Эпидемия. Настоящая и страшная история распространения вируса Эбола

Отзывы о книге

«Поразительно… гарантированно сделает мир, в котором вы живете, более пугающим. Потрясающий призыв к пробуждению».

– Entertainment Weekly

«Самая леденящая история, какую я только читал в последние годы… яркая и кинематографичная».

– Chicago Sun-Times

«Прекрасно – и ужасающе».

– The Wall Street Journal

«Стремительный, захватывающий медицинский триллер».

– Newsday

«Ни в одном фильме не увидишь того настоящего ужаса, который описан в книге Ричарда Престона „Горячая зона“».

– Time

«Леденящая кровь история близкого знакомства со смертоносным вирусом… Абсолютно убедительный захватывающий текст, доказывающий, что правда страшнее вымысла».

– Kirkus Reviews

«Медицинский клиффхэнгер».

– The Boston Globe

«Завораживающе».

– Los Angeles Times

«Пугает и увлекает… Престон открывает реально существующий кошмар, который, возможно, так же смертоносен, как вымышленные беглые бактерии в романе Майкла Кричтона „Штамм Андромеды“».

– Publishers Weekly

«Захватывает сильнее, чем вымысел».

– Science News

Посвящается

Фредерику Делано Гранту-младшему, обожаемому всеми, кто его знал

Автор с благодарностью принимает грант на исследования от Фонда Альфреда П. Слоана

Эта книга описывает события с 1967 по 1993 год. Инкубационный период после инфицирования вирусами, упомянутыми в книге, составляет меньше 24 дней. Никто из тех, кто пострадал от этих вирусов или контактировал с зараженными, не может заразиться или стать распространителем вируса за пределами инкубационного периода. Вирусы не могут выжить во внешней среде больше десяти дней, если не законсервированы и заморожены с помощью специальных процедур и лабораторного оборудования. Ни одно из мест в Рестоне или в Вашингтоне, округ Колумбия, описанных в этой книге, не заражено и не опасно.

Второй Ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь как бы мертвеца

– Откровение 16:3

К читателю

Эта книга – не вымысел. История реальна, и люди реальны. Иногда я менял имена персонажей, в том числе Шарля Моне и Питера Кардинала. Я указываю в тексте, если имя изменено.

Диалог написан по воспоминаниям участников и многократно перепроверен. В некоторые моменты повествования я описываю ход мыслей человека. В этих случаях мое повествование основано на беседах с участниками событий, часто неоднократных и сопровождавшихся проверкой фактов, которая помогала подтвердить воспоминания. Если вы спросите человека: «О чем вы думали?», ответ может быть куда богаче и рассказать о состоянии человека больше, чем способен придумать и записать писатель. Я пытаюсь за лицами людей увидеть их мысли, а за их словами увидеть их жизнь, и то, что я нахожу, поражает воображение.

Ричард Престон

ЗОНА ЗАРАЖЕНИЯ

ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

ДЛЯ ВХОДА ПРИЛОЖИТЕ ПРОПУСК К СЕНСОРУ

ЗАКРЫТО / ОТКРЫТО

ОБРАБОТКА…

ДОСТУП РАЗРЕШЕН…

ПОМЕЩЕНИЕ АА-5

ИССЛЕДОВАТЕЛЬ:

ПОЛКОВНИК НЭНСИ ДЖАКС

ИССЛЕДУЕМЫЕ ВЕЩЕСТВА:

НЕИЗВЕСТНО

ПРОДОЛЖИТЬ

УРОВЕНЬ БИОБЕЗОПАСНОСТИ

0

РАЗДЕВАЛКА

СТАТУС: ЖЕНЩИНА

СНИМИТЕ ВСЕ, ЧТО СОПРИКАСАЕТСЯ С КОЖЕЙ: ОДЕЖДУ, КОЛЬЦА, КОНТАКТНЫЕ ЛИНЗЫ И ТАК ДАЛЕЕ. НАДЕНЬТЕ СТЕРИЛЬНУЮ ХИРУРГИЧЕСКУЮ ОДЕЖДУ.

ДОСТУП РАЗРЕШЕН…

УРОВЕНЬ БИОБЕЗОПАСНОСТИ

2

ВНИМАНИЕ:

УЛЬТРАФИОЛЕТОВОЕ ИЗЛУЧЕНИЕ

УРОВЕНЬ БИОБЕЗОПАСНОСТИ

3

ПЛАЦДАРМ

СИГНАЛИЗАЦИЯ: ВКЛЮЧЕНА

СТАТУС СКАФАНДРА: ГОТОВ

ВНИМАНИЕ

БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ

УРОВЕНЬ БИОБЕЗОПАСНОСТИ

4

ВОЗДУХОНЕПРОНИЦАЕМАЯ ДВЕРЬ / ОБЕЗЗАРАЖИВАЮЩИЙ ДУШ

НЕ ВХОДИТЬ БЕЗ СКАФАНДРА

ВВЕДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА,

КОД ИДЕНТИФИКАЦИИ

ДОСТУП РАЗРЕШЕН

Часть первая
Тень горы Элгон

Первый день нового, 1980 года

Где-то в лесу

Шарль Моне был одиночкой. Это был француз, живший в одиночестве в маленьком деревянном бунгало на частной территории сахарного завода Нзойя, в западной Кении, раскинувшейся вдоль реки Нзойя в пределах видимости горы Элгон, огромного, одинокого потухшего вулкана, поднимающегося на высоту 14 тыс. футов у края рифтовой долины. История Моне достаточно туманна. Неизвестно, что привело его, как и многих других иммигрантов, в Африку. Возможно, у него были какие-то неприятности во Франции, а может быть, его привлекала красота Кении. Он был натуралистом-любителем, любил птиц и животных, но не слишком любил человечество. Ему было 56 лет, он был привлекательным мужчиной среднего роста и среднего телосложения, с гладкими прямыми каштановыми волосами. Похоже, что его единственными близкими друзьями были женщины, жившие в городах вокруг горы, хотя даже они, когда к ним обратились врачи, расследующие его смерть, не могли вспомнить о нем многого. Его работа заключалась в заботе о водонасосных машинах сахарного завода, которые брали воду из реки Нзойя и доставляли ее на поля сахарного тростника, раскинувшиеся на многие мили. Говорят, что большую часть дня он проводил в насосной у реки, словно ему было приятно смотреть и слушать, как машины делают свою работу.

Как часто бывает в таких случаях, трудно определить детали. Врачи помнят клинические признаки, потому что никто из тех, кто видел воздействие горячего агента четвертого уровня биобезопасности на человека, никогда не сможет его забыть, но эффекты накапливаются, один за другим, пока не погребут человека под собой. Случай с Шарлем Моне предстает в холодной геометрии клинического факта, смешанного со вспышками ужаса, столь яркими и тревожными, что мы отступаем назад и моргаем, как будто смотрим на бесцветное чужое солнце.

Моне прибыл в страну летом 1979 года, примерно в то время, когда вирус иммунодефицита человека, или ВИЧ, вызывающий СПИД, окончательно вырвался из тропических лесов Центральной Африки и начал бушевать среди человеческой расы. Тень СПИДа уже легла на население, хотя никто еще не знал о его существовании. Он спокойно распространялся вдоль шоссе Киншаса, трансконтинентальной дороги, пересекающей Африку с востока на запад и проходящей вдоль берегов озера Виктория в пределах видимости горы Элгон. ВИЧ – высоколетальный, но не очень заразный агент второго уровня биобезопасности. Он не передается с легкостью от человека к человеку, и он не путешествует по воздуху. При работе с кровью, зараженной ВИЧ, не нужно надевать скафандр биологической защиты.

Всю неделю Моне усердно работал в насосной, а в выходные и праздничные дни посещал лесные массивы возле сахарного завода. Он мог принести с собой корм, рассыпать его вокруг и наблюдать, как птицы и звери едят. Наблюдая за каким-нибудь животным, он мог сидеть совершенно неподвижно. Люди, знавшие его, вспоминали, что он был ласков с дикими обезьянами, что у него был особый подход к ним. Они говорили, что он мог сидеть, держа кусок пищи, а обезьяны подходили и ели из его рук.

По вечерам он уединялся в своем бунгало. У него была экономка, женщина по имени Джонни, которая убирала и готовила ему еду. Он учился распознавать африканских птиц. На дереве неподалеку от его дома жила колония ткачиков, и он проводил время, наблюдая, как они строят гнезда, похожие на мешки, и ухаживают за ними. Говорят, что однажды под Рождество он принес домой больную птицу и она умерла, возможно, у него на руках. Птица могла быть ткачиком – этого никто не знает, – и она могла умереть от вируса 4-го уровня (вирус пронумерован в соответствии с нумерацией уровней защиты лабораторий для работы с биологическими объектами. 4 уровень лабораторий предназначен для работы с самыми опасными и заразными возбудителями – прим. науч. ред.) – и этого тоже никто не знает. А еще он дружил с вороном. Это был пестрый ворон, черно-белая птица, которую в Африке иногда держат как домашнее животное. Ворон был дружелюбным и умным, он любил прилетать на крышу бунгало Моне и наблюдать, как тот приходит и уходит. Когда ворон был голоден, он спускался на веранду и заходил в дом, где Моне кормил его объедками со своего стола.

В 1979 году никто не подозревал об угрозе вируса иммунодефицита человека, вызывающего СПИД, который вырвался из тропических лесов и начал незримо распространяться среди человеческой расы.

Каждое утро он шел на работу через тростниковые поля – две мили пути. В тот рождественский сезон рабочие жгли поля, и потому те были обуглены и черны. На севере, за обугленным ландшафтом, в 25 милях виднелась гора Элгон. Гора являла собой постоянно меняющийся лик погоды и тени, дождя и солнца, представление африканского света. На рассвете гора Элгон представала в виде осыпающейся груды серых хребтов, уходящих в дымку и завершающихся вершиной с двумя пиками – противостоящими друг другу губами разрушенного временем конуса. Когда всходило солнце, гора становилась серебристо-зеленой, цвета дождевого леса, росшего на склонах, а с наступлением дня появлялись облака, скрывая гору из виду. Ближе к вечеру, ближе к закату, тучи сгустились и превратились в наковальню грозовых туч, мерцающих беззвучными молниями. Нижняя часть облака была цвета древесного угля, а верхняя его часть выделялась на фоне неба и, подсвеченная заходящим солнцем, светилась тусклым оранжевым светом, а над облаком небо было темно-синим и в нем мерцало несколько тропических звезд.

У него было несколько знакомых женщин, живших в городе Элдорет, к юго-востоку от горы, где люди бедны и живут в лачугах, сделанных из досок и металла. Он давал своим подругам деньги, а они с радостью любили его в ответ. Когда наступили рождественские каникулы, он решил отправиться в поход на гору Элгон и пригласил одну из женщин из Элдорета составить ему компанию. Имя ее, похоже, никто не запомнил.

Моне и его подруга ехали в Land Rover по длинной, покрытой красной грязью прямой дороге, ведущей к Эндебесс-Блафф, высокому утесу на восточной стороне вулкана. Дорога была покрыта вулканической пылью, красной, как засохшая кровь. Они поднялись на нижние склоны вулкана и пошли через кукурузные поля и кофейные плантации, которые уступали место пастбищам, а дорога проходила мимо старых, полуразрушенных английских колониальных ферм, спрятанных за рядами голубоватых деревьев. По мере того как они поднимались все выше, воздух становился прохладнее и с кедров слетали хохлатые орлы. Гору Элгон посещают немногие туристы, и поэтому машина Моне и его спутницы была, вероятно, единственным на дороге транспортным средством, хотя там могли быть толпы людей, идущих пешком – деревенских жителей, работающих на небольших фермах на нижних склонах горы. Они приблизились к потрепанному внешнему краю национального парка Маунт-Элгон, минуя камни и скопления деревьев, и пошли мимо Маунт-Элгон-Лодж, английской гостиницы, построенной в начале века, а ныне пришедшей в упадок и стоящей с потрескавшимися стенами и облупившейся от солнца и дождя краской.

Гора Элгон стоит на границе между Угандой и Кенией, неподалеку от Судана. Эта гора – биологический островок дождевых лесов в центре Африки, изолированный мир, возвышающийся над сухими равнинами, имеющий 50 миль в поперечнике, покрытый деревьями, бамбуком и альпийскими болотами. Это шишка на хребте Центральной Африки. Вулкан появился 7–10 млн лет назад. Тогда он яростно извергался, выбрасывая пепел, который неоднократно уничтожал леса, росшие на его склонах, пока вулкан не достиг огромной высоты. До того как гора Элгон была разрушена выветриванием, она, возможно, была самой высокой горой в Африке, выше, чем Килиманджаро сегодня. Она остается самой широкой. Поднимающееся солнце отбрасывает тень горы Элгон на запад, глубоко в Уганду, а когда солнце садится, тень простирается на восток через Кению. В тени горы Элгон лежат деревни и города, населенные различными племенными группами, включая масаев Элгона, народа пастухов, который пришел с севера и поселился вокруг горы несколько веков назад и который разводит скот. Ласковые дожди омывают нижние склоны горы, и воздух остается прохладным и свежим круглый год, а вулканическая почва дает богатые урожаи кукурузы. Деревни образуют вокруг вулкана кольцо поселений, которое неуклонно смыкается вокруг леса на склонах, затягивается петлей, опутывающей дикую среду обитания горы. Лес расчищают, деревья вырубают на дрова или чтобы освободить место для пастбищ, а слоны исчезают.

Небольшая часть горы Элгон – национальный парк. Моне и его подруга остановились у ворот парка, чтобы заплатить за вход. Мартышка, или, может быть, бабуин – никто не смог вспомнить – обычно слонялась у ворот, ища подачки, и Моне заманил зверя себе на плечо, предложив ему банан. Его подруга рассмеялась, но они спокойно стояли, пока животное ело. Они проехали немного вверх по склону горы и разбили палатку на поляне из влажной зеленой травы, спускавшейся к ручью. Из дождевого леса, журча, бежал ручей, и его вода была странного цвета, молочного от вулканической пыли. Трава была коротко подстрижена пасущимися капскими буйволами и усыпана их навозом.

Элгонский лес возвышался вокруг их лагеря – паутина изогнутых африканских олив, увитых мхом и лианами, усеянных черными плодами, ядовитыми для человека. Они слышали возню кормящихся на деревьях обезьян, жужжание насекомых, время от времени раздавался негромкий ухающий крик обезьяны. Это были колобусы, и иногда один из них спускался с дерева и пробегал через лужайку возле палатки, наблюдая за людьми внимательными, умными глазами. Стаи оливковых голубей срывались с деревьев и стремительно, с ужасающей скоростью летели к земле. Такова их стратегия спасения от луневых ястребов, которые пикируют на них и в полете разрывают на части. Здесь росли камфорные деревья, тиковые деревья, африканские кедры и африканские сливы, а кое-где над лесным пологом поднимались темно-зеленые облака листьев. Это были кроны деревьев подокарпуса, или подо, самых больших деревьев в Африке, почти не уступающих размерами калифорнийским секвойям. Тысячи слонов жили тогда на горе, и было слышно, как они двигались по лесу, издавая трескучие звуки, когда они сдирали кору и ломали ветви с деревьев.

После полудня, как обычно бывает на горе Элгон, мог пойти дождь, и Моне с подругой могли остаться в палатке, а может быть, заниматься любовью, пока гроза колотила по полотну. Стемнело, дождь пошел на убыль. Они развели костер и приготовили еду. Был канун Нового года. Возможно, они праздновали, пили шампанское. Облака рассеялись бы через несколько часов, как это обычно бывает, и вулкан возник бы черной тенью под Млечным Путем. Может быть, Моне стоял на траве в полночь и смотрел на звезды – голова его была запрокинута назад, а ноги едва держали из-за выпитого шампанского.

В новогоднее утро, вскоре после завтрака – холодное утро, температура воздуха под сорок по Фаренгейту, трава мокрая и холодная – они поднялись на гору по глинистой дороге и остановились в небольшой долине под пещерой Китум. Они поднимались вверх по долине, следуя за слоновьими тропами, которые извивались вдоль небольшого ручья, протекавшего между оливковыми деревьями и лужайками, заросшими травой. Они высматривали в лесу африканских буйволов, встреча с которыми может быть опасна. Вход в пещеру был у края долины, и через ее устье водопадом лилась вода. Слоновьи тропы соединялись у входа и вели внутрь. Моне и его подруга провели там весь Новый год. Вероятно, шел дождь, и поэтому они могли просидеть у входа несколько часов, пока поток не превратился в маленький ручей, стекающий подобно вуали. Осматривая долину, они следили за слонами и видели скальных даманов – мохнатых зверьков размером с сурка, бегающих вверх и вниз по валунам у входа в пещеру.

По ночам стада слонов идут в пещеру Китум, чтобы добыть минералы и соли. На равнинах слонам легко найти соль в ортштейнах и пересохших водоемах, но в тропическом лесу соль – драгоценная вещь. Пещера достаточно большая, чтобы вместить до 70 слонов одновременно. Они проводят ночь в пещере, дремлют стоя или с помощью бивней добывают камень. Они выковыривают и выдалбливают камни из стен, жуют их и глотают измельченные обломки. Слоновий помет вокруг пещеры полон каменной крошки.

У Моне и его подруги был фонарик, и они вошли в пещеру, чтобы посмотреть, куда она ведет. Вход в пещеру огромен – 55 ярдов в ширину – и после входа она становится еще шире. Они, поднимая клубы пыли, прошли по площадке, покрытой сухим слоновьим навозом. Свет стал слабее, а из пола пещеры вырос ряд полок, покрытых зеленой слизью. Это было гуано летучих мышей, переваренные остатки растительной пищи, выделяемые колонией крыланов на потолке.

Крыланы с шумом вылетали из нор и мелькали в свете фонарика, петляя вокруг голов и издавая пронзительные крики. Свет беспокоил их, и их просыпалось все больше. Сотни глаз, похожих на красные драгоценные камни, смотрели с потолка пещеры. Волны звука прокатывались по потолку и эхом отдавались взад и вперед – сухой, скрипучий звук, словно множество маленьких дверей открывалось на несмазанных петлях. И тут они увидели самое удивительное в пещере Китум. Пещера – это окаменевший тропический лес. Из стен и потолка торчали минерализованные бревна. Это были стволы деревьев тропического леса, превратившихся в камень, – тиковые деревья, деревья подо, вечнозеленые растения. Извержение вулкана Элгон около около 7 млн лет назад похоронило дождевой лес в пепле, и бревна превратились в опал и кремнистый сланец. Бревна были окружены кристаллами, белыми минеральными иглами, росшими из скалы. Острые, как шприцы для подкожных инъекций, кристаллы блестели в лучах фонарей.

Моне и его подруга бродили по пещере, освещая фонарями окаменевший тропический лес. Может быть, он провел рукой по окаменелым деревьям и уколол палец о кристалл? Они нашли окаменевшие кости древних гиппопотамов и предков слонов. Среди бревен в паутине висели пауки, поедавшие мотыльков и насекомых.

Они подошли к пологому подъему, где главный зал расширялся более чем на сотню ярдов в поперечнике – больше, чем длина футбольного поля. Они нашли расщелину и посветили фонариками вниз, на дно. Там было что-то странное – масса серого и коричневатого вещества. Это были мумифицированные трупы слонят. Когда слоны ходят по пещере ночью, они ориентируются на ощупь, прощупывая пол перед собой кончиками хоботов. Маленькие слонята иногда падают в расщелину.

Он стал похож на зомби, лицо утратило живость и превратилось в застывшую маску. Его личность изменилась. Он мог отвечать на вопросы. Но, казалось, не понимал, где находится.

Моне и его подруга углубились в пещеру, спускаясь по склону, пока не подошли к колонне, которая, казалось, поддерживала крышу. Столб был испещрен отметинами и бороздками – следами слоновьих бивней. Если слоны продолжат копать у основания столба, он может в конце концов рухнуть, обрушив вместе с ним крышу пещеры Китум. В глубине пещеры они обнаружили еще одну колонну, сломанную. Над ней висела бархатистая масса летучих мышей, которые запачкали столб черным гуано – совсем не таким, как зеленая слизь у входа в пещеру. Эти летучие мыши были насекомоядными, а гуано представляло собой массу из переваренных насекомых. Возможно, Моне сунул руку в эту грязь.

Подруга Моне после той поездки на гору Элгон на несколько лет скрылась из виду. Затем она неожиданно обнаружилась в баре в Момбасе, где работала проституткой. Кенийский врач, расследовавший дело Моне, как раз пил пиво в баре и завел с ней праздный разговор, упомянув имя Моне. Он был ошеломлен, когда она сказала: «Я знаю об этом. Я родом из Западной Кении. Это я была той женщиной с Шарлем Моне». Он не поверил ей, но она рассказала ему достаточно подробностей, чтобы он убедился, что она говорит правду. После той встречи в баре она исчезла, затерявшись в дебрях Момбасы, и к нашему времени, вероятно, умерла от СПИДа.

Шарль Моне вернулся на работу в насосную на сахарном заводе. Каждый день он шел на работу через выжженные тростниковые поля, наверняка любуясь видом горы Элгон, и когда гора была скрыта облаками, возможно, он все еще чувствовал ее притяжение, словно гравитацию невидимой планеты. Тем временем внутри Моне что-то копировало само себя. Некая форма жизни сделала Шарля Моне своим носителем и теперь размножалась.

Головная боль начинается, как правило, на седьмой день после контакта с возбудителем. На седьмой день после своего новогоднего визита в пещеру Китум – 8 января 1980 года – Моне почувствовал пульсирующую боль за глазными яблоками. Он решил не ходить на работу и лег спать в своем бунгало. Головная боль усилилась. Его глазные яблоки болели, а затем начали болеть виски, боль, казалось, кружилась в его голове. Аспирин не мог снять боль, а потом у него сильно заболела спина. Его экономка Джонни все еще была на рождественских каникулах, и он недавно нанял временную экономку. Она пыталась помочь ему, но не знала, что нужно делать. Затем, на третий день после появления головной боли, он почувствовал тошноту, у него поднялась температура, и его начало рвать. Рвота усиливалась и превратилась в сухие спазмы. Одновременно с этим он стал странно пассивным. Его лицо утратило все признаки жизни и превратилось в невыразительную маску с неподвижными, парализованными и пристально глядящими глазами. Веки слегка обвисли, что придавало ему характерный вид, словно глаза вылезали из орбит и были полузакрыты одновременно. Сами глазные яблоки, казалось, застыли в глазницах и стали ярко-красными. Кожа его лица стала желтоватой, с блестящими звездообразными красными крапинками. Он стал похож на зомби. Его внешность испугала временную экономку. Она не понимала, почему этот человек так изменился. Его личность изменилась. Он стал угрюмым, обидчивым, злобным, и память его, казалось, улетучилась. Бреда у него не было. Он мог отвечать на вопросы, хотя создавалось впечатление, что он не знает, где именно находится.

Когда Моне не появился на работе, его коллеги начали беспокоиться о нем, и в итоге пошли к нему в бунгало, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. Черно-белый ворон сидел на крыше и смотрел, как они входят внутрь. Они посмотрели на Моне и решили, что ему нужно в больницу. Поскольку он был очень плох и больше не мог водить машину, один из его коллег отвез его в частную больницу в городе Кисуму, на берегу озера Виктория. Врачи в больнице осмотрели Моне и не смогли найти никакого объяснения происходящему, предположив, что у него может быть какая-то бактериальная инфекция. Они сделали ему инъекции антибиотиков, но антибиотики никак не повлияли на его состояние.

Врачи решили, что он должен попасть в больницу Найроби, лучшую частную больницу в Восточной Африке. Телефонная сеть почти не работала, а звонить врачам, чтобы сообщить им о его приезде, не казалось целесообразным. Моне все еще мог идти, и ему нужно было добраться до Найроби. Его посадили в такси до аэропорта, и он сел на рейс авиакомпании Kenya Airways.

Горячий вирус из тропического леса может выжить в пределах двадцатичетырехчасового полета на самолете из каждого города на Земле. Все города Земли соединены авиамаршрутами, сплетающимися в единую паутину. Как только вирус попадает в эту сеть, он может выстрелить в любом месте всего за день – Париж, Токио, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, везде, где летают самолеты. Шарль Моне и та форма жизни, что была в нем, попали в сеть.

Лететь предстояло на самолете Fokker Friendship с пропеллерами, местном самолете, вмещающем 35 человек. Самолет завел двигатели и взлетел над озером Виктория, голубым и сверкающим, усеянным рыбацкими каноэ. «Friendship» развернулся и направился на восток, поднимаясь над зелеными холмами, покрытыми чайными плантациями и небольшими фермами. Самолеты местных маршрутов, летающие над Африкой, часто забиты людьми, и этот борт, вероятно, был полон. Самолет поднимался над полосами леса и скоплениями круглых хижин и деревень с жестяными крышами. Земля вдруг резко обрывалась, уходя вниз полками и оврагами, и меняла цвет с зеленого на коричневый. Самолет пересекал Восточную рифтовую долину. Пассажиры смотрели в иллюминаторы на то место, где родился человеческий род. Они видели пятнышки хижин, сгрудившихся в кольцах тернового кустарника, и следы скота, расходящиеся от хижин. Пропеллеры застонали, и «Friendship» пронесся по облачным улицам, рядам пухлых рифтовых облаков, и начал подпрыгивать и раскачиваться. Моне затошнило.

В самолетах местных линий сиденья узкие и тесно прижаты друг к другу, и заметно все, что происходит внутри салона. Кабина плотно закрыта, и воздух рециркулирует. Если в воздухе есть какие-то запахи, они чувствуются. Невозможно не обращать внимания на человека, которому плохо. Он сгорбился в кресле. С ним что-то не так, но точно сказать, что происходит, нельзя.

Он прижимает ко рту бумажный пакет. Он сильно кашляет и что-то отхаркивает в пакет. Пакет раздувается. Возможно, он оглядывается по сторонам, и тогда видно, что его губы испачканы чем-то скользким и красным, смешанным с черными пятнышками, будто он жевал кофейную гущу. Его глаза рубиново-красного цвета, а лицо – лишенная выражения масса синяков. Красные пятна, которые еще несколько дней назад были небольшими звездообразными отметинами, расширились и слились в огромные, бесформенные фиолетовые тени; вся его голова стала черно-синей. Мышцы его лица обвисли. Соединительная ткань на лице растворяется, и лицо, кажется, свисает с костей, словно отделяясь от черепа. Он открывает рот и с трудом дышит в пакет, а рвота продолжается. Она не прекращается, и он продолжает извергать жидкость еще долго, несмотря на то что его желудок уже должен был быть пуст. Пакет до краев наполняется веществом, известным как vomito negro, или черная рвота. Она на самом деле не черная; это пятнистая жидкость двух цветов, черного и красного, месиво из свернувшихся сгустков и свежей красной артериальной крови. Это кровоизлияние, и кровь пахнет, словно на бойне. Черная рвота заряжена вирусом. Пассажирский салон наполняется запахом этой невероятно заразной, смертельно опасной жидкости. Бумажный пакет полон черной рвоты, поэтому Моне закрывает его и закатывает сверху. Пакет разбухает и размягчается, грозя протечь, и он передает его стюардессе. Когда горячий вирус размножается в организме хозяина, он может наполнить тело вирусными частицами от мозга до кожи. Военные эксперты в таких случаях заявляют, что вирус прошел «экстремальную амплификацию» (увеличение числа копий ДНК вируса – прим. науч. ред.). Это совсем не похоже на обычную простуду. К тому времени, когда экстремальная амплификация достигает максимума, пипетка крови жертвы может содержать 100 млн частиц вируса. В ходе этого процесса организм частично превращается в вирусные частицы. Другими словами, носитель одержим формой жизни, которая пытается преобразовать носителя в себя. Однако превращение проходит не совсем успешно и приводит к появлению большого количества разжиженной плоти, смешанной с вирусом, к своего рода биологической катастрофе. Экстремальная амплификация случилась и у Моне, и черная рвота стала признаком этого.

Единая паутина авиамаршрутов оплетает земной шар. Попав в эту сеть, вирус может переместиться за один день в любую точку планеты.

Он, кажется, напряжен, как будто любое движение может разорвать что-то внутри него. Его кровь сворачивается – в сосудах образуются тромбы, и эти тромбы оседают повсюду. Его печень, почки, легкие, руки, ноги и голова забиты тромбами. По сути, у него инсульт по всему телу. Тромбы скапливаются в мышцах кишечника, перекрывая кровоснабжение. Мышцы начинают атрофироваться, и кишечник расслабляется. Моне, кажется, уже не полностью осознает боль, потому что сгустки крови, застрявшие в его мозге, перекрывают кровоток. Повреждение мозга стирает его личность. Это называется деперсонализацией. При ней исчезают живость и детали характера, и человек превращается в автомат, ходячую куклу. Маленькие участки его мозга разжижаются. Высшая нервная деятельность, сознание угасают первыми, но более глубокие части ствола мозга (примитивный мозг крысы, мозг ящерицы) пока еще живы и функционируют. Можно сказать, что личность Шарля Моне уже умерла, а оболочка Шарля Моне продолжает жить.

Приступ рвоты, похоже, повредил несколько кровеносных сосудов в его носу – у него начинается носовое кровотечение. Кровь льется из обеих ноздрей, блестящая, чистая, артериальная жидкость, стекающая по зубам и подбородку. Кровь не останавливается, потому что факторы свертывания были израсходованы. Стюардесса дает ему несколько бумажных полотенец, которыми он затыкает нос, но кровь все равно не сворачивается, и полотенца промокают насквозь.

Если рядом с вами в самолете сидит больной человек, вы, возможно, не захотите смущать его, привлекая внимание к проблеме. Вы говорите себе, что с этим человеком все будет в порядке. Может быть, он плохо переносит полеты. Его тошнит, беднягу, а в самолетах у людей действительно идет кровь из носа, воздух такой сухой и разреженный… и вы робко спрашиваете его, нужна ли ему какая-то помощь. Он не отвечает или бормочет непонятные слова, поэтому вы пытаетесь игнорировать его, но полет, кажется, продолжается вечность. Возможно, помощь ему предложат стюардессы. Но у жертв этого типа горячего вируса изменяется поведение, из-за чего они могут быть неспособны ответить на предложение помощи. Они становятся враждебными и не хотят, чтобы их трогали. Они не хотят говорить. Они отвечают на вопросы ворчанием или односложно. Они, кажется, не могут подобрать слов. Они могут назвать вам свое имя, но не могут назвать день недели или объяснить, что с ними случилось.

«Friendship» движется сквозь облака, следуя вдоль рифтовой долины, и Моне откидывается на спинку сиденья, и теперь он, кажется, задремал… Возможно, некоторые пассажиры задаются вопросом, не умер ли он. Нет-нет, он не умер. Он движется. Его красные глаза открыты и немного двигаются.

День клонится к вечеру, и солнце опускается за холмы к западу от рифтовой долины, разбрасывая во все стороны лучи света, как будто раскалываясь по экватору. «Friendship» плавно поворачивает и пересекает восточный склон разлома. Земля поднимается выше и меняет свой цвет с коричневого на зеленый. Под правым крылом появляются холмы Нгонг, и самолет, снижаясь, проходит над парком, полным зебр и жирафов. Через минуту он приземляется в Международном аэропорту имени Джомо Кеньятты. Моне шевелится. Он все еще может ходить. Он встает, с него капает. Спотыкаясь, он спускается по трапу на летное поле. Его рубашка превратилась в красное месиво. У него нет багажа. Его единственный багаж – то, что внутри, груз усиленного вируса. Он превратил Моне в ходячую вирусную бомбу. Он медленно входит в здание аэровокзала и выходит на извилистую дорогу, где всегда стоят такси. Таксисты окружают его: