Loe raamatut: «Врата тайны»

Font:

Ahmet Ümit

Моим дорогим старшим товарищам
Зейнеп Башаран и Мехмету Али Башарану посвящаю
эту книгу с глубочайшим уважением…

Мир – это сон во сне.
Индийская пословица

На камнях была кровь, в небе – полная луна, в саду – запах земли. В пугающей прохладе тонули деревья. Был сезон цветения зимних роз, свежего дыхания нарциссов. Семь человек вошли в сад… Семь разгневанных сердец, семь одержимых ненавистью умов, семь острых ножей. Семеро проклятых, разрезая на семь частей тишину ночного сада, двигались к деревянной двери дома жертвы.

На камнях была кровь. В саду – пугающая прохлада. Только луна стала свидетелем преступления. Без удивления, без опаски, без страха она глядела сквозь густые ветви высоких тополей. Младший из семи постучал в дверь. Старший позвал хозяина. Семеро одновременно вонзили ножи в человека, вышедшего к ним.

На камнях была кровь, в сердцах семерых – ненависть, луна же изливала невероятный покой. Где-то плакал младенец – младенец жил в одном из домов. Где-то девушка спала в земле – медленно гнило ее тело. Когда нож вонзал самый младший из семи, зашевелилось под могильным камнем гниющее тело той красивой девушки. Появилась улыбка на лице, которое не смогла изуродовать даже смерть. Когда нож вонзал самый младший из семи, вздох сорвался с запечатанных смертью губ.

На камнях была кровь, семь ножей сотворили семь ран, семь красных ручьев. Семь раз вздрогнуло тело, семь раз вздрогнули семеро, вонзившие в него ножи. Но ни разу больше не двинулось лежавшее под землей тело девушки.

Садом овладела мертвая тишина. Все вокруг, живое и неживое, не издавало более ни звука, словно настала пора Страшного суда. Молчалива была кровь на камнях. Молчалива была отражавшаяся в крови луна. Высокие тополя, бутоны роз, благоухавшие свежестью нарциссы, пахший землей сад… Все живое и неживое затихло, все утонуло в крови на камнях…

1
Из степи мне навстречу выступил город

Даже тот факт, что до приземления оставалось всего полчаса, не мог унять моего беспокойства. Мне было ясно, что и потом избавиться от этого настроения не удастся. Не стоило вообще соглашаться на эту работу… А все это Саймон, который считает себя самым прозорливым руководителем на всей земле. Что с того-то, что я говорю по-турецки, что с того, что знаю что-то о турках?! Будто мне только и нужно, что это дело… Полис-то на три миллиона фунтов стерлингов! Лучше бы я ничего о турках не знала, лучше бы никогда раньше не бывала в этом городе. Я с тоской вздохнула, но разве это могло мне как-то помочь? Случилось то, что случилось, да и это всего лишь работа. Чем она отличается от моей поездки в Рио шесть месяцев назад? Там я ничего не знала о бразильцах… Ладно, в этой стране я хотя бы не буду чувствовать себя слишком иностранкой… Ах да, работа…

Я перевела взгляд на цифры на экране ноутбука, стоявшего у меня на коленях. Цифры глядели на меня так, будто приглашали приступить к работе. И я приступила. Посмотрела на сумму полиса, постаралась пересчитать сумму компенсации по отелю «Рубин»… Но как-то быстро потеряла концентрацию. Нет, ничего не получается, в голове творится черт-те что, не могу работать. Я закрыла ноутбук и убрала его в сумку. И когда нагнулась, чтобы засунуть сумку под кресло, вдруг испугалась. Вот так, скрючившись в три погибели, не причиняла ли я вреда ребенку? Бред… Ему и двух месяцев нет… Это еще даже не назвать ребенком. Я и так собираюсь избавиться от него, как только вернусь в Лондон… Однако я все же побыстрее выпрямила спину. И тут же наткнулась на любопытный взгляд женщины средних лет, сидевшей рядом со мной. С тех пор как мы сели в самолет, она явно желала со мной поболтать. Откуда я, куда еду, чем занимаюсь… Но я была не в том настроении, чтобы о чем-то разговаривать. Я и сейчас даже не улыбнулась, а просто отвернулась и стала смотреть в окно.

Стояла ясная погода. Заходившее за горизонт красное солнце тянулось к спрятанному за тысячи километров под тоненьким слоем облаков кусочку темно-коричневой земли… К гигантскому, абсолютно плоскому, лишенному лесов и деревьев кусочку земли… Первый раз я проносилась через эту пыльную пустоту на автобусе. Это было где-то двадцать пять лет назад, а может быть, и еще раньше…

Тогда в Конью еще не летали самолеты, и мы приземлились в Анкаре. А после – четыре часа на автобусе. Кругом же бесконечная, до самого горизонта степь. И на этой бескрайней плоскости – чудо: белое-белое озеро. «Папа, а в этом озере живут рыбки?» – спросила я. «Нет, дочка, нет в этом озере никакой жизни, но есть важная для жизни вещь – соль», – ответил он мне, взглянув своими черными глазами на белое-белое озеро. Кажется, мне было лет девять или даже меньше. Мы были вдвоем с папой, мама с нами не поехала. Я заскучала от этой многочасовой плоской долины. «Папа, когда мы приедем?» Отец улыбнулся и закрыл своей правой рукой мне глаза. «Сосчитай про себя до двенадцати». Когда я досчитала до конца, отец убрал руку с моих глаз, и из степи мне навстречу выступил город. Он был великолепен. Я удивленно посмотрела на отца и пробормотала: «Папа, ты волшебник?» Он поцеловал меня в лоб и сказал: «Я просто родом из этих мест».

В то время все, что он говорил и делал, имело для меня большое значение, но потом… Потом, когда он ушел из семьи… Из-за того, что я вспомнила отца, разволновалась только больше. Он был худым, среднего роста человеком с короткими темно-русыми волосами. Огромные глаза, похожие на большие черные виноградины. Тонкие брови, удивительно подходившие его узкому лбу. Острый нос с горбинкой. Окаймляющая все лицо рыжеватая, с проседью борода… И извечная, непреходящая грусть лежала печатью на его длинном худом лице. Грусть мало кого красит, но именно моему отцу она добавляла странную красоту. Моей матери это очень нравилось. «Я никогда не видела человека, которому так бы шла грусть», – говорила она, целуя его в губы. Отец стеснялся, наверное, хотя этого я уже не могу вспомнить. Но его тонкое бледное лицо и грусть в черных глазах я забыть не смогла. Хотя и очень хотела… Потому что отец ушел от нас, ничего не объяснив; ушел к тому же к мужчине.

Чтобы прогнать мысли об отце, я отвела глаза от окна и просто смотрела вперед. Но любопытный взгляд соседки не дал мне развеяться. На этот раз я не отвернулась, а закрыла глаза и слушала только гул самолета. Если бы еще не это беспокойство внутри меня… Я старалась не думать ни о чем. Ни о растущем в моем животе ребенке, ни о бросившем нас отце, ни о городе отца, в который мне пришлось поехать, хотя совершенно не хотелось… Оторваться бы от прошлого, настоящего и будущего. Исчезнуть в темном, самом глубоком и самом спокойном саду сна… Отдать свое тело, разум и сердце воле этой пустоты…

2
Ее зовут Карен, а не Кимья!

И тогда я услышала голос… Мужской голос… Мягкий, теплый, полный любви. Сначала я не могла разобрать, что он говорит, и стала вслушиваться. Это было скорее бормотание, наполненное мягким укором и любовным упреком. И тут я поразительно четко услышала: «Кимья… Кимья… Кимья-ханум…»

Я вздрогнула и открыла глаза. Сначала посмотрела на сидящую рядом со мной женщину, но та, казалось, утратила ко мне всякий интерес, вперилась взглядом в электронное табло, чтобы понять, когда мы наконец сядем. Я с любопытством обернулась назад, но кресла за мной пустовали. Поглядела вперед – там сидела молодая парочка. Нет, никто здесь не мог сказать «Кимья». Верно, привиделось во сне. Но когда я успела уснуть? Значит, закрыла глаза и отключилась… И тут я снова будто услышала этот голос – в оживших воспоминаниях. «Кимья… Кимья-ханум!» – уже очень давно никто мне так не говорил… С тех пор, как от нас ушел отец. Только отец называл меня Кимьей… И Шах Несим… Друг отца, его сердечный товарищ, человек, который его у нас отнял. Он тоже называл меня «Кимья-ханум». Высокий, с длинным лицом и длинными пальцами. У него были светло-коричневые, почти желтые глаза, которые всегда смотрели с любовью. Или мне просто так запомнилось. В моих воспоминаниях, связанных с ним, не было ничего плохого… Ну, кроме того, что он забрал у нас отца. Когда моя мать сильно злилась, называла его желтоглазым дьяволом. Но со временем боль ушла из ее сердца, и она стала меньше говорить о нем плохого. «Может быть, они даже счастливее нас, – говорила она, – да, они эгоисты, но гораздо более удачливые, потому что у них есть цели, ради которых они способны отказаться даже от самых любимых своих людей». Хотя я тогда и не могла до конца понять, что это были за цели, вполне сознавала, что они связаны с религией, верой. Все, что я слышала от отца, все, что прочитала в книгах, которые он мне давал, все сказки, одна красочней другой, притчи, молитвы, большинство из которых я забыла… Да, все это должно было быть связано с религией. Уже подростком я старалась понять своего отца, чье лицо не стиралось из моей памяти, и этого желтоглазого шейха. Я хотела найти причину. Справедливую причину, которая заставила любившего меня до безумия отца вдруг уйти из семьи. Но не смогла. Хотя даже моя мама простила и отпустила его, у меня не получилось. Именно из-за произошедшего я почти не пользовалась именем Кимья, которым он меня называл. Да и никому, начиная с мамы, это имя не нравилось. Даже за то недолгое время, пока она увлекалась Востоком, она ни разу не назвала меня Кимьей – для нее я всегда была Карен. Отцу она не мешала обращаться ко мне как к Кимье, но один раз запретила это Шаху Несиму. Это произошло за два месяца до того, как отец нас покинул. В тот раз Шах с отцом, как они обычно это делали, надолго заперлись в комнате и не выходили наружу. Ненадолго в дверях появился Шах Несим. «Кимья, Кимья-ханум, – позвал он меня, – ради Аллаха, принеси, пожалуйста, стакан воды».

Мы с мамой как раз сидели в гостиной, и тут она разозлилась. Разозлилась не на просьбу этого человека, а на то, что он столь долгое время проводил с ее мужем в закрытой комнате. Она воскликнула: «Ее зовут Карен, а не Кимья!» После поднялась и сама принесла наполненный до краев графин воды. Шах Несим не выказал ей никакой обиды и, приняв от нее через приоткрытую дверь графин, сказал: «Да пребудет с вами милость Аллаха».

Моя мама будто взбесилась: ведь этот человек не давал ей в ее же собственном доме зайти в комнату ее собственного мужа! Но обычно мама прятала гнев в себе, по крайней мере, пока я училась в школе.

Потом Шах Несим перестал появляться в нашем доме. Возможно, именно поэтому отец от нас ушел. Я никогда не говорила об этом с матерью. Это было совсем неважно. Правда была совершенно ясна. Какой бы ни была причина, отец ушел от нас – и ушел к мужчине. С тех пор никто не называл меня Кимьей, даже во сне. Но сейчас, когда я закрыла глаза всего на миг…

Или это был не сон? А если отец и Шах Несим сейчас в самолете? Хотя я и понимала, что это чушь, все же не удержалась от того, чтобы хорошо осмотреться по сторонам. Моя любопытная соседка озиралась вместе со мной. Конечно, ни Шаха Несима, ни моего отца тут не было.

– С вами все в порядке? – спросила наконец женщина, не удержавшись. – Ничего плохого не случилось?

Я заставила себя улыбнуться.

– Со мной все в порядке, просто искала стюардессу.

«Надо успокоиться», – подумала я, усаживаясь удобнее. Очевидно, что все мне просто приснилось. Перелет из Лондона в Стамбул был долгим, потом я сразу побежала на пересадку в Конью… Вот и почудилось. Да и прошлой ночью я нормально не выспалась. Нервничала весь вечер, хотя рядом и был Найджел… Ладно, в конце концов, это всего лишь деловая поездка. На выходных я снова буду в Лондоне… Я вспомнила маму, Найджела. И когда подумала о Лондоне, мне полегчало, даже проблемы больше не казались слишком серьезными… Хорошо, если бы удалось еще немного вздремнуть перед посадкой. Я снова закрыла глаза, но тут же вздрогнула от внезапно зазвучавшего голоса… Нет, теперь обращались не только ко мне, стюардесса говорила всем: «Уважаемые пассажиры, пожалуйста, приведите ваши кресла в вертикальное положение и пристегните ремни, наш самолет заходит на посадку».

3
Надгробия с навершиями в виде чалмы

Я смотрела на людей в аэропорту, рассчитывая найти среди толпы кого-то улыбающегося с моим именем на картонке. Но нет, никого такого не было. Никто не приехал меня встречать. Любопытная дама, моя соседка, страстно обнимала двух дочек, дождавшихся ее. Парочка, сидевшая в самолете на ряд впереди меня, уже радовалась встрече с каким-то стариком. А я? Я так и стояла с чемоданом в одной руке и сумкой с ноутбуком в другой. И что мне теперь делать? Не было никакого смысла в том, чтобы оставаться на месте, бесполезно озираясь, и я перехватила чемодан поудобнее и потащила его к выходу. И вот, когда я уже почти протиснулась сквозь толпу людей, радостно переживающих встречу с любимыми, раздался запыхавшийся мужской голос: «Мисс Карен… Мисс Карен». Я повернулась и увидела толстого мужчину среднего роста в сером костюме. Он тяжело дышал, со лба его струился пот. Должно быть, он торопился, чтобы не опоздать.

Мужчина неловко согнулся и спросил на ломаном английском:

– Прошу прощения, вы госпожа Карен?

Его неловкость, суетливость и паршивый акцент порядком раздражали.

– Да, – ответила я, – да, Карен Гринвуд – это я.

Вместо того чтобы спокойно отдышаться, он еще больше покраснел.

– Прошу прощения, я опоздал… – пытался он объясниться на английском, который с каждым словом становился все хуже. – Вас должен был встретить человек, который значительно лучше знает ваш родной язык, но…

Мне не хотелось слушать все это, не хотелось видеть, как он лебезит передо мной. Хотелось только скорее добраться до отеля, принять горячий душ и нырнуть в кровать.

Угрюмо вздохнув, я сама перешла на турецкий:

– Не утруждайте себя английским, я знаю ваш язык. Со мной вы можете разговаривать по-турецки.

Его глаза просияли радостью, тонкие губы расплылись в широкой улыбке, будто он только что встретился с родственником.

– Значит, знаете, – пробормотал он с признательностью, – очень хорошо. Я – Меннан… Меннан Фидан… Глава представительства нашей фирмы в Конье…

Он заметил, что я никак не среагировала на его слова, и, вероятно, подумал, что я на него злюсь.

– Еще раз прошу прощения за опоздание… – он опять попытался мне что-то объяснить.

– Все в порядке, господин Меннан, все в порядке, – перебила я его, – ничего страшного… А где здесь выход?

Суетливо осмотревшись, он показал на дверь слева:

– Сюда…

Я потянула свой чемодан на колесиках в указанную им сторону. Но Меннан тут же подбежал и вцепился в мой багаж.

– Пожалуйста, отдайте мне…

На лице у бедняги застыло такое умоляющее выражение, что я сдалась и отдала ему чемодан.

Он указал на сумку с ноутбуком на моем плече:

– Давайте это тоже.

– Нет, спасибо, чемодана достаточно, – ответила я.

Когда мы выходили из дверей аэропорта, солнце, сопровождавшее наш самолет на протяжении всего полета, исчезло, словно отработав до конца свою смену, но вокруг не стемнело – напротив, в воздухе разлился какой-то странный свет… Серебряный свет, наводивший на степь печаль отшельника…

А вот когда я приезжала в этот город в первый раз, с отцом, много лет назад, повсюду был совсем другой, более приятный свет… Тогда уже закончился обед… Кажется, было время послеполуденного намаза. Солнце еще не село. На проспектах, стенах домов, оконных стеклах, листве деревьев, лицах людей – повсюду лежал какой-то медовый оттенок. Этот желто-золотой цвет, слегка отдававший красным, не освещал город, а раскрашивал все, что попадалось ему на пути, сияющей пылью, замещал собой все другие цвета. То был незабываемый миг для меня, девочки, росшей на сказках, мифах, легендах и историях, связанных с этим древним городом. Я будто увидела настоящее чудо своими собственными глазами.

Мы с отцом разместились в огромном доме, построенном из саманного кирпича. Он не был похож ни на лондонские квартиры, ни на двухэтажные домишки в рабочих пригородах. В нем оказалась куча комнат, деревянные двери с тонкой резьбой, зарешеченные окна. Двор укрывали кроны деревьев, в саду стояли надгробия с навершиями в виде чалмы и выгравированными арабскими надписями. Я сначала подумала, что это памятники, но папа сказал, что все это надгробия… Признаться, я испугалась, хотя и постаралась этого не показать. Могилы прямо во дворе дома – это было очень страшно. Этот дом что, типа христианской церкви?! Отец ответил мне с улыбкой: «Считай это чем-то вроде монастыря».

Было странно, но я так и не увидела там ни одной монахини. Всюду были только мужчины в обычной одежде. Наконец к нам подошла женщина. Огромная неулыбчивая женщина… Она представилась, но я уже забыла ее имя… Женщина обняла меня и расцеловала в обе щеки. Она пахла чем-то, похожим на ваниль. Помню, мне понравился этот запах – возможно, просто из-за того, что я проголодалась. А эти непрошеные объятия чужой женщины мне совсем не пришлись по душе. Она же нам не была ни родственницей, ни кем-то из близких… Но когда я заметила спокойное выражение лица отца, удовлетворение в его глазах, то раздумала возмущаться. Значит, такое поведение женщины было нормальным.

– …Машина вон там.

Это сказал Меннан, указывая на черный «мерседес». Я что, не туда посмотрела?! Не-ет, мы пошли прямо к этой машине. Одна из последних моделей E-класса.

Разглядывая автомобиль, я не могла удержаться от мыслей на тему, сколько же этот человек зарабатывает. Насколько мне было известно, у нас в Конье не очень много клиентов. Лучшим среди них был «Икониум туризм», та фирма, у которой сгорел отель. Да, суммы в полисе весьма значительны, к тому же оплачивались без малейших промедлений, но сложно поверить, что на этом можно заработать такие деньги, на которые мелкий агент вроде Меннана купил бы себе автомобиль представительского класса. Или подозрения нашего алчного босса Саймона действительно справедливы? «Икониум туризм», что, подкупил нашего страхового агента Меннана Фидана и решил нагреть нас на три миллиона фунтов стерлингов? Я подумала, что рядом с этим человеком надо быть настороже.

Не имеющий ни малейшего представления о ходе моих мыслей Меннан ждал меня перед задней правой дверью с чемоданом в руке. Когда я подошла, он поставил чемодан на землю и учтиво открыл дверь.

– Прошу, мисс Карен.

– Спасибо, – ответила я и села в машину, ни капли не веря в его искренность.

Мне часто доводилось встречаться с показной вежливостью такого рода. Особенно этим грешили клиенты, пытавшиеся сплутовать. Выказывая преувеличенное внимание и демонстрируя излишнее уважение, они старались повлиять на эксперта страховой конторы ради того, чтобы некоторые важные подробности дела ускользнули от его глаз. Так что теперь подобное обхождение меня не подкупило.

Моя мама хотя и очень любила турок, но была против моей поездки в Конью… До чего же она сейчас беспокоится, наверное! Сколько раз за время полета она успела мне позвонить? Я включила мобильный телефон, чтобы не заставлять маму волноваться дальше. Пока я ждала, когда на телефон загрузятся все пропущенные сообщения, Меннан положил мой чемодан в багажник и с шумом закрыл его. Он не сел сразу за руль, а остался снаружи – говорил с кем-то по мобильному. Разговаривая, он смотрел на меня полными сомнения глазами. Рассказывал кому-то, что я прилетела?.. Нет, дорогая, не стоит ни с того ни с сего разводить здесь паранойю. Он, скорее всего, просто разговаривает с женой. Да и мне стоит заняться своими делами. Я вернулась к телефону. Нет, никаких сообщений не пришло. За всю дорогу никто мне не позвонил. Ни матушка, ни мой любимый Найджел. Я ошибалась, мама совсем обо мне не волновалась. Значит, подумала, что я сама в силах справиться… А что Найджел? Три года мы встречаемся, он мой единственный мужчина, отец ребенка у меня в утробе. Я все еще влюблена в Найджела, а он любит меня. Но он самый спокойный человек на планете. И его спокойствие меня вымораживает. Ну вот не будь этой миловидности, этих сияющих черных глаз, этих белых, при улыбке сверкающих, как две нитки жемчуга, зубов, этого жаркого тела, что бы тогда было? Когда я просто думаю о Найджеле, мне уже тепло… Но он совсем обо мне не думает, это очевидно! Как вообще можно не волноваться за любимого человека, когда он летит в чужую страну?! Он же знает, как я нервничаю!

Я ему говорила о том, что не хочу ехать в Конью, да тут еще эта незапланированная беременность… Я взглянула на часы. Было около шести, значит, в Лондоне сейчас четыре. И тут я вспомнила: точно, он же говорил мне вчера, что как раз в это время будет проводить важную операцию на сердце! Поэтому он мне не позвонил! А мама? А-а, у нее же тоже есть причина: собрание общества поддержки больных СПИДом. Собрания проходят каждый понедельник как раз в эти часы.

Звук открывающейся двери «мерседеса» нарушил ход моих мыслей.

– Прошу прощения, что заставил вас ждать, – снова очень смущенно сказал Меннан, садясь в машину. – Звонили из офиса по срочному вопросу.

– Ничего страшного, – довольно безучастно отозвалась я.

Меннан закрыл дверь, с охами и ахами втиснул свое пухлое тело между сиденьем и рулем, принялся вытирать пот со лба бумажной салфеткой, которую вытянул из пачки, лежавшей рядом с ручкой коробки передач. Проговорил:

– Ну вот, теперь можем ехать… – Он уже собирался заводить машину, но вдруг замер, словно забыл что-то важное, бросил на меня взгляд через зеркало заднего вида: – Вы в порядке? Вам удобно?

Тут я впервые заметила, что у него зеленые глаза. На его пухлом лице они выглядели как-то очень искренне.

– Да, все хорошо, мы можем ехать.

Меннан глубоко вздохнул, произнес «Бисмилляхи рахмани рахим» ¹ и повернул ключ зажигания.

1.«Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!» – фраза, с которой начинается каждая сура Корана, кроме девятой. Ее произносят в каждой молитве перед началом любого важного дела, с нее начинают многие документы, составляемые мусульманами. – Здесь и далее примечания переводчиков.