Он наконец-то замолчал, и его слова, напоминавшие бред сумасшедшего, черной накипью оседали в голове.
– То есть вы меня придумали? – с нервным смешком выдавил Мирон, сам удивившись тому, что произнес столь нелепую фразу. – Я – плод вашего воображения?
Первоисточник развел руками:
– Не только ты, но и весь дом, его обитатели, скрэки и все остальное – то, что было, есть и чему еще только суждено случиться. Все зависит лишь от того, как я об этом напишу.
Горло перехватило спазмом, будто невидимая рука сдавила трахею, и Мирон едва слышно выдавил:
– А девушка? Ее вы тоже выдумали?
В глазах Первоисточника промелькнуло удивление: казалось, вопрос Мирона застал его врасплох и озадачил.
– Девушка? – уточнил он и, не дождавшись ответа, тут же продолжил: – Честно говоря, я так и не решил, как лучше задействовать ее в сюжете. Я даже не придумал ей имя. Любопытно, что ты спросил про нее.
Он подошел к столу, выдвинул ящик и, покопавшись там, вытащил несколько листов бумаги.
– Это одна из вырезанных сцен. Не помню, когда ее написал, – сказал Первоисточник, протягивая листы Мирону. – У меня была идея активнее задействовать в рассказе девушку, но потом я полностью переключил внимание на тебя, посчитав, что девушке лучше остаться второстепенным персонажем.
Мирон пробежал взглядом по тексту: читать его было неудобно, поскольку многие строчки и даже целые абзацы оказались зачеркнутыми. Буквы прыгали перед глазами, никак не желая складываться в слова, а слова – в предложения, и в конце концов Мирон бросил тщетные попытки вникнуть в суть напечатанного. Первоисточник, заметив его замешательство, пояснил:
– В этой сцене девушка прячется в подвале после того, как скрэк ворвался в твою комнату, а тебе удалось скрыться в вентиляционной шахте. Как и многое другое в рассказе, этот эпизод ни к чему не приводил, поэтому я решил его убрать. Но сейчас я подумал, что тебе будет интересно узнать, как сложилась судьба девушки.
– Похоже, ты хреновый писатель, – осклабился Мирон, с наслаждением наблюдая, как Первоисточник поморщился от его дерзости. – Бессмысленная беготня по коридорам, банальные монстры, дешевые загадки, высосанные из пальца повороты сюжета – это все, на что ты способен? Ради чего вся эта писанина?!
Он с отвращением потряс листами. Лицо Первоисточника исказилось нервной судорогой. Писателю потребовалось несколько мгновений, чтобы взять себя в руки. Наконец он ответил с безумной улыбкой на дрожащих губах:
– Я пишу, потому что им это нравится.
– Кому им?! – взорвался Мирон, непроизвольно дернув рукой с ножом. – Кто они такие?!
– Неужели ты еще не понял? – Первоисточник вскинул брови в искреннем удивлении, и от этого стало не по себе: похоже, он действительно верил в чудовищный бред, рожденный в недрах его воспаленного мозга.
Безумные догадки, сменяя одну за другой, взрывались, будто галактики, в голове у Мирона, и когда их рокот наконец-то утих, он сказал тихим, лишенным всякой силы голосом:
– Они – это читатели?
Первоисточник кивнул:
– Ты существуешь, пока они следят за тобой. Вот прямо сейчас, в это самое мгновение, чьи-то глаза скользят по строчкам текста – и ты живешь, дышишь, надеешься, – он на мгновение замолчал, кивнув на листы бумаги в руках Мирона. – Точно так же жила девушка, пока ты читал про нее. Но стоит им оторваться от написанного – и тебя больше нет. Твоя жизнь обрывается. До тех пор, пока они не вернутся к чтению, чтобы узнать, что случилось с тобой дальше. Правда, так происходит не всегда: если история слишком скучная, они бросают ее, и тогда ты навсегда исчезаешь в черной бездне небытия.
Мирон почувствовал, как внутри что-то надломилось. В груди заныла обида от осознания простой и горькой истины: его отчаянное стремление выбраться из проклятого дома, забитого чудовищными монстрами, было всего лишь прихотью жалкого графомана, сочинявшего бездарный рассказ на потеху любителям страшных историй.
– В таком случае нет никакой гарантии, что и ты не являешься чьим-то вымыслом, – со злой усмешкой процедил Мирон, желая хоть немного задеть своего создателя.
Первоисточник пожал плечами: казалось, высказанная Мироном идея нисколько его не удивила.
– Я уже думал об этом. Возможно, в этот самый момент кто-то пишет историю обо мне.
– Историю о писателе-неудачнике, который не может придумать финал для жалкого рассказа, – с презрением в голосе подытожил Мирон, не без удовольствия отметив, как по лицу Первоисточника пробежала тень недовольства и раздражения.
– Это действительно так, – с поникшим видом ответил он. – Я многократно переписывал историю. Менял тебе имя, внешность, характер – в тщетной надежде, что смогу сдвинуть сюжет с мертвой точки. Десятки раз ты пробирался по тому тоннелю, спасаясь от скрэков, но я так и не смог придумать достойный финал. Я обрывал повествование и начинал с начала. Я бы и сейчас мог все бросить, но это приведет их в ярость: никто не любит читать истории, у которых нет конца.
Мирон устало прикрыл глаза и тихо спросил:
– Зачем?
– Что – «зачем»? – удивился Первоисточник.
– Зачем я ползу по тоннелю? Зачем я хочу выбраться из дома? Зачем убегаю от скрэков? Для чего все это?!
Мирон с изумлением отметил, как его, казалось бы, простые и очевидные вопросы неожиданно поставили писателя в тупик. Первоисточник растерянно коснулся рукой подбородка, и взгляд его затуманился, будто в голове проносились сотни мыслей.
– И правда – зачем? – вслух удивился он. – Я до сих пор не понимаю твоей цели.
– Ты действительно хреновый писака, – усмехнулся Мирон. – Заставляешь бесконечно преодолевать бессмысленные испытания, но даже не знаешь, почему я это делаю.
Он опустил взгляд на листы, которые по-прежнему держал в руке. Мирон вдруг понял, что так и не узнал, чем заканчивается вырезанная сцена с участием девушки. Первоисточник сказал, что его «второстепенная героиня» спряталась в подвале от скрэков, но что было дальше?
Мирон перевернул страницу и выхватил взглядом последний абзац. Сердце отчаянно пыталось вырваться из грудной клетки, когда он читал строки, рожденные лихорадочным воображением обезумевшего графомана:
«Девушка дрожала от страха в тщетной надежде, что темнота подвала убережет ее от скрэков. В тот самый момент, когда тишина достигла предельного пика и стала особенно невыносимой, раздался громкий стрекот, и мрак вдруг обрел форму огромного монстра, все это время незаметно подбиравшегося к жертве. Она истошно закричала, и этот отчаянный вопль стал сигналом к атаке: чудовище пригвоздило девушку к полу, разодрав клешнями кожу на руках и ногах, и нависло над ней, намереваясь впиться в шею широко расставленными мандибулами с острыми зубцами…»
На этом текст обрывался: должно быть, Первоисточник так и не решил, стоит ли ему окончательно разделаться с девушкой или нет. Когда Мирон, стараясь справиться с дрожью в руках, поднял взгляд на писателя, тот смотрел на него с безумной улыбкой на лице, которое теперь сияло неподдельной, а потому особенно пугающей радостью.
– Для чего? – сдавленным голосом выдавил Мирон. – Для чего ты ее мучаешь, если она все равно тебе не нужна?
Вместо ответа Первоисточник выхватил лист из руки Мирона и, усевшись за стол, суетливо заправил бумагу в каретку пишущей машинки.