Loe raamatut: «Био»

Глава 1

17.

Тёмную гостиную освещал только глубокий капюшон торшера, ссутулившегося в углу францисканским монахом. Все смотрели один триллер, в котором Иван приведением в красном отсвете, под медленную музыку подходил к девчонке, прислонившейся спиной к закрытой двери, переходил к другой, сидевшей в кресле, потом к третьей, курившей у раскрытого окна, и получив последний отказ, садился на диван, рядом с моей подругой, которую я обнимал за плечо.

В сцене унижения друга, которому отказали все девушки в медленном танце, бензиновым пламенем вспорхнула над тлеющими углями идея – написать биографию рядового неудачника. Вот, что никто и никогда не делал!

Я единственный друг, я всегда буду знать всё, я напишу честную биографию неудачника.

В последнем классе школы, если ты без подруги – неловко, если у твоего единственного друга лучшая девушка – неудобно, но, если с тобой даже никто потанцевать не согласился – это позор.

После той вечеринки Иван отдалился ото всех. Наша же дружба крепла, причём не только общим детством.

Иван видел себя учёным. Читал книги о великих открытиях, нашёл свою микроэлектронику, даже выбрал институт для поступления. Целеустремлённость и развитый ум выделяют его из школьной тусовки, – только в нём я вижу потенциал. Пусть и ограниченный.

Про себя же уверен, что смогу остаться лидером, как сейчас в классе. Пока нацелился в юристы, больше по моде, а дальше выберу из тех шансов, что предложит щедрая судьба!

Я не буду как мой папаша!

Я просто не понимаю, как будучи неглупым, образованным, продолжать жить обычной жизнью? Как можно не стремиться стать лучшим в своей профессии? Как можно не стремиться стать известным всемирно? Всё, что у него есть – работа, где он небольшой руководитель, да ребёнок. У меня будет минимум двое, чтобы не чувствовал себя одиноким. Как можно ничего не добившись радоваться жизни?! Наслаждаться вином своим французским да сыром каждый выходной? Вот мечта Ивана стать учёным мне понятна и близка.

––

После похорон дедушки мысль Ивана, как ворона с перебитым крылом, пытается разбежаться, подпрыгивает, но взлететь не может, – вновь и вновь падает на могилу.

18.

Мне казалось неизбежным, что от школьных неудач в общении Иван убежит, как мы в детстве убегали через калитку из поднадзорной тесноты его дачи в бескрайний простор поля.

Я был счастлив вырваться в новую жизнь, где не было ни уз бывших отношений, ни затаённых обид, ни опостылевшего ритуала ежедневных встреч. Сила и энергия новых приятелей, волнующее сближение с незнакомыми девушками, счастье интеллектуального общения, поднятого на высокий уровень трудными вступительными экзаменами. Наконец, все мы, закончив школу, став совершеннолетними, разве не ощутили мы, будто вдохнули глоток свободы?

Что же Иван? Вместо новой дороги он свернул на глухую тропинку и влился в дворово-школьную компанию, которая в последние годы третировала его и терпела только из-за меня! Уму непостижимо! Вместо развития выбрать деградацию! Вместо поиска новых отношений найти место, и какое место, рядовое, скучное. Приходя изредка на вечеринки бывшей своей тусовки, я неизменно видел его пьяненьким. Рома этот его тоже здесь, покуривший наркоты, с блаженной улыбкой, расположившейся на его прыщавом лице, как голая проститутка на простынях перед клиентом.

Когда я, пережив несколько ночей в обнимку с унитазом, когда я, наблюдая своего отца, который каждую субботу принимал за обедом под супчик, а после расслаблял себя вином, превращаясь из деятельного мужчины в диванного ленивца, достиг понимания, что любое вещество, одурманивающее мозг, зло, ослабляющее разум, мешающее реализации жизненной силы, Иван начал пить, и чем дальше, тем больше!

Сколько раз я приходил и видел его сидящим на лавочке, отхлёбывающим пиво, умиротворённого и довольного. Если бы я не знал его с детства, не знал его ум, не знал, что под вечно спокойным лицом живые чувства и мечты, я бы сказал, что передо мной просто тупой идиот!

––

В начале летних каникул мы поехали к нему на дачу, я с роскошной Юлей, с первого курса культурологического факультета, живущей поэзией и авторским кинематографом, а он с Машкой из школьной тусовки, с которой по пьяни у меня было, причём не раз. Маша против Юленьки, как булыжник против статуи, но плохой она не была. По прошествии нескольких дней даже не могу вспомнить, чем мы занимались. Пару раз съездили на электричке купаться на пруды. Ягоды в лесу искали. Ходили в магазин. Особенно в один день. Деревня с ближайшей продуктовой лавкой находилась за огромным полем. От забора дачного поселка поле медленно поднималось в небо и обрывалось крутым склоном, вдоль которого шло двухполосное шоссе, на противоположной стороне которого стояли деревянные дома. Однажды мы поздно встали, в обед лениво позавтракали, подъели все продукты и под вечер пошли в лавку. А когда возвращались проложенной по полю дорогой (две земляных тропы в клевере, накатанные колёсами грузовиков), Юля оглянулась, и мы увидели высокую синюю тучу, как замок, или, скорее, воз сена. Мы шли неторопливо, туча нагоняла. Синее сено рассыпалось и заполняло собой небо. В туче сверкала молния и грохотал гром, вызывая у нас приступы смеха. Задул в спину ветер, влажный и сильный, сбрасывая на нас редкие капли. И вдруг Машка закричала, что в доме распахнуты окна. Мы побежали, прижав к себе пакеты с едой. Раскаты грома гремели прямо над головами, а после небольшого дождя хлынул ливень. Мы бежали насквозь мокрые, хохотали и пугались взрывов грома прямо над нами. После носились по дому, оставляя за собой отпечатки босых ног, вырывали у ветра хлопающие о стены дома рамы, дребезжащие забрызганными каплями стёклами. Как только мы, насквозь мокрые и усталые, пришли на стеклянную террасу, сели на стулья вокруг круглого стола с белой скатертью, под яркий и тёплый свет, льющийся из абрикосового абажура, как лампочка в нём мигнула и погасла. С раскатом грома мы грохнули в темноте смехом, словно пропавшее электричество было лучшей шуткой. В темноте Иван и Машка бродили по дому в поисках спичек, а мы с Юленькой сидели за столом и слушали несмолкаемое дребезжанье стёкол под ударами капель и очень громкий стук в железную крышу, отчего казалось, что до потолка рукой достать. А после вплыла Маша, освещенная дрожащим от ее осторожных шагов светом длинных тонких свечей, каждая из которых стояла в подсвечнике в её руках. Мы взяли по свече, и тоже поплыли словно приведения пятнами света по тёмному дому, скрипящему половицами под ногами. В нашей комнатке в свете свечи голое тело Юли, стянувшей через голову облепившее ее худое тело платье. Мои ладони на холодной коже её спины, её мокрые волосы на моем плече, с которых капли дождя стекали на ключицу и проползали холодно и щекотно несколько сантиметров по моей груди. Её лицо близко-близко к моему и её влажная ладонь с ледяными пальцами, протёкшая от моей шеи, через солнечное сплетение к животу, зарядом энергии потрясшая тело. Ужин под размеренный стук дождевых капель ушедшего урагана при свете большой красной свечи в виде лошадиной головы и шеи, с пышной гривой, установленной на круглом сосновом спиле, с видными коричневыми древесными кольцами с светлой коре. Я рассказывал, что эти свечи мы делали на уроке труда, и у меня дрогнула рука, когда я заливал раскалённый воск, отчего лошадиная голова вышла без ушей и лысая, будто сняли скальп. Мы пили чай с бутербродами из свежего душистого хлеба и ветчины из деревенской лавки, мигал теплый свечной свет, и мы не столько говорили, сколько ощущали себя в девятнадцатом веке, резким порывом урагана принесённым в наши жизни.

Остальное время проводили на участке. Но как же было замечательно! Особенно вечера на террасе, правильным пятиугольником пристроенной с торца к бревенчатому дому, которая совсем не изменилась с моих детских наездов. Это было лучшее время! Мы без конца смеялись, разговаривали до полночи, так не хотелось расставаться. Даже Машка держала интеллектуальный уровень, а Юленька просто блистала! Бесконечные разговоры не помню о чем. Как в салате разные ингредиенты соединяются в шедевр вкуса, так кино и книги и картины, анекдоты, рассказы о родителях или удивительные происшествия с малознакомыми, первые влюблённости и детские впечатления, всё было в наших беседах. Мы говорили целыми днями и длинными вечерами, уходящими в ночь и не могли наговориться. Открылось, что Иван много читает. Уже не только об ученых, но и художественную литературу. Меня Юленька просвещала, и я был рад, что мой лучший друг соответствовал её знаниям, я как бы гордился им, а он украшал меня в её глазах. А мне это важно, потому что таких, как она, я никогда не встречал и не встречу! Она чудо, потому что в ней соединяется красота и внешняя и огромный внутренний мир, в который я только вступаю, как путешественник на неизведанную планету. Но эта планета удивляет и восхищает меня.

Однажды я подсмотрел, как Иван с гримасой боли на лице следил за Юленькой. В одном купальнике и громадной соломенной шляпе тёти Иры она лежала в гамаке, в тени яблонь, и читала толстый том, створами стоявший на её плоском животе.

Ревности я не испытал, скорее сочувствие к нему.

Отдых оборвался резко, когда приехал папа Ивана. Оказалось, дядя Боря ушёл из семьи. Иван сказал, что не может в такой ситуации оставить маму одну.

––

Празднование моего дня рождения Юля устроила в художественной мастерской отца, – в большом пространстве толпились друзья, клубились облака дыма, оглушала музыка, – пообщаться не получилось. Увиделись после Нового Года, который он провёл вдвоём с мамой.

На моей кухней Иван сидел смурной, как после болезни. Я рассказывал, как сдавал сессию, что Юленька придумала поехать летом в Крым, мы уже два месяца пытаемся откладывать деньги, отец устроил по субботам разбирать бумажки у нотариуса, доход небольшой, но познавательно, полезно для будущей карьеры. Мой язык крутился водяным колесом на стремнине ручья. Я вливал в него виски, который нам папа выдал в тайне от мамы, как масло живительное в застывший механизм. Но он говорил трудно, как ключ в ржавом замке проворачивал. Учёба даётся, но на прямой вопрос, как его мечта изобретать, становиться учёным, пожимал плечами, словно уже и не важна мечта, которой он жил последние годы. Неопределённо ответил о Машке, так понял, что и с ней не благополучно. Как в супермаркете коляска с неисправным колесом, сознание Ивана с любой темы сворачивало к размышлениям об уходе отца и его маме. Когда я нагрузил его алкоголем, он уже совсем не мог устроить свои мысли и говорил только о том, что тётя Ира потерялась в жизни. Что по ночами он слушает, как она плачет у себя в комнате. Иногда очень громко разговаривает вслух сама с собой, и это пугает его.

19.

На день рождения папа с мамой подарили нам поездку в Италию. Собрались мы только на новогодние каникулы. Первый раз за границей, первый раз десять дней вдвоём! Мы поиграли в совместную жизнь. Я же осознал то, что раньше только чувствовал. Юленька не влюблённость! Мы вместе всерьёз, надолго, навсегда!

Из-за поездки, забот, экзаменов встретились только в апреле, на тусовке, которую он устраивал в квартире. Мы с Юлей пришли позже и сели в дальнем углу. За столом рядом с Иваном по-хозяйски устроился Ромик с красивой девушкой. Его обритая почти налысо белобрысая голова светилась на фоне тёмных обоев. В первый год, когда стольких отчисляли из-за неуспеваемости, Рома отучился прилично, а на второй год забросил занятия. Он уже собрался в армию, подстригся, но волшебным образом пересдал зимнюю сессию и сейчас балагурил, а наши бывшие одноклассники и незнакомые мне ребята ржали над его банальными остротами, отпускали сальные шуточки и пили, много пили. В конце концов двое подрались, одного рвало на улицу, так что, уходя на рассвете, мы видели, как от окна вниз по стене отросла длинная рыжая борода.

Пусть Рома его друг с детского сада, но зачем приглашать домой это стадо дегенератов?

На летние каникулы поехали в Крым. Вдоль бухты стояли полукругом, стена к стене, лодочные сараи. От железных ворот в море уходили ржавые рельсы, утопленные в бетонный склон. Над сараями построены коморки, в одной из которых мы жили. Кухня и две комнатки, одна для нас, другая для него. Жёлтый гибкий шланг выползал из стены лодочного амбара и в сухой траве извивался вверх по склону до душевой из некрашеных досок, на плоской крыше которой стояла ярко-голубая металлическая бочка, новенькой трубой на ветхом буксире. Наполняя бочку, держишь обжигающе раскалённый солнцем шланг, сквозь мутную жёлтую кожу смотришь, как в потоке воды проскальзывают запятыми в тексте пузырьки воздуха. Шланг пульсирует в ладони и медленно остывает, пока не становится приятно прохладным.

Море жило так близко, что в шторм оно громко шлёпало лапами в запертые створы. Когда я высовывался из окна нашей кухни посмотреть, как накатывают тёмные валы, то до лица долетали холодные брызги разбитой волны.

Пыльной обочиной грунтовой дороги, огибавшей курган, заросший сухой высокой травой, краем обрывистого берега мы шли к городу, белокаменным полумесяцем застроившим залив. Выйдя к асфальтированной улице, по которой изредка проезжали автомобили, шагали в тени платанов, посаженых вдоль пятиэтажных домов. Свернув вправо мы попадали на прямую узкую аллею, огороженную глухими заборами сросшихся кипарисов, с бетонными квадратами, разломанными корнями, словно ступали по расколотой плитке белого шоколада. На выходе в парк солдатский строй остроконечных кипарисов допускал вольность; – две ветви протянулись друг к другу и соединились на уровне головы.

Когда в первый раз мы вошли в эту аллею, закатное солнце лежало в соединении кипарисовых ветвей. Юля посмотрела на меня серьёзно, и я кивнул ей, показывая, что понимаю, но сознание моё само уже примерило другой образ. Будто мы с Иваном идём по жизни взявшись за руки. Неуклюжая ситуация, я даже усмехнулся, но факт, что именно Ивана сознание выбрало в спутники.

Позже, мы снова и снова входили в кипарисовую аллею, и я видел на её выходе два дерева, взявшиеся за ветви, то в блеске мелкого дождя на солнце, то в синем вечернем небе, то в ослепительном свете. Я представлял, что эти двое не кто-то конкретный, а символ нашего восхитительного отдыха, но что важнее, знак из будущего, – со мною навсегда два самых близких для меня человека, Юля и Иван.

Я благодарен другу за этот волшебный отдых. Без Ивана, вдвоём с Юлей мы бы точно измучались. Кроме того, он оплачивал половину стоимости аренды, пусть меркантильно мерить дружбу ничтожными деньгами, но так бы мы не прожили целых шесть недель на море.

Дядя Боря щедро обеспечивал Ивана, чувствуя вину.

Вечерам Иван ходил плавать. Если мы не шли, то долго не возвращался. Что он слышал через картонную стенку по ночам, или с утра, и как при этом множилась горечь его одиночества, мы только догадывались, – по тому, как он резко отказывался говорить о расставании с Машкой и о девушках вообще.

Иногда я точно знал, что Иван не спит, всё слышит, и это знание как-то сближало нас. Но отчасти ощущал так, будто за стенкой родители. Знаю, одиночество рядом с нами рвало в кровь его душу, но я не жалел его. Напротив, надеялся, видя, что я нашёл свою судьбу на всю жизнь – Юленьку, он устремится на поиски своей. Мы с ней чувствовали так, словно Иван младше из-за своего одиночества. Будто на лестнице мы стоим на ступень выше. Не мы вместе, а он при нас.

Но не всё в жизни однозначно, я это понимаю сейчас, когда записываю. В нужный день взрослым оказался мой лучший друг! Уже осенью, почти перед отъездом, в день рождения Ивана мы пошли в город. Богатенький Иван праздновал в ресторане, где я напился больше всех. Обратно шатался, но упрямо, назло советам, докупил пива, и мы еще посидели на кухоньке. Иван, как часто бывает с именинниками, не слишком веселился и ушёл первым. Юленька попросила меня не задерживаться и ушла спать. Я же поднял из угла недопитую бутылку вина, погасил свет и стал слушать ночь. Ночь трещала сверчками, шуршала набегающей волной, которая иногда плескала и булькала. Я был восхитительно пьян. Но мне нравилось прибавлять и прибавлять глотки вина к своему опьянению, пока вино не кончилось. Я посидел еще некоторое время и встал в туалет, после чего ноги подкосились в коленях, и я не рухнул, а осел на пол, сполз снегом с крыши. Я всё осознавал, все понимал, но не мог не то, что встать, даже перевернуться со спины на бок. Я решил полежать немного, чтобы встать наверняка, но алкоголь, обожжённый рвотными спазмами, потёк вверх по пищеводу. Я открыл рот, и как мог сплёвывал взвесь рвотных масс с вином, они текли по щеке мне по шее, после под рубашку. Но изнутри рвотная масса напирала и напирала, так что я задышал сильнее, громче, старясь захватить воздух, но его не хватало, чтобы продышаться. Я понял, что могу умереть, но тела не было, только рот и язык двигались кое-как. Сплёвывая рвотную жижу, я думал, как позорно сдохнуть, захлебнувшись в блевотине. Зачем мне этот глупый алкоголь, который как огонь сухие травинки пожирает минуты в бестолковых разговорах или утреннем похмелье? Зачем, когда у меня есть невеста Юленька? Перед смертью впервые подумал о ней как о невесте, и понял, да, да невеста! Какое точное и замечательное слово! Моя невеста. Почти моя жена. После мать моих детей. Женщина, с которой я проживу жизнь и встречу старость. Я думал о ней и сплёвывал, хрипел как старый дед, пытаясь продышаться.

Иван спас мою жизнь, когда, услышав возню, вышел в кухню и перевернул меня на бок. Рвотные масса хлынула на пол, забрызгав ему ступни, отчего он дёрнул левой ногой, словно вступил в горячую воду. Я запомнил, как он, обнимая меня, повесив мою руку себе на шею, сводил меня вниз по лестнице отлить и больше ничего.

Этот день рождения Ивана открыл мне глаза, что у меня есть любимая, невеста, женщина жизни, есть настоящий друг, есть родители, друзья, огромный мир, и этого всего так много, это так важно, что любые стимулирующие вещества, искажающие этот огромный и прекрасный мир, только мешают!

20

Учусь, работаю у нотариуса, мне даже подняли зарплату. После зимней сессии съездили в жаркий Египет на море. Спасибо родителям! Как же хорошо из промозглой зимы нырнуть в другое время года! С Иваном изредка созваниваемся.

После долгого перерыва пришел ко мне, довольный и задумчивый одновременно.

– Влюбился, – сказала мама, Иван счастливо рассмеялся.

Он решил жениться! И на ком! Ещё недавно она встречалась с уголовником и была вполне за ним счастлива, – это говорит о ней лучше лживых слов! Не могу не чувствовать к нему жалости. К ней же ненависть! Она измучает, изгадит его жизнь. Грязной уличной сукой запрыгнет на белоснежную скатерть.

Смолчать я не мог.

Иван выслушал и ответил, что они ждут ребёнка. Он пришёл пригласить меня на свадьбу и просить стать крёстным отцом.

Что я мог сказать? Только уже без веры в их силу повторить слова «не спеши, подумай, ты уверен не в своей, но в её любви?» Попытался ухватиться, как утопающий за руку: – Ромик, что твой говорит?

– Рад за меня. Он будет свидетелем на свадьбе.

Что можно от дурочка ожидать?!

Вошёл отец. В последние годы каждый выходной он был навеселе. Он обнял Ивана, прижал его голову к груди. Помолчал, пытаясь придать своим словам значительность. После чего глупо серьёзно, совсем не к нашему разговору сказал:

– Ребята, настоящая дружба – это большой труд. Трудитесь ради дружбы, трудитесь всю

жизнь. Еще Аристотель говорил, что друг – это одна душа, живущая в двух телах.

Я терпеливо дослушал пьяненького отца, и как только он вышел, стал говорить Ивану, что о ребёнке можно и нужно заботиться, но не обязательно поспешно жениться, надо попробовать пожить с ней, узнать её получше.

Иван только улыбался мне, и я видел, что мои слова скользили по нему, как капли по стеклу.

Тогда я выкрикнул ему:

– Да она же шлюха! Как ты вообще вляпался в Веру?!

Он нахмурился и строго посмотрел: – Не говори так никогда.

– Не буду, – обещал, но успокоиться не мог. Я не чувствовал к нему жалости, нет, только злость, ярость к его безумству! Мне хотелось надавать ему пощёчин. Зачем он без меня принял такое решение, каждый может ошибиться, но я подскажу ему, я опытнее, я больше знаю, я спасу его!

Я не мог не сказать резких слов. Он же мой друг!

Он всё же позвонил и пригласил на свадьбу.

Мне кажется его желание скорее жениться, родить ребенка, обрести семью это не только желание состояться хоть в чём-то. И не только любовь к этой шлюхе. В этом и желание обрести, потерянное с уходом отца, ощущение семьи.

––

Их будущее было заложено в свадебном обряде, как наследственность в цепочке ДНК, как дерево в орехе, млекопитающее в эмбрионе, и будет только расти, как ядовитая кобра, встающая в стойку из травы.

Как сосредоточенно он повторяет каждое слово брачной клятвы.

Как она стоит, наклонив голову к правому плечу, рот приоткрыт, глаза задумчиво рассматривают штору, чтобы в лучшем ракурсе выйти на фотографиях.

Как он искренне благодарен, как вслушивается словно в школе на уроке своего любимого учителя физики, в каждое поздравление, и, не замечая презентов, передаёт их на руки её матери.

Как блестят её глаза от подарков, как, собрав конверты с деньгами, она торопливо вскрывает их, поддевая ногтем приклеенные уголки, и считает, раскладывая на атласном белоснежном платье, в лимузине по дороге в ресторан.

Как беззащитно он счастлив.

Как она принимает как должное его нежную заботу.

Веры Вере нет.

Как печально лицо бедной тёти Иры, когда сходит её растерянная улыбка, которую она повесила на себя, словно вуаль от чужих глаз.

––

Как же мне повезло с Юленькой!

21.

Мы расстались, как пишут в соглашении о расторжении договора, – «каждая из сторон подтверждает, что не имеет претензий к другой стороне». В решающем разговоре сердце колотилось, но, говорили спокойно и разошлись как взрослые разумные люди. И тогда, и сейчас не сомневаюсь, что прав.

– Или мы вместе переходим к новым отношениям, готовимся к свадьбе, или у нас нет будущего. Нам нужно вместе расти.

Я не собираюсь поддаваться давлению! Моя позиция определена, после окончания Университета, когда мы оба начнём зарабатывать и жить самостоятельно, тогда примем решение о нашем будущем.

Иван не заходит и не звонит. Собственно, как и я.

Муж лживой шлюхи. Ему в кривом зеркале привиделась крепкая семья, любимая дочка и любящая супруга.

Его выбор! Я, как честный человек, как верный друг прямо сказал, но он друга не слышит. Всё в жизни смертно, тем более хрупкая дружба, которая питается только искренним чувством. Ни родство, ни общее хозяйство, ни страсть телесная, ни совместный труд, ни забота о детях не поддерживают её.

Каждый раз, когда мы встречаемся в коридоре, в столовой, её бесстрастный «привет» потрясает меня. Недавно на волейболе я оступился, и в эту секунду мяч ударил в лицо, а наш либеро, у которого я стоял на пути, напрыгнул мне на спину, пытаясь принять подачу. Я устоял. Но от каждой нашей встречи, как тогда на площадке, выпадаю из реального мира. О чём бы не думал, о чём бы важном не беседовал, – сознание опустошается.

День рождения Иван не праздновал. Наверняка праздновал, но по-семейному. С детства по-семейному было и со мной. Ромика небось пригласил, его Верка жалует. Бог ему судья! Если разойдёмся, то не по моей вине, моя совесть чиста! Хотя, кому приятно видеть друга, который называет твою жену шлюхой?

Единственное, что нас сейчас связывает, это то, что я крёстный отец Элеоноры. Уверен, Верка настраивает его против меня, но тут он видимо ещё держится, не совсем подкаблучником стал.

––

Встретились случайно, я возвращался после экзамена, Иван шёл в магазин за продуктами. Поздоровался так, словно и не обрадовался. Печально сообщил, что Ромик не смог сдать сессию и его забрали в армию на год. Новость меня поразила, и нутряным страхом, что со мной может случиться то же, и жалостью к этому простому и доброму парню. Иван рассказывал, как плакала его мама на проводах, целовала и гладила его младшего брата, который рыдал на её руках. Как нервничал отец. Вспоминал Ромину доброту, как в детском саду тот отдавал ему своих солдатиков, как легко расставался с тем, что ему самому ценно, отпускал, ради дружбы. Как Ивану удивительно, что доброта, готовность поделиться последним осталась с ним во взрослой жизни! Как совсем недавно, зная, что у него трудности, он приходил к ним в гости и приносил подарок для Элеоноры и стеснялся, что дешёвый. Как подбитый в бою катер начинает циркулировать, Иван причитал о Роме снова и снова, и мне не терпелось вправить ему руль, чтобы он лёг на прежний курс:

– Послушай, он сам пропил, прокурил, прогулял своё будущее.

– С каждым может случиться.

– С нами не случилось! Ромик сам шагал упрямо в строй.

Иван ничего не сказал, да мне и не надо, я и так понимаю, что ответить ему нечем, но он как разбитая снарядами посудина, уйдёт в пучину, но флага «Рома лучший» с грот-мачты не спустит. Он говорил, чтобы я с ним сопли и слезы по лицу размазывал.

А уже дома, за ужином, на который папа запёк совершенно волшебно свиной окорок, начинённый чесноком, обмазанный мёдом с горчицей, увидев, как отец, причмокивая, отпивает очередное «восхитительное» вино из пузатого бокала, вспомнилось, как Иван отхлёбывал пиво прямо на улице из бутылки, и подумалось, что Иван сам уже превращается в подобие Ромы.

––

Иван неохотно говорил о семейной жизни, даже на вопросы о крестнице моей отвечал односложно. Но подробно расспрашивал, почему ушла Юленька. Из его вопросов, из упорного опровержении моего «мы расстались» своим настойчивым «ушла от тебя», «оставила тебя», я понимал, что его семейная жизнь не складывается, и ему легче, от того, что мне плохо. Говорил, что Юлия ждала предложения. А я как-то не готов.

– Ты её помнишь, она не ведомый. Она сильная личность, которая принимать решения и совершать поступки умеет не хуже меня. Так расстались. Честнее сказать, она оставила меня. Сейчас я с Ирой.

– Но не с Юлей! – сказал он утвердительно.

– Нет.

Утверждая, он как бы говорил, у тебя было счастье, а ты его упустил. Утверждая, он как бы равнялся со мной – у него жена, у меня Ира. Невелика разница.

Я с Иваном никакого равенства не признаю!

Особенно в женском вопросе, когда он подкаблучник и так глупо женился на редкостной суке, а я, а у меня всегда лучшая девушка! Была. Лучшая девушка на свете.

Видел Юлию. По виду не скажешь, что она страдает. Хохочет с сокурсницами. Но она никогда и не покажет! Кажется, у неё никого ещё нет. А если бы был?

Кинулся убеждать себя, что приму спокойно!

Ладно перед всеми, перед собой не кривляйся!!!

22

Какое счастье, что скоро диплом и мне не нужно посещать Университет!

На дне рождения моей крестницы Элеоноры я предложил ему поехать на море:

– Помнишь, как мы два месяца роскошно провели в Крыму с Юлией? Познакомишься с Олесей, вы даже не знакомы, – и увидел гримасу:

– Что ты?! Куда?! С маленьким ребёнком, с женой?!

Это уже не мой друг. Я говорил с другим существом, подчинённым чужой воле. Он как собака оглядывался на хозяйку, натянувшую поводок. Иван ещё изображает на людях счастье. Но не услышать злость, с которой она относится к нему, значит быть слепоглухим:

– Достань торт! Не забыл, где у нас ножик, надеюсь?! Чашки хоть сможешь найти? Сахар гостям догадался поставить? Купить свежий хлеб, конечно, соображалки не хватило? Без подсказки ничего не сработаешь, как идиот, честное слово. Маменькин сынок! Хоть задницу за тобой подтирать не надо, и на том спасибо!

Когда он вышел меня проводить с дочкой в коляске («Всё одно по улице будете шататься, заодно и её выгуляешь!»), он как раньше разумно и чуть отстранённо, как о чужом сказал: