лучше подумайте, как нам наладить педиатрическую службу в районе, чтобы детская смертность не превышала средний статистический уровень детской смертности по области. Прежде всего, вас должно это беспокоить, как районного педиатра, а не ваши личные интересы
Из-за внедрения новых отчётных форм времени на чаепитие у педиатров не оставалось. От наплыва отчётов и плохой связи между районом и амбулаториями деревень природная честность Веры сменилась здравым смыслом. Отчётные формы ею заполнялись в срок, где вписывались средне-потолочные данные, сверенные по педиатрической литературе. От такой приблизительности в отчётах никому не было ни тепло, ни холодно.
Всеобщая диспансеризация гоняла врачей по полям и фермам, чтобы изловить увёртывающихся от осмотра доярок и трактористов. Иногда на тружениц села выездная бригада врачей устраивала облавы, а иногда людей для ежегодного осмотра ловили прямо у дверей сельского магазина.
Нагрузки на лаборанта увеличивались в сотни раз, но это никого не беспокоило. Лаборанты были не в состоянии делать анализ крови у всех, направленных для диспансеризации людей, поэтому кровь из пальца брали у всех, а смотрели ее на лейкоциты и эритроциты только у тех, кто жаловался на здоровье.
К педиатрам некоторые мамаши стали относиться как к обслуживающему персоналу, тогда как сами педиатры учились сносить все виды неуважения к их профессии, лишь бы не допустить случая детской смертности на участке.
По традиции, каждый год весь посёлок собирался в концертном зале клуба в День медицинского работника. В год, когда Вера привыкала жить под проклятием соседки Аллочки, приняв участь жены потомственного алкоголика, этот праздник отмечался тоже.
Всё было готово к началу торжества. В просторном вестибюле клуба ожидали приезд главного врача, стояли только две женщины: Вера, организатор больничной самодеятельности, и Камилла Рахметовна, организатор здравоохранения района.
Вдруг стеклянная дверь отворилась и в вестибюль вошла третья женщина с огромным букетом красных роз в руках. Увидев стоящих перед дверью в актовый зал врачей, она обрадовалась и поспешила к ним.
– Вера Владимировна, спасибо вам за нашего сына. Нашему мальчику уже пошёл седьмой год. Эти цветы мы с мужем дарим вам, а конфеты – к чаю!
После её ухода недовольная Камилла Рахметовна строго предупредила своего райпедиатра Лебедеву о том, что надо поднимать показатель педиатрической службы района.
Вечером этого дня, когда Вера принесла розы домой, в её доме пахло перегаром, табаком и безнадёжностью. Иногда Женя пытался выйти из запоя сам и просил жену: «Спаси меня!», но через десять дней трезвой жизни всё лечение шло насмарку. Это доводило Веру до отчаяния.
Был вторник. Весь вечер трезвый Женя пытался быть хорошим мужем и отцом.
– Верунь, смотри, я с тобой и с Катюшей очень хорошо сижу дома. Хочешь, я буду за ручку с тобой ходить, как маленький мальчик. У нас будет всё хорошо. Я не буду пить, найду работу, буду работать, а тебе, Катька, я куплю настоящий велосипед!
Радостная Катюша взвизгнула от удовольствия.
– Я куплю тебе велосипед, мой цуцик, а твоей маме мы купим скакалку для тренировок, а пока я пойду в сарайчик и принесу для титана дровишки. Мы помоемся и будем жить дружно.
Когда до Веры дошло, что титан топится по субботам, а не по вторникам, было уже поздно что-то менять. Она в отчаянии выбежала во двор за своим мужем и бежала в носках по тающему снегу, чтобы остановить Женю, но тот бегал быстрее.
Через полчаса опохмелившийся глава семьи, счастливый и весёленький, возвратился домой и улёгся спать, а Вера от безысходности схватила папиросу «Беломор» и закурила. После первых затяжек её затошнило, тошнота подступила к горлу, зато мозг перестал реагировать на внешние раздражители, и её чувства онемели. Курить Вере не понравилось, так как с курением она тупела и теряла жизненные ориентиры.
Незаметно подошли сроки родов у Милы. Перед самыми родами в доме у её свёкров вновь побывала колдунья-соседка! Историю её прихода Мила рассказала Вере уже находясь в больнице, где её готовили к родам.
* * *
Как-то раз свекровь Милы настолько устала от злых проделок своей соседки-ведьмы, что решилась раз и навсегда отвадить колдунью вмешиваться в дела её семьи.
Добрые люди посоветовали женщине купить иголки и накалить их на сковородке докрасна, эти же добрые люди предупредили о том, что как только иголки на сковородке от жары приобретут цвет крови, то колдунье станет очень плохо, ей будет казаться, что это её жарят на сковородке, она примчится к владельцу раскалённых иголок с просьбой взять что-либо из его дома, а этого нельзя допустить, чтобы её злые чары потеряли силу!
Мила решила помочь свекрови побороться с тёмными силами. Когда в доме они остались одни, то начали осуществлять задуманное таинство.
Тёмный вечер, печка от жара протяжно гудела, а две любопытные женщины – одна на сносях, а другая в возрасте пожилой мудрости – стали заниматься ворожбой. Трясущимися руками достала Милина свекровь пачку новеньких швейных иголок, а Мила держала наготове маленькую сковородку.
Наблюдать, как жарились иголки, было очень интересно, но как-то боязно. Милина свекровь на всякий случай перекрестила себя и сноху. Иглы долго не краснели, но никто из них двоих и не подумал отступать. По совету Милы свекровь подбросила в печку парочку сухих поленьев, и тут-то старая женщина вспомнила, что забыла прочитать магические слова, которые были написаны на смятой бумажке, а без этого магия не работала.
Когда все ритуалы были соблюдены, прописанное заклятие прочитано, то в полумраке комнаты зашевелились тени, а красный цвет горящих иголок переливался огнём преисподней под пристальными взглядами заговорщиц. Дверь в дом распахнулась, и на пороге появилась колдунья! Живот Милы резко опустился вниз, а её свекровь только и смогла прикрыть руками рот, раскрытый для крика о помощи.
Соседка, на лбу которой не было надписи, что она колдунья, с насмешкой посмотрела на испуганных женщин у плиты. Не поздоровавшись, она что-то сказала и вышла, а дверь за ней закрылась сама собой.
Некоторое время Мила и её свекровь стояли в оцепенении и пришли в себя только тогда, когда сковородка на плите стала нещадно дымить.
– Сработало! – восторженно произнесла Мила и неуклюже плюхнулась на табуретку, а пожилая женщина вдруг всполошилась.
– Она что-то сказала? …Что?
– Что-то о салазках во дворе.
Не одеваясь, женщины кинулись во двор, салазок во дворе не было. Миле стало страшно.
– Не сработало, – уныло проговорила Мила и сразу почувствовала боли внизу живота.
* * *
Этот живой опыт подруги по общению с колдуньями удерживал Веру от желания заговорить своего Женю от алкоголизма, а Мила родила в срок хорошенькую девочку и назвала её Танюшкой. Мила и вся её новая семья были счастливы, а Вера боролась за своё счастье из последних сил.
– У ребёнка должен быть папа!
Эти слова как отцовский наказ звучали у неё в голове каждый раз, когда она решала разводиться с мужем, но не могла.
Однажды в автобус на станции в Кокчетаве вошли мужчины добротно одетые, они вели себя достойно, как прирождённые трезвенники, и ехали домой, в Шантюбе.
Вера знала, что в этих закрытых городах работал сухой закон: либо ты трезв и работаешь, либо пьёшь и скатертью дорога. Эта встреча дала надежду бедной женщине обыграть свою судьбу, и она не упустила этот шанс. Через протекцию Жениного дяди, который работал в этом городе санитарным врачом, у Веры появился шанс устроиться там на работу, чтобы начать жить заново!
В свой первый приезд в Шантюбе Вера поняла, что в раю могут жить не только Адам и Ева, потому что рай бывает и на земле. Чистота на улицах, добротные постройки, богатые магазины и радушные продавцы, вежливость прохожих и радость детей, играющих на ухоженных игровых площадках, были взяты словно из другой жизни, радостной и беспечной.
В больнице этого городка чувствовался порядок и организованность: не было спешки и очередей перед кабинетами приёма больных. Главный врач встретил Веру приветливо и решил положительно вопрос о её переводе на работу в медсанчасть.
Перед отъездом домой женщина зашла в поселковую столовую. Сверкающая чистота и аппетитные блюда создавали домашний уют в ресторанной манере, но от пельменей её затошнило и чуть не вырвало. На следующее утро, уже дома в Зеренде, Веру тоже стало тошнить, и оказалось, что она пропустила начало второй беременности! Эта беременность была очень желанной, но совершенно не ко времени!
Страшный выбор сделала Вера, заплатив за трезвость мужа и за благополучие семьи жизнью зачатого в ней ребёнка. Аборт проходил без наркоза, но душевная боль была сильнее, чем боль от насилия в её животе. Она так и не узнала, какого пола был плод, но она знала, что он был живой и любимый, а его выскоблили из её живота и выбросили в ведро как никому не нужный окровавленный живой комочек.
Уезжала Вера из Зеренды без сожаления. Она уже знала, что существует та злая сила, для которой нет ничего святого, и от неё сбегала Вера в другой город, чистый и аккуратный, где процветают благополучие и справедливость, где у жителей нет нужды никого проклинать.
А через год после её отъезда скоротечно умер Кирилл, старший сын Аллы Ильинской. Умер этот добрый мальчик в больнице, где он три дня страдал от болей в бедре, а его мама все эти три дня находилась рядом с ним и уговаривала сына терпеть боль, как терпел боли комсомолец Павка Корчагин.
Этими ночами Алла вспомнила Веру, свою бывшую соседку по площадке, в совете которой она так нуждалась, но в её квартире жила уже другая семья. Недолго прожила Алла после смерти своего старшего сына. Она умерла от ракового заболевания, а её младший сын подрос и сменил свою мужскую ориентацию на женскую. Ильинский Анатолий, любимец легкомысленных женщин, рано овдовел, но о его дальнейшей жизни наша история умалчивает, наверное, живёт себе и в ус не дует, но может быть и иначе.
Вера рассталась с Зерендой, со своими подругами, и боль разлуки покрывалась пониманием, что она спасала свою семью. По дороге в Шантюбе через окно автобуса видела женщина заснеженные безбрежные поля, её завораживали застывшие на морозе леса, а Женя, худой и злой, покорно сидел с ней рядом, придерживая Катюшу, спящую на его коленях.
«Я справлюсь. Я сильная и терпеливая». Это была та мантра, по которой Вера готовилась быть счастливой.
Часть 2
Глава 1
Переезд в шахтёрский посёлок Шантюбе осуществился, как по мановению волшебной палочки. Это придавало уверенности в том, что переезд на новое место семьи Лебедевых был вполне логичным и правильным! Прошлое зачёркнуто, а будущее, в котором Веру непременно ждало счастье быть женой и матерью, стартовало в настоящем.
Здравоохранение в Шантюбе можно было без опасения выставлять в Москве, на ВДНХ. Каждая служба медсанчасти имела одну общую цель: качественно и своевременно обслуживать население шахтёрского посёлка. Нагрузка на персонал была строго дозирована, переработки не допускались, а любая задержка на работе расценивалась как нерадивость сотрудников, к тому же оплачивался труд медработников очень достойно.
Веру приняли на работу в больницу рядовым врачом, но её зарплата втрое превышала зарплату райпедиатра в Зеренде. Конечно, в конце трудовой недели Вера уставала, но эта усталость компенсировалась приятным отдыхом в кругу семьи. Магазины, кулинарии, семейные столовые предлагали жителям посёлка свои качественные услуги, облегчая женщинам домашний труд.
Выйдя из комсомольского возраста, Вера уже не утруждала себя общественными нагрузками. Её хорошие отношения с коллегами не переходили в дружбу, потому что горечь расставания с друзьями в Зеренде охлаждала её сердце.
Работать на личный авторитет не было и нужды, с кем тут будешь соревноваться, если у каждого имелись свои конкретные задачи, и теперь Верина добросовестность не мешала благополучию семьи.
Как новоприбывшему врачу, Лебедевой была выделена благоустроенная квартира в центре Шантюбе, правда, на пятом этаже и без лифта, но для Веры это была не просто квартира, а сказка.
Вскоре и Женя устроился дробильщиком руды на обогатительную фабрику. Он хоть и с трудом, но привыкал придерживаться трезвой жизни, а иначе было нельзя. Работников, не умеющих выпивать только по праздникам, быстро распознавали и выгоняли из шантюбинского рая. Хорошо напиться во время трудового отпуска не возбранялось, а даже советовалось онкологами как эффективное средство профилактики последствий контакта с радиоактивной пылью. Женя получал достойную зарплату, и все заработанные деньги отдавал Вере, чтобы та не загружала его домашними проблемами.
В те «золотые» годы посёлок Шантюбе напоминал продовольственный оазис Казахстана, потому что другие магазины республики пустели и уже становились символом экономического застоя в стране, а у жителей посёлка имелась возможность купить всё, что душа пожелает.
До своего отъезда в Шантюбе, объезжая аулы и деревни Зерендинского района с целью профилактических осмотров, Вера замечала, с какой быстротой пустели прилавки сельских магазинов, а люди в очередях толкались, если не за хлебом, то за водкой, а если не за водкой, то за папиросами, и не верили в счастливое будущее, как это предусматривалось на всесоюзных партийных съездах.
Люди не хотели беречь своё здоровье и всячески игнорировали всеобщую диспансеризацию. Даже беременные и кормящие мамы в далёких казахских аулах не являлись на осмотр к специалистам выездной врачебной бригады, они с утра собирались в каком-нибудь доме, чтобы в отсутствие мужчин, в тесном женском кругу распить бутылочку дешёвого винца, а на закуску жарились баурсаки.
– Такого пьянства в казахском народе не было. Это просто национальная трагедия! В аулах женщины никогда не пили вино, а тут беременные уже с утра напиваются! – горестно вздыхала педиатр Роза, а гинеколог Полина Ивановна вздыхать не любила. Она использовала всякую возможность вводить женщинам детородного возраста из группы риска противозачаточные спирали, ведь не рождённые младенцы не могли испортить показатель детской смертности в районе.
В Шантюбе тоже умирали дети, но причиной летального исхода были не дефекты медицинского обслуживания, а патология, несовместимая с жизнью.
На время отпуска неонатолога Вере было предложено подрабатывать на полставки педиатром в роддоме. Она согласилась. За месяц её работы в детской палате новорожденных умерло два младенца. Такое фатальное стечение обстоятельств означало крах её карьеры, но что она могла поделать с врожденными пороками детей.
Чтобы убедиться в правильности своих диагнозов и назначений, Вера мужественно приходила на вскрытие умерших младенцев. Патологоанатом посёлка был одинокий мужчина в расцвете сил, его отличала неподкупность, педантичность во всём, особенно когда речь заходила о его работе, и крайняя придирчивость к коллегам. Не имея желания принимать всерьёз диагнозы педиатра, прибывшего из захолустья, он начал осмотр трупа ребёнка с издёвок.
– Ну что, Вера Владимировна, мы с вами прекрасно понимаем, что та причина смерти, какую вы изволили написать в истории болезни умершего новорожденного, может быть выставлена только посмертно. У вас слишком много амбиций для врача клинициста, но одобряю ваш приход на вскрытие. Сейчас мы увидим, как ошибаются самоуверенные молодые педиатры, прибывшие к нам с периферии.
Но скептический настрой патологоанатома изменился, когда диагнозы подтвердились в обоих случаях смерти новорождённых. Вера выдержала экзамен и теперь всегда подменяла штатного неонатолога.
Был зимний вечер, Вера парилась в сауне, которая открылась в подвальном помещении больницы незадолго до её поступления на работу. Парная принимала парильщиков по расписанию, по средам – женского пола, а по субботам – мужского.
Нет ничего приятнее, чем сначала распариться в парной, а потом сидеть на новом махровом полотенце, символизирующем материальный достаток, пить настой из трав и мазать себя горячим мёдом из общей баночки.
Вера нежилась в медовом соку, прикрываясь пушистым розовым полотенцем, как в сауну неожиданно вошла молоденькая акушерка. Она с порога внимательно оглядела присутствующих женщин в предбаннике и остановила свой взгляд на Вере, которая от такого всеобщего внимания ещё больше зарделась.
– Вера Владимировна, – обратилась медсестра к ней, – к нам в роддом принесли абортированный плод, и мы не знаем, что с ним делать. Сегодня нашей Лиле, медсестре из детской поликлиники, сделали аборт по медицинским показаниям, беременность спровоцировала у неё обострение бронхиальной астмы, но и после аборта её состояние остаётся тяжёлым. Так что нам делать?
– Но я… что я могу сделать? Я сожалею, что так случилось. Обязательно навещу Лилю. В какой палате она лежит?
– Нет-нет, Вера Владимировна, я не это имела в виду. Ведь вы заменяете детского врача в роддоме?.. Дело в том, что выскобленный плод …живёт. Самой Лиле мы не стали об этом говорить без вашей консультации и не знаем, что делать.
Когда Вера в белом халате и с красными пятнами на лице пришла в палату новорожденных, то увидела на столике живого человечка, завёрнутого в тёплые пелёнки, он шевелился и попискивал, а вокруг стола выстроился в ряд дежурный персонал роддома и все как один смотрели на Веру очень подозрительным взглядом, словно приготовились стать свидетелями удушения младенца её руками.
– Тепло кувеза, кормление сцеженным молоком родильниц по каплям и почасовое наблюдение, – спокойно рекомендовала Вера после осмотра, потом она записала лист назначения и вышла из палаты. Оживлять плод, в котором нет и 900 граммов веса, но есть желание жить и вызывался сосательный рефлекс, не было необходимости.
– Выживет так выживет, а если выживет, то будет жить, – подумала она, понимая своё бессилие изменить судьбу преждевременно родившегося младенца, и не стала заводить на него истории рождения.
На следующий день педиатрический совет решил не портить показатели работы роддома и не регистрировать жизнелюбивый плод Лили. Самой Лиле, ещё не оправившейся от операции, решили о живом ребёночке не говорить, чтобы вторично не травмировать её материнские чувства ложной надеждой. Опыта выхаживания таких живучих недоношенных новорожденных в роддоме ещё не было.
Проходили дни, а ребёнок не хотел добровольно умирать, он сучил ножками, когда ему было скучно, и подавал голосок, когда чувствовал голод. Через месяц после аборта состояние Лили улучшилось, и, когда она готовилась к выписке, до неё стали доходить слухи о том, что в детской палате роддома растёт её дочь.
Эта история закончилась регистрацией ребёнка и счастьем родителей, которые потеряли плод, а через месяц приобрели дитя.
Вера радовалась за Лилю, но опасалась за полноценность развития её дочери, так как в педиатрической литературе прогнозы для глубоко недоношенных детей были неутешительными, поэтому наблюдала девочку на участке почти каждый день после выписки. Несмотря на то, что девочка в развитии быстро нагоняла своих сверстников, самой Вере почему-то расхотелось иметь второго ребёнка.
– А вдруг я рожу ребёнка, а он калека? …Смогу ли я его любить? …А как отнесётся к такому ребёнку Женя? Но не брошу же я моего несчастного сыночка или дочку на произвол судьбы или …брошу? Ох, лучше не думать о плохом. Женя не пьёт, это уже хорошо, а о рождении второго ребёнка лучше вообще забыть.
На второй год после переезда в Шантюбе Лебедева Вера Владимировна была направлена на престижную учёбу в Москву.
Два месяца училась Вера лечить больных детей по-московски, два месяца она, как свободная женщина, не обременённая семьёй, по вечерам от тоски угощалась сигаретками своей соседки, да и некурящих докторов на курсах не было.
Сумасшедший ритм Москвы подгонял каждого, кто ещё верил в равномерное вращение Земли вокруг своей оси. Время в Москве не зависело от восходов и заходов солнца – оно зависело от скорости движения уличного транспорта и пешеходных лавин, несущихся в разных направлениях. Московское время зависело от быстроты скороговорной речи радиодикторов, от скорости подписанных сделок, а о количестве разрушенных судеб статистика умалчивала.
Москва жила своим собственным временем.
За эти два месяца учёбы Вера приобщалась к настоящему искусству, чтобы это искусство оставило след в её душе навсегда. Она зачарованно всматривалась в творения великих художников, немея перед картинами, о которых читала в книгах и изучала по репродукциям. Послушать музыку Рахманинова в исполнении симфонического оркестра в зале Чайковского необходимо каждому, чтобы познакомиться со своей душой и почувствовать её волнение. После таких культурных походов Вера испытывала необычную гордость за то, что она была рождена человеком.
По выходным Вера превращалась в заядлую театралку и покупала билет на спектакль, где играл полюбившейся ей актёр. Оказалось, что если купить билет за 15 минут до начала представления, то можно попасть в партер на места, предназначенные для важных особ, у которых появлялись куда более важные дела, чем посещение театров.
На знаменитых московских сценах мастерство режиссёра и талант актёров открывали для зрителя то, что обычно не увидишь в сутолоке повседневной жизни. Сидя на мягком бархате театрального кресла, Вера забывала свою жизнь, она вживалась в образы главных героев спектакля. Их одиночество ей было знакомо, но на сцене оно становилось просто невыносимым, и от этого последняя сцена, в которой торжествовала всепобеждающая любовь, была так желанна. Вера радовалось чужому счастью, сыгранному на сцене, как своему собственному.
В судьбе Веры не было режиссёра, который бы предусмотрел замечательные финальные сцена, а были только серые будни. После театра возвращалась Вера в вымершем метро домой и в тёмной комнате общежития грустила оттого, что в её жизни не случилось настоящей любви.
Как можно не уметь любить? А она не умела, к тому же потеряла свою путеводную звезду юности, а теперь ей предстояло томительное ожидание старости. Одно успокаивало Веру – что любовь к дочери Катюше переполняла её всю, но и от этой любви ей вдруг захотелось отдохнуть.
Услышав от курсантов рассказы о реальных событиях в Чернобыле, Вере открылась горькая правда жизни: глупо стараться выжить, если крушение света уже наступило. Теперь даже мысль о рождении второго ребёнка казалась ей кощунственной.
После приезда из Москвы налаженная семейная жизнь в Шантюбе успокоила Веру, от страхов и тоски исцелила её встреча с дочерью и мужем. Оказалось, что любовь всё-таки жила в её сердце, и то, что так пугало женщину, случилось само собой. Через три месяца по прибытию в Шантюбе она встала на учёт по беременности. Теперь оставалось только одно: хорошо спать, вкусно кушать и радоваться каждому дню.
– Пусть будет так, как будет, а там посмотрим.
Но мысли о возможном уродстве ребёнка приобретали навязчивый характер, ведь здоровье плода зависело от любой случайности, даже от одной сигареты, выкуренной внеурочно. Вера бросила тайное курение и перестала петь популярные песни, потому что решила, что «хорошо поёт тот, кто поёт после родов».
Побороть страх за здоровье живущего в её утробе ребёнка помогала Вере история тёти Нади. Это была даже не история, а исповедь родной сестры папы, которая жила в Москве и работала столичным участковым педиатром.
Жила тётя Надя далеко от центра Москвы, поэтому навещала Вера свою московскую родню во время учёбы редко и очень обрадовалась, когда однажды тётя Надя сама пришла в общежитие, чтобы вместе с Верой сходить на службу в один из православных храмов и по дороге рассказать племяннице историю, которая случилась на самом деле.
* * *
Долгое время у Нади и Павлика не было детей, поэтому рождение первенца казалось им настоящим чудом! Игорьку не было и года, когда его папу перевели на повышение из Челябинска в Москву и по приезду в столицу вручили ключи от двухкомнатной квартиры. Надя считала себя самой счастливой женщиной в мире, она была женой офицера, матерью замечательного мальчика и на работе пользовалась большим авторитетом среди коллег и родителей больных детей.
Игорёк рос весёлым фантазёром, так что никому от его проделок не было скучно. Хоть мальчишка порой и шалил, но родителей очень любил и старался их не огорчать. Учёба Игорьку давалась легко, и друзей у него было много. Большим событием в семье стало приглашение Игоря участвовать в праздничном концерте на Новый год на сцене Кремлёвского дворца. Надо сказать, что голос мальчику достался от Бога, и ему пророчили славу народного певца.
