Я больше не буду!

— Зачем же тебе дальше ходить в школу? — в изумлении спросила она.

— Я хочу… хочу стать писателем, — запинаясь, произнес я. Я не собирался говорить ей об этом, но она так безжалостно ткнула мне в нос мое полное ничтожество и мою вину, что я просто должен был за что-то ухватиться.

— Кем-кем? — изумилась она.

— Писателем, — прошептал я.

— Это еще зачем?

— Писать книги, — пролепетал я.

— Никаким писателем ты никогда не будешь, — вынесла приговор она. — Кто это вбил такую чушь в твою черномазую башку?

— Никто, — ответил я.

— Вот именно, до такой глупости ни один дурак бы не додумался, — с негодованием провозгласила она.

Каждая новая школа — это новая страна, которую надо завоевать.

— Неужели вам не стыдно? — сказала мать женщине. — Из-за вас мои дети умирают с голода.

— Ну-ну, — сказал отец, все так же смеясь, — только не подеритесь.

— Сейчас возьму кочергу и тресну тебя! — крикнул я отцу.

Он посмотрел на мать и засмеялся еще громче.

— Это ты его научила, — сказал он.

— Что ты говоришь, Ричард! — сказала мать.

— Чтоб ты сдохла, — сказал я незнакомой женщине.

Когда я уже пережил потрясения детства, когда во мне родилась привычка

размышлять, я часто думал о том, что у негров, по сути, нет истинной

доброты, я думал о том, как непрочна наша нежность, как мало в нас

подлинной страстности, как бескрыла наша надежда и как робка радость, как

бедны наши традиции, как скудны воспоминания, как жестоко мы обделены теми

неуловимыми чувствами, которые связывают людей друг с другом, как

легковесно само наше горе. Когда я узнал, что есть другая жизнь, я понял,

какая это горькая ирония считать, что жизнь негра наполнена яркими

страстями. Я увидел, что за богатство чувств люди принимают паши

обреченные метания в ловушке, наши поражения, наш страх, нашу ярость.И всякий раз, как я думал о том, до чего же бесцветна жизнь негров в

Америке, я вспоминал, что неграм ведь так и не позволили приобщиться к

западной цивилизации, они живут, казалось бы, в ней и в то же время вне

ее. И еще, когда я размышлял о бедности негритянской культуры, я задавал

себе вопрос, в самом ли деле человек от рождения наделен способностью

любить, испытывать чистую, гордую нежность, хранить верность, поступать

благородно, помнить? Может быть, эти качества человек должен воспитывать и

лелеять, может быть, за них надо бороться и страдать и передавать как дар

от одного поколения к другому?

Можно без стыда и страха идти навстречу людям, что, уж

коль скоро тебе посчастливилось жить на земле, можно обрести искупление за

те тяготы и страдания, что выпали на твою долю.