Золото. Том 6

Часть 22

Глава 1. Горячая встреча

Я был готов выехать ещё до того, как прискакал гонец из Солнцеграда с вестью, что больна царица. Я уже держал моего коня под уздцы, выводя из конюшни, когда гонец, раненый в плечо, влетел на главный двор Каменного лога. Оказалось, он напоролся на дозор вражеской рати.

– Я их в болото завёл, мне места известные, а они за мной, цельный отряд увязалси…

Радостно засмеялся, морщась и чуть-чуть невольно увёртываясь от моих исцеляющих прикосновений раненый вестник. Счастлив, что спасся, что до своих добрался.

– Но они в полудне пути от Солнцеграда, Великий Белогор, – он посмотрел на меня, чуть ли не жалобно. – Нам не проехать уже. Думаю, уж дошли туда, пока я трусился в седле досюдова. Они Солнцеград окружают, тихо-ошко идут, тока акинаками да колчанами бренчат…

Рана его уже закрылась, когда я отнял руку, я подал знак слить мне, чтобы смыть его кровь. Я будто его глазами вижу всё то, что о чём он рассказывает, это несложно – его кровь на моих руках. И решение родилось само собой.

– Поскачем к Ориксаю. В Солнцеград будем пробиваться вместе с ним, – сказал я, стряхивая капли с рук, пока мне подали рушник вытереть.

Мои спутники бледные и напряжённые, согласны, но ожидают от меня ещё каких-то слов, объяснений.

– Думаю так, ребята: царица родила, – сказал я и оглядел их.

Лица прояснились разом. Улыбки, но и страх из-за того, что так быстро подошли вражеские войска. Лазутчиками, стало быть, полон Солнцеград.

– Поэтому двинулись на Солнцеград? – услышал я.

И ещё:

– И распутица им не помеха…

И кроме этого:

– Дак и распутицы нет в ентом году…

– Будто всё нарочно, так тает медленно, что и не…

Но нечего базарить попусту. Медлить здесь нам незачем.

– Хватит болтать, по коням! – сказал я, оглядев их.

И мы вскочили в сёдла, взмахнув плащами, как крылами. Скачка долгая, но мы налегке, до вечера мы уже встретили Ориксая, вышедшего с дружиной к Солнцеграду.

Он собрал из нескольких городов, подготовленные за эти месяцы полки. Настоящую дружину, это верные воины, неслучайные, истинный оплот царя. Так что, с ним шли почти двенадцать тысяч. И ещё несколько тысяч должен собрать Черныш по городам. Так и предполагалось, только, что двинутся все немного позднее, что Ава успеет уехать из Солнцеграда и спрятаться ещё до родов. И когда я сказал ему о рождении сыновей, Ориксай испугом в глазах встретил мою новость.

– Так не успела?.. – ахнул он, опускаясь на лавку, будто силу в ногах потерял.

– Ты… сядь, Ориксай, – сказал я, испугавшись, что он упадёт. Расшибётся ещё.

Мы в шатре с ним, после Совета, после вечери. Я остался, чтобы рассказать о том, что знаю теперь сам, знаю точно, так же уверенно, как и то, что вижу его перед собой:

– Она в Солнцеграде. А детей спрятала. Я знаю, – сказал я, глядя в его зрачки, чувствуя, как сердце быстро колотится в нём, чувствуя его страх. В нём ещё никогда не бывало страха…

Он посмотрел на меня:

– Не понимаю… ты… был там? Тогда, как ты здесь?

– Если бы был… – покачал я головой, сел напротив него на топчан. – Нет, Орик, я не был в городе. Но я знаю это.

– Знаешь… – он поднялся, заходил сердито по шатру: – Ты всё всегда знаешь, – пробормотал он, качая головой, почти сердито. – Так она одна там?

– С Яваном. Не так мало.

Орик обернулся на меня, мгновение подумал и кивнул согласно.

– Немало. Яван умрёт за неё, – уверенно произнёс Орик.

– Все, кто там, умрут за неё.

– И мы с тобой ещё. Беда в том, что она умрёт за любого из нас.

Я покачал головой и сказал, успокаивая то ли его, то ли себя:

– Не так легко убить её. Она не дастся Смерти.

Утро пасмурное, мелкий дождик, скорее даже водяная пыль висит в воздухе, оседая мелкими капельками на всех поверхностях, сам воздух кажется влагой, втекает в ноздри, касается кожи. Было уже нераннее утро, когда мы с Онегой поднялись на вновь выстроенную стену и увидели обступившую город громадную рать, дальние околичности которой терялись в тумане.

– Ванюша, помнишь, как гуляли с тобой под таким дождём в Ганеше? – спросила Онега, не глядя на серо-чёрную массу, ощетинившуюся пиками, покачивающуюся конницей, блестящую от влаги бронёй и оружием. Она смотрит выше их голов, куда-то вдаль, в туман. И, по-моему, не в этот, что я вижу перед собой, а другой, в тот, что был когда-то в Ганеше. Будто мы не перед лицом раскрывшей объятия Смерти стоим…

Потом посмотрела на меня.

– Поверить не могу, что это было. А ты?

– Жалеешь? – я посмотрел на неё. Неужели правда не боится?

– О чём?

– О том, что мы не остались там?

Онега покачала головой:

– Никто не спрашивал нас, чего мы хотим, так ведь?

– Тебя не спрашивали, верно… А я…

– Не надо, Ваня, что теперь… Я вспомнила не для того, чтобы ты жалел снова… А… Хорошо было. И как не с нами, – она улыбнулась тихо.

Да нет, с нами, ты не хочешь, чтобы всё это было с нами, но было с нами. С нами, Онега! И если сейчас умереть, я знаю, что жил не зря, видел и любовь, и счастье в лицо. Ушло всё, упустил я, но видел, знаю, что есть. И во мне всё живо…

– Ты… Не бойся, – сказал я, чувствуя силу ста человек в себе.

Онега засмеялась:

– Ну и ты не бойся, Ванюшка! – смотрит и правда весело, глаза блестят.

Взглянула вниз и сказала с усмешкой:

– О-о… Вона, погляди-ка, мой братец, – она кивнула на выехавшего вперёд всадника. – Красавец, ничего не скажешь, гляди!.. Но ты лучше, Ваня, правда-правда!

Боги, шутит ещё! Кто бы ещё на её месте шутил?

Орик, вот, кто шутил бы…

Всадник в алом плаще, на высоком белом без пятен коне, в золотом шлеме. И двое за его плечами, Доброгнева за правым плечом, Явор – за левым. Но они довольно далеко от него, он значительно впереди. Алый плащ мокнет под дождём, превращаясь в неприглядную тряпку.

– Ава, спускайся! Не мокни на стене, тебе вредно – только родила, простынешь! – крикнул Дамагой, усмехаясь.

– Меня простудой не возьмёшь, Дамагой! – ответила царица со смехом. – Ты же знаешь, такие как я, простудами не болеют! Золота ржа не берёт! Это тебе поберечься надо, простой человек! Сын весёлой потаскухи.

– Ну, дрянь… – услышали мы его бормотание, он набычился, подняв плечи, качая головой в богатом золотом шлеме.

Потом поднял голову, и лицо его стало бледно, черты обострились:

– Я сын потаскухи, это верно, но мне, мужчине, не стыдно. Вот тебе-то каково, самой потаскухой быть?! Я сам научил тебя отлично на спинку опрокидываться. Помнишь ещё, золотая царевна?! Али под тыщами других давно позабыла?!

С расчётом на окружающих сказал, на ратников, смутится Онега, унижены и побеждены они. Но с нею, с Онегой такое не пройдёт, уж я-то знаю. Ничто не дрогнуло в ней от его слов. Верно, золота ржа не берёт.

– Дак не о чем особенно было помнить-то, добрейший братец! – как ни в чём, ни бывало, продолжила легко смеяться царица. – Ты чего привёл свою банду? Лунная жрица не боится тебя, как Белогора, который её, бедняжку, так притеснил, что ни одного её Лунного двора не тронул?.. Явор, вы с Дамагоем как делите любовницу? Али ты не знаешь, что они сто лет знакомы и всегда о-очень близко дружили! Ты бы поглядывал! А то они сейчас победят, и на что ты им станешь нужен?! Может, думаешь, тебе корону наденут?! – царица прыснула даже. – А-атличный союз у вас! Крепкий, честный! Чести особенно много. Хоть взаймы бери, ковшами отвешивай. Всё царство затуманили своим враньём. Надолго ли, Доброгнева?!

– Болтаешь много, Ава, – произнесла Доброгнева, усмехаясь, изящно сидя в седле в тяжёлом бело-чёрном одеянии, расшитом жемчугом так богато, что оно кажется чешуйчатым. Она легко придерживает уздечку, серая кобыла пританцовывает под ней слегка.

Так и есть, чешуйчатые чудище вместе с лошадью…

– Боишься, знать, – добавила Доброгнева.

Но царица не смутилась и этими словами:

– Боюсь. Как не бояться? – легко согласилась и даже с улыбкой. – Несмотря на то, что клячи под вами все грязью замазались, как и алые плащи ваши. Вас вон, тыщ тридцать, поди, притащилось, а нас тут всего ничего. Ясно – боюсь, и не скрываю. Но теперь и ты бойся, лживая подруга, за спину гляди! У Явора, помнится, острый меч. А нам…Что вы нам можете сделать, кроме как убьёте?

Под её непринуждённые и весёлые даже речи, я чувствую, как меня отпускает напряжение, я обернулся на воинов около, и у них на лицах просвет, никто не боится, когда так говорит бесстрашная весёлая царица. Сияющая золотая царица, уверенная, что как бы ни сложилось, победа – наша, потому что то будет победа духа.

– Сдайтесь, Ава, – проговорил Дамагой. – Сбережёте жизни.

Царица, продолжая улыбаться, обернулась на стены, оглядела наших воинов, и вдруг они, будто прочитав её мысль, как по команде, повернулись спинами и сняли штаны, обнажив зады, выкрикивая при этом нахальные и оскорбительные лозунги в адрес пришедших завоевателей.

– Уж извини, Дамагой, – крикнула царица, смеясь. – Но нам сдаваться не к лицу. Чего же царю скажем? Нет, не пойдёт!

– Детей пожалей, стерва! – крикнула Доброгнева.

– Царские дети не для жалости родятся, но для чести! – выкрикнула царица, и будто эхом разнесло её слова над войском.

И над вражеской ратью.

И подхватили криком воины на стенах, ударяя в стену и вскидывая мечи и кулаки вверх, в самое небо.

– Я не хочу жечь город нашего отца, Ава, откройте ворота, – продолжил Дамагой, дождавшись пока смолкнет гвалт. – Не умрёт никто, станете жить, как жили, ещё лучше, спокойнее.

– Я – золотая царица, я рождена для трона! И мне твои посулы смешны, беглец и низкий обманщик! – выкрикнула царица.

И все услышали её. И гордо выпрямились непростая царица с нами, не обычная жена царя. Она – сам Великий Север, плоть от плоти и даже кровь от крови.

– А спокойствие оставь жёнам своим толстозадым! – добавила царица. – Ты некогда уже сулил мне свою дружбу, для меня закончилось плохо! Ты теперь Доброгневе дружбу и вечную любовь подари! Я обойдусь моими друзьями!

– Тогда все умрёте!

Наши ратники закричали, завопили:

– Авилла!

– Ориксай!

– Авилла!

– Ориксай!

– Авилла!

– Ориксай!

– Яван! Яван!

– Медведь!

– Воевода Яван!

Волна голосов всё выше, всё мощнее.

И с новой силой:

– Север!

– Ве-ли-кий Север!

– Север!

– Север! Се-вер! Се-вер! Се-вер!..

И повторяли так вновь и вновь, ударяя мечами и крепкими юфтяными сапогами по стене, в такт словам, создавая неимоверный ритмичный грохот и шум. И я орал вместе со всеми. К тому же ещё выбрасывая решительный и злой кулак с зажатым мечом в небо. Плевать, что Смерть несметной ратью пришла под стены солнечной столицы. Никто не победит нас. Убить можно, но не сломить!

Мы спешим. Ни я, ни Белогор не знаем, где мои дети. Но если он спокоен, если Авилла сделала так, что Белогор не волнуется об их судьбе, а он не мог не волноваться, будь они в опасности, то и я должен быть спокоен. Мне странно это, я никогда раньше не думал о детях. Но сейчас я понимаю, что я так много думаю о новорожденных сыновьях, чтобы не думать об Авилле.

– Белогор, ни ты, ни Авилла так и не рассказали, что было, когда вы встретили Дамагоя, – я посмотрел на Белогора.

Мы весь путь едем плечо к плечу, нельзя гнать, пешие не поспеют. Мы будем у Солнцеграда к завтрашнему утру, мы идём почти без привалов, и без ночёвки. Но перед самим городом надо дать войску роздых. Воевать усталые люди не должны.

Он повернул лицо ко мне, ставшее жёстким, дёрнулись губы, глаза сверкнули сталью, несмотря на сумеречный мягкий свет, но в них своё излучение, изнутреннее.

– С ней поступили жестоко, Ориксай, – чётко произнёс он и долго смотрел на меня, словно хотел увидеть, насколько глубоко вошло лезвие, которое он вонзил. – Так, что я лечил её несколько дней. Страшно… И то, что царевичи живы остались – это… Словом, Бог их сберёг.

Мне будто дали по лицу несколько раз, а потом под дых.

– Ты… почему не сказал… – задохнулся я.

Белогор отвернулся и добавил глухо:

– Время пришло и говорю.

И снова посмотрел на меня, прижигая раскалённым железом мои раны:

– Кого теперь ты пощадишь?

Я сорвался с места, рванув коня во весь опор, и скакал так долго, сколько мог, сколько мог мой конь, стараясь утишить сердце, зашедшееся болью и злостью. И руки, готовые сдавить любое горло. Я скакал, не разбирая дороги, далеко обогнав моё войско. Ветер, ветви хлестали меня по лицу и по плечам, полоскали мой плащ, но я нёсся и нёсся, словно надеялся нагнать, встретить моего врага…

И поворотил коня назад, только задохнувшись сам и чувствуя, что теряет силы он. Спешившись, я сел на землю, свесив тяжёлую голову между поднятых колен, оставив коня отдохнуть и пастись едва пробившейся травой. И так дожидался пока не подойдут мои рати.

Всё же достали и её… её… Ладо, промолчала. Почему? Чего боялась? Почему не сказала?.. Ах, Ладо…

Услышав приближение рати, я поднялся, и, вскочив в седло отдохнувшего коня, вернулся в строй. Теперь у меня по-настоящему и надолго пылает лоб, и горят ладони, от нетерпения поскорее применить их в бою.

Светло-жёлтые брёвна внешней стены стали красными, меняясь в богатом цвете от алого до черноватого. Как и потёки расплавленной смолы и кипятка, приготовляемых для штурмующих, кажется, беспрерывно.

Машут руки, мечи, топоры, щиты, пики, окрашенные уже в те же цвета, что и стены. Лезут по лестницам и отваливаются или всё же достигают вершины, где врубаются в защитников.

И летят искры от скрещивающихся лезвий и доспехов, и льётся кровь, она шипит на раскалившихся остриях и лезвиях, стекая по стенам, начинает хлюпать под ногами и у подножия стены и наверху. Куски и ошмётки человеческих тел, кишки, мозги, отрубленные конечности, головы…

Хрипы смерти, ранений, победные вопли, ругательства, крики… Я бьюсь вместе с моими воинами. Я не ушла со стены, понимая, что я сейчас для моих воинов как Солнце. Я не могу прятаться, я должна быть с ними. А биться меня учить не надо.

И Яван бьётся рядом со мной. Мы стали напарниками, мы действуем как две части одной целого. Чувство тел друг друга помогло нам стать идеальными соратниками. И плечо к плечу, спина к спине, мы машем мечами и кинжалами, отбивая удары от себя и от него, он от меня, пригибаясь, отклоняясь, вытягиваясь. Мы покрыты кровью, волосы намокли от крови, его борода мокра от крови и пота.

Я никогда не участвовала в битвах и не могла представить такую мясорубку. Но страха нет во мне. Одно есть – радость битвы и кипение решимости в крови. Я боюсь одного – достаться Дамагою живой.

Видеть куражливую радость на его лице, позволить использовать меня на размен с Ориком и Белогором, чтобы он мною заставил их подчиниться – ничего страшнее не может быть. Поэтому я скорее умру тут, и я не боюсь.

Скоро меня стало не узнать, под слоем крови я похожа на моих воинов, так что не отличить. И усталости я не чувствую, как это ни странно. Я мокра от крови изнутри и снаружи, хорошо, что крови столько вокруг, никто не чует запаха моей, родильной. И груди заполнились иглами и тяжестью от прибывшего молока… Чьё пьют те, для кого оно пришло?..

Но я не позволяю себе думать об этом, я не позволяю себе даже чувствовать это, я не позволяю себе слабеть. Моя слабость сейчас гибель для всех…

Если думать, то со злостью на тех, кто разлучил нас. Злость придаёт сил, грусть отнимает.

И странно – ночь приблизилась как-то очень быстро. Как мог так скоро закончиться день, а нашествие не продвинулось внутрь города больше, чем было с утра. Бои как шли с полудня наверху стен, так и не продвинулись внутрь города.

Дамагой скомандовал отводить полки. Остатки тех, кто успел подняться наверх, мы сбросили к подножию стен.

Мы с Яваном рядом, смотрим на отходящие полки. Мы опираемся на липкие от крови стены.

– Выстояли?.. А?!.. – сказал Яван с восторгом в голосе, оборачиваясь по сторонам. – Выстояли! Это ж надо…

– Если Орик до завтра не подойдёт, конец нам, – ответила я осипшим горлом, будто и в горле у меня засыхает кровь. Наверное, так и есть, мы и надышались и будто даже напились ею…

– Так вместе помрём что ли?! По мне, так лучше не придумать! – засмеялся Яван, оглянувшись ко мне.

На его покрытом кровью лице улыбка, весёлые белые зубы и синие глаза выглядят странно и будто стирают кровь. Я засмеялась, ткнув его в плечо кулаком.

– Яван! Авилла! – выкрикнули кое-где.

– Я-ван!

– А-вил-ла!

Подхватили вокруг.

Но, прокричавшись, воодушевлённые, пусть и промежуточной, но победой, мы стали собирать мёртвых и сносить их на площадь. Их оказались многие и многие сотни. Раненых ещё больше, ими есть, кому заняться, столько жрецов Солнца в Солнцеграде не было никогда раньше.

А сама я почти теряю сознание, неожиданно почувствовав усталость. Так, что подогнулись ноги, будто кто-то поддал под коленки… Я пришла в себя на руках милого Ванюши, который нёс меня в баню.

– Нельзя так, Нега, ты царица, надо беречься, – улыбнулся он.

– Нельзя царице беречься, однако, – сказала я, обняв его за шею. – На то я и на трон призвана.

Он улыбнулся, глазами светит. Но я нахмурилась, отодвигаясь от его плеча, к которому прильнула было:

– Ты так на меня не гляди, Вань, не то станут думать… – я немного вывернулась из его рук. – Оно, конечно, помереть-то можно и так, но мы должны о жизни думать.

– Стало быть, жить-то будем? – спросил он, опуская меня на порог бани, из-за двери просачивается пар.

– А чё же… Ещё как будем! – сказала я, закрывая дверь перед его носом…

Как и когда я добралась до постели, как разделась и заснула я не помню, не почувствовала ничего, пока лучи солнца не коснулись меня на рассвете.

Сегодня солнце щедрее. Никаких облаков, и наше доброе светило льёт на нас свои лучи, будто раскрыв объятия. В такой день никто не победит нас. И на стены мы идём под боевой клич:

– За Север!

– За Авиллу!

– За Ориксая!

– За Север!

– За Север!

– За Север!

Пока мы шли, Яван рассказал, что погибла вчера тысяча четыреста восемьдесят шесть человек. Нас здесь семь тысяч без трёх человек было вчера утром…

– …Дамагоевых примерно в четыре раза больше полегло. В темноте оттаскивали трупы от стены. А вот, сколько раненых у них… Но у них нет стольких лекарей. Кстати, Солнечные жрецы намерены тоже сражаться.

– Не пускай пока, пусть берегутся, – сказала я. – Некому будет мечи держать, возьмём и их, а пока пусть своим делом занимаются. Надо беречь тех, кто спасает нас и возвращает воинов в строй.

И вот мы наверху стены, кровь, из-за прошедшего ночью дождя, не высохла, а только глубже въелась в дерево, пропитав его насквозь, и стены теперь сильно пахнут вчерашней кровью, запах, смешанный со свежим запахом древесины настолько густой, что на ум приходят мысли о том, что здесь перемешаны человеческие и древесные тела и потоки человечьей и деревянной, не видной нам, крови…

Сегодня Дамагой в свежем алом плаще, солнце сверкает на его шлеме.

Я же свой сняла, открыв ему лицо.

– Сдавайся, Ава, столько людей гибнет, ради чего?! Я не трону никого из вас. Возьмёшь себе этого в мужья. А ежели не хочешь, коли стал постылый, так возьми Белогора… Али ещё кого… Я разрешу тебе всё, только откажись от упрямства глупого! Будете сыты и не обижены.

Царица захохотала, задирая подбородок:

– Дак я за пищей-то никогда сильно не страдала, братец, сытость для меня последнее дело, приходилось, знаешь ли, одной краюшкой в неделю пробавляться и ничего, от этого только польза: прояснение в голове наступает, какого тебе от жиру и довольства вечного не достичь!.. А вот мужей перебирать царице не к лицу, у царицы государь – муж, он моя держава и моя родина! Он мой меч и смысл!.. Так что ты голодных тут не ищи, Дамаш, мы Солнцем сыты могём быть. Ступай восвояси, где ты его там обрёл, Север твоим не будет!

– Я – Ольг! Это ты, проклятая девка, заняла моё место! Я рождён был для трона! – завопил Дамагой.

– Ольг!?.. – преувеличенно изумляясь, выкрикнула царица. – Ну, нет!.. Нет, низкий! Ольги чужих ратей на родину не приводят!.. Вон ступай, грязный ублюдок и подручных подлых прихвати с собой! – выплюнула она ему на голову.

Дамагой возопил, срывая голос:

– Сдохнешь! Сдохнеш-шь!.. И детей твоих повешу как щенков, тебе покажу, смотреть будешь глазами своими дьявольскими, как они станут в петлях извиваться!.. Потом любовника твоего распнём… За ним – царя. Белогора… А там уже и тебе башку своим мечом снесу! – орёт Дамагой, совсем потеряв самообладание.

– Давай-давай! – продолжила хохотать Онега, совершенно не тронутая его словами. – Ты мало до чего ещё не опустился! Убей единокровную сестру, ублюдок! Ублюдком родился, ублюдком и кончишься!

Дамагой, белый от злости, поднял меч и рыкнул команду стрелять из луков. Но преждевременно, поэтому большая часть стрел не долетела даже до стены.

Но они собрались, построились и вновь, подхватив свои лестницы и верёвки с крюками, пошли на стену.

И всё заново, будто вчерашний день никогда не кончался, будто мы продолжили его…

Но нет. И всё тому свидетельство, и Солнце и то, что вдруг отхлынули, стали разворачиваться полки от стен, начали перестраиваться, оставив нас на стенах в некотором недоумении.