Все трагично в судьбе Лермонтова. Ранняя смерть матери и разлука с отцом. Ссылка на Кавказ, который называли в народе погибельным, и опала со стороны властей. Личная неприязнь императора. Стычки с «золотой молодежью», дуэль и ранняя, в 26 лет, смерть. Безнаказанность его убийцы Мартынова. Большая слава, до которой не дожил. И даже даты жизни и смерти – 1814–1841, – содержащие в себе роковое для русской истории сочетание 14–41. Поэт Велимир Хлебников видел в этом совпадении особый знак: две мировые войны через сто лет – возмездие России за убийство гения, не успевшего выполнить свое предназначение.

Нет пророка в своем отечестве, но не всякий пророк побиваем камнями. Лермонтову досталась не только мучительная судьба гонимого поэта, но и горькая участь «козла отпущения всей русской литературы», как определит эту трагическую особенность лермонтовской биографии русский религиозный философ Дмитрий Мережковский. Несть числа мифам, поддерживающим представление о Лермонтове как о неуживчивом, уродливом, изводившем людей насмешками и эпиграммами человеке. «Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых плечах, возбуждала ощущение неприятное», – вспоминал Лермонтова один из его современников. «У него не было ни малейшего добродушия, и ему непременно нужна была жертва, без этого он не мог быть покоен», – вторил ему другой. А вот еще одно воспоминание: «Лермонтов был чрезвычайно талантлив, но со всем тем был дурной человек: никогда ни про кого не отзовется хорошо, очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказать про нее небывалую историю, наговорить дерзостей ему ничего не стоило. Всегда смеялся над убеждениями, презирал тех, кто верит и способен иметь чувство… Да вообще это был «приятный» человек!» Втиснуть четвертое измерение в третье, доказать себе, что гений – такой же «обыкновенный», как и мы все, только еще хуже – распространенное обывательское удовольствие. Но ведь и люди духовные пытались приписать Лермонтову демонизм, антипатриотизм, презрение ко всему человеческому, богоборчество. «Лягушкой, прочно засевшей в тине», – назвал его музу философ Владимир Соловьев. Общим местом стало побивание Лермонтова Пушкиным: одному – все прощается, другому – все вменяется в вину.

Нетрудно догадаться, что так раздражало современников в гениальном поэте: как и его герой Печорин, Лермонтов жил с ощущением избранничества, соотносил себя не с земным, человеческим и конечным, а с огромным, необозримым и космическим. «Какой великий и могучий дух!» – воскликнет после беседы с ним критик Виссарион Белинский.

«Я здесь был рожден, но с нездешней душой», – скажет Лермонтов о своей духовной и поэтической родословной. Его род ведет начало от шотландского барда Томаса Лермонта, Стихотворца из Эрсилдауна, жившего в XIII веке и прославившегося не только как поэт, но и как провидец. По преданию, он был унесен эльфами в волшебную страну фей, откуда вернулся с даром слагать неземные песни и предвидеть будущее. Один из потомков Томаса Стихотворца Джордж Лермонт нанялся в иноземные войска, оказался с польской армией на территории России, где был захвачен в плен, а впоследствии поступил на службу и получил земли в Костромской губернии. От него, в крещении Георгия, и пошла русская ветвь рода Лермонтовых. Поиск романтической отчизны, далекой, утраченной земли предков, где среди цветущих полей висит в родовом замке щит с фамильным девизом «Пока дышу – надеюсь», стремление прорваться за предметную данность мира – мотивы, с которыми сопряжена вся лирика Лермонтова, от юношеского стихотворения «Желание» до последних шедевров поэта.

По материнской линии Лермонтов принадлежал к роду Столыпиных, министр внутренних дел Петр Столыпин, вошедший в историю России как бесстрашный реформатор, – его дальний родственник. Нешуточные страсти сотрясали эту семью задолго до рождения поэта. В усадьбе Тарханы Пензенской губернии, где рос маленький Лермонтов, покончил с собой его дед, Михаил Васильевич, в честь которого назвали поэта: в новогоднюю ночь 1810 года он принял яд после домашнего спектакля, в котором играл роль могильщика в «Гамлете» Шекспира. Когда Лермонтову было три года, умерла от чахотки его мать, и бабушка Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, выкупила у отца поэта Юрия Петровича право воспитывать внука за 25 тысяч рублей. Ее можно понять: Елизавета Алексеевна потеряла сначала мужа, затем единственную дочь, и трехгодовалый Миша оставался последним кровно близким ей человеком – как она писала в письмах, «светом очей моих, моим блаженством». Право воспитывать внука она закрепила в завещании: если Юрий Петрович забирает сына себе, то маленький Мишель лишается всех прав на ее наследство. Арсеньева не жалела средств на воспитание и образование внука и, чтобы он не чувствовал себя одиноким, взяла в дом еще 10 мальчиков – дальних родственников и детей соседних помещиков. Но воспитавшей его бабушке у Лермонтова не посвящено ни строчки, зато отцу, разлуку с которым он болезненно переживал, написаны «Ужасная судьба отца и сына \ Жить розно и в разлуке умереть», «Прости, увидимся ли снова» и др. Menschan und Leidenschaften («Люди и страсти») – так называлась ранняя пьеса Лермонтова, и кто кем управляет, еще большой вопрос.

С детства Лермонтова привлекали личности героического и романтического склада, люди чести с мятежным характером, но он оказался младше всех, кому хотел подражать, на кого равнялся. Кумиры его юности – Наполеон, Байрон, Пушкин, генералы 1812 года. Он родился уже после Отечественной войны 1812 года, был ребенком во время восстания декабристов и считал свое поколение слабосильным и обреченным на бездействие. Люди 1830-х годов в его изображении «перед опасностью позорно-малодушны, \ и перед властию – презренные рабы». В Московском университете, где Лермонтов учился сначала на политическом, затем на словесном отделении, он постоянно пикировался с профессорами и студентами. А ведь в одно время с ним университет посещали Белинский, Гончаров, Огарев, Станкевич, Герцен – весь цвет московской интеллигенции. В этом кругу московских интеллектуалов, увлеченных немецкой философией и утопическими идеями, Лермонтов чувствовал себя белой вороной. «Все от него отшатнулись, – вспоминает его университетский товарищ, – а между тем что-то непонятное и таинственное влекло к нему». Это ощущение «непонятного и таинственного» было, конечно же, сопряжено с поэтическим даром Лермонтова. С 13 лет Лермонтов писал стихи и поэмы, главными темами которых стали гордое одиночество мятежной души, спор с судьбой, свобода и покой, предсказание ранней кончины. В 15 лет он уже сочинял поэму «Демон», где одиночество Демона противопоставлено одиночеству самого Бога. Его поэтическая мысль свободно перемещалась во времени и пространстве, от земли к небу, от египетских пирамид к снежным вершинам гор, от кремнистого пути посреди вселенной к монастырской келье красавицы Тамары. С первых же своих поэтических опытов Лермонтов обладал особой способностью творить слово «из пламя и света», он поэт огня и воздуха, все время упоминающий их атрибуты: бегущую комету, блеск далеких звезд, луч солнца, палящий день, лампаду, эфир, туман, воздушный океан, тучки. Каждая строка Лермонтова буквально пронизана музыкой и напевом, ритмом и вольным дыханием: игравший на трех музыкальных инструментах – флейте, скрипке и фортепьяно, – Лермонтов был одним из самых музыкальных русских поэтов.

Но самые жестокие стычки возникали у Лермонтова не с университетской средой, а с кругом «золотой молодежи» – с детьми дипломатов и придворных, с так называемой «новой аристократией», которой окружил себя Николай I. Эти люди, не имевшие никаких заслуг перед Отечеством, приехавшие в Россию «на ловлю счастья и чинов», получали при Николае титулы, должности и состояния. К этому кругу принадлежал убийца Пушкина Жорж Дантес, которого Лермонтов хотел вызвать на дуэль, и сын французского посла барон Эрнест Барант (поэт дал ему прозвище «салонный Хлестаков»), с которым Лермонтов дрался на шпагах и стрелялся в 1840 году. Свое впечатление от ненавистного ему петербургско-московского света он наиболее ярко передал в драме «Маскарад» и в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен», написанном после новогоднего бала (предположительно, в московском Дворянском собрании).

Когда после очередного пререкания с университетской администрацией возле фамилии Лермонтова появилась пометка «посоветовано уйти», Лермонтов оставил университет и поступил в петербургскую Школу юнкеров и гвардейских прапорщиков. Приехав в Петербург, на берегу Финского залива, или, как он его называл, Финской лужи, Лермонтов написал стихотворение «Парус» – своего рода объяснение с Варварой Лопухиной, девушкой, к которой он испытывал сильную сердечную привязанность и которую оставил в Москве. Многие биографы Лермонтова считали, что черты Лопухиной Лермонтов зашифровал в образе Веры в «Герое нашего времени»: Вера – Варя, у Вари родинка на щеке, у Веры – под бровью. «Парус» Лермонтов вложил в письмо сестре Вареньки и отправил в Москву, тем самым косвенно признавшись любимой девушке, что «ищет бури», а не тихого семейного счастья:

Увы, он счастия не ищет
И не от счастия бежит.

Но «Парус» не просто объяснение с любимой, это еще и философское стихотворение о свободе и неизбежном одиночестве, о вечном стремлении неведомо куда, о тяге к миру прекрасного, о невозможности достичь желаемого. В этих строках юный Лермонтов уже выявляется как поэт со всей своей будущей силой, с гениальным умением мгновенно преобразить поразивший его образ силой поэтической фантазии и увести читателя за грань привычной действительности. О ком или о чем это сказано? О паруснике? О человеке? Ситуация у Лермонтова всегда иносказательна, пейзаж очеловечен, а земная реальность приобщена таинственным пластам бытия. «Парус», «Утес», «Тучки», «Листок» – эти стихотворения проникнуты «верой в сродство всякой земной твари» (И. Роднянская), из них просто немыслимо убрать человеческий подтекст: утес у Лермонтова страдает и плачет, как человек, а дубовый листок вымаливает пристанища у безразличной к его страданиям изумрудной чинары.

С 1834 года Лермонтов считает себя военным человеком. Один из самых распространенных мифов о поэте гласит, что он был тщедушен, болезненен, кривоног, но в действительности Лермонтов являлся вовсе не слабосильным меланхоликом, а героем Кавказской войны, приставленным к нескольким воинским наградам за храбрость. В 1837 году он был отправлен в Нижегородский драгунский полк, квартировавшийся на Кавказе, а в 1840 году в Тенгинский пехотный полк, в составе которого участвовал в походах на Большую и Малую Чечню. «Тенгинского полка поручик Лермонтов, – сказано в генеральском донесении на поэта, – во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны, что было сопряжено с величайшей для него опасностью от неприятеля. Но офицер этот исполнил возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами ворвался в неприятельские завалы». За бой при реке Валерик, описанный в одноименном стихотворении как кровавая бойня (вода в реке покраснела от количества пролитой крови), Лермонтов был представлен к ордену Владимира 4-й степени. Его полк действовал на опасных участках, на правом фланге кавказской линии, где русские сражались с легендарным предводителем чеченцев Шамилем. Здесь Лермонтов принял на себя командование сотней конных бойцов, преимущественно казаков, и, по словам его командующего В. Голицына, «был всегда первым на коне и последним на отдыхе». Голицын представил Лермонтова к золотой сабле «За храбрость», но, как и орден Владимира, золотую саблю Лермонтов не получил. Из представления к наградам его вычеркнул Николай I. Спустя четыре года Николай отказал поэту в отставке, а узнав о гибели Лермонтова, якобы сказал: «Собаке собачья смерть». За что же такая ненависть?

В 1837 году Лермонтов, потрясенный дуэлью и гибелью Пушкина, написал стихотворение «Смерть поэта» и буквально проснулся знаменитым. О дотоле неизвестном поэте Лермонтове заговорили в широких кругах петербургского общества. Люди переписывали его стихотворение (в печати «Смерть поэта» появилась только в 1856 году в Лондоне), передавали из уст в уста, заучивали наизусть, цитировали как гневный обличительный документ. Лермонтов написал первые две части стихотворения 28 января, когда Пушкин был еще жив, а затем, после похорон поэта, с новым накалом страсти и отрицания дописал последние 16 строк – знаменитое «прибавление». Не будучи лично знаком с Пушкиным, не зная обстоятельств его дуэли, Лермонтов с пророческой ясностью воссоздал подробности трагедии, к пониманию которых исследователи-пушкинисты приблизились лишь через несколько десятков лет. Фактически Лермонтов указывал на конкретных виновников гибели Пушкина, хотя и не называл их имен: Дантес, его приемный отец голландский посол в России Геккерн, Идалия Полетика и, конечно же, тот, по чьей воле и появилась в России «новая аристократия» – «жадною толпой стоящие у трона Свободы, Гения и Славы палачи», – сам Государь. «Смерть поэта» – пример тому, как гениальные строки могут быть рождены энергией ненависти, жаждой мести, это стихотворение-дуэль, стихотворение-поединок. Не останови Лермонтова его друг и родственник Монго Столыпин, Лермонтов стрелялся бы с Дантесом, и тогда, вполне возможно, мы не прочитали бы ни «Героя нашего времени», ни «Выхожу один я на дорогу», ни «Горные вершины». «Смерть поэта» не единственное произведение, внушенное обстоятельствами гибели Пушкина: в 1837 году Лермонтов написал «Песню про купца Калашникова», в которой человек чести Калашников предпочитает смерть семейному позору с попустительства царя.

Общественное мнение разносило: явился новый гений, наследник Пушкина. Николай I узнал о «Смерти поэта» из докладной записки шефа жандармов Бенкердорфа, который был взбешен «бесстыдным вольнодумством, более чем преступным». «Приятные стихи, нечего сказать», – резюмировал Николай и распорядился взять Лермонтова под стражу, предварительно удостоверившись, «не помешан ли этот господин». На гауптвахте за несколько дней Лермонтов сочинил «Узника», «Молитву», «Когда волнуется желтеющая нива…». Николай распорядился не давать ему чернил и бумаги, и Лермонтов записывал «Когда волнуется…» вином на обертке из-под хлеба и курицы. Поистине не за письменном столом, не в уютной кабинетной тиши создавались шедевры русской поэзии!

Благодаря стараниям бабушки приговор Лермонтову был сравнительно мягок: его отправили на Кавказ, но не в действующую армию, а в Нижегородский драгунский полк, никак не связанный с боевыми действиями. За первой ссылкой последует вторая, уже суровая, сопряженная с непосредственным участием в Кавказской войне: после дуэли с Барантом Лермонтов получит назначение в чеченский отряд, на передовую линию. Но ни первая, ни вторая ссылка, ни тягостное для него положение гвардейского офицера не сделают Лермонтова сговорчивей. Уезжая на Кавказ, он сочинит знаменитые строки:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Стихи настолько вызывающе антипатриотичные, что их неоднократно пытались приписать другим авторам. А незадолго до смерти он напишет гениальную «Родину»:

Люблю отчизну я, но странною любовью,
Не победит ее рассудок мой,
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни ветхой старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Эти строки были ответом Лермонтова на знаменитую формулу российской государственности «православие, самодержавие, народность», предложенную министром народного просвещения Сергеем Уваровым и активно внедряемую в общественное сознание в николаевскую эпоху. «Слава, купленная кровью» – не что иное, как самодержавие; «полный гордого доверия покой» – православие; а «ветхой старины заветные преданья» – пресловутая народность. В этом стихотворении понятия «родина» и «империя» у Лермонтова окончательно расходятся: он любит Россию, ее неповторимый пейзаж с «дымком спаленной жнивы», «дрожащие огни печальных деревень» (строка, которую невозможно не вспомнить, глядя в окно в ночном поезде), но жить в стране «голубых мундиров» Лермонтову отвратительно.

Кавказ, вопреки ожиданиям Николая I, не погубил дарование Лермонтова. За четыре года ссылки, т. е. с момента гибели Пушкина до его собственной смерти, Лермонтов стремительно преодолел ученичество и написал все то, что и сделало его великим: «Героя нашего времени», целую россыпь лирических шедевров, новую редакцию «Демона», «Мцыри». К своим ранним произведениям он относился крайне скептически: при жизни опубликовал всего один томик стихов, из почти тридцати написанных поэм для печати отобрал только три. На Кавказе Лермонтов сделался не только кумиром читающей и музицирующей России (многие его стихи тут же становились романсами), но и полулегендарной фигурой в среде кавказских армейцев. Русские офицеры, воевавшие на Кавказе, знали и любили его провидческое стихотворение «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…»). Сюжет стихотворения был навеян разговором Лермонтова с Морисом Шульцом, одноглазым и бесстрашным полковником Генштаба. Он рассказал поэту, как, раненный и измученный зноем, пролежал почти сутки в пустынной долине среди гор: «Во время штурма дагестанской крепости Ахульго я получил несколько ран, но не вышел из строя, пока одна пуля не повалила меня. Среди убитых под палящим солнцем я пролежал весь день, потом меня подобрали, подлечили. Что я чувствовал? Конечно, беспомощность, но в полузабытьи мысли мои уносились далеко от поля сражения, к той, ради которой я очутился на Кавказе. Помнит ли она меня, чувствует ли, в каком жалком положении ее жених». История Шульца в переложении Лермонтова трогала и потрясала русских офицеров – ведь с любым из них в Чечне могло случиться то же самое. Как и в других стихотворениях Лермонтова, здесь звучал излюбленный поэтом мотив сна-прозрения, несущего на себе отблеск заветного, сверхценного, высвобождающего сознание из оков привычной реальности. «Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь, кроме здешней жизни, – писал Дмитрий Мережковский, – мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть».

В Петербурге в начале лета 1841 года бабушка Лермонтова Елизавета Алексеевна услышала входивший тогда в моду романс:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Песня прервалась рыданиями Елизаветы Алексеевны, и всем невольно пришло в голову: жив ли Лермонтов? А в конце июля в дом, где исполнялся романс, прибежал слуга Арсеньевой: «Лермонтов убит, бабушка без памяти…»

Какая-то злая ирония есть в том, что Лермонтов, который столько раз мог погибнуть от чеченской пули, был убит на Кавказе своим, однокашником по Школе юнкеров и гвардейских прапорщиков Николаем Мартыновым. Легенда гласит, что у Лермонтова была красная шелковая рубашка, в которой он любил ходить в бой. В сражении он часто снимал мундир и был хорошо заметен противнику, горцы знали, что офицер в красной рубашке – «русский гегуако, ашуг» – поэт, и не трогали его: убить поэта у народов Кавказа – страшное преступление, которое влечет за собой проклятье в седьмом колене. В момент дуэли с Мартыновым на Лермонтове тоже была красная рубаха – его оберег, его талисман.

Исследователи до сих пор бьются над объяснением причин этой странной дуэли. Почему Лермонтов, зная самолюбивый характер Мартынова, в точности воссозданный им в образе Грушницкого, задевал его остротами, дразнил «горцем с большим кинжалом»? Зачем после ссоры в доме Верзилиных спросил у него: «Что ж, на дуэль что ли вызовешь меня за это?» И услышал в ответ: «Да!» Сам искал смерти, намеренно играл с огнем? Ведь очевидно, что дальнейшая служба на Кавказе была для него тягостна (в Пятигорск он приехал по пути в дагестанскую крепость Темир-Хан-Шуру, куда ему была выдана подорожная). И чем объяснить поведение Мартынова, с нескольких шагов расстрелявшего поэта, уже поднявшего руку для выстрела в воздух? Ведь все ожидали, что дуэль кончится примирением, шуточной пальбой: выстрелят друг в друга черешнями, выпустят пар и поедут ужинать в ресторацию.

В гостиных Пятигорска Лермонтова не любили, раздражала его насмешливость, острый ум, ему не забыли, как после смерти Пушкина он оскорбил высшие круги российской аристократии. Недруги давно подстрекали поручика Лисаневича, над которым Лермонтов подшучивал, вызвать его на дуэль. Но тот в ужасе отвергал саму мысль об этом: рука не поднимется на такого человека! А у Мартынова поднялась. Потом он писал и переписывал свою «Исповедь», в которой изображал Лермонтова эдаким Скотом Чурбановым, способным на всякие низости. Чего он только ему не приписывал: и вскрывал доверенные ему письма, и рисовал непристойные карикатуры, и доводил женщин до истерики своими издевками, не говоря уже о том, что при дамах подвергал сомнению чужую мужественность. «Борьба совести с самолюбием была непродолжительной», – скажет Лермонтов о колебаниях, совершавшихся в душе Грушницкого накануне дуэли с Печориным. Эта фраза точно определяет и поведение Мартынова: как и в Грушницком, в убийце Лермонтова воспаленное самолюбие возобладало над прочими человеческими качествами.

Скорее всего, в Пятигорске разыгралась драма под названием «Одноклассники. Встреча через несколько лет». Лермонтов и Мартынов соперничали еще со школьной скамьи: Мартынов писал стихи, надеялся на быструю военную карьеру, но в начале 1841 года он вышел в отставку и сосредоточился главным образом на успехах у женщин. Желая произвести на дам впечатление, он носил черкеску и кинжал – глядя на такой костюм отставного военного, в пору было покрутить пальцем у виска. «Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон», – написал Лермонтов еще в Школе юнкеров, комментируя умственные способности своего однокашника. Чванство, зависть и тщеславие питали смертельную обиду Мартынова, встреча с Лермонтовым в Пятигорске была ему непереносима: все вокруг только и делали, что говорили о «Герое нашего времени», слава Лермонтова росла с каждым днем, в армейском кругу он был известен как храбрец и герой валерикского сражения, но что самое обидное – красавчик Мартыш явно проигрывал Лермонтову в популярности у женщин.

У подножия горы Машук 15 июля 1841 года Николай Мартынов застрелил Лермонтова. Секунданты не услышали выстрел: грянул гром, началась гроза, несколько часов поэт пролежал на земле под проливным дождем. Этот удар лишний раз подтвердил приближенность Лермонтова к высшим силам, прорвавшаяся в мир божественная воля обрушилась на его убийцу громом и дождем, катастрофическим взрывом сверхъестественного импульса. Военный суд требовал лишить Мартынова чина и состояния, но Николай I распорядился посадить убийцу поэта на три месяца на гауптвахту и предать церковному покаянию. Убийство Лермонтова осталось практически безнаказанным. Через несколько месяцев после похорон из пятигорского некрополя на склоне Машука, с видом на любимые им синие горы Кавказа и двугорбый Эльбрус, бабушка перевезла прах поэта в семейный склеп в Тарханах. Так сбылось еще одно пророчество Лермонтова о двух могилах: одной – кровавой, в горах Кавказа, «без молитв и без креста», другой – среди русских пейзажей «близ тропы глухой, в лесу пустынном средь поляны».