Tsitaadid audioraamatust «Почти счастливые женщины», lehekülg 9

чали. Вступать в полемику с Добрыниным никто не решался. И тут он услышал слабый голосок:

как кабачки. Красота. Шли по улице и балдели – желто-краснооранжевые деревья, ковер из разноцветных листьев, запахи, запахи! Рехнуться можно! От воздуха и счастья кружилась голова. Дома Аля разделась и глянула на себя в зеркало – румяная и свежая, как клубника с грядки. Вот что такое воздух и что такое… счастье. Разбирала сумку, прикидывая, что на обед. Да, жареная картошечка, консервы – а что делать? – и соленые огурчики! В смысле, огурцы. На огурчики они как-то не тянут. Жарила картошку и напевала. Максим вошел в кухню и потянул носом. – Ого! Кажется, нас ждет роскошный обед! Потом подошел к ней сзади и обнял, но тут же скривился: – Фу! Ты жареным пахнешь! Она смутилась: – Ну что делать… Он развернул ее к себе, обнял и шепнул: – А мне нравится. Сам удивляюсь. Пойдем?  – и потянул ее за руку. – Картошка сгорит, – пробормотала она. – Выключи, – коротко приказал он. Теперь раздевал ее он – медленно, с расстановкой, поглаживая плечи и бедра. Она стояла как каменная, как неживая. Только внутри все дрожало. И руки дрожали. И ноги были такими слабыми – вот-вот упадет. Ну и упала. В кровать. Точнее – на диван, старый,

обрели волшебную силу и – вот чудеса! – на концах мягко и плавно закрутились волной

радость, восторг, упоение и отрада души! Да, жаль… Но что поделать? Заставлять девочку барабанить по клавишам? Зубрить этюды и гаммы? Мучить ее? Никогда. И музыкальную тему Анна Васильевна просто закрыла. Когда-то с пятимесячной дочерью на руках тихая и покорная Анечка сбежала от мужа-тирана. Сбежала в никуда, не раздумывая ни минуты, когда пьяный оборотень занес над ней огромный, с кирпич

раста – то ли тридцать, то ли пятьдесят. Потом оказалось, что ей хорошо к шестидесяти. Стефа была некрасивой, но очень фигуристой. Одета она была потрясающе. Не выпуская из тонких, узких губ длинную черную тонкую сигарету и надев на запястье бархатную подушечку, утыканную иголками, Стефа крутилась вокруг Али, подкалывая ткань, и не переставала болтать. Алю ни о чем не спрашивали, словно она была бессловесным манекеном, Стефа отдавала

трудом способным привыкнуть к новой, непонятной и незнакомой жизни,

. Сама отдала, своими руками. А ребенка нельзя отдавать никому, даже бабке! На груди носить, при сердце, как брошку! И никогда, никому  – понимаешь? Кого могла воспитать моя мать

старше и опытнее. Мне так кажется.

малышом или младенцем. Помнит его уже подростком, красивым и наглым, хамоватым, чего-то без конца требующим. Помнит его светлые пустые глаза, холодные и безразличные. Сжатый рот, трясущиеся руки. Его попреки, претензии, жалобы. И ни одного теплого слова, ни одного. Ни разу он не назвал ее мамочкой или мамулей. Ни разу. Только мать или Софья Павловна. Почему так получи

звонок. Она не сразу узнала Олин голос – незнакомый,