Земноводное в кармане, или Сумасбродные похождения Лилит Ханум, женщины, любящей приключения и не признающей ограничений, да не станет она образцом для подражания

Глава десятая
Как Лилит Ханум обживала дом

Утром Лилит Ханум поняла, что очень правильно сделала, выторговав у дяди Джафара и тетя Гули большую резную кровать. Спать на полу было бы невозможно: ночью внезапно похолодало и пол стал ледяным. Вылезать из-под одеяла было боязно, но необходимо – как минимум для того, чтобы растопить камин, который, как тут же выяснилось, отчаянно дымил. В доме оставалась всякая деревянная рухлядь, так что о дровах можно было не беспокоиться. Но перед этим Лилит Ханум решила согреться, приняв горячий душ. О том, что как-то потом надо будет выходить из душа с мокрой головой, она предварительно не подумала. Спасла ее североирландская закалка, ибо ничто так не приучает человека к холодному жилищу, как длительная командировка в Ольстер зимой, а впрочем, и в любое другое время года тоже. По наблюдениям Лилит Ханум, зима от лета в Северной Ирландии отличается лишь тем, что летом можно ходить дома без шарфа.

Обмотав мокрую голову стремительно холодеющим полотенцем, Лилит Ханум забормотала про себя: «Здесь тепло, это субтропики, мне совсем-совсем не холодно!», спустилась на первый этаж, присела на корточки перед камином и попыталась разжечь в нем для начала бумагу и какие-то веточки. Долгое время рисовала она в мечтах эту идиллическую картину: вот она сидит на собственной вилле у камина, в котором уютно ворчит огонь и потрескивают поленья. В итоге так и вышло, но, как это всегда бывает, действительность выглядела не так уж глянцево. Бумага загорелась с пятой попытки и только после не очень вежливого упоминания почтенной бумагиной матери. Вспыхнув от оскорбления, бумага мгновенно почернела, оставив веточки нетронутыми.

Лилит Ханум вздохнула и сунула в камин газету, которую весьма удачно взяла почитать в самолете. На этот раз горе-поджигательница выдала такую непечатную тираду, что газета вспыхнула моментально, веточки занялись и через некоторое время огонь перекинулся на импровизированные дрова. Мечта сбылась! Лилит Ханум сидела у камина на своей новой вилле! Для полного уюта оставалось только сварить кофе, что тут же и было сделано.

Спускаясь с чашкой горячего черного кофе по голой бетонной лестнице в каминный зал, Лилит случайно выплеснула каплю кофе на ступеньку, и капля мгновенно растеклась, приняв форму сердечка.

– О, дом, ты мне лайк поставил? – умилилась Лилит Ханум. – Ну хорошо, погоди немного, я из тебя конфетку сделаю! Да что там конфетку, кремовый торт!

Сказано – сделано. В Шахине у нашей героини к моменту переезда было уже достаточно знакомых, и она стала выяснять у всех, не знает ли кто толковой бригады рабочих. Ей требовались хорошие мастера, непьющие и русскоязычные: по-кярмански она говорила пока что очень плохо.

На поиски бригады ушла неделя, но в конце концов одна знакомая порекомендовала армянскую, а следовательно, владеющую русским языком.

Тут следует сделать лингвистическое отступление. Государственным языком республики Кярманистан является кярманский, но, как уже было сказано в самом начале повествования, в стране проживают представители практически всех народов Кавказа и Ближнего Востока. А поскольку понаехали они еще во времена Российской империи, то между собой уже не первое столетие привыкли общаться на русском. В Шахине, изначально интернациональном городе, по-русски говорили все. Забегая вперед, скажу, что когда Лилит Ханум начала изучать кярманский язык, то с ужасом обнаружила, что говорить на нем абсолютно не с кем даже за пределами ассирийской деревни: слыша ее корявую речь, добродушные шахинцы расплывались в улыбке и переходили на русский. Но с рабочими, которые приезжали в Шахину на заработки из горных районов, не всегда можно было объясниться. Русский они знали не очень хорошо, и, будь у них хоть сто раз золотые руки, Лилит Ханум не стала бы иметь с ними дела.

Так что в одно прекрасное солнечное утро у ее дома остановилась машина и из нее вышли смуглые черноволосые красавцы, одного роста, но разного возраста, с одинаковыми орлиными профилями и карими глазами, опушенными ресницами, которым позавидовали бы многие девицы. Их было шестеро, а сходство объяснялось тем, что все они оказались братьями.

Старшего, бригадира, звали Артуром, второй представился Овейном, третий – Гаретом или Гариком; четвертого звали Бедивером, пятого – Персивалем, а шестого, самого младшего, – Галахадом. Лилит Ханум по возможности тактично поинтересовалась, не увлекались ли многоуважаемые родители мастеров рыцарскими романами. Артур засмеялся и сказал, что их мама всю жизнь проработала учительницей истории в школе и ее любимой темой было Средневековье, а уж романы о его тезке и рыцарях Круглого стола были ее настольной книгой. С теплотой в голосе он признался, что у них есть еще младшая сестра Моргана-джан. Свою заказчицу они поначалу приняли за соплеменницу, потому что имя Лилит в Армении встречается сплошь и рядом. Посмеявшись над тем, какие кому дали при рождении имена, стороны решили: первым делом надо составить смету и закупить стройматериалы, а потом немедленно приступить к отделочным работам.

Артур с вежливым смущением сказал, что есть у его бригады одна особенность: братья жить не могут без кофе. И им периодически необходимо делать перерывы минут на пять, чтобы получить необходимую дозу кофеина. Лилит Ханум сказала, что будет делать для них кофебрейки как на научных конференциях раз в три часа плюс каждый обед будет заканчиваться кофепитием. На том и поладили. Наслушавшись трагикомических историй о том, как рабочие устраивают вместо работы пикники с вином и чачей, наша героиня была безумно раза тому, что ее бригада отдавала предпочтение кофеиновой зависимости.

С этого дня дом заполнился стуком, скрежетом, громким смехом, веселыми армянскими песнями и стойким запахом мужского одеколона. Лилит Ханум только и делала, что варила кофе, мыла чашки, наскоро готовила обед на летней кухне, ездила с Артуром на строительный рынок. Она вроде бы и не работала, но вечером почему-то у нее едва хватало сил принять душ и доползти до кровати.

Постепенно бетонная коробка превращалась в жилище. Сперва, конечно, как при любом сотворении пригодного для жизни пространства, были грязь, сырость и полный хаос: пришлось делать стяжку, и на несколько дней верхний этаж превратился в большое цементное болото, а чтобы хозяйку не засосала трясина, галантные рыцари оставили ей тропинку от входной двери до спальни.

– В таком болоте у меня лягушки заведутся! – шутила Лилит, не зная, что именно так и произойдет, ведь ей в ближайшем будущем предстояло познакомиться с Генрихом. Но рассказ об их встрече еще впереди.

Вскоре пол стал выглядеть пристойно: рыцари Круглого стола аккуратно положили плитку, и Лилит оставалось только умиляться и отмывать строительную пыль, с упорством ежедневно оседавшую на всем свежевымытом.

– Самое трудное и самое грязное позади! – победно заявил Артур. Однако впереди было еще немало трудовых свершений.

Чтобы моя история не превратилась в роман на производственную тему (излюбленный жанр советского времени, набивший оскомину старшему поколению и посему ныне забытый), пора снова добавить в мое повествование чего-нибудь несерьезно-сказочного. Самое время рассказать, каким образом произошла встреча Лилит Ханум с лягушонком Генрихом, ибо я уверена, что читатель уже задавался вопросом – откуда взялась на нашу голову эта странная амфибия.

Глава одиннадцатая
В которой Лилит Ханум встречает генриха

Итак, когда первая стадия отделочных работ была завершена, Лилит Ханум отправилась в Германию, чтобы сделать доклад на научной конференции в Гейдельбергском университете. Гейдельберг ее очаровал. Во время Второй мировой войны город не был разрушен и, казалось, состоял из одних разноцветных пряничных домиков. Причем домики эти, несмотря на почтенный возраст, выглядели так, будто их испекли только вчера. По улицам спешили улыбчивые немцы, на открытых террасах кафе моложавые пенсионеры пили кофе, студенты с папками под мышкой торопились на занятия.

Утром Лилит Ханум отправилась в знаменитый Гейдельбергский университет. Утомлять читателя подробным описанием конференции и пересказом докладов участников я не стану, эта сторона жизни Лилит Ханум вряд ли интересна кому-то, кроме специалистов, а они и так все знают и даже, возможно, помнят ее доклад.

После работы коллеги, как водится, перешли к неформальной части общения и переместились из конференц-зала в уютный ресторан, где за трапезой продолжили обсуждение только им понятных проблем. Лилит Ханум оказалась рядом со своей коллегой Ириной. Когда-то они вместе работали в Москве, но потом у каждой из них судьба повернулась по-своему, и Ирина ныне трудилась в Марбурге, в тамошнем университете. Узнав о том, что Лилит приезжает на ту же самую конференцию, Ирина решила сделать ей подарок и спросила, что привезти из Марбурга. Лилит пошутила: мол, все в ее жизни есть, кроме прекрасного принца. Ирина подошла к решению проблемы Лилит одновременно с академической буквальностью и юмором и во время неформального общения преподнесла ей в дар симпатичного резинового лягушонка в короне, на котором было написано Froschknig. По словам Ирины, в Германии до сих пор водились принцы-лягушата, и ей посчастливилось приобрести представителя сего исчезающего вида лягушек. Звали его Генрихом, и, по словам продавщицы, он отличался редким обаянием, но непростым характером. Лилит посмеялась и поблагодарила коллегу, ибо она обожала лягушек и жаб и искренне считала их самыми миловидными созданиями из всех сотворенных. Читатель может не разделять ее мнения, но одним из последствий случайно наложенного на нашу героиню заклятия стала любовь ко всем ночным тварям, в том числе хладнокровным земноводным. Змей она, правда, побаивалась.

Игрушечный принц тут же был отправлен в сумку Лилит и на время забыт, так как на столе появились весьма вкусные и разнообразные блюда, а в бокалах заплескался рислинг из подвалов знаменитого Гейдельбергского замка. Разговор вышел интересный, он плавно перерос в коллективное пение (к некоторому неудовольствию хозяев ресторана), и коллеги засиделись допоздна.

После пения и умеренных возлияний Лилит Ханум отправилась в отель, ибо завтра с раннего утра предстояло вновь присутствовать на докладах, а время к тому моменту перевалило за полночь. Кто же знал, что автобус довезет ее только до одной из центральных площадей, а потом отправится в депо? Неожиданно Лилит Ханум оказалась в центре пряничного города без малейшего понимания, как добраться до гостиницы, расположенной на одной из его окраин. Такси она нигде не видела, как ни осматривалась по сторонам.

Ночной Гейдельберг был совершенно не похож на утренний. Казалось, все население Стамбула, Дамаска, Алеппо, Багдада, Эрбиля и прочих городов Востока собралось здесь и дружно вышло погулять с наступлением темноты. Чернобородые мужчины, женщины, по большей части закрытые, как полагается мусульманкам, многочисленные темноволосые дети фланировали по улицам города. Европейцев было не видно – судя по всему, они очень рано ложились спать, а может быть, просто не хотели выходить на улицы, потому что в таком окружении чувствовали себя неуютно, в отличие от Лилит Ханум, которая ощущала себя вполне в своей ближневосточной расписной тарелке. Она решила, что раз дороги домой все равно не знает, то разумнее всего идти куда глаза глядят, тем паче что в таком окружении вполне можно встретить кого-нибудь знакомого или знакомого знакомых. В своей юбке до колен и летней блузке с вырезом, в котором виднелся крестик, она несколько выделялась из общей массы, да и лицо ее на фоне остальных казалось слишком европейским, но кого это волновало? Так, глазея по сторонам, Лилит Ханум шла и шла, пока перед ее взором не возникло сияющее слово «Вавилон».

– О! – воскликнула Лилит Ханум, понимая, что если где-то написано «Вавилон», значит, это именно то место, где непременно решат проблему наследницы великой месопотамской цивилизации.

Под словом «Вавилон» светились еще два – «кебаб, шаурма». Лилит толкнула стеклянную створку двери и вошла. За стойкой она увидела смуглого черноволосого мужчину лет сорока и наметанным глазом определила, откуда он родом. Для приличия купив бутылку минеральной воды, она заговорила с продавцом, благо посетителей в доме шаурмы и кебаба было немного.

– Ночь теплая, пить так хочется… А вы из Ирака, да?

Мужчина предсказуемо насторожился и с вымученной улыбкой кивнул.

– А откуда из Ирака, с севера, наверное? – не унималась Лилит Ханум.

– Из Дохука, – со вздохом ответил иракец, которого такие вопросы, вероятно, уже изрядно достали.

– Ах, из Дохука! Ну надо же! – всплеснула руками Лилит Ханум. – У меня там знакомые ассирийцы живут. Такой чудесный город, я там один раз была. А какие рядом живописные горы, помнится, там в апреле прямо ковер из алых маков! А еще эти потрясающие желтые цветы… Вы не знаете, как они называются?

Не ожидавший такой реакции продавец расплылся в улыбке, в глазах засветилась ностальгическая светлая печаль, и они минут десять говорили о цветах, о природе Северной Месопотамии, о том, что война в Ираке должна же когда-нибудь окончиться и что как бы ни было в Германии хорошо, а дома кебаб вкуснее – и так далее. Продавец посочувствовал гонимым христианам и посетовал, что мусульманам тоже приходится тяжело.

Расположив его к себе таким вот незатейливым образом, Лилит рассказала о том, что сама приехала в Гейдельберг всего на четыре дня и со словами: «И представляете, какая со мной приключилась история!..» поведала, что заблудилась в ночном городе и даже не знает, где взять такси. Дальше ничего уже не надо было делать самой. Продавец вызвал из подсобки двух племянников, и два прекрасных юноши с миндалевидными глазами и безупречными чертами смуглых лиц выслушали его приказание. Черноволосые красавцы сопроводили Лилит Ханум до стоянки такси, провели переговоры с водителями и со словами: «Мы нашли вам земляка, он вас не обидит» – бережно передали ее с рук на руки седовласому персу, уроженцу Тегерана, потому что урмийцев, увы, среди таксистов не нашлось. С таксистом разговор шел уже о цветах, произрастающих в Иране, и о фламинго, гнездящихся на берегу озера Урмия. На полпути он растрогался, прослезился, выключил счетчик и довез Лилит до гостиницы за полцены, хотя добиться такой экономии у нее и в мыслях не было.

Оказавшись в номере, Лилит положила сумку на кровать и в недоумении сказала сама себе:

– Не понимаю, и за что некоторые так не любят мигрантов?! Милые же люди…

– Ага, как же! – раздался из сумки чей-то голос. – Понаехали тут да еще понарожали детей своих черных! Скоро нам, немцам, некуда будет от них деться!

Голос был странный, какой-то мультяшный и произносил русские слова с легким акцентом. Лилит подумала, что, наверное, случайно включила звуковой чат в мобильнике, и полезла было в сумку за телефоном, как вдруг кто-то не больно, но чувствительно укусил ее за палец. Лилит взвизгнула от неожиданности, выдернула руку из сумки и увидела, что на пальце, болтая в воздухе задними лапками, висит потешный лягушонок, резиновый, в игрушечной короне на голове, но вполне живой.

– Я выпила всего три стакана рислинга! – в панике завопила Лилит Ханум.

Лягушонок разжал челюсти и прыгнул на кровать.

– Да хоть десять! – сказал он.

– Ты… разговариваешь?

– Еще бы! Еще как разговариваю! Мой родной язык немецкий, но я знаю польский, русский, литовский, шведский, английский и, как всякий дворянин, прекрасно владею французским.

– Ух ты, говорящая лягушка!

– Принц, а не лягушка! Тебе же сказали, что я заколдованный немецкий принц. Я уже тысячу лет жду, когда меня полюбит женщина и поцелуй любви развеет чары. Ах, с какими женщинами у меня были отношения! Графини, герцогини, придворные дамы… Даже одна августейшая особа, имя которой я не решусь упоминать. Правда, все они были меня недостойны и ни с кем я так и не поцеловался. М-да…

Сидя на кровати, он осматривал Лилит Ханум с головы до ног тем самым специфическим мужским взглядом, который так бесит женщин.

– А теперь, значит, ты… Как жаль, как жаль… – пробормотал он.

– Чего жаль? – с угрожающей ноткой в голосе произнесла Лилит.

– Жаль, что заклятье таково: я не могу выбирать женщин сам, меня должны подарить, я должен влюбить в себя хозяйку. Уж тебя бы я точно не выбрал!

– И почему же? – С этими словами Лилит вытащила из-под покрывала подушку.

– Потому что я не люблю черножо… АААААА!

Он не успел договорить обидную фразу: подушка опустилась на его голову, скрыла его под собой, не причинив, впрочем, никакого вреда. Секунду спустя перепуганная зеленая мордочка высунулась из-под подушки, карие глазки заморгали, и лягушонок неожиданно робко спросил:

– Кажется, фрау, я был недостаточно толерантен?

– Я бы сказала, ты был откровенно хамоват. Ни один немец из тех, с кем я общалась за всю свою жизнь, не позволял себе подобных высказываний ни в чей адрес, тем более в мой! Ты же представитель культурной европейской нации!

– Прошу меня извинить и больше не бить подушкой.

– А почему? По-моему, удар подушкой куда лучше поцелуя, вон каким ты сразу стал вежливым.

– Осмелюсь напомнить о том, что в Германии есть законы касательно жестокого обращения с животными…

– А насчет дискриминации по цвету кожи ягодиц законов нету, что ли? – елейным голоском осведомилась Лилит Ханум. – Я был неправ, приношу свои извинения.

– Извинения приняты.

– Поймите меня, я встревожен нынешней миграционной политикой Германии… Ну и я в принципе плохо знаком с культурой народов Ближнего Востока, поэтому все, что я увидел этой ночью из вашей сумочки, потрясло меня до глубины души и напугало.

– Ну что же, милый мой, – злорадно произнесла Лилит Ханум, – у тебя впереди еще много времени на то, чтобы вплотную познакомиться с культурой народов Ближнего Востока.

– Это как? – Лягушонок насторожился.

– Да очень просто. Скоро конференция закончится, и ты поедешь жить ко мне, на самый что ни на есть настоящий Ближний Восток, в республику Кярманистан, что граничит с Турцией.

Из зеленого лягушонок стал бледно-салатовым.

– Я надеюсь, уважаемая фрау шутит?

– Отнюдь, милое земноводное, отнюдь. Подозреваю, что Всевышний послал меня тебе с целью отучить от ксенофобии.

– О, как жестоко я наказан!

Лягушонок действительно выглядел убитым горем, и Лилит Ханум пожалела его, усадила на ладонь и погладила.

– Не печалься, Генрих, ты многого не знаешь о Востоке. Ты увидишь, что люди там такие же, как и везде, и среди них больше всего хороших и порядочных. Я уверена, тебе понравится.

Генрих быстро успокоился: видимо, зачарованный принц был чувствителен к женской ласке. Он умильно посмотрел на Лилит Ханум и с робкой надеждой произнес:

– А ты будешь для меня каждый день танцевать соблазнительный танец живота?

– Ишь, размечтался! – расхохоталась Лилит Ханум. – Обойдешься!

Так они и подружились. На следующее утро Лилит Ханум взяла Генриха с собой на конференцию, а через день – на экскурсию, чтобы он мог насладиться последними днями европейской жизни.

И вот наконец настала пора отправляться в Стамбул, а оттуда в Шахину. Пока Лилит Ханум собирала вещи, лягушонок устроил долгий плач на тему «Прощай, Европа, прощай, цивилизация, мне предстоит жить в глинобитной хижине в пустыне среди змей и скорпионов, придется забыть о комфорте, мыться песком и довольствоваться обществом погонщиков верблюдов». К тому моменту, как настала пора ехать на поезде во Франкфурт, а оттуда в аэропорт, он уже изрядно утомился страдать.

По дороге на вокзал Лилит Ханум заехала в кебабную «Вавилон», где выпила чашку черного чая с немыслимым количеством сахара. Генриха она посадила в карман, где он прикинулся резиновой игрушкой, что привык делать в любой непонятной и опасной ситуации: не в меру колоритных работников кебабхауса он побаивался. Там, в кармане, Генрих и заснул, причем так крепко, что проснулся лишь в Шахине, когда Лилит Ханум уже устроилась поудобнее на заднем сиденье такси. Высунув любопытную мордочку и поглядев в окно, Генрих увидел новое современное здание аэропортового терминала, стоянку автомобилей, аккуратные клумбы на газонах и ряды солнечных батарей. Такси вырулило на трассу и помчалось в направлении города.

Подавать голос и спрашивать, где именно он сейчас находится, Генрих не решился, ибо знал, что впереди его ожидают жуткие приключения на таинственном Востоке, душные караван-сараи, переходы с купеческими караванами через горы и пустыни, словом, все, о чем он читал когда-то в сказках «Тысячи и одной ночи». К тому же на Востоке орудовали разбойники или, как их называют нынче, террористы, и – кто знает! – не была ли связана с ними фрау Лилит?

То, что сейчас Генрих видел из окна, выглядело более или менее пристойно: многоэтажные здания, похожие на виденные им в Восточной Европе, рекламные щиты с надписями на незнакомом языке, указатели, дублированные латиницей. Выглядело это небогато, но добротно, как в былые времена в ГДР или Польше.

Машина стала подниматься все выше и выше в гору, и Генрих, потеряв равновесие, свалился в темный, пахнущий французскими духами карман пиджака Лилит. Когда хозяйка наконец извлекла его на свет божий, он увидел симпатичную, хоть и не до конца отделанную виллу – двор, просторный новый дом с недокрашенными потолками – и спросил:

– Это мы где?

– На том самом Ближнем Востоке, милый Генрих. Тебе предстоит здесь жить долгие годы. А это мой дом.

– А тут электричество есть?

– А как же! Есть, и вайфай имеется, если тебе он нужен. Недавно провела.

– И вода в кране?

– А ты собрался на колодец ходить? Серьезно?

– Нет, ну мало ли…

Генриха ждала масса удивительных открытий: никаких верблюжьих караванов здесь не было уже лет сто, люди носили европейскую одежду, разве что чуть более яркую и кричащую, женщины в чадрах встречались реже, чем в Гейдельберге, и на них смотрели с куда более неприкрытым интересом, чем в Германии, и ни в каких благах цивилизации недостатка не наблюдалось. Разве что в массе своей люди были победнее и последствия недавних войн и разрухи устранены не полностью. Но в целом тут жилось не хуже, чем когда-то в Варшаве, где Генриха так и не поцеловала одна слишком гордая полька. Впрочем, о своих бывших Генрих быстро отучился вспоминать, так как Лилит при первом же упоминании о польской гордячке сразу попросила его найти логическую связь между двумя фактами: а) она ужасно ревнива; б) декоративные подушки в ее спальне довольно тяжелые. Генрих без труда решил сию задачку, ибо в юности обучался формальной логике.

С тех пор они сосуществовали мирно, иногда беззлобно поругиваясь, и со временем их отношения все более и более стали походить на родственные. Лягушонок перестал звать хозяйку «фрау Лилит» и перешел на «ты», а также подружился с рыцарями Круглого стола, которых говорящая амфибия привела в неописуемый восторг. Они относились к лягушонку с отеческой нежностью, а Овейн как-то раз наловил ему на десерт кузнечиков. Увидев шахинских кузнечиков, Генрих слегка оробел, ибо не привык к тому, что на юге все летающие и ползающие твари отличаются исполинскими размерами. Однако лягушонок оказался все же немного больше шахинского кузнечика и не без труда, но все же смог справиться с угощением.

Несколько раз Лилит Ханум брала Генриха в гости к кузинам, и там он оказывался в центре внимания, его брали на руки, баловали, слушали его рассказы о былых временах, кормили сладостями…

Через несколько месяцев Генрих поймал себя на том, что любит Шахину и ее обитателей, но виду, конечно, не подавал, памятуя о том, что это все-таки далеко не Европа.