Ну, как грибочки?

Зелёные Вешки, что под Нижним Ландехом. Лето.

Весной это село впору назвать «русской венецией».

В эту пору года перед почтой и библиотекой на радость детворе разливается огромная «балахтина». И тогда множество наспех сколоченных плотов покрывает водную поверхность. Они курсируют взад-вперед – часто без особого толка и направления – так, во имя прихода тепла. Управляемые шестами, они часто сталкиваются друг с дружкой, и тогда окрестности оглашаются радостными криками оставшихся сухими.

Летом лужа мелеет и зарастает травой, а в дождь опять наполняется. Но теперь не до плотов. Вся поверхность укрыта вершками чертополоха и лопухов – лекарственными растениями. Среди местного населения они успешно конкурируют с товарами «Аптеки».

Горящий по ночам аптечный фонарь служит верную службу для заблудившихся в дремучих лесах, прежде называющихся муромскими. Грибов там вволю, поэтому смельчаки-горожане приезжают в медвежий угол, переоценивая свои силы. Благодаря «местному маяку», с падением темноты они благополучно выбираются самостоятельно, не прибегая к услугам МЧС.

Днем аптечный фонарь может служить указателем того, что идешь верным путем от развалин правления колхоза «За мир» по направлению к околице. Это значит, что через пять минут неотвратимо попадешь в непроходимые заросли шиповника и боярышника. Продравшись через них, останется пройти всего лишь несколько заброшенных хозяйств за поваленной изгородью и оборванными электропроводами. Наконец видишь стоячую серую изгородь, а за нею скособоченный домик с выцветшими наличниками.

Позеленевшая крыша этой избушки самая мшистая в деревне. Ей больше ста лет. Ветхий забор из серых досок, прерываясь местами, окружает почтенное жилище. Да-да, в нем еще живут: около калитки – собачья конура, в которой дремлет старый пес.

Вёдро, тишь, зоревая теплынь… Нет поры, прекрасней для прополки. За домом машет тяпкой пожилая женщина в цветастом сарафане – Марья Антоновна Карасёва.

Морковка нынче радует. Взошла на славу и толстеет исправно. Вот только паразиты-сорняки глушат. Порубила основных ворогов: бодяка с синеголовником, отбросила инструмент, одела перчатки и принялась за вьюнки и американку. Привыкшие к работе руки сноровисто чистят от них грядку и, главное – механически, – что освобождает мозг хозяйки для произвольных мечтаний. Марья Антоновна не всякие мечты любит, а те, которые с пользой. Сегодня она размечталась о консервации.

В мечтах о дюжине баночек морковки с петрушкой, морковки с томатом, морковки с бобами Марья Антоновна не замечает, как щель в заборе напротив, за малиной, резко расширяется, и в нее просовывается небритая физиономия местного жителя. В деревне его кличут Кузьмичом.

Некоторое время физия, обозревая новое пространство, щерится на все тридцать два. Зубов, правда, много меньше, но это не в счет. Оскала заборного взломщика всё равно никто не видит: слишком уж хорошо цвет лица Кузьмича сочетается с цветом урожая малинника.

Но вот прорезывается сиплый голос:

– Добрейшего утречка, соседушка!

Марья Антоновна отрывается от грядки и полезных визуализаций. Отирает лицо фартуком. Не различая говорящего зрительно и откликаясь лишь на голос, отвечает:

– Добрый, коли не шутишь.

– Слыхала, поди, Марьянушка, что люди сказывают?

– Да когда мне, Кузьмич, байки-то слухать? Огород зарос выше крыши. Морковь без кислорода задыхается. Вот что мне интересно.

Тыльной стороной руки она вытирает пот со лба.

Кузьмич с гусарским прищуром зачинает местный флирт:

– Ох, красавица! Кабы не моя Платоновна, уж задал бы я тебе жару! Работа тебе только на пользу!

Марья Антоновна заводит руку за поясницу и делает четыре разгиба по методике Щетинина. Вдох-выдох, сгиб – разгиб…главное – одновременно с движением сделать глубокий вздох. За этим она тщательно следит, и «боль положения» вскоре затухает. Наконец, Марья Антоновна отвечает:

– Работа, может, и на пользу, а вот ты, репей приставучий, рта б не открывал…

– А ты послухай новость, чаю, тебе полезно будет, – настаивает Кузьмич. – Да-да, особливо тебе.

– Отчего ж мне – да особенно?

– У тебя ж деваха беременная?

– Ну так что? Она ж беременна, не ты, пусть себе рожает.

– А что конец света будет, тебя не колышет?

Марья Антоновна плюет с досадой. Она по-прежнему не различает Кузьмича за малиной в заборе. Уж и руку к глазам приставила. Но игнорировать соседа не следует – по опыту знает. Проторчит целый день, изверг… а ей это надо? И-эх! Мечты о закатанной морковке накрылись медным тазом. Морковка с петрушкой, морковка с томатом, морковка с бобами… Марья Антоновна невежливо отвечает:

– Ты, Кузьмич, совсем к старости поплохел. Да хоть какой-никакой конец света, причем тут моя Элька? Она уж не дите за юбку держаться, а я ей не дряхлая старуха, чтобы меня учитывать. Вали себе лесом! И не забудь привет болотной кикиморе передать!

Гусар в Кузьмиче подкручивает усы, острым глазом подмечая брешь в обороне. Грех «кикиморой» не воспользоваться, и забор тут не помеха.

– Ты это…Платоновну вспомнила? Вот тебе и благодарность. А ты не коведничай, слухай, что умные люди говорят.

– За что ж да благодарить? Али та озолотила меня когда, да я не заметила?

– А за то, что Платоновна меня к тебе первым делом послала. Когда б не она, меня тут не было. Ищи-свищи ветра в поле. А вот с утречка, как глаза протерла, так и приказала: сходи, говорит, к Карасихе, а то, она заработалась, чаю, телевизора не видит. Скажи, что ап… ну, эту самую, апокалипсу на декабрь наметили.

– Эвона, что вывез. А твоей цаце не все равно, что я в неведении? Или у нее моя малина, что ты без спросу выкопал, родить перестала?

– Да ты сдурела, мать, как я погляжу! Апокалипса на носу, а она ревнует! Конец света наметили – а она про обиды! Мне что, на библии присягнуть, что ли?

Марья Антоновна скидывает перчатки, выпрямляется во всю свою стать – грудь вперед, руки в боки.

– Чё ты несешь? В корчме у Ваньки бельма залил? Али на опохмелку не хватает? Кто наметил? Какую такую ап-покалипсу?

– Да олигархи ж твои драные. Они теперича всем управляют. Ты теперь через Эльку к их стаду прибилась. А мне…мне до лампочки. Твоя дочь в подзалете – мне-то что…

Марья Антоновна неспешно поднимает тяпку, что не остаётся не замеченным. Кузьмич быстро сворачивает вещание из дыры в заборе

– Да ты раскинь мозгами, мать. Хочет Элька твоя так родить, чтоб уж с концами, аль нет?

– Ты говори да не заговаривайся! Какие тут концы?.. Ты мне…за базар отвечай!

Тяпка Марьи Антоновны движется в гору.

– Ну, к примеру, стала б ты еще одного спиногрыза рожать?

– Свят-свят, боже упаси и сохрани.

– Дык и я о том. Хочет твоя родить одного оглоеда, но такого продвинутого, чтоб на всю жизнь от родов отмазаться?

– Дык, мое дело маленькое.

– А центр ентот медицинский, вишь, в одном флаконе два обещает. Первое: что дите при любых условиях выживет. Хучь тебе война, хучь потоп, без разницы. Второе: гарантию выдают, что рожать больше не надо. Ясень пень, коли суперпробивного парня родишь, то он всех других задохликов через колено. А ты чего сразу тяпкой-то? Я ж с доброй вестью. Чай, не злыдня какая-нибудь.

– А то, что ты со своей Платоновной весь цикл производственный мне нарушил. Иди мимо, куда шел, христом богом молю.

Марья Антоновна яростно берется за сорняки, норовя каждый из них подбросить в сторону Кузьмича. Но тот, бес настырный, все в заборе. Торчит, будто гвоздями прибит. И продолжает курлыканье:

– Сделали они клинику по запросу граждан для рождения суперребенков. Простым людям она невпотяг, а богатенькие кагалом ломанулись. Че б свою жизнь не нарядить за денюшку! Пусть Элька твоя, говорит Платоновна, от стаи не отбивается, держит честь зеленовешковцев. Пусть увидят во всех краях, что мы не провинция какая глухая, где одни гуси в луже. У нас есть наша гордость и достоинство – свой суперребёнок. В общем, наказ даем твоей дочери: ноги в руки – и вперед! Пусть отрабатывает, коль за олигарха выскочила. У твоего зятька денег куры не клюют. От людей не утаишь!