Виктор Астафьев

и собаку, внезапно закаркала призывно, перевозбуждённо. Борис опасливо

Васю́тка встал, поёжился, раскопа́л у́ток, разду́л угольки́. Когда́ костёр разгоре́лся, он погре́л спи́ну, пото́м отре́зал кусо́чек хле́ба, взял одну́ у́тку и при́нялся торопли́во есть. Мысль, кото́рая вчера́ ве́чером беспоко́ила Васю́тку, сно́ва поле́зла в го́лову: «Отку́да в о́зере сто́лько

окончил фэзэо, еще никакой пользы людям не сделал, той

Мир детства, с ним навечно расставанье, назад ни тропок нету, ни следа, тот мир далек, и лишь воспоминанья все чаще возвращают нас туда…

Ребята – вчерашние школьники, зеленые кавалеры и работники – еще не понимали, что в казарме жизнь как таковая обезличивается: человек, выполняющий обезличенные обязанности, делающий обезличенный, почти не имеющий смысла и пользы труд, сам становится безликим, этаким истуканом, давно и незамысловато кем-то вылепленным, и жизнь его превращается в серую пылинку, вращающуюся в таком же сером, густом облаке пыли.

братишке Кешке, дяди Ваниному сыну, жившему здесь, на верхнем краю села.

Я окончательно убедился, что против сибиряков по мату никто не устоит.

разрешенную. Астафьев считал, что преступно показывать войну героической и привлекательной: – Те, кто врет о войне прошлой, приближают войну будущую. Ничего грязнее, жестче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слезы, иначе ничего от нашего брата не добьешься. Война ужасна, и в организме нового поколения должен быть выработан устойчивый ген невозможности повторения подобного. Ведь не зря же эпиграфом своего романа «прокляты и убиты» великий писатель, говоря языком сибирских старообрядцев, поставил: «писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты».

приходил кормить кур, вся крысиная и мышиная семья рассыпалась по углам, шмыгала в норы и затихала. Но Милаха спокойно бегала по птичнику, ела из корытцев, не обращая ни малейшего внимания на старика. – Кушаешь

Уж очень просто всё получилось. Васютка ещё не знал, что страшное в жизни часто начинается очень просто.