Красавиц мертвых локоны златые

3

Удивительно, как может увлечь свадебный торт, даже если свадьба не твоя. Я удалилась к себе полежать и собраться с мыслями. В последние несколько дней я чувствовала себя как пробка в бурной реке, несомая куда-то чужими планами.

Должно быть, я задремала на какое-то время и проснулась от стука в дверь. С трудом приподнялась на локоть. Спросонья голова была тяжелой.

– Что? – выдавила я. Во рту было сухо и словно кошки нагадили.

– Это Доггер, мисс Флавия. Можно войти?

– Конечно. – Я выпрыгнула из постели, пригладила волосы и подскочила к окну, приняв задумчивую позу и уставившись на сад, словно я Оливия де Хэвилленд.

– Прошу прощения за беспокойство, – сказал Доггер, – но, кажется, у нас клиентка. Где бы вы хотели ее принять?

Ее? Мое сердце заколотилось. Неужели нашей первой клиенткой окажется загадочная женщина в черном? Женщина, которую взяли в заложники ведьмы? Но ведьмы обычно не занимаются шантажом. Чаще всего они мстят с помощью чар, а не чернил.

– Пригласите ее в гостиную, Доггер, – попросила я, стараясь утишить дыхание. – Я сейчас спущусь.

Услышав удаляющиеся шаги Доггера, я рванула в соседнюю с химической лабораторией комнату и схватила очки, записную книжку с солидной твердой обложкой и одну из многочисленных перьевых ручек дядюшки Тарквина марки «Уэверли», которые когда-то рекламировали стишком:

 
Без них обойдетесь в хозяйстве едва:
Ручки «Уэверли», «Пиквик», «Сова».
 

У дядюшки Тара было несколько экземпляров каждой модели.

Переодевшись из нарядного платья в более официальные юбку и блузку и обувшись в отвратительные туфли-оксфорды, оставшиеся мне мрачным напоминанием о моем заключении в женской академии мисс Бодикот, я медленно сосчитала до ста восьмидесяти и начала неторопливый спуск по лестнице.

– Миссис Прилл, – объявил Доггер, когда я вошла в комнату, – хотел бы представить вам мисс Флавию де Люс. Мисс Флавия, это миссис Анастейша Прилл.

– Рада познакомиться, – сказала я, снимая очки и обмениваясь с ней крепким деловым рукопожатием.

В скромном сером костюме и серой крылатой шляпке она напоминала одновременно голубя с фонтана на Трафальгарской площади и крылатого бога Меркурия.

Я думала, что голос у нее будет резкий, похожий на птичий крик, но она удивила меня: он напоминал старое красное дерево, отполированное воском, богатый, теплый и изумительно глубокий. Голос профессиональной певицы. Контральто. Может быть, она оперная певица?

– Просто счастлива познакомиться с вами, Флавия, – сказала она. Возможно, это приемлемое обращение ко мне, с учетом того что она значительно старше, но мне все равно не хотелось, чтобы наши отношения были испорчены поспешной фамильярностью. Она должна помнить, что она клиент, а мы с Доггером – консультанты.

Поэтому я держала рот на замке и быстро пролистала записную книжку, как будто в поисках чего-то важного. Потом водрузила очки на место и жестом пригласила миссис Прилл присесть.

– Желаете чашечку чаю? – предложила я. Сотрудники агентства «Артур У. Доггер и партнеры» ведут дела цивилизованно.

– Нет, благодарю, – отказалась она. – Чай не относится к моим слабостям.

Что ж, меня поставили на место.

– Что ж, чем могу помочь, миссис Прилл? – спросила я.

Она слегка покраснела.

– У меня довольно деликатное дело.

– Все хорошо, миссис Прилл, – заверила ее я. – Мы с мистером Доггером хорошо знакомы с деликатными делами. Не так ли, мистер Доггер?

Доггер изобразил легкий, но изящный поклон. Какое счастье с ним работать!

– Видите ли, были похищены кое-какие письма…

– И они такого свойства, что об их утрате нельзя заявить в полицию, – договорила я.

Полагаю, ход моей мысли был очевиден, но миссис Прилл ахнула и сказала:

– Поразительно! Вы невероятная! Точно как мне говорили!

– Кто говорил? – спросила я, пытаясь сощурить уголки глаз и придать себе вид человека, а не только думающей машины.

– Боюсь, я не вправе. – Миссис Прилл закусила губу.

– Не то чтобы это имело значение, – сказала я в надежде произвести впечатление, что в любом случае узнаю.

Неловкое молчание нарушил Доггер. Славный Доггер!

– Полагаю, мисс де Люс хочет подчеркнуть, что, если мы должны будем заниматься этим делом от вашего имени, мы с самого начала должны установить отношения полного доверия и откровенности.

Я бы сама лучше не сформулировала.

– Хорошо, – сказала миссис Прилл. – Полагаю, наш разговор строго конфиденциален?

Я скромно кивнула, как будто у стен есть уши.

– Что ж, мне говорили о вас доктор Дарби с викарием и их жены. Они все сказали, что у вас весьма впечатляющие таланты.

Я снова кивнула. Зачем скрывать свет^[5]? Отныне это будет мой девиз.

– Слушаю вас, – сказала я, открывая записную книжку и держа ручку наготове. – Пожалуйста, начните с самого начала.

Она поняла меня буквально.

– Меня зовут Анастейша Брокен Прилл, я родилась в Босуэл-Магна в Кенте. Я единственная дочь состоятельного врача. Получив частное образование…

– А! Ваш отец – доктор Огастес Брокен, известный гомеопат, – перебил ее Доггер. – Да, я вижу сходство. В свое время доктор Брокен был знаменитым человеком.

– И до сих пор остается, – сказала миссис Прилл. – Хотя он уже не работает, он остается… Он…

Ее лицо омрачилось.

– Он находится на попечении других людей, – подхватил ее фразу Доггер.

– Именно, – сказала миссис Прилл. – Именно те слова, которые я искала. Благодарю вас, мистер Доггер.

И она вернулась к своему рассказу.

– Письма, о которых я говорю, имеют отношение к медицинской практике отца. Вы, конечно же, понимаете, почему я не могу допустить, чтобы они были обнародованы.

– Секунду, – сказала я. – Привлекать полицию к поискам писем – совсем не то, что сделать их содержание известным всем.

– В маленьком городке вроде Бишоп-Лейси это практически одно и то же, информация утекает, как вода в решете.

Я знала, что она имеет в виду нашего деревенского полицейского, констебля Линнета, который, по слухам, неоднократно распускал язык в баре «Тринадцать селезней».

– Когда вы заметили, что письма пропали? – поинтересовался Доггер.

– В пятницу. В пятницу вечером. Я вернулась из Лондона после целого дня встреч попечительского совета. В саду меня встретили Звезда и Подвязка.

– Звезда и Подвязка? – переспросила я.

– Мои коты. Я их так назвала по их отметинам. Уезжая утром, я заперла их в доме.

– У кого-то еще есть ключи от вашего дома? – спросила я. – У соседа? Родственника?

Миссис Прилл энергично качнула головой и ответила:

– Я уделяю огромное внимание своей собственной безопасности и сохранности своего имущества.

Почему, задумалась я.

Должно быть, она прочитала мои мысли.

– Мне доводилось получать угрозы… в прошлом.

– Не могли бы вы поделиться подробностями? – попросила я.

– Разумеется. Гомеопатия – весьма конкурентная область и порой очень нелицеприятная. Патенты, судебные споры. Уверена, вы понимаете, о чем я.

– Конечно, – ответил Доггер. – «Бальзамический электуарий Брокена». Лучший бальзам для мужчины и зверя. Когда-то его рекламировали повсюду: на вокзалах, в омнибусах, газетах, на афишах. Даже по улицам ходили люди-сэндвичи.

Миссис Прилл приосанилась.

– Название мы взяли по фамилии. – Она самодовольно улыбнулась.

– Мы прекрасно понимаем ваше желание приватности, – сказал Доггер. – Умоляю, продолжайте.

– Что ж, как я уже говорила, я вернулась домой ровно в девять пятьдесят. Помню, что бросила взгляд на часы, когда открывала калитку. У меня привычка записывать в дневнике, когда я ухожу и возвращаюсь.

– Очень мудро, – заметил Доггер. – Крайне полезная привычка.

Он улыбнулся ей, и она просияла в ответ.

– Я впустила Звезду и Подвязку в дом…

– Дверь была открыта? – перебил ее Доггер.

– Нет. Я бы заметила, – ответила миссис Прилл. – У меня что-то вроде ритуала, я проверяю замок перед уходом, даже два раза.

– Очень мудро, – повторил Доггер. – Сохранность имущества.

Он улыбнулся мне, и я записала его слова.

– Ретроспективно говоря, – продолжила она, – я бы заметила. Звезда и Подвязка были неугомонны и носились по дому. Я списала это на тот факт, что они весь день провели во дворе. Метят территорию, что-то вроде. Только после того, как я поужинала и собралась сделать кое-какие записи, я заметила, что мой стол трогали.

– Каким образом? – уточнила я.

– Я всегда оставляю торчащий уголок бумаги в верхнем ящике. Выглядит совершенно невинно, но коты его вряд ли потревожат.

– Ящики были заперты на ключ? – спросила я, не поднимая взгляда от своих заметок.

– Они нет. Но коробка для писем в задней части ящика да. Ее открыли перочинным ножом или чем-то вроде.

– Деревянная коробка, – сказала я.

– Да.

– И письма пропали.

– Да.

– Вечером в пятницу.

– Да.

– Почему же вы ждали сегодняшнего дня, чтобы прийти к нам с этим делом, миссис Прилл?

– Верите или нет, но я думала, что они найдутся. Думала, может быть, я по рассеянности переложила их в другое место и просто забыла о этом.

– Но вы не стали бы взламывать замок, верно? – заметил Доггер.

– Да. Нет необходимости. Я ношу ключ на шее.

Она покопалась в декольте и извлекла золотую цепочку, на которой висел серебряный ключик.

– Видите? Он все время при мне. Я не выпускаю его из рук.

То есть с груди, хотела я добавить, но сдержалась.

– Другая причина, по которой я пришла не сразу, – продолжала она, – заключается в том, что я сначала хотела попросить совета у доктора Дарби и викария. Я до сих пор не вполне уверена в ваших… ваших…

– Добрых намерениях, – закончил Доггер и успокаивающе улыбнулся.

– Еще несколько вопросов, – сказала я. – Если не возражаете. Были еще какие-то следы взломщика? Замки, предметы не на своих местах, отпечатки и так далее?

– Нет, – ответила миссис Прилл. – Вечером примерно час шел дождь, и любые отпечатки смыло.

Точно, я совсем забыла. Мне в голову пришла мысль.

– Надеюсь, вы не посчитаете меня дерзкой, миссис Прилл, но откуда вы знаете, как долго шел дождь, если вы были в Лондоне?

– Спросила у миссис Ричардсон, жены викария. Это было первое, о чем я подумала.

– Что ж. – Доггер вмешался в разговор. – Позвольте мне подытожить: угрозы в прошлом, пропавшие письма, взломанная коробка, но никаких признаков вторжения.

– Именно, – подтвердила миссис Прилл. – Буду весьма признательна, ели вы докопаетесь до сути этого дела.

– Разумеется, мы это сделаем, но сначала нам нужно провести осмотр, – сказал Доггер. – Не могли бы вы сказать нам адрес.

– Бальзам-коттедж, Минсинг. – И она добавила, словно пытаясь разрядить повисшее в воздухе напряжение. – Заходите на чай.

Минсинг – это крошечная деревушка между Бишоп-Лейси и Хинли.

Доггер подошел к двери и открыл ее, давая знак, что миссис Прилл пора уходить. Потом сказал:

– О, чуть не забыла.

Я улыбнулась. Доггер не забывает ничего и никогда.

– Вы бы не могли оставить адрес, где пребывает ваш отец – доктор Брокен?

Голос миссис Прилл, до сих пор теплый и успокаивающий, словно мед на тосте, внезапно превратился в лед.

– Нет! – отрезала она. – Не могу. Он не в состоянии… – И как будто осознав, что она говорит, она улыбнулась. – Извините, если покажусь вам слишком резкой, но мой отец в преклонных годах и не вполне в здравом уме, если вы понимаете, о чем я.

Доггер положил ладонь на руку миссис Прилл и превратился в воплощение сочувствия.

– Мы прекрасно понимаем, миссис Прилл. Будем на связи.

– Черт! – ругнулась я, когда она ушла. – От отца мы могли бы получить больше информации, чем от дочери.

Доггер улыбнулся.

– Насколько я припоминаю, а Англии имеется только одна частная больница, которая обеспечивает своим пациентам высочайший уровень безопасности. Поскольку это стоит значительных средств, она предназначена только для обеспеченных.

– Таких как доктор Брокен, – догадалась я.

– Таких как доктор Брокен. – Доггер снова улыбнулся. – Она называется аббатство Голлингфорд. И, – добавил он, – она очень удобно расположена на окраине городка Пирбрайт, совсем близко от кладбища Бруквуд.

4

Самое чудесное место на земле для дискуссии, как лучше вскрыть могилу, – это мягко постукивающий по рельсам вагон поезда в дождь. Мне кажется, постоянное покачивание встряхивает мозги и направляет их в русло, невозможное во время сидения у камина.

Каждая струйка воды по стеклу дает новый толчок мысли, разветвляющейся на ручьи Амазонки с бесконечными потоками размышлений и предположений.

– Ты думаешь, могилу мадам Кастельнуово уже кто-то потревожил? – спросила я.

– Может быть, – ответил Доггер. – А может, и нет. Думаю, шансы скорее в пользу того, что нет.

Он заметил мой озадаченный вид.

– Намного проще отрезать и украсть палец до похорон, чем после. Только подумайте об организации процесса и о шансах быть пойманным.

Об этом я не подумала и должна признать, что чувствую себя несколько обманутой. Я предвкушала хорошенький классический случай гробокопательства. Читая ночами при свете фонарика леденящие кровь истории о Берке и Хейре^[6], я приобрела неутолимый вкус к наводящим ужас походам на кладбище.

Ну ладно, подумала я. Нельзя иметь все на свете.

Мы сели в поезд, отправляющийся в 11:27 с Ватерлоо в Бруквуд, чтобы успеть на дневной похоронный поезд, отбывающий в 11:20. Присутствующие могли попрощаться с усопшей в Бруквуде, собраться на традиционные поминки (где угощали сэндвичами с ветчиной и глазурованными бисквитами) и успеть вернуться в Лондон к чаю.

Как это культурно! И как по-британски.

Рельсы, по которым мы сегодня ехали большую часть пути, – те же самые, по которым лондонская железная дорога «Некрополис» возила трупы в могилы.

Я вздрогнула от удовольствия.

Доггер бросил взгляд на часы.

– Мы точны, как смерть.

Он шутит? Его лицо ничего не выражало.

– Мы только что въехали на отрезок пути между Уолтоном и Уэйбриджем, а это значит, что мы на расстоянии ровно восемнадцати с четвертью миль от Ватерлоо. Мы будем в Бруквуде меньше чем через десять минут.

Чтобы поупражнять свои умственные способности, я запоминала станции и пересадочные узлы, которые мы проезжали после отъезда с Ватерлоо: Воксхолл, Квинс-Роуд, Клэпхем, Эрлсфилд, Уимблдон, Рейнс-парк, Молден, Беррилендс, Сербитон, Эшер, Хершем и, разумеется, Уолтон. Перед тем как мы сойдем с поезда и ступим на улицы города мертвых, нас ждут Уэйбридж, Уэст-Уэйбридж, Байфлит и Уокинг.

Какие чудеса мы там обнаружим? Или какие кошмары?

Словно читая мои мысли, Доггер перестал рассматривать часы и откинулся на сиденье.

– Удивительное дело, если задуматься. Даже сегодня, когда на всем остальном экономят, более шестидесяти поездов в день отправляется в Бруквуд. Только представьте себе, что было во времена королевы Виктории.

Это не представляло для меня труда. В моем воображении возникли черные лаковые катафалки, запряженные лошадьми. В их стеклянных панелях, как в зеркалах, предсказывающих будущее, отражаются лица присутствующих. Катафалки медленно подъезжают к зданию лондонской компании «Некрополис», на частном вокзале недалеко от Ватерлоо. Здесь среди наемных плакальщиков и гостей, в окружении черных плюмажей из страусиных перьев, вдыхая всепроникающий тошнотворный запах траурных цветов и дыма паровоза, посетители в унылом молчании ждут поезд, потом садятся в вагон соответствующего класса в зависимости от купленных билетов: первый, второй или третий.

Тем временем гроб с покойником на паровом лифте поднимают на платформу, где под стеклянной крышей, чтобы спокойствие гроба не нарушалось падающими тенями, и грузят в нужный вагон, а именно в первый, следующий за локомотивом с гостями. Похоронный вагон разделен на отделения первого, второго и третьего классов, напоминающие лошадиные стойла.

Этот черный поезд с блестящими вагонами приводят в полную готовность шесть дней в неделю в одиннадцать часов тридцать пять минут, а в воскресенье в одиннадцать двадцать. Респектабельно пыхтя и время от времени выпуская аккуратные столбы дыма, он транспортирует мертвецов в подземный мир.

Я наслаждалась ожившей викторианской эпохой, но что-то меня грызло: собака, хватающая за пятки мой префронтальный кортекс (если, конечно, у префронтального кортекса есть пятки, в чем, если хорошенько подумать, я сомневаюсь).

– Доггер, – сказала я, – нам нужно срочно осмотреть дом миссис Прилл. Имеющиеся улики наверняка могли быть потревожены или вообще исчезли.

– Улик нет, – ответил Доггер.

У меня галлюцинации?

– Прошу прощения?

– Улик нет. Миссис Прилл не была в Лондоне в пятницу во время так называемого взлома, как она утверждает. Она покупала лук порей на рынке в Бишоп-Лейси. Я видел ее своими собственными глазами.

– Значит…

– Она все сочинила. Возможно, чтобы выдумать правдоподобный предлог, почему исчезли некие компрометирующие письма. Такие удобные воры часто подворачиваются, когда пожилой состоятельный родитель болен. Старая, очень старая история.

– Доктор Брокен на грани смерти, вот что ты думаешь?

– Мы все на грани смерти, – улыбнулся Доггер. – Некоторые ближе к ней, чем другие. Вполне разумно сделать умозаключение, что доктор Брокен относится к первой категории.

– Он в опасности?

– Следует предположить, что да, и нам надо устранить опасность, – сказал Доггер.

От удовольствия у меня косички зашевелились. Секунду я наслаждалась этим чувством, а потом сделала вывод:

– Миссис Прилл явилась к нам за консультацией, чтобы оправдаться и чтобы использовать доктора Дарби и викария как свидетелей того, что она обратилась к нам за помощью.

– Именно, – подтвердил Доггер. – Она намеревалась сделать нас частью своего алиби.

– Значит, никаких пропавших писем нет?

– Нет. – Доггер покачал головой. – Письма почти наверняка существуют, иначе все это упражнение не имело бы смысла. Но они не пропали. Миссис Прилл, а может быть, кто-то другой почти наверняка хорошенько их припрятал. Но поскольку она наняла нас, чтобы их найти, мы их отыщем.

– Значит, спешки нет, – подытожила я.

– Нет, – подтвердил Доггер. – А вот, если я не ошибаюсь, справа от нас больница «Нэпхилл». Давайте готовиться к выходу.

Вскоре мы стояли на платформе, наблюдая, как наш поезд уезжает на юго-запад в сторону Фарнборо. За время нашего путешествия небо расчистилось, и теперь мы наслаждались прекрасным неожиданным осенним солнцем.

На юге, за железнодорожными путями, находилось кладбище Бруквуд, и, должна признаться, меня постигло разочарование.

Кладбище Бруквуд вовсе не было похоже на Хайгейт с его заросшими мхом, разрушающимися ангелами и покосившимися надгробиями, где смерть превратилась в произведение искусства.

Нет, напротив, Бруквуд оказался совершенно плоским, и этот унылый пейзаж нарушали только странная роща хвойных деревьев и изгороди. Стоящие там и сям ротонды, построенные под классику, пытались сделать это место сколько-нибудь интересным. На тридцать с чем-то акров тянулись витрины магазинов – тридцать с чем-то акров дурного вкуса, насколько я могу видеть.

Мы пошли по боковой ветке мимо комнаты отдыха и покойницкой, расположенных на удивление близко друг от друга, как на мой вкус.

– В былые времена, – начал рассказывать Доггер, – локомотив отвозил похоронные поезда на частную железную дорогу, где вагоны отсоединялись и дальше их транспортировали на кладбище лошади.

– А локомотив? – спросила я.

– Возвращался в Лондон возить живых, пока не приходило время обратного путешествия из Бруквуда.

– А живые знали, что этот самый поезд только что перевез кучу трупов на кладбище?

– Общественные дискуссии не поощрялись, – ответил Доггер. – Вопросы санитарии и тому подобное…

– Звучит так сухо и по-медицински, – заметила я. – Расписание и билеты.

– Смерть, она такая. Если задуматься… – а потом, словно его настигла запоздалая мысль, он добавил: – Лондонская компания «Некрополис» когда-то в качестве телеграфного использовала адрес: Тенебрио, Лондон.

– Что это значит?

– Тип существительных, который так любил Цицерон и почти никто после него. Не совсем инфинитив и не совсем…

– Герундий! – воскликнула я. Даффи, жившая и дышавшая подобной чепухой, безжалостно читала мне лекции о герундиях. Герундий, насколько я помню, это что-то среднее между глаголом и существительным, обозначающее действие. Например, «отравление».

– Именно, – сказал Доггер. – Происходит от tenebrae – латинского слова «темнота» и означает затмение, помрачение.

Я предположила, что это название имеет отношение к родному человеку. Может даже, игра слов, имеющая отношение к цвету лица, который был так увлекательно описан мистером Во в «Возвращении в Брайдсхед», одной из моих самых любимых книг.

– С тем же успехом они могли назваться «Превращаясь в тени», – заметила я.

– Согласен, – ответил Доггер. – Tenebrio несколько отдает литературщиной. Думаю, это название придумал какой-нибудь выпускник частной школы, занявшийся похоронным бизнесом.

Мы шли в молчании.

Через некоторое время мы добрались до широкой улицы, пересекающей железнодорожные пути. Улица называлась Кладбищенская граница.

– В том направлении расположен Южный вокзал, а в этом – Северный, – указал Доггер.

– В чем разница?

– Южный вокзал для англикан, а Северный – для диссентеров^[7].

Когда мы остановились рядом с указателем на военное кладбище, Доггер внезапно погрузился в глубокую задумчивость. Словно по мановению палочки злого колдуна, на его лице появились резкие морщины. Я знала, о чем он думает. Многие его боевые товарищи похоронены здесь. Эта война обошлась особенно жестоко с Доггером, как и с моим отцом. Оба пережили ее, но были отмечены ею навеки. Это не тема для обсуждения.

Должно быть, прогулка по железнодорожным путям вернула его в прошлое, во времена его плена, когда он и отец вынуждены были работать на бирманской Дороге Смерти.

Как отважно с его стороны было отправиться со мной на другую дорогу смерти, пусть даже она находится в Англии и сейчас совсем другое время. Должно быть, это настоящая пытка.

Надо отвлечь его.

– Взгляни, Доггер, – сказала я. – Вот администрация кладбища. Они смогут направить нас к могиле мадам Кастельнуово.

Доггер медленно повернулся, как будто видел меня в первый раз, как будто я незнакомка, обратившаяся к нему с вопросом, как найти дорогу.

– Отличная идея, – с заметным усилием сказал он, заставляя себя вернуться из путешествия в прошлое на чужие опасные берега. – Своевременная помощь всегда приветствуется.

Администрация представляла собой белое кирпичное здание, явно знававшее лучшие времена. Сто лет дождей оставили свои отпечатки, и местами стены поросли мхом.

Доггер открыл дверь, и мы вошли в темное помещение.

Внутри царила атмосфера… Я не сразу смогла уловить ее, но здесь пахло не столько смертью, сколько унылой коммерцией. На стенах висели плакаты в рамках, словно рекламирующие путешествие в места, откуда нет возврата.

За столом возникло какое-то шевеление, и через минуту или около того перед нами появился невысокий мужчина. Он был одет в тесный черный костюм с желтоватым целлулоидным воротничком. Заморгал на нас сквозь серебряное пенсне, как будто мы – привидения. Под одним глазом чернел синяк. Интересно, это результат драки или нечто декоративное? Часть атмосферы?

Должно быть, я смотрела на него слишком пристально, потому что он прикоснулся пальцем к пострадавшему глазу и пробормотал:

– Гроб наехал.

Как будто это все объясняет! Поскольку мне доводилось бывать в таком же затруднительном положении, я прекрасно поняла его и успокоила, сочувственно сморщив нос и верхнюю губу, как будто говорила: «О! Разделяю вашу боль».

– Добро пожаловать в Бруквуд, – сказал он совершенно другим, на удивление жизнерадостным голосом. – Полагаю, вы не собираетесь здесь задерживаться?

Он шутит? Я взглянула на Доггера в поисках реакции, но он сохранял хладнокровие игрока в вист вечером в пятницу в Святом Танкреде.

Под моим взглядом выражение его лица чуть смягчилось, только чтобы дать понять, что он уловил иронию.

– Мы ищем могилу мадам Кастельнуово, – сказал Доггер. – Насколько я знаю, она была погребена здесь в августе.

– Вы семья? – поинтересовался маленький человечек, на всякий случай изображая скорбь.

– Поклонники, – поправил Доггер.

– А! Значит, музыканты? – Скорбь сменилась выжиданием зрителя в оперном зале, перед тем как поднимется занавес.

– Что-то вроде. – Доггер почтительно склонил голову.

– Что ж, – произнес человечек, потирая руки. – Посмотрим, посмотрим. Это было недавно?

– В августе, – повторил Доггер.

Мужчина по очереди посмотрел на нас, словно пытался найти в наших лицах что-то вроде визиток с необходимой информацией.

Время словно застыло.

А потом, как будто придя к какому-то решению, он отвернулся и начал суетливо копаться в недрах шкафчика. Мы слышали шорох бумаг и театральные вздохи.

После того, что показалось мне вечностью, он вынырнул из деревянных недр, сжимая в руках пухлую папку с неровными краями. Бухнул ее на стол.

– Да, вот оно, – сказал он, лизнул указательный палец и пролистал до нужной страницы.

На старом официальном бланке я с удовольствием увидела логотип лондонской компании «Некрополис и Национальный мавзолей» – змею, глотающую свой хвост и обвивающуюся вокруг черепа с костями, и песочные часы с подписью Mortuis quies vivis salus.

Выгнув брови, я указала Доггеру на бланк.

Он едва заметно улыбнулся, что означало: «Позже».

Мы наблюдали, как мужчина с синяком тщательно рисует карандашом участок кладбища, который мы ищем.

– Место 124, – сказал он, отмечая его на карте большой буквой Х. – Римско-католическая секция. Рядом с часовней.

Разумно. Испанская леди, скорее всего, будет погребена в объятиях своей матери-церкви, а не рядом с диссентерами.

– Удачной охоты, – жизнерадостно пожелал нам человечек, когда мы пошли к выходу.

За спиной Доггера я по-маньячески ухмыльнулась и сделала вид, что стреляю ему в лоб, сложив пистолетом указательный и большой пальцы. Он улыбнулся с таким видом, будто мы давно потерявшиеся близнецы, разлученные в колыбели.

– А теперь, Доггер, девиз на латыни. Ты обещал.

– Mortuis quies vivis salus, – сказал Доггер. – В грубом переводе это означает: Безопасный отдых для живых мертвецов.

Я широко распахнула глаза.

– Вампиры? – выдохнула я, оглядываясь в сторонах, чтобы убедиться, что из-за ближайших надгробий на нас не бросятся никакие привидения или волосатые чудовища.

– Не совсем, – возразил Доггер. – Хотя это было бы чрезвычайно увлекательно, не так ли?

Я молча кивнула.

– В отличие от другой неуместной школьной попытки, уверен, эта фраза означает, что мертвецы, покоящиеся в безопасности, остаются живыми в памяти.

– Надеюсь, что так, – заметила я.

Через пару секунд я поймала себя на том, что насвистываю «Реквием» Моцарта.

 
Даруй их душам, Боже, вечный отдых,
Непреходящим светом озари.
 

Просто так.

«Реквием» Моцарта – мое любимое произведение. Отличная музыка, чтобы ставить ее на патефоне, когда ты лежишь в кровати, закрыв глаза, вытянувшись, медленно дыша и аккуратно сложив руки на груди, и готовишься отойти ко сну. Не хватает только лилии.

Прочие домочадцы Букшоу не очень любили эту пьесу. Похоронная месса по вечерам может вгонять в расстройство тех, кому неуютно в присутствии мертвецов и кто не обладает стойкостью характера Флавии де Люс.

Даффи одно время пыталась выводить меня из этого настроения, отпуская шуточки насчет носа Вольфганга Амадея и намекая на скудно одетых красоток, которых американцы любили рисовать на носах самолетов.

Фели, слишком уважающая музыку, чтобы отпускать дешевые шутки о композиторах, прицельно бомбила граммофон.

– Как можно использовать для рекламы собаку, слушающую, как игла бегает по дорожке? Музыкальные записи причиняют боль собачьим ушам. Их диапазон слуха намного шире, чем у человека. Жестокое обращение с животными, вот что это такое.

Я попыталась обратить ее внимание на то, что у нас нет собаки, но Фели не поддалась.

Нам приходится нелегко, тем, кто обожает смерть.

Сейчас мы с Доггером приближались к той секции кладбища, где похоронили мадам Кастельнуово.

– Вот тут, – сказала я, тыкая в нарисованную карту. – Участок 124.

Найти могилу оказалось нетрудно: холмик с цветами месячной давности посреди более старых могил.

Двое рабочих сражались с красивым гранитным надгробием, пытаясь установить его на место. Пустая деревянная тележка лежала на боку.

– Доброе утро, джентльмены, – поздоровался Доггер, приподняв шляпу. – Отличнейший образчик триасового мрамора. Альмерия, Андалузский полуостров в Испании, если не ошибаюсь.

Рабочие отложили инструменты и уставились на него.

– Позвольте мне предположить, – продолжил Доггер, – что он из деревушки Макаэль. Да, я уверен, нигде в мире нет такого белого мрамора, как тот, что добывают в Макаэле. Я прав?

И он улыбнулся им.

Тот, что меньше ростом, явно главный, встал с колен и снял перчатку.

– Вы бывали в Макаэле, сеньор? – спросил он с заметным акцентом, сдавив ладонь Доггера. – Моя матушка до сих пор там живет, в Макаэле.

Доггер улыбнулся той улыбкой, которая заставляет человека чувствовать, как будто на его вопрос уже ответили, хотя ничего подобного не было, и спросил, склонив голову:

– И как вас зовут?

– Диего, – ответил рабочий. – Диего Монтальво.

– Чрезвычайно рад знакомству, мистер Монтальво. Восхищаюсь этим превосходным образчиком мастерства.

Взволнованный Монтальво представил своего помощника по имени Роберто (без фамилии), и вскоре мы пожимали друг другу руки, идиотски улыбались и рассуждали об альмерском мраморе.

Разговор неизбежно свернул на надгробие мадам Кастельнуово, с которым эти двое мужчин возились, когда мы пришли. Это был плоский вытянутый кусок ослепительно белого мрамора.

На нем были выгравированы имя и даты: «Мадам Адриана Кастельнуово, 1917–1952» и изящное изображение гитары с порванной струной.

– Ей было не так много лет, – заметила я.

– Да, – сказал Доггер. – Как сказал Вордсворт, лучшие всегда сгорают первыми, а…

Он умолк на полуслове.

– А? – тихо подсказала я.

– …А те же, чье сердце и без того выжжено дотла, могут тлеть долго.

У меня подступили слезы к глазам, хотя я сама не поняла почему.

Диего и Роберто перекрестились, и я последовала их примеру.

Доггер прокашлялся.

– Что ж, – сказал он, возвращая разговор в более приземленное русло, – должно быть, это непростая задача – поставить камень идеально ровно в мягкую землю.

– Здесь не мягкая земля, – возразил Роберто. – Твердая, как камень.

– А-а-а, – глубокомысленно кивнул Доггер. – Бетон. Семья поступила очень разумно. Да, очень разумно.

Общеизвестный факт, по крайней мере для меня, что могилы знаменитых людей часто сразу после погребения заливают толстым слоем бетона, чтобы предотвратить попытки разжиться трофеем.

Вот мы и узнали то, что нам было нужно.

Палец у мадам Кастельнуово отрезали до похорон.

Мы обменялись едва заметными улыбками.