Итогдалие. Современная поэзия
Tekst© Алания Брайн, 2018
ISBN 978-5-4493-3686-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Внутренности
I
Федерико Гарсиа Лорке №2
тишина
Маяковский
гумбертовское
II
ты всю ночь прождала
пережидая на Арбате
даже красивые кожаные перчатки
конечно, Бог
между мной и тобой
III
Солярис (Тарковский)
осознанность
в моих ночных кошмарах
4’33
диагноз
мы слишком волшебны
IV
моя тихая заводь
в этом доме вырастали любимые дети
туманное
быть может
корабли
кавказское
V
Париж – это виолончель
что ты грустишь, мой маленький бог
она звенит колокольчиками
сигарета
Париж
VI
у меня характер Пикассо
гладильщица
Винсент
Модильяни
VII
предчувствие битвы
Александр
очередное
если ты воин
чем ближе к победе
Афина
VIII
пройдя последний, седьмой, круг ада
увидеть море
мой ангел с увесистым сердцем
пора бросать писательство
IX
небожитель
на стороне зла
мы родились на горе
небесное
X
Тристан
в эту пору рубиновых кленов
в долине нежности
Моцарт
у меня замирало дыхание
XI
дорогая моя светлая девочка
я встретилась с тобой задолго до
вокзал
танец
переживи стих
XII
смерть в Венеции
услышь как плещет вода в этом стихе
Корфу
лисы
скрипач
Макбет
I
Федерико Гарсиа Лорке №2
Било пять часов пополудни.
Было точно пять часов пополудни.
Принес простыню крахмальную мальчик
в пятом часу пополудни.
И корзину с известью негашеной —
в пятом часу пополудни.
А над всем этим – смерть,
одна только смерть
в пятом часу пополудни.
Ф. Г. Лорка
мне плохо – кружится голова,
контрастна температура кожи
твоим стихам.
теперь все делю пополам с тобой —
пополам,
как обреченный, на краешке
ледника.
я помню цвет этих глаз
перед натиском стывших дул —
уже было ясно все —
ты искал Её в каждом дне,
и, в свете твоих бесконечно песочных лун,
я псом андалузским так же плетусь за Ней.
и скрежет металла, и крик за моей спиной,
мир катится к чёрту, но я без тревог иду, —
нам Смерть умещается тонким пером в ладонь,
и память, как кудри, разносится на ветру.
тишина
слушай, сын, тишину —
эту мертвую зыбь тишины,
где идут отголоски ко дну.
тишину,
где немеют сердца,
где не смеют
поднять лица.
Ф. Г. Лорка
я учусь отступать в тень, разжимая неспешно пальцы,
подталкивая тебя к новому горизонту.
потому что любовь – это вальс. потому что здесь Франция,
потому что всю жизнь я борюсь за личностную свободу.
я становлюсь плохой. кому теперь можно верить?
мы – целое поколение, преданное отцом,
рыдающее на пепелище, надежду разносит ветер.
как я боюсь повернуться и посмотреть прямо тебе в лицо.
зачем мы сюда приходим, зачем мы такие дети?
зачем эти прозрачные доверчивые глаза?
нас порешают тихо, за городом, на рассвете,
когда к оврагу подтянется солнечная полоса.
Маяковский
И в пролет не брошусь, и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною, кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
В. Маяковский. Лиличке
дни идут
как горошины из стручка в детстве
ссыпались в оборки платья.
как деревянный колодец со скрипом натянутого ведра.
как непрошеные объятия
вернувшейся с молоком старухи.
как вытянутые от скрупулезной работы руки.
как вечная кинолента без монтажа.
как порез лезвием втрое сложенного ножа —
дни.
март еще не разменян, но обречен.
она одергивает плечо. —
четырнадцатого покончу счёты.
свобода сгорбливается в крючок
того коридора, где вешал свое пальто,
где сердцем, не лёгким, постиг глоток,
и строки рубил, и вмещал меж строк
взведенный дважды (не у виска) курок.
Там. я узнаю, что Бог. Есть.
и что решения исконно равны нулю,
что смыслы все закольцованы в ЛЮБ – ЛЮБ – ЛЮ *.
*отсылка к кольцу Маяковского с выгравированными на нём инициалами Лили Юрьевны Брик
гумбертовское
у этой Лолиты
колени-бритвы,
губы в яркой помаде,
рыжие пряди,
спадающие на спину.
я её кину. однажды кину.
она привлекает как тень эбена
в дыму африканского пекла
она шикарна и обалденна, —
я сделаю с неё слепок
такой же бледный и воспалённый,
веснушчатый и оплошный, —
и этим гением озарённый
я её к чёрту брошу.
она спускает меня на дно,
ночами на части рубит,
но я влюблён в неё, – мне в вино
глядит обречённый Гумберт.
II
ты всю ночь прождала
ты всю ночь прождала. не сомкнула глаз.
вот и я. выхожу из такси. светает.
ты сбегаешь по лестнице, сонная. здрас —
твуй – в объятии резком тает.
я прощаю обиды. что их таить?
возвратилась к тебе, но совсем другая.
что по лестнице белым ногам сходить,
безучастно курить и грустить, пока я
подчиняю полотна с морской волной,
и грассирую где-то над Тихим в дали,
становлюсь гармонично самой собой —
миксом трепета, сна и стали.
наш роман был недолог и слишком резв,
о любви здесь и речи не шло – едва.
но, не веря слезам, ты сейчас и здесь
разрыдалась в объятьях моих, Москва.
пережидая на Арбате
Je repars à zero
Edit Piaf*
пережидая на Арбате морось,
я от обид как кошка лапой моюсь,
мурлычу и смотрю, нахмурив брови,
как крапают в вино остатки боли.
пережидая на Арбате дождь
я выпускаю горечь из ладош
измученным надеждой голубком, —
и не жалею больше ни о ком.
и прошлое с закрытости террас
с меня не сводит полоумных глаз. —
как я, в его несовершенстве линий,
ступаю на Арбат. под ливень.
* (фр.) Я начинаю с нуля. Эдит Пиаф
даже красивые кожаные перчатки не согревают пальцев
даже красивые кожаные перчатки не согревают пальцев.
в холодном маршрутном такси нет возможности потеплеть.
мутных глаз сидящих напротив людей естественно испугаться,
и, отвернувшись, на снег в узорном стекле смотреть.
и вдруг отчетливо видеть здания. откуда они здесь выросли?
чьи-то дома, – в празднично приглушенный предновогодний свет
плывут горстями к гостям в гостиные тени людей, нанизанных
на стержень быта, забот, игрушек; диванно простых бесед.
девица, воюя с микроволновкой, готовит, должно быть, рыбу,
мужчина с Ахматовским профилем пьет холостой коньяк,
мне жизнь захотелось прожить вдруг рядом с каждым из них.
губительно любопытство, – но все же, какой бы была я?
любила бы Бродского? Каннингема? Оскара Уайлда, Булгакова?
страдала б артритом? пьесы, картины писала так же?
жутко бывает в маршрутках, когда подсознание играет фактами
любой из прожитых жизней – что много теплее вашей.