– Что ж, праведные мои, а теперь самое время погрузиться в благостную дрему, – провозгласил Ормальд.
Он сошел с кафедры и, подобрав полы рясы, устроился в широком кресле с бархатной обивкой, которое стояло рядом с алтарем, украшенном иконами с изображением Вечного Владыки Кравена. Как и в случае со статуями, на иконах его рисовали в образе высокого человека в длинной мантии с капюшоном, скрывавшим лицо.
Праведник Ормальд закрыл глаза и, положив ладони на колени, откинулся на спинку кресла. Бетель наблюдала за тем, как прихожане, в том числе и ее мама, один за другим повторили действия Ормальда: они тоже смежили веки, положили руки на колени и устроились поудобнее на жестких скамьях.
Наступало то, чего в последние месяцы больше всего боялась Бетель: время дремы.
Глава 4
Дремой во время проповедей в Церкви называлось особое состояние, похожее на глубокое забытье. И хотя Бетель точно не знала, что такое забытье, но именно таким словом учитель в школе, мама и другие взрослые, жившие в деревне, описывали состояние, в которое они ежедневно погружались на проповедях в Церкви под руководством Праведника Ормальда.
Медленным, тягучим голосом, напоминавшим стекавший с ложки мед, Ормальд с закрытыми глазами говорил слова, которые послушно повторяли за ним прихожане, в том числе мама Бетель:
– Тьма излучает свет. Ложь обнажает истину. Покорность дарует свободу.
Взглянув украдкой на маму, которая сидела с закрытыми глазами и повторяла вместе со всеми эти странные фразы, Бетель тоже смежила веки и начала тихо шептать слова, которые произносил Праведник Ормальд:
– Серый цвет – яркий цвет. Черный цвет – белый цвет. Изоляция открывает границы.
Повторяя эти слова, Бетель не успела заметить, как веки ее стали тяжелыми, голоса Праведника Ормальда, мамы и других жителей деревни слились в единый гул, а перед внутренним взором возникла мутная пелена. Казалось, все вокруг заволокло густым серым туманом, напоминавшим вату.
Но вдруг пелена расступилась. Бетель, распахнув глаза, очутилась в странном, пугающем месте: вокруг нее выросли голые, будто обожженные пожаром деревья, низкое небо заволокли темные тучи, из которых, словно снег, большими темно-серыми хлопьями медленно падал пепел. Опустив взгляд, Бетель увидела, что пепел толстым слоем укрывает всю землю.
Бетель не знала, что это за странное место, и как она здесь оказалась. Но такое уже случалось не раз: последние месяцы во время некоторых проповедей Праведника Ормальда Бетель словно проваливалась из обычной дремы в другое состояние – незнакомое, пугающее, опасное…
Присмотревшись, Бетель заметила, как в толстом слое пепла возе ее ног что-то зашевелилось, как будто там ползал клубок змей, готовых напасть в следующее мгновение.
Испугавшись, Бетель открыла глаза и, пытаясь унять бешеное сердцебиение, огляделась по сторонам: она по-прежнему находилась в Церкви, а вокруг нее на скамьях сидели жители деревни, в том числе ее мама, которые с закрытыми глазами на каменных лицах послушно продолжали повторять за Праведником Ормальдом:
– Сон показывает явь. Безразличие обеспечивает участие. Апатия рождает эмоции.
Снова и снова прихожане вместе с мамой Бетель бубнили безумные, нелогичные фразы, отчего Бетель начало казаться, что все вокруг нее сошли с ума, либо же это она лишилась рассудка. Она несколько раз спрашивала у мамы, видела ли она в состоянии дремы странный пугающий мир, который словно целиком состоял из пепла, но мама со свойственным ей спокойствием отвечала, что ничего подобного она никогда не отмечала, а Бетель, в свою очередь, не стоит заострять на этом внимание: мало ли что может показаться, когда человек под мягкий бархатистый голос Праведника Ормальда соскальзывает в состояние благостной дремы, которая дарует целительную безмятежность и…
– Безразличие, – сказала Бетель, когда вместе с мамой вышла из Церкви после окончания проповеди. – Вот, что вызывает эта ваша дрема!
– Тише, Бетель! – Мама испуганно огляделась, чтобы убедиться в том, что выходившие из Церкви прихожане не услышали слова ее дочери. – Такие вещи нельзя говорить, тем более после проповеди Праведника Ормальда.
– Я все равно не понимаю: почему взрослые верят в его слова? – не унималась Бетель, отвязывая заскучавшего Арчи от стойла. – Разве тебе не приходило в голову, что в своих проповедях Ормальд несет какую-то околесицу? Ну сама подумай: как черный цвет может быть белым цветом?
Мама с недовольным видом посмотрела на Бетель, с трудом забираясь в повозку следом за дочерью.
– Ты еще слишком мала, чтобы это понимать, – отрезала мама. – Состояние дремы как раз и нужно для того, чтобы осознать мудрость Вечного Владыки Кравена, которую нам озвучивает Праведник Ормальд в ежедневных проповедях.
– Хорошо, даже если так, то что такого особенного ты видишь в дреме? – Бетель легонько натянула вожжи, давая Арчи команду, что пора трогаться в путь.
Мама Бетель несколько мгновений размышляла над вопросом дочери, а затем с растерянным видом ответила:
– Ничего. Я ничего не вижу в дреме. – Она снова замолчала, но, подумав о чем-то, добавила уже более уверенным голосом: – Но нам и не нужно ничего видеть. В этом заключается прелесть дремы: нет необходимости ничего знать. Не нужно о чем-то беспокоиться.
– Да-да, я все это знаю и помню, – с раздражением сказала Бетель, направляя повозку к дому. – Я уже наизусть выучила слова Праведника Ормальда: «В дреме нет места сомнениям, страданиям и мыслям».
– Верно. – Мама смерила дочь усталым взглядом, который показался Бетель лишенным всякой живости. – Нам пора прекратить такие разговоры, Бетельгейзе. Ты уже взрослая и должна понимать, что мудрость Вечного Владыки Кравена настолько безгранична, что нам, простым людям, не в силах ее понять. Нужно просто смириться и послушно выполнять свою работу, как велит нам Истинная Вера.
Бетель не стала возражать: продолжение разговора казалось бессмысленным. Она вздохнула и вдруг с щемящим чувством в груди осознала неприятную мысль, которая раньше не приходила ей на ум: а что, если когда-нибудь она будет рассуждать точно так же, как ее мама?
Глава 5
Вечером Бетель и ее мама вернулись в свой дом. Приземистый и покосившийся со временем, с прохудившейся черепичной крышей, он притулился на самом краю деревни: задняя дверь дома выходила на небольшой луг, граничивший с густыми лесными зарослями.
Мама шаркающей походкой отправилась на кухню, чтобы приготовить ужин, а Бетель тем временем отвела Арчи на луг позади дома, служивший пастбищем для верного коня. Пока Арчи задумчиво щипал траву, Бетель полюбовалась закатным солнцем, медленно опускавшимся за кроны деревьев, а затем отправилась в дом, чтобы накормить еще одного питомца.
На окне в комнате Бетель стояла просторная клетка, в которой жил старый голубь по кличке Воркун. Бетель насыпала в кормушку немного зерна и принялась наблюдать, как сизый голубь, довольно воркуя, набросился на еду.
– Проголодался, Воркун? – Бетель улыбнулась питомцу, которой жил вместе с ней столько, сколько она себя помнила: мама рассказывала, что этого голубя подарил ей отец Бетель незадолго до того, как погиб.
Бетель вздохнула, расстроенная внезапно возникшими мыслями об отце. Если бы он был рядом, то наверняка смог бы помочь Бетель понять и разобраться в том, что происходит с мамой: с каждым днем ее состояние и самочувствие явно ухудшались.
Бетель с тоской оглядела унылую обстановку своей маленькой комнаты: железная кровать с прохудившимся матрасом, стул, стол и сколоченный из досок шкаф – вот и все, что там находилось. А потом она вдруг почувствовала запах горелого мяса, просочившийся в комнату.
На кухне, куда бросилась Бетель, возле плиты стояла мама. Когда Бетель подошла к ней ближе, она увидела, что мама с отрешенным, будто бы загипнотизированным видом, держит рукой раскаленную рукоятку сковородки, на которой дымилось сгоревшее мясо, источая удушливый запах гари.
– Мама, что ты делаешь?! – испуганно воскликнула Бетель. – Очнись!
Она быстро надела кухонную рукавицу и, выхватив из руки мамы сковородку, поставила ее на стол. Резкие действия Бетель вернули маму из забытья: удивленно моргая, она смотрела на дочь и, казалось, совершенно не обращала внимания на обожженную руку.
Бетель достала из шкафа баночку с мазью и бинты. Усадив за стол маму, все еще находившуюся в заторможенном состоянии, Бетель принялась обрабатывать ожог на ее ладони.
– Неужели ты не видела, что мясо сгорело? – Бетель в отчаянии хотелось плакать от осознания того, что с ее мамой происходит что-то непонятное и страшное, но она старалась сдержать слезы и панические нотки в голосе. – Неужели не почувствовала запах гари?!
Мама не отвечала, с отрешенным видом наблюдая за тем, как дочь наносит мазь на ожог, а затем бинтует ее руку. Бетель заметила, каким странным был взгляд мамы: казалось, она смотрит перед собой, но ничего не видит – настолько стеклянными выглядели ее глаза.
– Бетельгейзе, по правде говоря, в последнее время мое зрение почему-то ухудшилось, – с виноватой улыбкой призналась мама. Немного помолчав, она тихо добавила: – И не только зрение.
– Ты не чувствуешь запахи, – догадалась Бетель, а затем, положив ладонь на здоровую руку матери, взглянула на ее лицо, ожидая увидеть хоть какую-то реакцию на прикосновение, но не увидела ничего: мамино лицо оставалось все таким же непроницаемым, а ее взгляд, казалось, устремился внутрь черепной коробки. – Ты не чувствуешь моего прикосновения.
Мама вновь виновато улыбнулась и, взглянув на дочь невидящим взглядом, опустила голову, давая понять, что все предположения Бетель оказались верны.
– Зрение, обоняние, осязание постепенно начали угасать. Правда, иногда они возвращались вновь, но уже не настолько сильные, как раньше. Похоже, сегодня после проповеди в Церкви они совсем ухудшились, – сказала мама, и Бетель увидела, как задрожал ее подбородок. – Бетельгейзе, я практически ничего не вижу и совсем не чувствую ни запахов, ни прикосновений.
Будто подтверждая свои слова, мама втянула носом воздух, все еще наполненный отвратительным запахом гари, и развела руками, покачав головой. Затем она надавила здоровой рукой на перебинтованную ладонь с ожогом, но ее лицо даже не искривилось от боли.
– Остался только слух, но и он постепенно угасает. Боюсь, что уже через пару дней я не смогу тебя слышать, Бетель.
Внутри у Бетель все похолодело, когда она окончательно поняла, что означали слова ее мамы: она превращалась в оцепеневшую. Загадочный недуг обычно начинался с потери зрения, обоняния, осязания и слуха, а уже затем следовал полный паралич: оцепеневший человек обездвижено лежал в постели, не в силах даже пошевелить губами…
Бетель отвела маму, которая еле держалась на ногах, в скромно обставленную спальню и помогла ей улечься на скрипучую кровать с таким же старым матрасом, как и в комнате Бетель.
– Тебе нужно немного отдохнуть, – сдерживая слезы, сказала Бетель, с отчаянием наблюдая за тем, как мама смотрит куда-то в сторону, не видя свою дочь.
– Не переживай, Бетельгейзе. Я посплю, и мне станет лучше.
Слова мама прозвучали как беспомощная попытка успокоить дочь. Бетель наклонилась к маме и обняла ее, чувствуя, как слезы катятся из глаз по щекам и падают на одеяло, которым укрылась мама.
Когда Бетель выпрямилась, она увидела, что мама уже спит: глаза ее были закрыты, а дыхание стало едва слышным, поверхностным. Вдруг сквозь сон мама неразборчиво пробормотала:
– Тьма излучает свет. Ложь открывает истину. Покорность дарует свободу…
Она продолжала произносить безумные фразы, которые все жители деревни неоднократно повторяли во время дремы, окутывавшей их разум на проповедях Праведника Ормальда. Бетель и раньше замечала, как мама, засыпая в кровати дома, бормотала заученные на проповедях слова: это означало, что ее сознание оказывалось в состоянии дремы.
Бетель глубоко вздохнула, подавив горестный всхлип: глубоко в груди ее терзало невероятное по силе чувство тревоги, страха и ощущения перемен, противиться которым она не могла.
Бетель вернулась в свою комнату. Она уселась на кровать, взглянув на клетку, стоявшую на подоконнике у распахнутого окна: Воркун внимательно наблюдал за своей хозяйкой черными глазами-бусинками. За окном уже стемнело: небо над деревьями окрасилось в темно-синий цвет, и на этом бескрайнем полотне зажглись первые звезды. Летний воздух, наполненный ароматом луговых трав, стал чуть прохладнее, принеся с собой долгожданную прохладу.
Бетель легла на кровать, положив руки под голову. Она размышляла о беде, которая случилась с ее мамой, и с горечью осознавала, что ничем не могла ей помочь: насколько Бетель знала, в этом мире не существовало лекарства, способного вылечить оцепеневших.
Бетель вновь подумала, что если бы сейчас вместе с ними был папа, то, наверное, он бы смог что-нибудь придумать и помочь маме. Но увы: отец умер много лет назад, так и не застав рождение дочери…
Бетель решила отвлечься от дурных мыслей. У нее было тайное увлечение, которое, как она в очередной раз поняла на сегодняшней проповеди в Церкви, строжайшим образом запрещалось среди населения Страны Благоденствия.
Бетель хранила секрет, способный уничтожить ее жизнь.
Глава 6
Больше всего на свете Бетель любила петь.
И не просто петь, а сочинять свои собственные песни – о неведомых мирах и странах, и о тех чувствах, которые она испытывала. Вдохновением для Бетель служили сны – яркие, радужные, насыщенные невероятными событиями и фантастическими деталями.
Она много раз спрашивала у мамы и у других взрослых, видят ли они яркие сны, но те с неизменным равнодушным выражением на усталых лицах всегда отвечали, что ярких снов не видели с детства. Они уверяли Бетель, что рано или поздно яркие сновидения прекратятся и у нее, и вместо них она будет погружаться в состояние благостной дремы.
«Этого достаточно», – уверяли взрослые. Они искренне считали, что дрема, в которую они проваливались на проповедях в Церкви или ночью в своих старых домах, была ниспослана Вечным Владыкой Кравеном, который таким образом поддерживал в них Истинную Веру и обеспечивал их безопасность.
«Зачем о чем-то волноваться и переживать, когда дрема дарует спокойствие ума и души? – говорили взрослые. – Когда ты повзрослеешь, Бетельгейзе, ты тоже это поймешь».
Но Бетель отказывалась это понимать!
С раннего детства каждую ночь она видела яркие, насыщенные сновидения, в которых она не прозябала в тоскливой реальности ее родной деревни и близлежащих окрестностей, а путешествовала по необычным городам и странам.
Бетель особенно любила одно сновидение, которое повторялось много раз: она оказывалась в большом, невероятной красоты городе, расположенном на берегу моря с изумрудной водой, сверкающей под лучами яркого солнца. Город окружали высокие горы, а сам он представлял собой витиеватую сеть узких улочек, застроенных уютными домами с красными черепичными крышами, летать над которыми было настоящим удовольствием.
Да, Бетель умела летать в ярких снах: она делала шаг, потом еще, и вот ее ноги поднимались над землей, а сама она уже по собственной воле парила над крышами домов, над улицами и площадями, над безграничным морем.
Бетель так часто путешествовала по разным городам и странам во снах, что в какой-то момент решила записывать в тетрадку о том, что видела и чувствовала.
Она свесилась с кровати и вытащила из-под нее деревянную шкатулку, в которой хранила тетрадь и карандаши. Устроившись поудобнее в кровати, Бетель зажгла свечу и раскрыла потрепанную тетрадку. Она перелистывала пожелтевшие страницы, перечитывая сюжеты снов, которые записывала с того момента, как научилась писать.
Вот она оказалась на острове, затерянном посреди океана, в котором плавали огромные дивные рыбы, а в этом сне она летала среди облаков над радугой, раскинувшейся над величественными горами.
Бетель перевернула страницу и обнаружила текст песни, которую придумала пару месяцев назад. Она понятия не имела, как нужно правильно писать песни, и есть ли вообще какие-то особые правила. Бетель просто записывала слова, которые приходили ей на ум, а затем тихонько напевала их на мотив, звучавший у нее в голове. Часто она слышала мелодии будущих песен во снах, и тогда ей приходилось их запоминать, поскольку она не умела записывать ноты.
Бетель даже не знала, насколько хороши ее песни, и вообще – хорошо ли она поет? Ей некому было продемонстрировать свое умение. Однажды, года три назад, мама услышала, как Бетель пела песню собственного сочинения во время уборки по дому. Обычно спокойная и безэмоциональная, мама вдруг рассердилась, отругала Бетель и строго-настрого запретила ей петь.
Она объяснила свой гнев особой волей Вечного Владыки Кравена, который запрещал любое избыточное проявление эмоций, в том числе занятия творчеством.
С тех пор Бетель приходилось петь очень тихо, буквально напевая себе под нос. Делала она это не часто – лишь в те минуты, когда была уверена, что поблизости нет никого, кто мог бы ее услышать.
Вот и сейчас, засыпая, она сдавленным голосом напевала песню, сочиненную несколько месяцев назад.
Она пела о стаях фантастически красивых птиц, которых видела во сне, стоя на берегу изумрудного моря, раскинувшегося до самого горизонта. Она пела о свежем бризе, ласкавшем ее кожу. Она пела о том, как свободно ей дышалось в загадочных краях, расположенных где-то далеко от Страны Благоденствия…
Последние слова Бетель пропела с уже закрытыми глазами и тихим, едва слышным даже для нее голосом. Она медленно и неотвратимо засыпала, но ее сознание еще обдумывало последнюю мысль: интересно, какой сон приснится этой ночью?
Погружаясь в царство грез, Бетель вновь увидела свое любимое место: невероятной красоты город, раскинувшийся на побережье между морем и горами. Но яркая картина недолго продержалась в сознании Бетель: внезапно волшебный город заволокло густым серым туманом – настолько плотным, что он скорее напоминал вату.
Когда туман медленно рассеялся, Бетель оказалась в том самом месте, которое уже видела сегодня в Церкви во время дремы, вызванной проповедью Праведника Ормальда.
Вокруг Бетель высились уродливые деревья, которые словно в болезненных спазмах тянули голые, почерневшие ветви к свинцовому небу, откуда падали хлопья темно-серого пепла.
Земля под ногами вновь зашевелилась, будто под толстым слоем пепла ползали огромные змеи, и Бетель с испуганным криком проснулась, подскочив в постели.
Сердце стучало в груди, намереваясь выломать изнутри ребра, а ночная рубашка промокла от пота, словно Бетель лежала не в кровати, а в луже воды.
Тяжело дыша, Бетель выпрямилась в постели и взглянула на окно. Воркун как ни в чем не бывало спал в клетке, устроившись на жердочке, а за окном царствовала бархатная ночь, окрашенная сиянием звезд и луны.
Свеча на столе давно погасла. Бетель, прищурившись, разглядела в лунном свете стрелки старых часов: половина третьего ночи.
«Как странно и быстро бежит время во сне», – подумала Бетель, откидываясь на подушку. Пытаясь заснуть, она размышляла о том, что пугало ее в последнее время не меньше, чем состояние здоровья мамы.
Она вспомнила пророческие слова взрослых: чем старше она будет становиться, тем реже будет видеть яркие сны.
Неужели этот момент наступил? И теперь вместо путешествий в сказочные миры и полетов в радужных небесах, Бетель обречена оказываться в жутком месте, где растут голые безжизненные деревья, а под слоем пепла на земле скрываются невидимые твари?
Ворочаясь в постели, Бетель вновь и вновь размышляла над этим. Она заснула только под утро, когда цвет неба за окном сменился с черного на синий, а звезды постепенно утратили былую яркость: начинался рассвет.
Но как следует выспаться у Бетель не получилось: утром случилось еще одно странное событие.
Глава 7
Бетель проснулась, когда услышала удивленный голос мамы:
– Бетельгейзе, что это такое?
Она распахнула глаза и, щурясь от яркого солнца, увидела перед собой маму, которая держала в руках раскрытую тетрадку. Она приблизила к глазам страницы, явно с большим напряжением пытаясь разглядеть то, что было на них написано.
– Это тетрадь, в которую я записываю свои сны. – Бетель села в кровати, наблюдая за тем, как мама переворачивает страницы. – Я ведь уже рассказывала тебе об этом.
– Я этого не помню, – с заторможенным видом ответила мама.
Бетель вздохнула, свесив ноги с кровати. Ухудшение памяти было еще одним симптомом у людей, постепенно превращавшихся в оцепеневших.
«Сколько еще осталось ждать?» – подумала Бетель.
– Ты все еще видишь яркие сны? – медленно спросила мама. Прищурившись, она продолжала рассматривать страницы в тетрадке.
– Про это я тебе тоже говорила.
Бетель подошла к клетке на подоконнике и, вдохнув свежий утренний воздух, насыпала зерен в кормушку голубя. Воркун, который уже давно проснулся, принялся клевать свой завтрак.
– И о чем же твои сны? – Трясущейся рукой мама протянула тетрадь Бетель. – Сегодня зрение стало немного получше, но я все равно не могу разобрать, что написано в тетради.
Бетель взяла тетрадь и, пролистав ее, остановилась на последней странице.
– Мне снится разное: необычные города, далекие страны, моря и океаны. – Она замолчала, разглядывая строчки текста на последней странице. – А еще я иногда записываю свои мысли и чувства. Потом они превращаются в песни.
– Песни? – На отрешенном лице мамы на короткое мгновение отразилось искреннее недоумение. – Что это такое?
Бетель ушам своим не поверила, когда услышала этот вопрос.
– Мам, ты серьезно?
Мама устало вздохнула и, опустив голову, медленно села на кровать.
– Бетельгейзе, в последнее время я стала многое забывать. – Мутным взором, напоминавшим рыбьи глаза, она посмотрела на дочь, и Бетель почувствовала укол сожаления, когда поняла, как грубо могло прозвучать для мамы ее возмущение. – Я больше не помню, что такое «песни». Расскажи мне, Бетельгейзе.
– Об этом нельзя рассказать.
Положив на стол тетрадь, Бетель села на кровать рядом с мамой и взяла в руки ее ладони. Одна ладонь по-прежнему была перебинтована, вторая же оказалась холодной и восковой на ощупь. Бетель вновь едва сдержала слезы: медленное угасание мамы причиняло ей почти физическую боль, саднившую где-то глубоко в груди, словно свежая рана.
Бетель закрыла глаза и запела робким, неуверенным голосом песню, которую сочинила несколько дней назад.
Она пела о страхах, которые не давали ей покоя. О том, как быстро исчезли из ее жизни короткие мгновения радости. И были ли они вообще? Она пела о маминой улыбке, которую видела все реже. И о том, как боялась потерять самого близкого человека на свете…
Бетель замолчала, боясь открыть глаза: она стеснялась своего пения и не знала, как мама отнесется к ее творчеству.
Но, распахнув наконец веки, Бетель с удивлением увидела перед собой совсем другую маму: ее взгляд прояснился, а по щеке скатилась слеза.
– Бетельгейзе, я никогда не слышала ничего более красивого, – прошептала мама сдавленным голосом, словно сдерживая рвущийся наружу плач.
Контраст в состоянии мамы казался поразительным: еще пару минут назад она еле ворочала языком, выглядела отрешенной и вела себя заторможено, но после того, как Бетель спела песню, мама будто воспрянула духом и стала похожей на себя прежнюю.
Бетель собиралась уже от радости обнять и расцеловать маму, как вдруг та внезапно изменилась в лице и медленно поднялась с кровати.
– Бетельгейзе, но это же опасно, – испуганно сказала мама и посмотрела в окно, словно опасаясь, что их разговор мог кто-нибудь подслушивать. – Тебе нельзя петь. Это запрещено! Пение не нравится Вечному Владыке Кравену.
Бетель с огорчением вздохнула, опустив голову: похоже, она слишком рано обрадовалась улучшению в состоянии мамы. Она знала, что ничто в этом мире (тем более песни) не способно спасти человека от оцепенения – так говорили взрослые, и у Бетель не было оснований им не верить.
– Вечному Владыке Кравену много чего не нравится, – пробурчала Бетель. – Пение, рисование, чтение книг – почему все это запрещено у нас в Стране?
Мама ничего не ответила. Впрочем, что бы она ни возразила, Бетель заранее знала, какими будут ее слова. Мама, как и другие взрослые, неоднократно повторяла одно и то же: занятие творчеством претит Вечному Владыке Кравену, поскольку любое искусство вызывает у человека лишние эмоции, а это противоречит постулатам Истинной Веры, которые гласили, что главными добродетелями являются сдержанность, покорность и однообразие.
Пока Бетель вновь размышляла о странных правилах, царивших в Стране Благоденствия, мама взяла с кровати тетрадь и вырвала оттуда несколько листов. Бетель испугалась, что мама собирается порвать или выкинуть драгоценные записи, но не успела даже возмутиться: мама совершила поступок, который Бетель ожидала меньше всего.
Мама достала из фартука кожаный мешочек, в котором хранила мелочь и замусоленные бумажные деньги. Вытряхнула на стол все содержимое мешочка (монеты со звоном покатились по столу) и поместила туда сложенные несколько раз листы, вырванные из тетради.
– Мам, что ты делаешь? – Бетель изумленно наблюдала за происходящим.
Мама не ответила. Она все так же молча подошла к клетке на подоконнике и, раскрыв дверцу, вытащила оттуда Воркуна, который с интересом разглядывал старшую хозяйку черными глазами-бусинками.
– Вот и пришло твое время, – тихо сказала мама.
Она привязала тесемкой к лапке голубя кожаный мешочек, в котором теперь находились сложенные листы из тетрадки Бетель. Затем она поцеловала Воркуна в голову – и резким движением руки отпустила его в окно. Голубь стремительно полетел в сторону леса, унося с собой мешочек с листами бумаги, а мама с грустной улыбкой проговорила ему вслед:
– Ты знаешь, куда лететь.
Бетель в изумлении наблюдала за действиями мамы. Но еще больше она удивилась тому, как послушно вел себя Воркун и как быстро он улетел из клетки, которая долгие годы служила ему домом.
– Куда он полетел? – спросила Бетель, подойдя к маме, которая по-прежнему стояла у окна и задумчиво смотрела на Воркуна, чей крылатый силуэт удалялся в небесной синеве над верхушками деревьев.
– В родные места, – ответила мама. – Туда, где он родился и вырос, пока твой отец не подарил его мне.
Бетель хотела спросить, для чего мама поместила вырванные из тетрадки листы в кожаный мешочек и привязала его к Воркуну, но не успела: мамино лицо вновь приняло безразличное выражение, став похожим на восковую маску, а сама она отвернулась от окна и медленно, шаркающей походкой направилась к выходу из комнаты.
– Нам пора, Бетельгейзе, – заторможено проговорила мама, будто совсем недавно не было никакого просветления в ее сознании. – Мне нужно идти в прачечную, а тебе следует отправиться к роднику и набрать воды для Стражников Порядка. Каждому из нас положено выполнять свою работу, как велит нам Вечный Владыка Кравен. Нельзя перечить его воле, потому что благодаря ему мы находимся под защитой, а наша Страна процветает. Помни об этом, Бетельгейзе.
Она помнила. Да и как можно было забыть, если об этом постоянно твердили мама, учитель в школе, Праведник Ормальд и другие взрослые?
Но сегодня Бетель поняла и запомнила кое-что другое, куда более важное: ее пение смогло на короткий миг вернуть маме ясность сознания.