Воспоминания

Редактор Игорь Германович Топоров

© Адриан Митрофанович Топоров, 2021

ISBN 978-5-0055-6722-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Топоров Адриан Митрофанович (1891 – 1984) во время работы над книгой "Воспоминания", г. Николаев, 60-е гг. ГМИЛИКА (г. Барнаул)

АДРИАН ТОПОРОВ

Яновский Николай Николаевич – советский литературовед, литературный критик, историк литературы, редактор книги А. М. Топорова «Воспоминания» (Барнаул, 1970). Википедия. Автор фотографии неизвестен.

Книга воспоминаний народного учителя Адриана Митрофановича Топорова, человека большой и сложной жизни (он родился 24 августа 1891 года по ст. стилю), не может не вызвать к себе вполне определенного интереса. Подавляющее большинство читателей знают А. Топорова как автора нашумевшей книги «Крестьяне о писателях». Теперь он выступает в несколько ином качестве – писателя, мемуариста, собирателя ценностей, имеющих тенденции к исчезновению. Кое-что из переписки талантливого учителя было уже опубликовано, некоторые воспоминания его появлялись в газетах и журналах, в отдельных сборниках, посвященных памяти какого-либо писателя (А. Балина или Б. Горбатова, например). Однако сейчас это все впервые объединяется, дополняется другими очерками и письмами, сохранившимися фотодокументами и создается книга историко-культурной значимости, нужная, прежде всего, Сибири, поскольку о сибиряках в ней преимущественно идет речь.

Многое в очерках А. М. Топорова так или иначе связано с его учительским трудом на Алтае, с его записями суждений крестьян о литературе, поэтому следует поподробнее остановиться на этой стороне его жизни. А. Топоров не просто человек, случайно имевший на своем долгом веку интересные встречи, а русский советский деятель народного просвещения, и его общения с людьми имели свою, часто профессиональную цель, были продиктованы необходимостью, были часто связаны с борьбой за полнейшее осуществление своих идей. Кроме того, с ним самим люди искали встреч, хотели его знать как просветителя новой формации, оригинального, ищущего и, самое важное, – делающего, а не болтающего о деле.

В 1963 году в Новосибирске вторым изданием появилась книга А. М. Топорова «Крестьяне о писателях». Первое было осуществлено еще в 1930 году в Москве и имело подзаголовок: «Опыт, методика и образцы крестьянской критики современной художественной литературы». А впервые несколько записей мнений крестьян из коммуны «Майское утро» Алтайского края были опубликованы А. Топоровым в 1927 году (в бийской газете «Звезда Алтай» от 29.У, 19.VI, 3.VII, 10.VIII и в журнале «Сибирские огни» №6); затем на протяжении 1928 – 1932 годов в журналах «Сибирские огни», «Настоящее», «Земля советская» печатаются новые и новые записи, вокруг которых, особенно после выхода книги, разгорается яростная полемика.

Топоров А. М. Крестьяне о писателях. – Москва, 1930. Личный архив Топорова И. Г.

В те годы многие писатели и критики отзывались о работе Топорова очень высоко.

А. М. Горький в письме к В. Я. Зазубрину:

«Пошлите мне Вашу книгу „Два мира“; интереснейшую беседу слушателей о ней я читал, захлебываясь от удовольствия» (М. Горький и советская печать. «Архив М. Горького», т. Х, кн. 2. М., 1965, с. 350).

В. Зазубрин, который первым должен был решить, печатать в «Сибирских огнях» записи и статьи А. Топорова или нет, писал Адриану Митрофановичу 8 ноября 1927 года:

«Я только на праздниках смог как следует посмотреть Вашу работу. Конечно, она необычайно ценна. Читал я ее как самую увлекательную повесть или роман».

Критик Д. Тальников:

«В интересном исследовании А. Топорова наш писатель, если бы хотел поглубже связаться с эпохой и читателем, мог бы почерпнуть многое полезное для себя» («Красная новь», 1928, №11, с.231).

Критик и литературовед Н. Трунев:

«Во всяком случае, то, что сделано т. Топоровым, представляется большим шагом в будущее, светлым обещанием» («Сибирские огни», 1929, №5, с.143).

Выдающийся просветитель и библиограф Н. А. Рубакин писал А. Топорову в 1930 году из Лозанны:

«Ваша замечательная книга ценна ее внутренней честностью. Потому и она особенно поучительна. Она откроет глаза многим и многим на настоящую роль и на социальное значение литературы».

Топоров А. М. записывает высказывания крестьянского критика Шитикова Д. С. об одной из книг. «Майское утро», 20-е гг. Автор фотографии неизвестен. Личный архив И. Г. Топорова.

Но именно в это время над головою А. Топорова начали сгущаться тучи. Полемика развивалась бурно и приобретала подчас весьма неожиданное направление. Достаточно напомнить об одном простом житейском факте. А. Топоров, вынужденный защищаться, с горечью писал, что в результате накалившихся страстей и в печати, и в районе, где учитель читал крестьянам художественные произведения, он «вот уже десять месяцев как безработный».

Защищаться, разъяснять свою позицию было крайне необходимо и потому, что учителя сняли с работы, и потому, что его книга «Крестьяне о писателях» расценивалась уже как хитрая вылазка замаскировавшегося классового врага, который «тонко ведет свою линию и умело… протаскивает от имени крестьян свои «чистосердечные взгляды» («Сибирские огни», 1930, №8, с.115).

Да, это был тот же самый журнал «Сибирские огни», который в течение 1927—1929 годов печатал записи А. Топорова, поддерживал его. Исторически этот эпизод в жизни журнала объясняется довольно просто. К этому времени журнал перешел в руки писателей из СибАПП. В почете на страницах журнала стала рапповская критика, отличавшаяся, как известно, и групповой пристрастностью, и прямолинейностью, и далеко идущими нередко политическими выводами.

Самая мягкая фраза в саркастической, злой статье Г. Павлова «Методика строжайшего беспристрастья» звучала так:

«Методические» советы А. Топорова тянут в другую сторону. Оговариваемся прямо и открыто: нам не по пути».

А в заключение говорилось:

«Мимо всего этого нельзя пройти, ибо за этим стоит аполитичность, беспартийность, идеализм, поповщина» («Сибирские огни, №6, с.109, 114).

М. Беккер в журнале «На литературном пост» озаглавил свою статью с применением термина определенной окраски: «Против «топоровщины». В ней он писал:

«Его (Топорова) установка ошибочна, неверна, политически реакционна» (см. «На лит. посту», 1930, №23—24, с.57).

А «Сибирская советская энциклопедия» в 1932 году обобщала как нечто устоявшееся и бесспорное:

«Книга Топорова „Крестьяне о писателях“ – образец беспринципной, антимарксистской критики литературных произведений» (т. 3, с.203).

Так в то время было покончено с А. М. Топоровым и его книгой. Он надолго замолчал.

Появление второго издания книги «Крестьяне о писателях» вызвало поток восторженных рецензий и откликов. Они появлялись в разных, самых неожиданных уголках страны, даже там, где обычно о книгах, опубликованных в Сибири, не писали. Приведу только показательные, неповторяющиеся заголовки рецензий: «Герман Титов назвал ее легендарной» («Белгородская правда»), «Бесценный труд учителя» («Южноуралец»), «Продолжение легенды» («Южная правда») и т. п. А в газетах «Известия», «Алтайская правда», «Литературная Россия», «Учительская газета» и во многих других замелькали заголовки: «Второе рождение необыкновенной книги», «Удивительная книга», «Звезды зажигаются на земле», «Книга и подвиг»…

Мы непосредственно убедились, какую большую культурную работу проделал А. М. Топоров. Он сразу стал человеком известным, его показывали в киножурналах, о нем говорят по телевидению и радио, много и подробно пишут в газетах, издают воспоминания, а в 1965 году вышла книга В. Гусельникова «Счастье Адриана Топорова».

Чтобы разобраться в сущности опыта А. Топорова, следует только напомнить кое-какие факты его биографии, поговорить о его педагогических взглядах, потому что, несомненно, Адриан Митрофанович, прежде всего, учитель, а потом уже селькор, журналист, исследователь.

Я не буду подробно рассказывать его биографию, заинтересованных отсылаю к книге В. Гусельникова. но хочу подчеркнуть, что к учительству А. Топоров готовил себя с того момента, как поступил в Каплинскую учительскую школу¹, т. е. с 1905 года. А когда познакомился с революционером-народовольцем Л. П. Ешиным и ощутил влияние этого разносторонне образованного человека, он начал сознательно готовиться к учительской миссии – много читает, думает, совершенствуется в игре на скрипке, берет уроки сценического искусства и т. п. В 1915 году Адриан Митрофанович сам приходит к инспектору народных училищ Барнаульского уезда и просит направить его учителем в деревню. Так двадцатичетырехлетний А. Топоров попадает в село Верх-Жилинское.

Здесь несколько примечательных фактов: молодой человек круто изменил свою жизнь, он по убеждению, добровольно едет в «глухое село» и обучает там не только детей, но и взрослых, иначе сказать, «прозорливо» приступает к осуществлению того, что после Октября будет составной частью культурной революции. К 1920 году он помогает энтузиастам-крестьянам организовать коммуну «Майское утро» и становится у них учителем.

Если сейчас беспристрастно присмотреться к тому, что делал учитель А. М. Топоров в коммуне «Майское утро», то правомерно сказать, что он был там истинным просветителем, упорно и творчески ищущим новые формы культурной работы на селе. Кроме школы для детей, которую коммунары создали прежде всего, работали ликбез и школа повышенной грамотности, систематически (это обстоятельство надо подчеркнуть) проводились политинформации и научно-популярные лекции, учителем были организованы хор, оркестр, драмкружок, систематически велась читка художественной литературы. Драмкружок ставил десятки различных произведений, преимущественно классических, и даже выезжал по приглашению в другие села. В коммуне, конечно же, при участии учителя, выходила стенгазета, шла антирелигиозная работа, шла борьба за бытовую культуру через санкружки, санкомиссии и т. п.

В ходе этой работы выяснилось, что А. Топоров не только хорошо подготовил себя к деятельности сельского учителя, но еще и обладал счастливым характером – он был энергичен, напорист, инициативен, он умел и предлагать новое, и осуществлять его практически, а если требовалось, то и доказывать на собраниях, конференциях и в печати. Он был деревенским активистом, вникал во все поры крестьянского существования, стремясь облегчить, улучшить жизнь коммунаров.

Это топоровские действенное участие во всей жизни деревни потребовало от него и нового подхода к школе, к проблемам воспитания. Он довольно быстро приходит к убеждению, что школе нужна органическая связь теоретической учебы с производительным трудом, а воспитание детей и особенно всего народа должно строиться на пробуждении в каждом человеке его творческих сил, его собственной инициативы, его самостоятельности.

По свидетельству ученика Адриана Митрофановича С. П. Титова, он был «следопытом детских душ», постоянно искал, «на что может отозваться детская душа», и «ради этого делал все возможное», а Г. Блинов, знавший Топорова в двадцатых годах, так о нем написал «Он в каждом человеке искал искорки таланта».

Нельзя сказать, однако, что учитель А. Топоров все тогда делал образцово, не совершал ошибок, не придерживался подчас неверных, опрокинутых жизнью взглядов, не действовал прямолинейно, и категорично. Так, однажды он написал полемическую статью, в которой доказывал, что пора бы заменить школьные учебники школьной газетой (см. «Просвещение Сибири», 1930, №1, с. 98 – 102). Он был инициатором реформы правописания в русском языке, удивительно напоминающую ту, которая недавно была единодушно отвергнута нашей общественностью. Статья А. Топорова называлась решительно: «Долой балласт!» (см. «Просвещение Сибири», 1929, №№9—10). В ответе критикам на книгу «Крестьяне о писателях» (см. журнал «Земля Советская», 1932, №9, с. 142) он сам сформулировал ее недостатки, часть из которых ныне им самим справедливо предана забвению. Словом, он был сыном своего времени, случалось, и сплеча рубил, и был излишне самонадеян, скор на выводы, но в главном он оставался убежденным советским просветителем, народным учителем; у него и тогда было и сегодня есть чему поучиться.

Опыт Топорова – это прежде всего плодотворный опыт систематической, заинтересованной и широчайшей пропаганды художественной литературы, опыт воспитания эстетических вкусов народа на выдающихся образцах литературы мира, опыт воспитания нового человека через усвоение им всего богатства идей и устремлений, воплощенных в образах лучших творений человечества.

Затем это опыт изучения читателя, по тем временам самого многочисленного и недоступного обследованию, – читателя-крестьянина, который только вчера был почти поголовно неграмотен и о книге имел в большинстве случаев весьма смутное представление, питая свою потребность в художественном освоении мира в фольклоре, в музыке, преимущественно тоже фольклорной, в танцах и плясках, в религиозных обрядах.

Наконец, этот опыт, появившись в виде книги читательских мнений о современной литературе, со всякого рода размышлениями и теоретическими обобщениями проделанной работы, сам стал явлением литературы, занял свое место в литературном процессе конца двадцатых и начала тридцатых годов и тем самым стал фактом активного участия в происходивших тогда литературных и нелитературных боях.

В боях. И это следует подчеркнуть. Оказалось, мало было проделать большую и полезную для народа работу, оказалось, мало о ней было написать хорошую книгу, – все это надо было еще и защищать и отстаивать; оказалось, за нужные людям идеи надо было бороться, каждый день из года в год идти за них на бой… некоторым сейчас кажется, что коль скоро книга «Крестьяне о писателях» переиздана, то и не к чему еще и еще раз доказывать полезность проделанной работы. Вот ведь как все ясно и просто! А между тем в борьбе за эту сегодняшнюю простоту и ясность у человека ушли многие годы жизни. Надо понять, что у А. Топорова действенная, а не словесная любовь к Родине, любовь к советским людям.

Все это вместе взятое и сделало Топорова фигурой приметной, а его воспоминания о деятелях культуры и литературы своеобразными и по-своему содержательными. Прежде всего он выступает как человек, стремящийся к познанию своего края и своего времени, как литератор, бережно относящийся к культурным ценностям прошлого страны и пытающийся внести свою лепту в дело сохранения этих ценностей.

В некоторых очерках, если не в большинстве, А. Топоров сообщает нам новые документы и факты. Возьмите хотя бы письма В. Я. Зазубрина в очерке «Искатель нового» или факты из биографии скульптора С. Р. Надольского. Сравнительно невелик очерк о поэте, журналисте и педагоге П. А. Казанском, о человеке сложной и поучительной судьбы. А между тем его облик, характер убеждений, особенности поэтической деятельности переданы достаточно ясно и полно. Историю нельзя улучшить, но и выбрасывать из нее то, что представляет какую-то ценность, не следует, так как этим простым актом мы не обогащаем, а обедняем самих себя.

Появление новой книги А. М. Топорова – свидетельство нашего уважительного отношения к таким работникам культуры Алтая, как А. В. Анохин, А. С. Пиотровский, И. Г. Зобачев, А. О. Никулин и другие. Не все они принимали заметное участие в общественно-политической жизни края, но то, что сделал Анохин в области этнографии и музыки, но живописные работы Никулина или стихи Пиотровского – наше достояние, наше культурное наследство, от которого мы не собираемся отказываться. А кроме того, Топоров нередко создает свой портрет писателя, художника, композитора, пытается проникнуть в их духовный мир, свидетельствует как очевидец, с кем же именно мы имеем дело, когда читаем, слушаем или смотрим их произведения. Не всегда Топорову это удается, но в тех случаях, когда ему сопутствует удача, как в воспоминаниях о Зазубрине или Ерошине, Балине или Пермитине, мы получаем ценное произведение нашей пока что небогатой мемуарной литературы.

А. Топоров без претензий на полноту пытается воспроизвести существенные, по его мнению черты своих современников – как далекого прошлого, так и настоящего. Тем самым он раскрывает нечто существенное и в самом себе. А картина жизни последних десятилетий между тем дополняется новыми штрихами.

Прошли годы. Край, в котором А. Топоров начинал свой нелегкий, но плодотворный жизненный путь, неузнаваемо преобразился. Изменился облик городов и сел, построены крупные промышленные предприятия, шагнуло далеко вперед сельское хозяйство. Вместе с ростом экономики больших высот достигла культура. Но нам и теперь дороги имена тех, кто был зачинателем создания социалистической культуры на Алтае. И эта небольшая книжка о них представляет историко-культурную значимость.

Н. ЯНОВСКИЙ

ВОСПОМИНАНИЯ И ВСТРЕЧИ

АВТОР СКАЗА О ЕРМАКОВОМ ПОХОДЕ

Вяткин Георгий Андреевич (1885 – 1938) – русский и советский прозаик, поэт, драматург, публицист. Один из основоположников современной сибирской литературы. Автор фотографии неизвестен. Архив Зубарева А. Е., внука поэта.

В юности я очень любил гуманистические и революционно-романтические стихотворения, заучивал их наизусть, декламировал на вечерах и в приятельских компаниях. У меня собралась коллекция стихотворных антологий и «чтецов-декламаторов», а надо сказать правду, дореволюционные «чтецы-декламаторы» издавались образцово: с хорошим шрифтом, на отличной бумаге, с портретами писателей, поэтов и артистов.

Среди любимых книг у меня была известная антология «Русская муза», составленная П. Я. (П. Ф. Якубовичем-Мельшиным). В этой книге я и напал на стихотворение еще неизвестного мне в те годы поэта Георгия Андреевича Вяткина. Оно было без заглавия и начиналось строфой:

 
Нас много… нас много. Так будем смелее
Бороться и дерзостно мстить!
И боги не смогут огонь Прометея
В горящих сердцах погасить…
 

Эти страстные строки и заставили меня запомнить имя их автора…

Я уроженец бывшей Курской губернии – одной из захудалых местностей царской России. Мое родное село называлось Стойло (ныне Старооскольского района Белгородской области). Это нелепое название само говорило за себя, и вряд ли надо объяснять, почему тоска по другой, вольной жизни вошла в моих родных, соседей, в меня с детских лет. Мы все мечтали уйти «из провальной ямы» в Сибирь, которую представляли себе пугающим, но сказочно богатым Беловодьем. Многие куряне начали переселяться в Сибирь. А моя мечта осуществилась лишь осенью 1912 года: я получил место учителя в одной из начальных школ Барнаула, который в те времена был довольно культурным центром, благодаря множеству поселившихся в нем политических ссыльных.

Народный дом в Барнауле был создан по инициативе либерального народника В. К. Штильке. В фойе зимнего театра Народного дома висел большой портрет этого человека рядом с портретами Г. Н. Потанина и Н. М. Ядринцева. Над сценой зимнего театра (в саду был еще и летний театр) горели знаменитые слова Н. А. Некрасова:

«Сейте разумное, доброе, вечное».

Барнаульской городской библиотекой заведовала образованнейшая женщина, политическая ссыльная У. П. Яковлева. Она была моей заботливой руководительницей в самообразовании и рекомендовала читать стихи Георгия Вяткина, называя его самым популярным сибирским поэтом.

В те дни пропагандистом поэзии Вяткина в Барнауле был В. К. Сохарев, владелец единственного в городе книжного магазина, помещавшегося в Соборном переулке. Сохарев вышел из народных учителей и, следуя примеру томского издателя и просветителя П. И. Макушина, старался продавать в своем магазине наиболее полезные народу книги, решительно отметая всякую верноподданническую макулатуру. В магазине Сохарева часто сходились книголюбы города и вели там литературные разговоры и дебаты. Имя поэта-сибиряка Георгия Андреевича Вяткина упоминалось здесь довольно часто.

С тех пор я не переставал следить за творчеством Георгия Андреевича. Помню, сильное впечатление произвело на меня его стихотворение «Рожь».

 
Цветущей ржи звенящий шелест,
И тихий лепет васильков,
А там, вверху, пустыня неба
И караваны облаков.
 
 
И видно, как горячий воздух
Течет над рожью, как под ним
Она, склоняясь, сонно млеет
И сыплет цветом золотым.
 
 
Когда ж с полей промчится ветер,
Колосья вздрогнут, побежит
Живая рябь по ним широко,
Рожь затрепещет, зашумит
 
 
И кланяется долго-долго…
Промчалась бурная волна,
И вновь кругом под знойным солнцем
Покой, дремота, тишина.
 

Прочитав в бийской газете «Звезда Алтая» об опыте крестьянской критики художественной литературы в коммуне «Майское утро», Георгий Андреевич счел нужным прислать мне свои размышления и наставления:

«Новосибирск, 8.7.1927.

Уважаемый тов. Топоров, – простите, не знаю Вашего имени-отчества, – Ваш опыт по выявлению отношения крестьянства к художественной литературе представляется мне чрезвычайно ценным и, конечно, Вы должны его продолжать. Но мне кажется, что тут существенно важен выбор вещей и что надо брать вещи, вполне понятные крестьянству, а не Пильняка и т. п., хотя бы и очень талантливых писателей. Ведь читать крестьянам Блока или Пильняка, или футуристов – это все равно, что малограмотному рабочему дать вместо элементарной политграмоты „Капитал“ Маркса или полемику Ленина с народниками и меньшевиками. А вот Есенина, мне думается, уже можно попробовать (в его лучших вещах). Следует также Сейфуллину, Неверова, Подъячева – тех, что ближе к толстовской простоте и реалистичнее.

 

Не забудьте сибиряков. Начните с превосходного рассказа Наумова „Умалишенный“, возьмите кое-что у Гребенщикова, Шишкова, Новоселова, Гольдберга, Урманова, Пушкарева. Если хотите, меня, попытайтесь узнать крестьянское восприятие моего „Сказа о Ермаковом походе“, напечатанного в №2 „Сиб. огней“.

Необходимо заглянуть в классиков. Толстой, Некрасов, частично Чехов будут, несомненно, приняты. А вот дойдет ли пушкинский „Анчар“, характерная лирика Лермонтова, Тютчева?

Думаю, например, что Демьян Бедный воспримется сильнее Некрасова, Подъячев сильнее Толстого. Любопытно!

О Ваших опытах знаю только по „Звезде Алтая“, но там очень кратко, надо бы поподробнее. И конечно, опыты необходимо расширить. Найдите себе помощников и ведите работу одновременно в ряде мест.

Привет. Г. Вяткин».

В ответном письме я рассеял сомнения поэта насчет способностей крестьян-коммунаров чувствовать и понимать великие произведения, написанные «не для деревни». Георгий Андреевич решил объясниться:

«14. 8. 1927 г.

Многоуважаемый Адриан Митрофанович, отвечаю на Ваше письмо с некоторым запозданием, т. к. только вчера вернулся из Семипалатинска (реферировал для „Известий“ ЦИК процесс Анненкова).

Конечно, я высказывал свое мнение о Вашей работе на основании случайных отрывков из нее, которые попадались в газете. Я и не подозревал, что у Вас столь обширный репертуар – от Гомера до Метерлинка. Само собою разумеется, что тогда не страшны и Пильняк, и Блок.

Пришлите рукопись заказной бандеролью. Очень хочется почитать. Кстати, скоро придет Зазубрин.

Если, паче чаяния, рукопись не подойдет для „С. огней“ (от нелепостей никто не застрахован), то месяцем-двумя позднее она все равно увидит свет – думаю, что такую оригинальную работу с удовольствием возьмет и Москва.

Отзывом крестьян о „Ермаке“ Вы меня очень обрадовали. Спасибо Вам за инициативу.

Ну, пока всего доброго.

Будем ждать рукопись. Перепечатали ли Вы ее в нескольких экземплярах? Подобную работу нельзя иметь в одном экземпляре.

Крепко жму руку.

Г. Вяткин»

В коммуне «Майское утро» я «заразил» любовью к художественной литературе не только взрослых, но и пионеров (все школьники в ней были пионерами). По примеру взрослых и дети тоже пожелали высказываться о прочитанных книгах. Эти высказывания я тщательно записывал.

В практике преподавания я заметил, что обсуждение литературных произведений весьма благотворно отражается на «развязывании языка» детей. Я учил школьников писать сочинения по методу переживаний и наблюдений. Еще в учительской школе, когда ее воспитанники впервые в жизни испытывали «муки слова», на этот метод натолкнуло меня стихотворение русской поэтессы Юлии Жадовской (1824 – 1883):

 
Лучший перл таится
В глубине морской,
Зреет мысль святая
В глубине души…
Надо сильно буре
Море взволновать,
Чтоб оно, в боренье
Выбросило перл;
Надо сильно чувству
Душу потрясти,
Чтоб она, в восторге,
Выразила мысль…
 

Под влиянием этого стихотворения я соображал: если все взрослые, в том числе и писатели, лучше говорят и пишут в тех случаях, когда их «души потрясены», то это же верно и в применении к детям.

И я стал разрабатывать подробности «метода наблюдений и переживаний».

Метод дал великолепные результаты в моей школе. Его использовали и некоторые другие педагоги Косихинского района. Творческий азарт охватил школьников. Получилась «гора» интереснейших сочинений. Я написал о своем методе большую статью, иллюстрированную этими сочинениями. Статью опубликовали в «Сибирском педагогическом журнале», а позднее частично перепечатали ее в Москве, в сборнике «Свободные сочинения и детское творчество в программах ГУСа», вышедшем под редакцией Н. Н. Иорданского в 1926 году.

Георгий Андреевич, узнав о новом методе развития мышления и речи школьников, попросил у меня детские сочинения для журнала «Товарищ», в редколлегии которого он работал. Я послал их ему. Интересен его ответ, в котором поэт виден как чуткий педагог, добросовестный редактор, как человек, нежно любящий детей и желающий им безоблачного счастья и радости. Поэт писал:

«16. 1. 1929.

Адриан Митрофанович, простите, что долго не отвечал Вам по поводу детских рукописей.

Ездил в Москву, недавно вернулся и внимательно перечитал все Ваши 64 (!!) рассказа. Для „Товарища“ наиболее приемлемы 3 вещицы: „Село Верх-Жилинское“ М. Носовой, „Игра в Парижскую коммуну“ В. Бельского и „Коммуна „Майское утро““ Титовых. Эти вещи мы намерены напечатать.

В остальных очень уж много разной жестокости и грубости, а такие вещи, как „В двадцатом году“ и „Ночью“ Блинова, просто кошмарны. Мне думается, что нельзя обрушивать на плечи ребят столько ужасов. Не будем превращать школьников в юных старичков, пусть пока живут и радуются.

Можно бы частично использовать автобиографию М. Концевой, „Черт – учитель музыки“ С. Титова и кое-что еще, но очень стеснены мы местом, а материала слишком много.

К очерку Титовых о Вашей коммуне нужны (обязательно!) снимки, иллюстрирующие жизнь и работу „Майского утра“. Если их нет – сделайте и поскорее пришлите. Намечаю этот очерк для №2 или 3.

В феврале ГИЗ выпустит мою новую детскую книжку „Приключения китайского болванчика“, пришлю ее Вам для разбора в Вашей детской аудитории.

Сердечный привет.

Г. Вяткин».

Нужно заметить, что рассказы «В двадцатом году» и «Ночью» написаны учеником старшего возраста. Они изображают ночные набеги вооруженных бандитов на квартиры организаторов коммуны «Майское утро». Автор сам пережил кошмарную ночь. Такой он и представил ее в своих сочинениях…

Благим желаниям Георгия Андреевича относительно сочинений моих учеников не суждено было сбыться (об этом я был извещен им незамедлительно):

«Новосибирск, 11. 4. 1929.

Уважаемый Адриан Митрофанович, приходится огорчить Ваших ребят. Выбранные мною рассказы Ив. Борисова и др. новая редколлегия „Товарища“ отклонила. Мне их жаль (вещи были уже набраны), но ничего не попишешь. Пришлите, пожалуйста, что-либо новое из ребячьего творчества, написанное в этом году, по Вашему выбору (я завален рукописями, подчас некогда читать).

Кроме того, лично к Вам просьба – напишите для „Товарища“ живой очерк о ребятах коммуны.

№3-й вышел у нас на ять, – внешнее оформление очень удалось.

Итак, жду Вашего очерка.

Сердечный привет.

Г. Вяткин».

После этого письма мои связи с редакцией «Товарища» порвались, так как в Сибкрайиздате подули губительные для всей сибирской литературы вапповские суховеи.

У меня целы письма Георгия Андреевича. Если графология – верная наука, то эти письма говорят о душевной красоте их автора.

Встретившись с Георгием Андреевичем в Сибкрайиздате и поговорив с ним, я невольно вспомнил каллиграфию его писем. Она точно отражала внутренний и внешний облик поэта. Во всей его фигуре, костюме, чертах лица и интонациях голоса виделась и чувствовалась интеллигентность и неотразимая приятность. Даже его белый ус (другой был иного цвета) так шел к нему!