Loe raamatut: «В поисках золотого зерна»
Перевод – это вдохновение и мастерство
Выход в свет книги переводчика Альбины Борисовой «В поисках золотого зерна…» – общественно значимое событие. Как и публикация в 2018 году книги переводов «Мой илин кэбисэр» Аиты Шапошниковой. Перевод художественных произведений – важный элемент литературного процесса и это, можно сказать, особая тема. Перевод как часть национальной литературы и духовной деятельности является важной составляющей процесса национального самоутверждения. Мы гордимся тем, что произведения наших выдающихся писателей читают в разных странах благодаря переводу на русский язык.
Каждый из писателей и поэтов, представленных в книге – это особая Вселенная, и переводчик сохранил своеобразие подлинника, истинно то, что Альбина Андриановна повторила неповторяемое, сохранила душу произведений, то неуловимое, что есть в каждом творчестве, будь то поэтический текст или прозаическое произведение. Этому способствует ее знание языкового и культурного мира. Поэтому эти произведения, прозвучавшие на русском языке, также неотделимы от родного языка и литературы, звучат также естественно и свободно, как оригинальные произведения, при этом сохраняя национальные особенности образов и мотивов.
Говорят, что переводы создают новую классику. Возможно, ведь произведение выходит на большой простор и становится достоянием широкого круга читателей, владеющих русским языком во всех концах мира. И очень важно писателю, пишущему на своем родном языке, найти переводчика, который сможет не просто передать поэтику, но и самое главное – сохранить узнаваемость почерка и стиля.
Если заглянуть в историю художественного перевода произведений якутских писателей на русский язык, то она ведет свой отсчет с начала ХХ века. Первым признанным переводом считается пьеса «Манчары» Василия Никифорова-Кюлюмнюра, переведенная учительницей Марией Николаевой. Важно заметить, носителем языка. В 1913 году Василий Васильевич этот перевод прочитал в арт-кафе Серебряного века «Бродячая собака» в Петербурге. Так начиналось это культурно-литературное общение якутского и русского слова, и русский язык стал для якутских писателей дорогой, приводящей в большой читательский мир.
Расцвет перевода якутской художественной литературы на русский язык начинается с 1930-х годов и особенно в 1960—1970—1980-е годы. Среди переводчиков якутских авторов – именитые, выдающиеся русские писатели. Советские образцы перевода с подстрочника были, как правило, переводами высокого качества. Произведения классиков Алексея Кулаковского-Ексекюлях, Анемподиста Софронова-Алампа, Платона Ойунского, Семена и Софрона Даниловых, Леонида Попова и других обрели своего всесоюзного читателя. Мы можем даже сказать, что эти произведения становились фактором русской литературы. Лучшие переводы включались в золотой фонд русской литературы.
В советский период Москва с Литературным институтом имени А.М. Горького была настоящим центром притяжения для писателей со всех концов страны, и конечно же якутских писателей. Важное значение имела учеба в Литературном институте группы якутских переводчиков. Бесспорно, советская художественная переводческая школа являлась уникальным явлением. Из тех, кому довелось учиться, Альбина Андриановна, Аита Ефимовна Шапошникова, Мария Егоровна Алексеева посвятили себя служению литературе. Их сегодня мы по праву называем не только ведущими, но и мастерами перевода.
Художественный перевод обогащает и укрепляет литературные связи, предопределяет взаимовлияние литератур. Сегодня русский язык остается тем мостиком для якутской литературы, который открывает новые горизонты сотрудничества, в том числе и на всем евразийском пространстве. Национальная литература не может существовать без контакта с другими национальными литературами. И выход этой книги, так поэтически названной, важный шаг в этом процессе.
Олег Сидоров,Председатель Ассоциации «Писатели Якутии»,к.ф.н., доцент
Платон Ойунский
Александр Македонский
В далекие времена, давние дни-годы в краю, где никогда не было студеной зимы, а царило вечное благодатное лето, под высокой горой на берегу теплого моря жил, говорят, прославленный, именитый Александр Македонский – ликом хорош, умом силен; огонь, война и кровь были спутниками государя того.
Прежде чем сесть на золотой трон отца своего и держать совет с господами-госпожами, Александр Македонский облачился в воинские доспехи. Надел золотую кольчугу, золотой шлем со сверкающей звездой из огромного драгоценного камня, с развевающимся высоким султаном; в одной руке сжал остроконечную булаву, другой оперся на направленный острием вниз верный свой обоюдоострый меч. Над собой велел водрузить пылающее алой зарей полотнище-стяг. Тотчас принял он подобающий воину грозный облик. Загорелась звезда на шлеме, засверкали глаза, враз заполыхали кровавым отсветом и трон, и сам государь.
После чего велел созвать он господ с госпожами, устроить великое угощение: лучшие из лучших яств, отборные из отборных вин были поданы им. Все предались веселью. Лишь великий из философов старец Аристотель был угрюм и мрачен, лишь он один не отверзал уста, сидел, понурив голову.
– О, почтенный учитель мой, отчего ты невесел, отчего не обронишь хоть одно нужное, бессмертное слово свое? Завтра ты вернешься к себе, я же отправляюсь сражаться за новую победу, добывать новую славу… Ты прославишь имя свое высоким, могучим умом на века, великое учение твое откроет широкий путь всему человечеству, станет яркой путеводной звездой, освещающей грядущее… Мое же имя, если и будет прославлено, то не от того, что обладаю я умом великим, а множеством пролитой крови, одержимостью кровавой бойней, – так сказывал, говорят, Александр Македонский.
– Потому не обмолвился я и словом… Путь твой – залит кровью, путь мой – постижение вершин ума, торжество знания, просвещения. Не в моих силах благословить тебя на пролитие крови, на погибель людскую, на уничтожение рода человеческого – этим ты жаждешь прославить имя свое? Сколько безвестных еще умов недюжинных погубишь? Сколько не родившихся еще умов могучих, философов великих во чреве матерей сгубишь? На века остановишь ты процветание, грядущее всего человечества… Нет, нет, мне радоваться нечему. Нам с тобой не по пути, прости! Я ухожу, – сказал Аристотель, трижды поклонился и вышел вон…
– Солнцеподобный государь, великий властитель наш, да прославится имя твое высоко, да слышно будет оно далеко! Уничтожь врагов своих и возвеличь торжество свое! Срази соперников-ровесников своих и приумножь удачу свою! В этом мире для великих властителей нет большего счастья, чем высокое имя и громкая слава! Нет выше счастья, чем счастье победы! Не ржавеет меч, омытый кровью, не смеет поднять взор на победителя поверженный враг… Губит – успех и счастье победы, бесславит имя – любовь женщины, разделившей с тобой ложе… Завтра твой меч изойдет алой кровью, острое копье обагрится свежей кровью – на весь мир, на века прославишь, обессмертишь ты имя свое! – такую здравицу в честь солнцеподобного государя своего произнес господин главный воитель и, трижды поклонясь, поднял вверх золотой кубок с вином. После чего все господа и все госпожи вскочили на ноги, склонились в низком поклоне: «Слава! Слава! Слава! Да восторжествует верховный властитель наш, Александр Македонский, да знаменито будет имя его во всем мире!» – так, говорят, прославляли они его, вздымая золотые кубки.
Вся Мидия превратилась в один огромный, полыхающий жарким пламенем костер, солнечный свет застили клубы черного дыма пожарищ. Обезумевшие от людской крови солдаты, не разбирая, ребенок то или старец, насаживали людей на копья и сбрасывали в самое пекло огня. Всепожирающее пламя, взметая искры, с треском взмывало ввысь, еще живые люди судорожно корчились в смертельных муках – видя это, солдаты Александра Македонского громко хохотали.
На оставшихся в живых мужчин надели кандалы, превратили в рабов. Женщины, девушки стали жертвами грязных утех победителей-насильников… Пролилась кровь убиенных, изошли слезами глаза живых; с оковами на ногах, с путами на шее, испуская тяжкие стоны, были кинуты они в жизнь, полную проклятий, страданий и мук.
Один прекрасный дворец заполыхал, объятый пламенем. Клубы густого дыма взметнулись высоко к небу. У дверей дворца три солдата с трех сторон воткнули копья в седовласого почтенного старца, подняли вверх и стали раскачивать, выпуская из него кровь. Увидев это, подбежали с криками сын и дочь бедного старика, кинулись в ноги солдатам с мольбами: «Будьте солнцем и луной! Сжальтесь над ним! Не предавайте позору доброе имя отца нашего, не срамите тело его старое!.. Мы упокоим золотые кости его, схороним серебряные кости его, похороним как подобает, достойно… Сжальтесь, снизойдите, отдайте его нам!» Услышав это, три солдата сбросили старика лицом вниз и затоптали несчастного в грязь. Затем схватили парня и живым бросили в огонь… Потом накинулись на девушку, сорвали одежду. «Моя!» – «Нет, моя!» – повздорив меж собой, солдаты затеяли драку. Двое поддели на копья третьего и кинули в огонь. После чего принялись друг за друга. В это время девушка выхватила копье убитого солдата и вонзила в спину одного из дерущихся: «Отец! Брат! Кровь за кровь! Вы отмщены!.. Этот дворец был моей золотой колыбелью… Теперь же он стал золотой могилой моих дорогих родителей и единственного брата!» – пронзительно вскрикнула она и снова схватила копье. Вскинув его высоко над головой, девушка стала пятиться, приближаясь к огню. Оставшийся в живых солдат двинулся за ней в надежде схватить.
– Остановись! Живой не дамся! Теперь мой суженый – жаркий огонь!.. Солнце ласковое, прости! Свет мой белый, прости!.. Пусть не достанется тело мое на поругание проклятому врагу, пусть не пляшет он на прахе нашем! – крикнула девушка, кидая копье в солдата, и пронзила ему шею. Солдат захрипел, размахивая руками, выгнулся назад и медленно осел… Девушка вскинула руки, готовая взлететь от радости: «Кровь за кровь!», но тут обрушился дворец, заклубился густой, черный дым, взметнулось красное пламя.
Так, сказывают, не покорясь ворогам, покидали этот мир те, кто не пожелал позорить имя доброе свое, не захотел видеть, как топчут ногами проклятые чужеземцы родную землю, смешивают с грязью прах дорогих им людей… Так, говорят, не боящиеся смерти орлы, не страшащиеся схваток смельчаки, отважные храбрецы обрели честь и хвалу, бессмертную славу свою…
На исходе дня, когда облака вспыхнули пурпуром вечерней зари, когда красные угли догоравших пожарищ покрылись серым налетом пепла, и едкий дым от которых потянулся прочь, уносимый ветром, – на высокий холм вихрем взлетели девять коней, запряженных в золотую колесницу, на которой восседал Александр Македонский. В клубах дыма, в лучах алого заката золотые доспехи его полыхали кровавым отсветом. Вскинув голову со сверкавшей звездой на шлеме, он оперся на свой острый меч и устремил вниз горящий неукротимым огнем взгляд свой… Под холмом он узрел царя Мидии, искусного оратора, мыслителя, старца Солона – поверженного, обесславленного, пригвожденного к позорному столбу. Каким еще быть побежденному?! Он сидел, свесив голову на грудь… Светлый лик его был залит кровью, царская корона слетела, обнажив седовласую голову. Холодный ветер безучастно трепал белые пряди, опаленные огнем…
У победителя же облик был другим… Беспощадно подвергнув огню, дотла разрушив множество городов и крепостей, пролив моря крови и тем став именитым, тем став знаменитым, приумножившим славу свою, сверкая грозными, свирепыми очами, собрав неисчислимое войско свое, так сказывал, говорят, Александр Македонский: «Торжество наше возвысилось! Честь наша возросла! Слава – победителям! Всем – моя благодарность!» На что войско его неисчислимое, армия его именитая, грянуло что есть мочи, да так, что небо раскололось, земля задрожала, колыхнулись клубы густого дыма, взметнулся серым вихрем пепел: «Александру, властителю великому, победителю – слава! Слава! Слава!»
– Победителю – счастье, побежденному – горе! – с этими словами главный воитель положил к ногам Александра Македонского, восседающего на троне из бивня морского быка, украшенного золотом и драгоценными каменьями, сверкающую золотую корону царя Солона, затем принес и положил по обе стороны посох и меч старца Солона. После чего, высоко подняв над головой окровавленное копье, воскликнул: «Да здравствует великий властитель счастливой Мидии, солнцеподобный государь Александр Македонский! Слава ему!» На что неисчислимое войско, именитая армия, трижды пророкотало: «Слава! Слава! Слава! Да здравствует Александр Македонский!» Громоподобная здравица вспугнула воронье, слетевшееся к кровавым останкам несчастных убиенных. Раздалось многоголосое карканье, шум крыльев тяжело поднявшихся и закруживших в небе сытых птиц. Раздираемый переполнявшими его чувствами, Александр Македонский вскочил с трона – его окровавленное оружие вонзилось у самых ног старца Солона и эхом разнеслось: «Что это?» Дрожь проняла поверженного царя, вздрогнул, встрепенулся он. Умолкли голоса людей. Воцарилась тишина. Сверкнув глазами, загремев кандалами, промолвил, наконец, старец Солон: «Это?.. Это – счастье сильного, горе – умного!»
Кровь отлила от лица Македонского, вспомнил он слова учителя своего Аристотеля. «Верно говорит старец. Прославлюсь я не умом, а кровавым оружием», – и умолк в раздумьи… Вдруг, с удивлением подумал: «А ведь он… даже побежденный, низвергнутый… силой ума обессмертит себя… Я же обесславлю, покрою позором имя свое, коль убью его», – и, обращаясь к Солону, решительно произнес: «Ты прав! Да восторжествует правда!» – и велел отвязать от позорного столба старца, снять с него кандалы и усадить рядом с собой…
Победители предались радости-ликованию, трапезе-пиршеству. В полночь разожгли множество костров, сожгли тысячи пропитанных смолой факелов. Заколыхались во тьме тени людей. Александр Македонский заметно захмелел, потому, может, обратился он с таким вопросом к старцу Солону: «А не боишься говорить правду?»
– О-о, правду говорить опасно. Из-за нее, порой, у одного – слетает голова, а у иного – возрастает слава, – отвечал старец Солон.
– Что ты знаешь об этом, расскажи, впредь наукой будет мне.
Кровью изошедшей, пеплом покрывшейся, пылью всклубившейся Мидии бывший властитель, великий царь-государь старец Солон поведал тогда, говорят, такой сказ о правде…
В прошлые дни-годы один из правителей Персии, собрав вельможных господ-госпожей своих, философов почтенных, искусных мастеровых своих, корону на голову возложив, мантию на плечи накинув, обоюдоострый меч прислонив к трону, опершись на посох, означавший высокий чин его, вопрошал в смятении великом: «Кровью клялись вы, что будете праведны, справедливы… Настало время услышать мне от вас правду… Кто скажет правду – восславит имя свое, удостоится награды; кто солжет – тот погибнет от руки палача на кровавой плахе…. Какова участь моя? Каков удел мой? Суждено ли мне счастье? Уготовано ль горе? Каково будущее мое?» – так вопрошал он, грозно сверкая взором…
Все, кто слышал его, умолкли, не смея проронить и звука. Не нашлось никого, кто посмел бы обронить хоть слово. Снизошла глухая тишина. Еще более раздосадовался государь, взыграла кровь его, зажегся недобрый огонь в глазах. Взгляд его становился угрюмей и тяжелее, рука все чаще сжимала рукоять обоюдоострого меча. Так сидел он, наливаясь гневом, не отводя горящего взора с подданных своих. И вдруг раздалось: «Я!» – необычайно гулкий, трубный глас, будто исходящий из самого чрева земли, пронизал людей до самых пят. Удивленным, испуганным взорам предстал могучий старец с долгими, белоснежными власами до самых плеч, с горящими очами, с бородой, ниспадающей на грудь – одной рукой опирался он на посох, другую вытянул встречь государю, чтобы молвить слово… Находившиеся во дворце господа-госпожи вздохнули с облегчением и замерли в ожидании. Государь их солнцеподобный оторопел от неожиданности, вскочил на ноги, затем, обернувшись в сторону искусных, великих мастеровых своих, произнес: «Говори!» – одной рукой оперся на обоюдоострый меч свой, другой рукой уперся в бок и впился горящим взглядом в старца…
– Не убоявшись всевышнего, спросил ты о своем предназначении-часе… Слушай же! В этом мире, под этим солнцем нет никого, кому бы выпала столь мрачная, беспросветная доля, ущербная участь… Вся родова твоя могучая, потомство твое многочисленное изведется на корню, останешься ты один как перст, как пень обгоревший, обуглившийся посреди леса, выжженного дотла огнем. Лишившись всего, ослепнув от горя, будешь омываться кровавыми слезами. Соседний правитель порушит государство твое, погубит великий народ твой, накинув петлю на шею, привяжет он тебя как собаку к хвосту своего коня, – такие страшные, обжигающие душу, помрачающие ум слова изрек старец.
– О-о, несчастный, подвергнув черному проклятию счастливую судьбу мою, возвысил ты торжество врагов моих, видят—не видят ли, какую участь накаркал ты мне?!! Слышат—не слышат ли?!! За то, что на радость врагам моим подверг ты меня уничижению невыносимому, за тяжкий проступок твой в том – да отрубят тебе голову на кровавой плахе, – так, во гневе великом вскричал, говорят, солнцеподобный государь, великий властитель.
Отрубили старцу голову, подвесили за шейный позвонок к шесту и воткнули тот шест на кровавую плаху у позорного столба, как голову предателя, продавшегося врагу.
Еще более разгневался, еще более разъярился правитель. Господа-госпожи его в испуге великом подумали: «Чей черед наступает, чьей крови суждено пролиться в этот раз? О, изыди-изыди, нечистая сила! Доведется ли нам увидеть солнце завтрашнего дня?» – в такие тяжкие, черные думы погружены были они.
Три долгих месяца в муках и страданиях провел солнцеподобный их государь, затем созвал вельможных, именитых господ-госпожей, великих философов почтенных, искусных мастеровых своих и спросил у них: «Кто может рассказать о будущем моем?» Едва успел он выговорить, как открылись двери дворца, и вошел старец с налитыми кровью глазами, с белоснежными власами до пояса, с бородой, ниспадающей ниже колен. Будто звук сломавшейся в морозном воздухе ветки, неожиданно звонок и пронзителен был голос его. От страха у людей мурашки побежали по телу, волосы встали дыбом: «О-о, изыди-изыди, нечистая сила! Снова слетит чья-то голова, снова прольется кровь!» – и сидели они, онемев от ужаса, ни живы, ни мертвы.
– Солнцеподобный государь, великий властитель, дошла до нас весть, что пожелал ты узнать о будущем своем и от того испытал муки мученические, впал в раздумья тяжкие… И вот, послали меня к тебе. Так внемли! И знай! В этом мире, под этим солнцем среди могучей родовы твоей, среди многочисленного люда твоего не будет человека столь долгого, счастливого века, чем ты. Кто бы и как бы сильно ни возжелал сесть на высокий трон твой, возложить на себя величавую корону твою и стать властителем вместо тебя – не доживет до твоих лет, не переживет тебя. Кто бы из детей твоих ни возжаждал скорой смерти твоей, чтобы стать вместо тебя царем-государем, сколько бы ни лелеял в себе черную мысль – никогда не суждено ей сбыться. Как бы ни ждали нынешние соседи-правители, многочисленные враги смерти твоей, не доставишь ты им такой радости – умереть прежде них… Суждено тебе прожить долгие годы, завоевать множество государств под власть свою и прославить себя на весь мир! Такова судьба-участь твоя по указанию, по предначертанию свыше. Возрадуйся! Воздымайся! Слава тебе навеки, солнцеподобный государь! – так сказывал старец, трижды кланяясь правителю.
Бывшие при этом господа-госпожи с великим облегчением, с радостью сердечной, с сияющими глазами вскочили как один на ноги, воздавая почести государю своему: «Слава!!! Слава!!! Слава!!!» Великий властитель их вспыхнул от радости, прочь прогнавшей черные думы его, просветлел ликом, поднялся с трона и сказал, обращаясь к старцу, передавшему указание-предначертание свыше: «Благодарю тебя за слова добрые о моем будущем!» – и, поклонясь, щедро одарил его богатыми подарками, усадил на почетное место, оказал всяческие почести…» – так закончил, говорят, старец Солон свой сказ о правде…
Александр Македонский был сильно поражен тем сказом: «Ну и ну! Первый, бедняга, не нашел нужных слов, дошедших бы до сердца, оказался слишком прям. Второй же сумел сказать правду, тем приумножил и славу, и богатство свое… Если подумать… выходит, что они оба говорили ведь об одном и том же!»
– С чем можно сравнить силу радости этого правителя? – спросил Александр Македонский. Старец Солон ответил: «Наверно, можно сравнить с каплями живительной влаги, упавшими на иссушенную зноем пустыню». Услышав это, Александр Македонский подумал: «Ну и ну! Глубок смысл слов его… И моя радость теперь подобна каплям живительной влаги, упавшим на иссушенную зноем пустыню. Может статься, завтра объявится другой великий воитель и не оставит от добытой победы моей даже обгорелой головешки, порушит, обратит в прах мое великое государство и будет строить свое, новое государство, по своему разумению… Мое счастье – счастье кровавого оружия, в чем же умысел счастья того? В чем польза его?» – подумал он, но не произнес этого вслух… Постепенно утихла острота обуявшей его радости, притупилось ощущение торжества и значения одержанной им победы, на глазах улетучились они, превращаясь в дым, обращаясь в туман, пока совсем не исчезли… Горько досадуя, оперся на кровавое оружие свое Александр Македонский: «Знание правды – стало моим проклятием… Предавая беспощадному огню государства этого мира, подвергая их безжалостному разрушению, проливая кровь людей, изводя на корню их родову, я взберусь на вершину мира, воткну, торжествуя, острием вниз верный меч свой, оставив за собой кровавый, полный проклятий след… В том – мое счастье!» – так подумал он и принял это как свое проклятье, незабываемое в веках, и затаил в сердце незаживающую рану… Не вынеся боли от раны той, умер он в совсем молодые годы… Так сказывают с далеких-давних времен люди.
1925 г. Пер. 2002 г.
