VI
Увлечение и любовь
В буфетной комнате при совете присяжных поверенных в углу за столиком сидели Горянин и его друг Прохоров, тоже присяжный поверенный.
– Да ты изменился, – сказал ему Горянин, продолжая разговор.
– Изменишься! – желчно ответил Прохоров. – От тебя я не скрываюсь. Я влюблен в нее, как гимназист. Одно время она как будто отвечала мне. Помнишь – в театре? Евгения Павловна пошутила насчет свадьбы, и она ничего…
Горянин молча кивнул головой.
– И вдруг, – со злобой в голосе сказал Прохоров, – является этот Чемизов – и все прахом. – Он стукнул по колену сжатым кулаком и замолчал. Его красивое, с тонкими чертами лицо омрачилось, густые брови сдвинулись, серые глаза потемнели. – Скажи мне, Алексей Петрович, – продолжал он, – откуда этот Чемизов? Где ты достал его?
Горянин беспечно пожал плечами.
– Встретился с ним в кружке Полонского. Кого там не бывает! Разговорились, и он вдруг оказался моим товарищем по гимназии. До пятого класса шли вместе, а там он в юнкерское перешел. Вот и все. Где он был по сие время – не знаю, что он и кто он – тоже. Живет хорошо, видимо, обладает средствами, холост и, главное, занимателен…
– Черт знает! – возмутился Прохоров. – Ты вводишь его в свой дом, со всеми знакомишь…
– Ревность? – засмеялся Горянин. – Да отчего же не ввести мне его в дом? Он вполне приличен, интересен, знает массу анекдотов. К тому же в нем есть что‑то таинственное.
– Вот – вот! Елена Семеновна убеждена, что это – необыкновенный человек, – сказал Прохоров.
– Моя Евгения Павловна – тоже, – подхватил Горянин. – Он у нас раза три в неделю бывает. А согласись, – сказал он, смеясь, – тогда, вечером, он всех занял?
– Простой опыт гипнотического внушения, и попался ему дурачок Хрюмин.
– Ну, мы бы и этого не сделали.
– Потому что не фокусники, а если бы и сделали, то не для увеселения публики…
– Ну, ты совсем взбесился! – пожав плечами, воскликнул Горянин и встал. – Пойду в канцелярию, почитаю дело. До свиданья! Заходи!
– Зайду, – Прохоров задержал руку Алексея Петровича, – а про Чемизова этого я наведу справки. А?
– Наводи, коли охота есть, – и Горянин, кивнув головой, вышел.
Прохоров опустил голову и задумался.
С год тому назад он познакомился с Еленой Семеновной Дьяковой и полюбил ее. Она не отклоняла его ухаживания, появлялась с ним и на вечерах у знакомых, и в театре, и на выставках, позволяла касаться интимной стороны жизни и вдруг сразу словно отрезала – с того злополучного вечера у Горянина.
Если бы это случилось сто лет тому назад, Прохоров просто зарезал бы этого Чемизова. А теперь…
Прохоров вздохнул, встал и уныло побрел по коридору.
«Сегодня же увижу ее и объяснюсь», – решил он и вдруг ободрился.
Дома он пообедал, отбыл свои приемные часы, к восьми часам вечера оделся и поехал к Дьяковой. Горничная встретила его и, не растворяя двери, через цепочку сказала:
– Барыни дома нет. Уехали в театр.
– Одна?
По лицу горничной скользнула чуть заметная усмешка.
– С Григорием Владимировичем. Они теперь завсегда с ними ездят.
У Прохорова закружилась голова.
– Кланяйся барыне, скажи, что я был, – проговорил он, стараясь казаться равнодушным, и стал спускаться с лестницы.
На улице он очнулся. Тоска охватила его жгучей болью.
– О, черт! – вслух произнес он. – Не гоняться же мне за нею.
Вдруг он услышал возглас: «Сергей Филиппович! Наше вам!» – и, подняв голову, увидел купца Авдахова, которого однажды защищал в суде.
– Савелий Кузьмич, здравствуйте! – сказал он.
– Вот рад‑то! – воскликнул Авдахов, запахнув дорогую шубу. Его лицо лоснилось, глаза маслились, губы затягивала блаженная улыбка, и только теперь адвокат заметил, что купец немного пьян. – Вот рад‑то, – повторил тот. – Вы куда изволили?
– А никуда, так…
Авдахов восторженно всплеснул руками и завопил:
– Ловлю, коли так, не выпущу. Едем с нами! Уж и угостим же мы вас!.. Сегодня вы – мой… Егор! – крикнул он. – Ходи сюда!
Прохоров оглянулся и увидел, как из широких саней, запряженных парой под синей сеткой, стал выходить крепкий, коренастый мужчина в дорогой шубе и бобровой шапке.
– Егорий! Вот друг, – крикнул Авдахов, – господин Прохоров, адвокат… Меня спас, всему научит. Зови с нами! Это, – сказал он Прохорову, – мой кум, Егор Егорович Семечкин, купец из Саратова. Тоже по хлебной части.
Семечкин протянул руку Сергею Филипповичу и сказал:
– Сделайте честь! Не побрезгуйте!
Прохоров был рад забыться.
– С удовольствием, – согласился он и через минуту сидел в санях против купцов – приятелей.
– В» Самарканд»! – крикнул Авдахов своему кучеру.
Сани двинулись и понеслись по снежным улицам.
А в это время Дьякова переживала давно забытые чувства.
На сцене знаменитый артист в костюме Демона пел свою песню Тамаре, и мягкие звуки ласкающей струей вливались в душу Елены Семеновны. У своего локтя она чувствовала руку Чемизова, и от его прикосновения острая дрожь проходила по всему ее телу.
– «В любви, как в злобе, верь, Тамара, я неизменен…«Не смею сказать: велик, – прошептал Чемизов, когда певец под гром рукоплесканий окончил свою арию.
Дьякова чуть заметно вздрогнула и окинула своего собеседника томным, разнеженным взглядом.
По окончании каждого акта она выходила в фойе и, опираясь на руку Чемизова, прогуливалась там, среди оживленно гудящей толпы.
Чемизов был красив. Его лицо со строгими, правильными чертами, с глубоко сидящими и сверкающими глазами невольно останавливало на себе внимание; какую‑то особую торжественность приобретало оно от гладко выбритых усов и бороды. Он был высок ростом, строен, в безукоризненно чистом белье, и вся его фигура производила впечатление аристократичности. Дьякова шла, опираясь о его руку, и с тщеславным удовольствием замечала, какими взглядами окидывают ее спутника встречающиеся девушки и дамы.
– Когда я смотрю на вас со стороны, – сказала она своему кавалеру, – вы мне кажетесь чем‑то вроде великого магистра масонской ложи.
Чемизов, улыбнувшись, сказал:
– Может быть, это и так.
– В вас есть что‑то недосказанное, – сильнее опираясь на его руку, сказала Елена Семеновна, – словно тайна. И это влечет…
– Вы верите в симпатию и антипатию? – спросил он.
– О да!
– Я сразу почувствовал, что вы станете на моей дороге, едва увидел вас, – тихо продолжал Чемизов. – До этих пор я считал себя свободным, как сокол.
– А теперь? – тихо спросила молодая вдовушка.
– Теперь я связан…
Эти слова, сказанные почти шепотом, были для Дьяковой слаще всей прослушанной музыки. Она взглянула на своего спутника и увидела строго сжатые губы, нахмуренный лоб и сосредоточенно смотрящие пред собою глаза. Что‑то роковое показалось ей в его лице, и она почувствовала власть этого человека над собой. Спектакль окончился.
– Ну, домой! – весело сказала Елена Семеновна.
Чемизов помог ей накинуть ротонду, надеть капор, и они вышли на широкую площадь, залитую электрическим светом.
Был легкий мороз. В воздухе кружились снежинки, тихо спускаясь на одежду и на землю нежными сияющими звездочками.
– Хотите прокатиться? – сказал Чемизов.
– О, с радостью! – ответила Дьякова.
Чемизов выбрал лихача, бережно усадил свою даму в санки, сел рядом, охватил ее талию правой рукой и сказал кучеру:
– По Каменноостровскому на Острова и назад.
Лихач тронул вожжами, и сани понеслись.
Они миновали город и помчались по широкому проспекту. Их сани обгоняли звенящие бубенчиками тройки. Навстречу тоже проносились сани и тройки, и на проспекте чувствовался разгул лихой жизни.
Но вот сани свернули налево, на Каменный остров. Шум проспекта остался позади, и Чемизова и Дьякову вдруг охватила торжественная тишина зимней ночи.
Кучер сдержал широкий бег рысака, и они двигались среди деревьев, опушенных снегом, сверкающих и искрящихся в волшебном лунном свете.
Все было словно сказка. Вокруг них, казалось, был сказочный, заколдованный лес; город с его шумом и жизнь с ее суетой остались далеко – далеко. Они были теперь словно Царь – девица и Иван – царевич на Сером Волке. Нет ничего, только они одни. Сладкая истома охватила Дьякову. Она почувствовала, что рука ее спутника крепче обняла ее, а вслед за тем другая рука проникла за полу ее ротонды, и их руки сплелись в горячем пожатии. К лицу Дьяковой склонилось лицо Чемизова, пред нею, как звезды, сверкнули его глаза. Она откинула голову, и в тот же миг его губы впились в ее и замерли в поцелуе. Небо, сверкающее звездами, казалось, приблизилось к ним. Елена Семеновна на миг потеряла сознание, и острая до боли истома охватила ее.
Но в этот момент кучер дернул вожжами, и сани понеслись в легком беге коня. Они свернули и снова выехали на проспект. Замелькали фонари, зазвенели бубенчики троек. Чемизов отнял свои губы и пожал руку Дьяковой. Она очнулась. Они уже были в городе.
– «Миг один, и нет волшебной сказки, и душа опять полна возможным», – продекламировал Григорий Владимирович.
– Ты любишь меня? – тихо спросила Дьякова.
– Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, – ответил он.
Елена Семеновна схватила его руку, сжала и замерла в сознании безмерного счастья.
Чемизов довез ее до дома, бережно высадил из саней и дождался, пока швейцар открыл дверь подъезда.
– До завтра… милый! – тихо сказала Дьякова.
– До завтра! – ответил Чемизов.
Дверь подъезда захлопнулась. Григорий Владимирович сел в сани и приказал кучеру:
– На угол Морской и Невского!
Через десять минут он входил в шумный игорный зал одного очень популярного клуба.
– А, Григорий Владимирович! Так и вы играете? – воскликнул Хрюмин, подходя к Чемизову.
– Играю.
– Счастливо?
– Сегодня буду играть счастливо, – уверенно ответил Чемизов.
– Ну, тогда я буду с вами в доле. Вот вам сто рублей.
Чемизов отстранил деньги, говоря:
– Я играю только на свое счастье и на свой страх.
Хрюмин деланно улыбнулся и спрятал деньги. Григорий Владимирович подошел к столу, где велась самая крупная игра, и начал крупными кушами. Счастье улыбалось ему, и он играл с каждым ударом все смелее.
– Место свободно, – сказал наконец банкомет, проиграв последние деньги.
– Я занял, – заявил Чемизов и сел за стол…
А в это время Дьякова лежала в постели, закинув за голову руки и устремив мечтательный взор в окружающую ее темноту. Ее взволнованная страстью грудь порывисто дышала; полуоткрытые губы улыбались и шептали имя Чемизова, доверяя сумраку ночи тайну своего сердца. И казалось ей, что она любит в первый раз – так горячо, так искренно было ее чувство.
А Прохоров в компании Авдахова, Семечкина и еще каких‑то бородачей купцов слушал тоскливую песню цыганки Тани и плакал пьяными слезами.
VII
Свет погас
Начальник сыскной полиции вернулся с утреннего доклада градоначальнику, видимо, довольный и, тотчас позвав к себе помощника, сказал ему:
– Вот, Август Семенович, его превосходительство остался доволен нами, а все‑таки…
– По поводу чего?
– Да по делу о ноге и руке, – нетерпеливо сказал начальник. – Так вот теперь постараться надо. Да! Оказывается, этот генерал Чупрынин имеет огромнейшее знакомство и везде – понимаете ли? – везде рассказывал про своего Милорда и руку всякие ужасы. Графиня Фигли – Мигли сказала его превосходительству, что у нас, в Петербурге, жить страшно. Вообще шум из‑за этого преступления не прекращается. Вы пока что сделайте, чтобы в газетах напечатали успокоительные известия: полиция, дескать, на следу, ну и вообще… – Начальник перевел дух, закурил папироску и спросил: – Ну, а что нового? Узнали что‑нибудь?
Август Семенович развел руками и, помотав головой, ответил:
– Оба в совершенном унынии. Проследили, где останавливались эти Кругликов и Коровина; прописки все верные, Чухарев узнал, что эта Коровина вдруг стала хворать, в последнем местожительстве совсем не выходила. Потом Кругликов ее вывез, а затем сам уехал…
– Позвольте, – сказал начальник, морща лоб и почесывая переносицу, – здесь что‑то есть. Позовите Чухарева!
Помощник вышел и вернулся с агентом. Маленький, в рыжем старом пиджаке Чухарев еще с порога начал кланяться начальнику.
– Расскажите мне о ваших розысках по порядку! – приказал ему начальник.
Чухарев переступил с ноги на ногу, одернул пиджак, кашлянул в руку и начал:
– Как мне изволил приказать Август Семенович, я поначалу отправился в адресный стол…
Вслед за тем Чухарев, оживляясь, рассказал все свои искания, не упуская ни малейшей подробности.
Начальник слушал его, играя разрезным ножом и морща лоб.
– Так! – сказал он. – Приехал, значит, девятого октября, а в конце ноября она стала хворать. После двадцать пятого она совсем слегла, и первого декабря он увез ее, а пятого – и сам уехал. Вот данные.
– Совершенно верно! – в один голос сказали Чухарев и Август Семенович.
– Отлично! – отбрасывая нож и беря папироску, произнес начальник. – Теперь это ясно.
На этот раз и помощник, и Чухарев промолчали.
– Ясно, что он ее отравил, а потом убил, – медленно проговорил начальник.
– Но он ее вывез из номеров, – сказал помощник.
– Вывез и убил, – ответил начальник.
– Где же?
– Вот и надо искать, – не смущаясь, ответил начальник. – Главное у нас есть: приметы и паспорт. Ну – с, а какие ответы по телеграфу?
– Только что получил, – помощник вышел и вернулся с пачкой телеграмм. – Вот что нам сообщают, – и он начал докладывать, по очереди кладя телеграмму за телеграммой на стол перед начальником. – «Москва. В начале сентября, до третьего числа, приехал Кругликов и остановился в» Лоскутной» гостинице, а восьмого октября выехал, дав выписку на Красноярск. Десятого сентября приехала Коровина, остановилась в» Большой Московской» гостинице. Уехала восьмого сентября, дав отметку в Тамбов».
– Отлично! – сказал начальник, проглядывая телеграммы. – Дальше!
– «Саратов. Кругликов приехал в июле, остановился в» Северной» гостинице, уехал первого сентября, отметился в Кишиневе». О Коровиной все то же, что вчера этот Семечкин говорил. Выехала седьмого сентября.
– Так!
– Далее!«Курск. Мещанин Кругликов, Антон Степанович, значится тридцати пяти лет, домовладелец. Занимается кондитерским ремеслом. Ни в чем замешан не был. В городе живет безотлучно».
Начальник усиленно закивал, и его лицо прояснилось.
– Остальные из Одессы, Киева, Харькова, Варшавы и других городов. Везде: «Нет». Кругликова не знают.
Начальник опять кивнул головой и затем произнес:
– Ясно: паспорт подложный. Мы имеем дело с хитрым мошенником. Надо обличить теперь его настоящее имя. Да. Вы можете идти, – сказал начальник Чухареву. – В свое время вам будет указано, что делать.
Сыщик низко поклонился и вышел.
Тогда начальник сыскной полиции продолжал:
– А вы, Август Семенович, пригласите к нам Семечкина и покажите ему наши альбомы. Как знать? Может, среди них и окажется этот Кругликов. А я подумаю, что предпринять дальше. Пока оставьте меня!
Август Семенович вышел.
Между тем Чухарев прошел в общую комнату.
– Ну, что? – спросил его Калмыков.
– А ничего! Начальник сначала обрадовался, что у этого Кругликова паспорт есть, а потом обрадовался, когда последний оказался подложным. Вот те и паспорт!
– Да ну? Как же он?
– Ах ты, дурья голова! Да кто же это знает, кроме него самого? Вот и ищи!
– Нет, брат, я откажусь. Одна мечта! – решительно сказал Калмыков, тряхнув головой.
На другой день утром в сыскное отделение снова приехал Семечкин.
– Нашли его? – спросил он помощника.
– Ищем, ищем, уважаемый, – ответил Август Семенович, – а вас пригласили на помощь.
– Все, что угодно.
– А поищите его, может, и найдете. Я вас устрою в кабинете и пришлю вам альбомы жуликов, разбойников и прочего народа, а вы пересмотрите их.
– Да разве я вам не все сказал? Я думаю, у вас без прописки не проживешь.
– Так‑то оно так, да если у него паспорт‑то поддельный?!
Семечкин даже разинул рот. Как российский обыватель, он верил в силу и неприкосновенность паспорта настолько, что не мог допустить возможность его подделки.
– То‑то и есть! – продолжал помощник. – Убийца – негодяй опасный; это теперь ясно. Мы навели в Курске справку. Есть Кругликов, живет безвыездно и кондитерством занимается. Вот – с поэтому и пригласили вас. Поищите!
– Что же, я с удовольствием, – сказал Семечкин. – Куда прикажете?
Помощник позвонил чиновнику, а тот провел Семечкина в отдельный кабинет, где на столе грудой было положено с десяток громадных альбомов. Собственно, это были переплетенные листы картона с наклеенными на них фотографическими карточками, по восьми карточек на листе.
Для физиономиста и наблюдателя эти карточки в альбомах – в некотором роде драгоценность. Здесь собраны так называемые преступные натуры. Всякий, кто попал в сыскное отделение, сфотографирован, измерен, записан, и в галерее портретов изображены лица страшных злодеев, воров и воровок, убийц, поджигателей, фальшивомонетчиков, бродяг и нищих. Тут и молодые, и старые, и подростки, мужчины, женщины.
Семечкин просматривал лист за листом, так что у него даже зарябило в глазах, и наконец закрыл последний альбом. Кругликова не было.
Семечкин закурил папиросу и задумался. Вспомнилась ему Настасья Петровна – высокая, стройная, широкая в плечах, с открытым, ясным лицом, которое от улыбки делалось краше весеннего солнца, и тут же – обезображенное, без носа на отрезанной голове. Семечкин вздрогнул. Да ведь это мог сделать только зверь, человек – чудовище.
«Ах, Настя, Настя!» – сокрушенно подумал Семечкин и, почувствовав на щеке слезу, быстро вытер лицо.
Чего бы не дал он, чтобы найти убийцу, а здесь, кажется, надежды были плохи. По паспорту уследят, а нет паспорта – и всякий след простыл.
В кабинет вошел чиновник.
– Ну, что? – спросил он.
– Ничего, – не без раздражения ответил Семечкин. – Разве мыслимо мне найти здесь? Я этого Кругликова не слишком хорошо знаю. Лицо помню, но не до такой тонкости.
– Да, – сказал чиновник, – это действительно трудно.
Семечкин вышел из сыскного отделения, чувствуя раздражение.
Он отправился в ресторан, позавтракал и, думая о своем деле, пришел к решению самому заняться розысками. Оставить безнаказанным убийцу он не допускал возможности. Если покойница не ответила на его любовь, то он, чтя ее память, не оставит убийцы без возмездия.
«Прежде всего посоветуюсь с Сергеем Филипповичем», – подумал он.
В ту беспутную ночь, которая прошла в пьяном угаре, он сблизился с Прохоровым. В пьяных излияниях у них было что‑то общее, и Семечкин почувствовал к Прохорову глубокую симпатию. К кому же и обратиться, как не к нему?
Он тотчас потребовал адрес – календарь и выписал адрес Прохорова.
«Он и укажет, и научит», – думал совершенно успокоенный Семечкин, выходя на улицу.
От сыскной полиции ждать действительно было нечего. Начальник упал совсем духом, продумал двое суток и совершенно не находил, с которого конца взяться за дело. Калмыков пришел к помощнику с категорическим отказом, и помощник косвенно одобрил его.
– Действительно, – сказал он, – трудное дело. Никаких следов.
– В том и суть, – мрачно произнес Калмыков. – Если бы за что зацепиться, а то извод один.
– Я вам другое дело дам. Вот заявление, возьмите его и ищите! – и Август Семенович передал Калмыкову заявление о пропаже с чердака белья.
Калмыков ожил и, выйдя от помощника, сказал Чухареву:
– Иди и отказывайся. Все рукой махнули.
А в этот день, как нарочно, в столичных газетах было напечатано, что в настоящее время полиция напала на верный след и не сегодня – завтра общество узнает и настоящего злодея, и все кровавые подробности зверского преступления.
Начальник сыскного отделения прочел это сообщение и с досадой смял в руках газету.
– Словно издеваются, – пробормотал он и энергично позвонил. – Помощника! – сказал он курьеру, а когда Август Семенович явился, сказал: – Вот что, милейший. Мне в настоящее время очень некогда. Так вы возьмите на себя это дело о руке и ноге, и чтобы преступник был найден, я так и его превосходительству доложу. А репортеров гоните. Никаких сообщений! Они только путают без толка. Идите! – и он кивнул головой, а затем вздохнул с облегчением, когда помощник вышел из кабинета.
Август Семенович вошел в свой кабинет с таким выражением на лице, словно он проглотил тухлую устрицу. В это время к нему вошел Чухарев.
– Я пришел, Август Семенович, отказаться от этого дела, – сказал он.
– Ни под каким видом – с! Напротив, вы должны найти преступника во что бы то ни стало или выходите со службы. Вот что! Идите!
Чухарев выскочил как ошпаренный и схватился за голову, а помощник начальника вздохнул с видимым облегчением.