Loe raamatut: «Обречëнная быть»

Дорогой читатель,

Должна сознаться: столько мыслей было у меня в голове, несколько вариантов предисловия было мною написано…

В сущности, хочу сказать лишь одно: с трепетом и уважением отношусь к твоему разуму и сердцу.

Хотелось предостеречь, настроить, наставить на этот читательский путь.

Представляю, будто стою рядом с тобой, дорогой читатель, на берегу реки, сажаю тебя в лодку и отправляю в это плавание к глубинам мысли, твоим глубинам. Прими мои объятья за спасательные жилеты. Мы проследуем его вместе, этот путь, я всегда буду рядом, помни об этом.

Любви тебе.

Обречённая быть

Глава А

Лето в Петербурге бывает жарким. Воздух порою становится настолько душным, что задыхаешься. Это был как раз один из таких июльских деньков. Было знойно и пыльно.

Машины гудели в пробке. Ветра не было. Такое явление в Петербурге – редкость, и в ней нуждались все жители сейчас.

По набережной вдоль автомобильной пробки шла девушка: красивая, стройная, высокая, лёгкой походкой, только сейчас она шла тяжело, волоча ноги, еле сдерживая дрожь в коленях. Длинные волнистые шиповниковые волосы её были аккуратно уложены, и, возможно, если бы обычный петербургский нелёгкий ветерок развивал их, то Вера выглядела бы ещё красивее. Бирюзовые, как над ней были небеса, глаза её, такие живые и радостные по обыкновению, были наполнены печалью и болью. Ведь в жизни всё так хорошо складывалось: мама, папа, окружавшие её заботой и любовью благородных родителей, отличное образование, любимый человек, с которым она уже встречалась два года, и у них намечается свадьба, и тут… Такая красивая, такая молодая и такая неизбежность…

Вера шла, и из глаз её текли слёзы. Она вытирала их, потом устала и прекратила это делать. Слёзы лились градом. А солнце светило так ярко, так сильно. Оно жгло лицо, особенно там, где Вера уже успела натереть его.

«Как ненавистно мне это солнце.» – подумала она.

Зайдя в сквер, Вера достала мобильный телефон, набрала номер любимого и попросила приехать к ней. Она говорила очень быстро, чтобы не заплакать в трубку. Как только он сообщил во сколько приедет, она позволила слезам выступить опять. Пройдя сквер, она направилась прямиком к дому.

«Какая духота! Верно, будет гроза.» – промелькнуло у неё в голове.

Вера зашла в квартиру. С кухни доносился аромат свежесваренного борща.

«Мама… мамочка, как я скажу тебе, что всё закончится так скоро…» – с горечью подумала Вера.

Услышав, что Вера пришла, мама вышла с кухни.

– Вера! – воскликнула она, увидев заплаканное личико дочери. – Дорогая, что с тобой? – с испугом произнесла она, потянув руки к лицу Веры.

Вера закусила губу, чтобы не заплакать вновь.

– Родная моя! – мама взяла дорогую свою головку и положила себе на плечо. Вера оказалась в согнутом положении – она переросла маму ещё в восьмом классе.

«Мама, мамочка…» – Вера крепко обняла её.

– Мама… – пересилив себя, слабеющим и дрожащим голосом произнесла она.

– Доченька моя! – мама легонько шевельнула плечом, и Вера подняла голову, обратив взгляд на маму. Мама посмотрела ей в глаза, сначала пристально, затем глаза её начали бегать, и она чуть слышно произнесла:

– Неужели?

Вера молча кивнула и отошла от мамы в сторону кухни.

– Но разве… Они же говорили… Скажи мне… – мама терялась.

В этот момент с кухни раздался хлопающий звук – закрылось окно.

«Точно гроза.» – подумала Вера и поспешила в кухню. Закрывая окно, она заметила, как несколько крупных капель стекло по стеклу. Мама зашла вслед за ней. Вера посмотрела на суп, стоявший на плите – мама в последнее время так редко его варила. Несколько слёз опять скатились к губам. Она облизнула губы и проглотила слёзы.

– Верочка… – нежно произнесла мама.

«О, мама! Как я вам с отцом скажу, что всё, что вы вкладывали в своё чадо – напрасно. Сколько денег было потрачено на учёбу, различные секции, путешествия, развития вашей Верочки. А она теперь… теперь… уже на смертельной финишной прямой.» – с глубоким и тяжелым вздохом подумала Вера, глядя на дождь за окном. Несколько раз сверкнула молния, но она этого не заметила.

А ведь хотела и сама ещё попутешествовать, сама маме суп поварить. Да что там! Старость родителям обеспечить, внуками порадовать. Вера сделала вдох. Собравшись с последними силами, сжав руку в кулак, стиснув на секунду зубы, она выдохнула.

– Мама, давай обедать! – бодро произнесла она и повернулась с улыбкой к маме.

– Но ты так ничего мне и не сказала, – заметила мама.

– Да что говорить? Всё хорошо. – Вера натянула улыбку: та искренняя улыбка, что была на еë лице в первый раз, появиться там уже не смогла.

– Доченька, но ты плачешь. Расскажи мне всё, хорошая моя, – с этими словами мама подошла к ней и погладила по плечу.

– Мам, я хочу есть! – с небольшим раздражением сказала Вера.

Она подошла к кастрюле и стала помешивать в ней поварёшкой, наслаждаясь ароматом.

Глава Б

Дождь лил уже второй час. Вера ждала любимого. Пытаясь отвлечь себя от мыслей и от жуткого предчувствия неудачного разговора, она перебирала вещи в шкафу. Вера настраивала себя сказать правду, – ту правду, которую придумала, ту правду, которой хотелось больше, чем этой болезни. Раздался звонок в дверь. Это он. Он. Он, который видит сегодня её в последний раз. В этом она себя убедила. Дверь открыла мама, но Вера мигом выскочила из комнаты и помчалась в прихожую, чтобы мама не успела сказать то, что пока известно только им двоим. Поприветствовав любимого, она взяла его за руку и повела к себе в комнату.

Она встала у окна, думая, что и как сказать. Его же посадила на стул перед собой и облокотилась на подоконник. Она только сейчас заметила, что за окном льёт дождь. “Наконец-то дождь и ветер.” – невольно подумала Вера, взглянув в окно.

Сам диалог, собственно, мало имеет смысла переводить его на бумагу. Ясно лишь то, что Вера не смогла придумать ничего лучше, чем самую дурацкую и бессмысленную ложь, которую только и способна придумать женщина, чей разум находится во власти любящего сердца. Она призналась любимому, что любит другого, и чтобы не мучить друг друга предложила поскорее расстаться. Егор (любимый), разумеется, ничего не понимал, вытирал Вере слёзы, утешал, прижимал к себе, целовал в голову.

Как бессильны мы пред своими чувствами, но как становимся сильней, когда желаем счастья дорогим и близким, жертвуя собой. Что-то такое думала про себя Вера. Слёзы сменялись поцелуями, поцелуи слезами.

Многое ещё можно рассказать об этом грустном свидании, но, наверное, не стоит. Это свидание было последним.

Так решила она.

Проводив Егора до двери, оставив его в смятении, непонимании и разочаровании, Вера пошла в кухню и принялась пить чай. Чай с душистой мятой несколько успокоил её. Она перестала плакать. Кажется, слёзы кончились. Ведь невозможно плакать бесконечно.

Оказалось, возможно.

Вера легла спать, но вместо этого она снова начала плакать. Она думала, как несколько часов назад вышла из клиники, получив не самые радостные известия…

Дождь за окном уже докапывал и доносился лёгкий свежий ветерок из приоткрытого окна. В такой час легко засыпается. Но не Вере. Она начала мучить себя различными мыслями: то думала, как отдалить роковую минуту, то бросалась в счастливые воспоминания детства и юности, то размышляла, какого её маме и за что это ей самой.

Круговорот мыслей, где была капля логики, долька здравого смысла, а в основном уныние и самозаклинание, привёл в конечном счёте к одному только очень грустному выводу: как правильно завершить свой жизненный путь?

Странно называть вопрос выводом , но что ж, бывает.

И всё же: во имя чего и на что потратить последние силы?

Вера встала с постели, походила по комнате, подошла к окну, открыла его и стала жадно вдыхать прохладный воздух летней ночи. Сначала нервными быстрыми глотками, потом всё медленнее. Вера обняла саму себя за плечи и стала их гладить. Она закрыла глаза и начала дышать глубоко. Ветер растрёпывал ей волосы, она чувствовала, как будто он делает её сильнее. Дыхание стало ровнее. В эту ночь она чуть-чуть стала сильнее, во всяком случае ей так показалось. Она вернулась в кровать, перевернула мокрую от слёз подушку и легла головой на сухую сторону. Она начала приводить мысли в порядок, и в процессе наведения такого рода порядка, уснула.

Судьбой, в которую так не верила наша героиня, на жизнь отведено было четыре месяца. На все надежды и мечты. А что можно успеть за четыре месяца? Что? Да, ничего.

Но, с другой стороны, ведь не четыре дня…

Утром в голову нашей Вере пришла отличная мысль – прожить остаток жизни с пользой, но не для себя, а для других. Почему же раньше такая мысль не приходила ей в голову? Почему живём, не задумываясь?

Итак, Вера решила, что ей просто необходимо стать общественно полезной. Такого рода заключение породило следующую мысль – она просто обязана прожить, именно прожить за эти четыре месяца свою Жизнь, прожить так, чтобы было не грустно умирать, чтобы каждый день и час были наполнены смыслом и пользой. Дарить людям любовь, заботу во что бы то ни стало, жертвовать собой. Но кому? Родителям? Они счастливые, действительно счастливые. Егору? Он сможет разлюбить. Мужчины это умеют. Конечно, сейчас он не находил себе места, – ему трудно мириться с какой-то непонятной мыслью, что у Веры есть другой. Откуда? Когда она успела с ним познакомиться? И почему столько слёз и боли в любимых глазах?

Но Вера объяснила всё Егору, попросила не звонить, не писать, не приезжать. “Будь счастлив.” – сказала она ему тогда напоследок. Что это могло обозначать? С чем связано такое непонятное поведение?

Вера искренне хотела, чтобы её дорогой и любимый человек был счастлив. Она заверила себя и его в том, что он сможет ещё найти красивую, умную и здоровую девушку, сможет полюбить её и будет, обязательно будет счастлив. Ведь Вера так желает ему этого. А сильные желания женщин всегда исполняются, тем более когда не в угоду им самим. Это тоже было одним из её убеждений.

Мысли увлекали её чувства, когда она думала о Егоре. Она любила его, но убедила себя в том, что поступила с ним правильно.

“Так кому же всё-таки дарить счастье?” – вернулась к своим размышлениям Вера. Обеспеченным, здоровым и счастливым? Зачем? Значит, несчастным и обездоленным! Тем, кто так жаждет любви, ласки, внимания! Но кто? Да и кто есть у неё? И что она может дать, кроме счастья? Знания?

В прошлом году Вера окончила университет, получив звание учителя русского языка и литературы. Но она не работала по специальности. Она подрабатывала репетитором и копирайтером.

Ей всегда хотелось работать учителем, но ей внушили, что, став педагогом, она испортит себе нервы.

Обучаясь в школе и вузе, она всегда присматривалась к учителям и преподавателям, их отношению к ученикам и студентам, оценивала их методы преподавания и многое вынесла для себя из этих наблюдений. Учителя и преподаватели, разумеется, всегда попадались разные, но в общей сложности, они были одинаковы в отношении к прилежным ученикам и заумным студентам – их уважали, ставили хорошие оценки, ленивым и глупым, соответственно, – плохие. Это просто и очевидно. Что касается самой Веры, она всегда училась неплохо, в школе без троек, а университет с дипломом красным окончила. Особенных неприязней или симпатий с учителями и преподавателями у неё никогда не случалось. Она была самой обычной школьницей и самым обыкновенным студентом. Дикостей или странностей за ней никогда не числилось и не замечалось.

Бывало, Вера обнаруживала, как учителя порою пытались проникнуть в души учеников, понять их, почему они себя так или иначе ведут, дерзят им, почему не хотят ничего учить. Эти учителя тратили на таковых своё внеурочное время, объясняли им многое, вели разговоры “по душам”. Но, как отмечала для себя Вера, дело никогда не доводилось до конца. Дети может и менялись в лучшую сторону и начинали проявлять тягу к грызению гранита науки, но как-то ненадолго, озорство и лень брали вверх. Учителя – люди, и, разумеется, им надоедало возиться с такими ребятами. У них есть и свои дела, и свои дети…

Анализируя способности учителей к их деятельности, их методы преподавания, наблюдая со стороны, как они благосклонны к отличникам и как критичны к двоечникам, Вера приобрела некоторый опыт наблюдателя, получила теоретические знания, и это всё ей хотелось бы испробовать, что называется, на собственной шкуре.

Поразмыслив, взвесив все “за” и “против”, Вера приняла для себя решение, окончательно и бесповоротно: на днях она уезжает к родственникам в глушь, где острая нехватка учителей, да и вообще мало ведётся просветительской деятельности. А она, Вера, девушка, родившаяся и проживающая в культурной столице нашей прекрасной Родины, так много знает из истории, религии, философии, литературы, и, что самое важное, – психологии. Она постарается поделиться всеми своими знаниями с деревенскими подростками, став учителем в местной школе.

Так она думала.

Стоит ли описывать всё негодование родителей (отец был уже извещён о болезни), когда Вера сообщила им, что поедет в глушь к двоюродной бабушке. Доживать…

Не стоит.

Мама Веры планировала отправить её в Швейцарию, подлечиться, набраться сил и энергии, возможно прибавить ещё пару месяцев жизни… Мама в тайне надеялась на чудо. Вера же никогда не верила в чудеса. Ей это казалось бредом. Да и в Бога она не особо-то верила. Многое она не понимала в этой вере. И уж тем более уповать на чудо ей казалось уделом слабых. “Так и умру, надеясь на чудо. – думала она, – Так и не успев принести никакой пользы людям”.

Итак, движимая благими намерениями, преследуя наивысшие цели, превозмогая боль и уповая на силу духа, Вера отправилась в путь.

Глава В
Когда едешь поездом дальнего следования, когда мелькают, сменяя друг друга, поля, леса, деревья, посёлки, а вокруг незнакомые люди, всегда тянет погрустить.

Выпив чая, Вера забралась на верхнюю полку, и, взяв сборник рассказов Чехова, принялась читать. Строки, как деревья и столбы, мелькали перед её глазами, – она не вчитывалась, она думала о своём. О своей короткой жизни. Вдруг она резко захлопнула книгу, и лицо её искривилось в гневе. Добрая по натуре, Вера вдруг взбесилась от мысли, что почему это она, такая молодая и красивая должна умирать? Почему именно она? Почему не любая другая? Почему именно ей отведено всего лишь каких-то четыре месяца…?

Хотя с чего она взяла, что четыре? Может поезд сейчас сойдёт с рельсов… случайно…

Вера спрыгнула с полки и направилась в туалет, но проводница, идущая ей навстречу, сообщила, что закрыла его, так как они приближаются к станции, на которой будут стоять около сорока минут.

Если бы Вера была бомбой, она взорвалась бы. Вера лишь выругалась, но подышать свежим воздухом и сменить обстановку не отказалась бы.

Она прогуливалась по платформе, и её взору представлялись: молодые пары, смеющиеся и целующиеся, пару беременных женщин, держащиеся за руки своих любимых мужей, молодые семьи с маленькими детьми, пожилые люди, сидящие на скамье и читающие одну газету на двоих.

Вера остановилась, зажмурила глаза с такой силой, что у неё в голове щёлкнуло. Потом с силой открыла их. Она подошла к киоску с журналами и газетами. Там ей попались на глаза обрывки заголовков: “вышла замуж”, “…родила двойню”, “сыграют в одном спектакле…”, “рискнули и победили!” и тому подобное.

Вера с напряжением выдохнула. Что-то щемило в груди, к горлу подступал режущий комок, в голове застучало. “Только бы дотерпеть до туалета…”, но глаза её покраснели. Она сделала глубокий вздох, это не помогло – в глазах уже стояли слёзы. Она быстрыми, заплетающимися шагами пошла к вагону.

– Девушка, ещё можно почти полчаса гулять. Посмотрите, как ярко светит солнышко, – ласково произнесла проводница в тот момент, когда Вера уже хотела подняться с платформы в вагон. Она оглянулась. Действительно светило солнце – она не замечала его прежде. “Ненавижу солнце!” – подумала Вера и вбежала в вагон. Там никого не было. Она села на нижнюю полку под своей и залилась слезами, постоянно вытирая глаза и успокаивая саму себя. “Сейчас не надо… уже скоро поезд тронется… не надо плакать… Люди ведь вокруг уже скоро появятся.”

Народ и вправду начал заходить в вагон, послышались весёлые шутки, смех, дружеские похлопывания. Каждый из этих звуков отдавался в сердце Веры оголённой проволокой.

Поезд тронулся, наконец-то тронулся. Вера вскочила с нижней полки, и, закрывая лицо ладонями, спешно пошла в туалет. Пока шла, она заметила, как какая-то женщина посмотрела на неё с недовольством, как у какой-то миловидной девушки соскользнула улыбка с лица, как только Вера встретилась с ней взглядом, как какой-то старичок посмотрел на неё с сожалением. (Странное это было явление, одновременно пытаться скрыть слёзы и в то же время бросать взгляды на окружающих.) Вера резко дёрнула дверь в туалет. Она закрыла за собой дверь, опрокинула крышку унитаза, кинулась на него согнутыми в локтях руками, положила голову на руки и зарыдала. Такого в Петербурге не было. Так она ещё не плакала никогда. Никогда. Она истерила: хватала себя за волосы, за одежду, била ногами по полу, выкрикивала мерзкие слова. А поезд нёсся. Но звук мерно стучащих колёс не мог заглушить вопли Веры. В один момент она ударилась коленкой об унитаз. Вера простонала. Она начала растирать рукой место ушиба. Физическая боль несколько притупила душевную. Вера потихоньку начала успокаиваться. Она встала, покачнулась, но успев схватиться за ручку двери, удержалась на ногах. То ли поезд поворачивал, то ли она совсем обессилела от слёз – этого Вера не поняла. Она нажала на кран – оттуда потекла чуть тёплая вода, а Вера хотела бы ледяной. О, как много она бы сейчас отдала за то, чтобы вбухнуться в снег или окунуться в холодный источник. Хоть она никогда так и не делала, ей казалось, что только ледяная вода или снег смогут привести её в чувства.

Вера набрала в ладони воды и умыла лицо. Потом ещё раз и ещё раз, затем побрызгала на себя водой. Она чуть улыбнулась, глядя в зеркало. Какой ужас! Вера отпрянула от него, потом снова приблизилась. Куда делась та весёлая, добрая Вера? Всё лицо её было распухшее, как, извините, у пьяницы, глаза красные–красные, как, опять же пардон, у наркомана. Она попыталась глубоко вздохнуть – сорвалась, с первого раза не получилось. Получилось со второго. “Я больше не должна плакать! Так я вгоню себя в гроб намного раньше. Надо…” Вера грустно улыбнулась сама себе. Она поправила волосы. Ещё раз умыла лицо и спокойно открыв дверь, степенно вышла из туалета. Собравшиеся в очередь дети, молодёжь, и тот старичок, смотревший на неё с сожалением – все они сейчас смотрели с изумлением. “Они думают, что я сумасшедшая. Это точно.” – стараясь не замечать их, подумала Вера.

Она забралась на свою верхнюю полку и стала смотреть на деревья, поля, станции… Глаза начали закрываться, сердце стучать медленнее. Вера начала успокаиваться. Завтра она начнёт совсем другую жизнь. Жизнь без слёз. Это она себе пообещала.

Глава Г

Поезд приближался к городку, в котором последний раз Вера была в детстве. Как всё изменилось! Появились новостройки и супермаркеты вдоль железнодорожных путей, когда раньше здесь были поля и леса. “Ничего себе они здесь цивилизацию устроили.” – подумала Вера, глядя в окно.

В поезде началась обычная суета – люди стали собираться: было слышно, как падали какие-то мелкие предметы, как с грохотом снимали чемоданы с верхних полок, как какая-то женщина сказала: “да куда ты кладёшь, мне дай.”

У Веры уже всё было собрано. Она отрешённо, не замечая никого и ничего вокруг себя, смотрела в окно. Поезд замедлял ход. Вот уже показалась платформа. “Прощай моя прошлая жизнь.” – промелькнуло у Веры в голове.

Она встала, взяла ручку чемодана и двинулась к выходу из вагона. Вера хотела выйти первой. Но народ уже собрался, и она встала за каким-то суетящимся молодым человеком.

Вокзал, по своему обыкновению, был пропитан ароматом горячих пирожков, сдобных булочек, пышек, как называют пончики в Петербурге, недорогим кофе, а также суетой, криками, смехом. Вера пошла перекусить в тихое место, которое находилось недалеко от вокзала.

Дальнейший путь её подразумевал использование электропоезда.

Находясь в нём, Вера почувствовала, как лучи солнца сквозь окно греют лицо и плечи. Людей в вагоне было немного. Вера предалась воспоминаниям. Воспоминаниям о Егоре. Вспомнила, как он позволял ей всякие милые нежности, такие, как поцелуи в глаза. Как она позволяла себе такие нежные милости, как пощекотать своими длинными ресницами его щёки. От тёплых лучей солнца и приятных воспоминаний ей стало очень хорошо и она улыбнулась. Через секунду она сжала губы, чтобы не показаться пассажирам чокнутой, но потом снова улыбнулась.

Странные мы всё-таки существа, – люди. Когда едем куда-то одни или находимся где-то одни, среди совершенно незнакомых лиц, мы боимся показаться смешными, глупыми, ненормальными. Если мы счастливы, зачем же пытаться заглушить это состояние? Почему? Может лучше показаться ненормальным, но зато счастливым? Что плохого в том, что ты улыбаешься или даже смеёшься? Плакать на людях, орать, что, кстати, оказывается, легче, и, происходит чаще, – это, согласитесь, некрасиво. А улыбаться? Разве плохо? Улыбнитесь, читатель.

Вера оказалась во власти своих воспоминаний. Как приятно было думать о Егоре. Как удобно было с ним помолчать, как горячо можно было с ним поспорить. Как хорошо было в его объятиях. Вдруг Вера передёрнулась. “Зачем уехала, дура?” – обратилась она сама к себе, озлобившись. Действительно, зачем? Быть может затем, чтобы на закате своей жизни принести обществу пользы вдвое больше, чем за все свои двадцать три года.

Когда случается горе или беда с тобой, то злоба, жажда мести и боль от несправедливости берут вверх – так устроен человек. Но стоит приложить усилия, чтобы любовь, всепрощение, понимание и осознание преодолели вкупе всю ту ярость и боль, как откроется совсем другой мир и его краски станут намного ярче. Много усилий. Но это того стоит. Стоит наконец понять, что жалеть себя, мстить за себя, да и вообще жить для себя – это игра в одни ворота, в которой невозможно победить, наверное также, как и проиграть, поэтому и смысла в в это игре нет, поэтому стоит жить больше для других. Жаль, только мы редко и только в крайних случаях это понимаем. И продолжаем жить для себя.