– Алек, но фундамента-то нет.
– Бать, ну, копнул бы. На болоте же строим – утонул.
– Алек. Я копал – нету.
По его опасливо-осторожной интонации я понял – тесть попал под влияние бабкиной истеричной реакции на отсутствие фундамента и тоже поверил, что его спёрли, может быть, не до конца, был в состоянии «верю – не верю». Не понимает, как это сделали, но считает, что бабка, возможно, права. Ясно было, что словами их не убедить – надо ехать на дачу:
– Ладно, давай скатаем в субботу на дачу.
Дед оживился, ему явно было нужна поддержка:
– О! Отлично, подходите к нам с утра.
Поездки на дачу стали происходить повеселее, что-то произошло с сознанием тестя – может быть, ранняя беременность и замужество второй дочери, или что-то ещё, но дед бросил пить. Зарабатывал он весьма прилично и через год купил «Запорожец».
На дачу в субботу мы прикатили с комфортом – на машине. Фундамента не было – на том месте, где в прошлом году я копал под него яму, а потом мы с дедом мастерили опалубку и заливали бетон, была ровная болотистая лужайка. Тёща, воодушевлённая своей правотой, скакала по участку, выдвигая бесчисленное количество версий кражи.
Меня разбирал смех, хотел поначалу слупить с деда что-нибудь за ранний подъём, утренний субботний сон – самый сладкий, но поглядел на него – и мне стало его жалко.
– Ладно, сейчас поищем, давай, тащи лопату.
Лопаты перед зимой дед прятал в только одному ему известные места. Деревенские колдыри пёрли всё, что могли найти.
Дед принёс лопату.
– Напомни, где копать.
Дед помнил расположение фундамента с точностью до нескольких сантиметров.
– Копай здесь.
Я копнул пару, потом ещё, углубился ещё где-то на лопату – фундамента не было. Тесть обречённо произнёс:
– Вот видишь, мы ж тебе говорили.
Тёща стояла рядом, на лице её одновременно сияло торжество от подтверждения её прозорливости, горе от потерь финансовых и времени на строительство и жалость, жалость к этому несмышлёнышу, сиречь ко мне, который каждый раз оспаривает её бесспорные предположения. А я копал дальше, на глубине сантиметров сорока лопата наткнулась на фрагмент кирпичной кладки. Я стал расчищать её, мельком поглядывая на тестя, на лице его удивление сменялось выражением невообразимого счастья. Расчистив кусочек длиной сантиметров тридцать, я повернулся к тестю.
– Ну чего, нашёлся фундамент?
– Да я всегда был уверен: что они, бабы эти, понимают в строительстве?
Теща на всякий случай ретировалась на другой конец участка – стала изучать с Милкой, которая сразу пошла к забору, как перезимовали саженцы смородины.
Мы с дедом отпилили от какого-то бруска четыре колышка равной длины, забили в углах до кладки фундамента – решили прикинуть на глазок, равномерно ли он утонул. Оказалось, что да – просел ровнёхонько, летом перемерили с гидравлическим уровнем – фундамент стоял ровно. Приятель деда выложил ещё метра полтора кирпичной кладки от того уровня.
После следующей зимы он снова утонул, но уже на глубину метр, не больше – торчал над землёй сантиметров на сорок пять и встал намертво. За следующие тридцать лет, что мы прожили на этой даче, он просел сантиметров на пять – после того как на него поставили дом.
Где-то в мае Юра Хациев поинтересовался у меня:
– Слушай, а ты, часом, в большой теннис не играешь?
– Нет, не приходилось, в настольный играл более-менее неплохо.
– А не хочешь попробовать? А то ищу партнёра, не с кем покидать.
– Да я бы с удовольствием, только какой из меня партнёр? Потом, у меня ракетки нет.
Тут в разговор вмешался Илья, работавший за своим столом:
– Олег, у меня тётка в большой теннис играла до войны, её ракетка у нас осталась, давай я её тебе принесу? Ракетка старая, но поиграешь пока, чего тебе сразу новую покупать. Вдруг не понравится, а ты уже потратился.
На том и порешили. На следующий день Илья принёс мне ракетку для большого тенниса его тётки. Ракетка была изготовлена в предвоенные годы – струны из бычьих жил, но попробовать наверняка было возможно. Я прикупил себе спортивные труселя, маечка у меня была, и через пару дней мы с Юркой были в Сокольниках на СО «Связист» – спортклуб МВТУ арендовал там корты.
Хациев показал мне правильный хват, технику удара справа и слева, и стал я потихонечку втягиваться в большой теннис – игра мне понравилась очень, подсадил меня Юра на неё на много лет.
Ракетка моя произвела большое впечатление – ржал весь теннисный бомонд кортов «Связиста», каждый подошёл, потрогал и выяснил, почему я решил начать играть именно такой ракеткой. А мне было фиолетово – играл я ей полтора года, пока не понял, что пора брать современную. Ракетку отнёс Илье, она долго лежала в секции, потом пропала, позже я жалел, что не оставил её себе, – раритет.
Тем летом я много свободного времени проводил в Сокольниках на кортах. Когда Юрка уехал со студентами на практику, ездил один – приедешь, садишься на скамейку, ждёшь минут пятнадцать. Обязательно или игровая пара у кого-нибудь разбежится – лето летом, а дел у всех хватает, или придёт один непарный игрок, но партнёр так или иначе находился.
* * *
В листовой штамповке много технологических операций, но если не иметь в виду разделительные, то среди формообразующих основными являются гибка, вытяжка, отбортовка, обжим и раздача. Илья занимался вытяжкой, а я, обсудив с ним, чему, по его мнению, мне стоит посвятить свою будущую научную работу, решил приступить к изучению специфики гибки пористых сетчатых материалов. Было понятно, что для того, чтобы в голове зашевелились какие-то мысли, надо набрать массив сведений о поведении материала при штамповке.
Напроектировал гибочных пуансонов и матриц с различными радиусами гиба и договорился с приятелем – одногруппником Борькой Илькиным, работавшим мастером инструментального цеха на экспериментальном заводе ЦКБ «Луч», на котором и я успел потрудиться инженером год с небольшим, что он изготовит их у себя в цехе. Было бы правильнее изготовить и оплатить их по договору между институтом и заводом, но поскольку это был «почтовый ящик» – объединение занималось разработками секретного характера, то заключить договор на изготовление было исключительно сложно, всё делалось на основе личных контактов.
Изготовленный инструмент Борис метал мне из окна кабинета начальника цеха – приходил на работу за полчаса до начала, открывал форточку и кидал мне свёртки с инструментами – благо что здание его цеха находилось в паре метров от забора, а окно начальника цеха находилось примерно на уровне третьего этажа. Я стоял метрах в десяти от точки их приземления, так как свёртки при ударе об асфальт разрывались с грохотом и пуансоны разлетались как осколки снаряда осколочно-фугасного действия. После этого я, насколько мог быстро, собирал разлетевшийся инструмент, складывал в сумку и бегом удалялся с места, поскольку опасался, что заводская охрана может заинтересоваться происходящим за её забором – благо что заводская проходная и ворота были с противоположной стороны периметра ограждения.
Все наши с Борькой действия – это, извиняйте, хищение в составе группы с оборонного предприятия. Да во времена оны это десять лет без права переписки, и кто вам сказал, что они прошли? Ну, нет с нами Лаврентий Палыча, и что? Все ученики его живут и процветают.
Прокатило, не для себя же старался – за ради Родины, а сам за долю малую, так, может, в будущем ребятишкам на молочишко перепадёт.
За три таких операции я получил достаточное для работы количество инструмента и стал собирать исследовательский стенд. В этой моей деятельности мне очень помогли учебные мастера – Сашка Кузьмин где-то раздобыл и приволок штамповый блок, который я дооснастил универсальной системой крепления гибочных пуансонов и матриц, с ним же мы изготовили и оттарировали месдозу с тензометрическим датчиком для определения усилий штамповки. Толя Макаров, хорошо владеющий токарным станком, помог изготовить датчик перемещения верхней плиты штампа. С помощью двух этих несложных приспособлений и осциллографа появилась возможность определять и записывать изменение усилия, необходимого для гибки испытываемых образцов, по ходу деформирования.
Испытательный стенд был готов, осталось накатать образцов для испытаний, но увы – печи на прокатке стояли холодными – и я догадывался, отчего это происходит.
Но не всё было так печально, ведь на Выксунском металлургическом заводе, основанном братьями Баташовыми в восемнадцатом веке, была и печь, причём куда солиднее, чем печурка на кафедре АМ 10, был и прокатный стан ДУО 300 или 400, не помню точно, где всё, что мне нужно, можно было изготовить и давно уже катали, и, главное, там был в командировке Саша Тележников – старший инженер «десятки» нашего факультета, который мог меня осведомить, провести со мной курс молодого бойца-вальцовщика. Мы потолковали с Ильёй, ему тоже надо было изготовить несколько образцов, я намыл и сложил кучу сеток для себя и для Ильи, выписал командировку и отправился в город Выкса.
Прямого поезда Москва – Выкса нет, ехать было удобно ночным поездом до станции Навашино, а от неё автобусом до Выксы, что я и сделал.
Утром дежурная в заводской гостинице сообщила, в каком номере живёт Александр, и, поскольку вторая койка в его номере пустовала, поместила меня в тот же номер. Саши в номере не было. «Умывается», – подумал я, взял полотенце, мыло и тоже пошёл умыться с дороги.
Гостиничный туалет был совмещённым: справа при входе было несколько умывальников, напротив располагались туалетные кабинки с низкими дверцами, в одной из которых виднелась голова рослого красивого парня, восседавшего с задумчивым видом на унитазе, как можно было предположить, в позе орла. До этого мы были незнакомы, но было очевидно, что это Тележников. Подходя к умывальнику, я обмолвился:
– Привет, я Олег, прибыл к тебе на подмогу.
Парень невозмутимо протянул мне руку.
– Саша.
Поздоровались, и лицо его снова приобрело отрешённое выражение. Я умылся и пошёл дожидаться его в номере.
Появился Сашка и огорошил меня известием, что он уезжает сегодня с руководством цеха на какую-то конференцию на три дня, рассказал, что я смогу сделать на заводе и как до него добраться. Мы вышли на улицу и распрощались до четверга.
Добравшись до заводской проходной, я два часа проваландался с оформлением пропуска – все смотрели на меня с удивлением, было ощущение, что я был первым командировочным, появившемся в проходной ВМЗ за многие годы, мне растолковали, как мне пройти, и я отправился в цех порошковой металлургии.
Начальник цеха со всей верхушкой был на конференции, и его секретарша перенаправила меня к мастеру участка порошковых фильтров – классному мужику. Он дал мне в помощь развесёлого паренька, который знал все нюансы нашего производства, но первым делом я пошёл обедать – в заводской гостинице не было буфета. Пообедав, мы с пареньком потихонечку приступили к работе: заварили пакеты. Уходили с завода вместе – он мне показал дыру в заборе, через которую попадал на работу весь цех, включая начальника. Все годы, пока ездил на Выксунский металлургический завод, а ездил я туда десять лет, я пролезал через эту дыру. Как я понял, отверстия в заборе были и рядом с остальными цехами, видно, поэтому так и удивлялись мне на проходной.
Вечером я решил перекусить в гостинице и отправился в магазин прикупить колбаски, молока и хлеба. Войдя в дверь, увидел в глубине магазина холодильную витрину, всю забитую товаром. Вспомнил супругу, которая уговаривала меня перед отъездом, взять с собой харчишек поболее – не уговорила, да и зачем? Вон, вся витрина забита. Подойдя поближе, я увидел, что весь товар продавался расфасованным в разноцветную фольгу в упаковках разной формы: в кубах, тетраэдрах, цилиндрах, сферах и прочих, но надпись на всех ценниках гласила: «Жир топлёный свиной». То есть весь ассортимент составлял только свиной жир, правда, топлёный. Я спросил:
– А молоко есть?
– Давайте талоны.
– А без талонов нельзя? Я командированный.
– Молоко только по талонам.
– А там колбаски или чего-нибудь вроде этого?
– В Москву езжайте, там точно купите.
– Так я из Москвы.
– С собой надо было везти, нас бы угостили.
– А где хлеб можно купить?
– Из выхода направо.
В булочной мне разъяснили, что белый хлеб может быть только в батонах и булках, но никак не буханках (я по неведению полагал, что это просто синонимы, я и сейчас так думаю), и продали нарезной батон. Ужинать не стал – жевать хлеб и запивать его водой показалось мне неинтересным занятием. Был у меня небольшой батончик сырокопчёной колбасы, но я решил оставить его до лучших времён, или худших – как пойдёт. В следующие приезды я нашёл магазины с более богатым ассортиментом – были рыбные консервы – сайра в собственном соку и ещё что-то подобное.
На следующий день на заводе мне растолковали, что жить в городе и не голодать возможно, но рассчитывать на магазины не приходится, и у командированных один путь – столовые, которых в городе хватает. Ну а если есть деньжонки, так имеется ресторан и два кафе.
Мы с помощником закончили все дела, которые необходимо было сделать, чтобы подготовить пакеты к прокатке. Делать в цехе было нечего, и третий день я гулял по Выксе, хотя городок этот был невелик – за день я его протопал вдоль и поперёк.
Сашка появился в среду вечером, весёлый, отдохнувший, извлёк из сумки, лежавшей под кроватью, кипятильник, чай, сахар и бутылку водки, я достал батончик колбаски и хлеб. Проговорили бог знает сколько времени, около двух часов ночи я начал заворачивать колбасу в пергамент, давая понять, что пора на боковую, но Санёк мягко забрал у меня её и начал разворачивать, давая понять, что есть ещё о чём поговорить, и так мы сворачивали и разворачивали её до утра. Говорили о чём, не помню, но темы находились.
Не ложась спать, пошли на завод, Сашка познакомил меня с начальником цеха Львом Сергеевичем Шмелёвым, с ним мы потом встречались частенько. Поговорили, катать раскалённый металл после бессонной ночи было стрёмно – решили пойти на пляж.
Поплавали, я подремал, пообедали в столовой, легли спать пораньше, встали поздно, перекусили в столовой, поболтались по городу – спешить нам было некуда, явиться в цех нам надо было к концу смены – из соображений безопасности катали мы по вечерам – народа было меньше.
Явившись в цех, первым делом включили печь, потом зашли к Шмелёву, что-то обсудили, затем ещё проверили, на какой размер катать каждый пакет, написали цифру на каждом пакете мелом, стали настраивать прокатный стан. На станине стана имеется шкала настройки зазора между прокатными валками, но из-за упругой деформации станины, выбора люфтов в подшипниках и прочих факторов перед прокаткой толщина заготовки после прокатки может немного отличаться от требуемой, поэтому порядок настройки стана был таков: настраивали стан по шкале на станине, а потом прокатывали нахолодно (при температуре окружающей среды) несколько брусочков алюминия. Промерив их размеры после прокатки, подкорректировали настройку стана на нужный размер, начали переодеваться – надевать на себя защитную спецодежду.
Защитной спецодеждой, которую приходилось натягивать на себя формовщику – тому, кто закладывает заготовки в печь и после нагрева задаёт их в стан, являлась куртка формовщика (или спекальщика, прокатчика), сшитая из толстущего брезента, обшитая кое-где изнутри фетром или войлоком, а снаружи – натуральной кожей в местах, подверженных максимальному нагреву при работе. Поверх надевался нагрудник, выполненный из толстого войлока, также обшитого натуральной кожей, с прикреплённым прямо к нагруднику шлемом, на руки надевались вачи – варежки, сшитые из толстого войлока и обшитые кожей. Вся эта амуниция весила килограммов десять-пятнадцать, не меньше.
Мне, как помощнику, достаточно было куртки спекальщика и рабочих рукавиц.
Задавались пакеты в печь клещами, которые от кузнечных отличались удлинёнными ручками, широкими плоскими губками и существенно большим весом.
Пакеты укладывали на стоящий сбоку от печи стул или табурет. Сверху на пакет укладывали лист нержавейки. Формовщик приноравливался, захватывал клещами пакет вместе с лежащим на нём листом, в этот момент помощник поднимал заслонку печи, формовщик закладывал пакет в печь, помощник закрывал заслонку. После того как пакет разогревался до температуры прокатки – 1 250°С, помощник открывал заслонку, формовщик быстро сбрасывал на пол листок нержавейки, лежащий на пакете, затем брал пакет и задавал его в работающий стан. Прокатанный пакет помощник брал клещами и выносил за ворота цеха. Клали подальше от входа, чтобы кто-нибудь случайно не наступил, к работе с ними приступали только на следующее утро.
Во все мои командировки в Выксу с Сашкой Тележниковым заготовки катал он – физически был намного крепче меня, я помогал. Позже, когда я ездил с кем-нибудь ещё, катал всегда я, просто по той причине, что у меня был изрядный опыт. Для того чтобы поднять и уложить пакет в печь, а затем в прокатный стан, какая-никакая силёнка требовалась. Бывало, поднимаешь клещами, вес которых килограммов до восьми и длина полтора метра, пакет весом десять-двенадцать килограммов, и кажется – невмоготу держать на таком выносе вес, но тут же на расстоянии двух метров перед тобой распахивается жерло печи, откуда на тебя прёт температура за тысячу градусов, и у тебя начинает дымиться нагрудник и рукава куртки – тогда про вес забываешь. Забрасываешь этот пакет в печь легко, как почтовую бандероль, и так же легко достаёшь его оттуда и подаёшь в валки прокатного стана, как невесомый конверт из почтового ящика.
По приезде в Москву я нарубил из прокатанных листов ПСМ заготовок для исследования разной пористости и с разной укладкой по направлению к линии гиба, и стали мы с Сашкой Кузьминым на стенде испытывать, как ведёт себя материал, как изменяется сопротивление деформированию по ходу перемещения пуансона. Писали всё на осциллограф, я получил уйму материалов для размышлений.
* * *
Мишанька наш был на даче со своим детским садом, навещать отпрысков родителям разрешали по очереди, когда наступила наша, мы поинтересовались: что можно привезти? Нам объяснили и попросили привезти на всю группу тридцать одинаковых огурчиков. Пошли на рынок, ходили, выбирали, нашли самые лучшие, торговала женщина слегка под хмельком, мы попросили:
– Вы нам тридцать штук примерно одного размера не могли бы подобрать? Детишкам в детсад, чтобы не сорились. Едем сынулю навещать, ну и малышне к обеду по огурчику.
Женщина так умилилась просьбе, что бросила всю свою торговлю, перерыла весь свой товар и отобрала тридцать одинаковых ровненьких огурцов.
Летняя дача детского сада Минрыбхоза, в который мы затесались по блату, находилась в Подмосковье на берегу Москвы-реки. Добираться надо было минут двадцать на электричке, затем на автобусе с проездом через паром, после минут пятнадцать пешком. Но какое это имело значение, когда можно было увидеть наше солнышко? Михрютка наш слегка похудел, но выглядел свежо. Дача нашего детсада располагалась в деревянном доме, скорее всего, это была старинная русская усадьба, реквизированная в двадцатых годах.
Договорившись с нашей воспитательницей, забрали сына и пошли с ним на берег Москвы-реки, сидели, расспрашивали Мишуту о его житье-бытье, хотя ему было не до разговоров – трескал как автомат арбуз, обгрызая мякоть до белой корки. Нагляделись на него, надышались, натискались, накормили – пора было возвращать сынулю. Привели его в садик, Мишка помчался играть с друзьями, а мы поехали домой.
* * *
Своё обучение на курсах английского решил притормозить, что-то не увидел пользы от посещения оных – я расслабился, сказывалась усталость, накопленная за шесть лет вечернего обучения, и смысла тратить дальше время на них я не видел.
На работе, поиграв с утра в теннис в Сокольниках, сидел, разбирал результаты гибки заготовок, расшифровывал записи осциллографа, строил графики, чертил и заполнял таблицы. Санька Кузьмин напечатал мне гору фотографий.
В сентябре Серёга Чиков сказал, что мне надо готовиться к поездке на картошку. Пробормотав что-то неопределённое, я задумался, по большому счёту у меня была справка – маменька мне её состряпала в своей поликлинике. Справка эта освобождала меня от любой неприятной для меня работы, но, с другой стороны, я понимал, что это будет не совсем правильно по отношению к моим коллегам – чем я их лучше? Я решил посоветоваться с Сашкой Тележниковым, Санёк ответил:
– Я бы тебе посоветовал разок съездить – все ездили. Потом, там не так уж чтобы грустно, езжай, повеселишься, молодость вспомнишь.
И я поехал – Санёк дал мне очень правильный совет, я там перезнакомился с немалой частью факультетской молодёжи, со многими парнями из других секций нашей кафедры, веселей стало. Бывало, бежишь по факультету, бац – приятель, физиономия знакомая – на картошке были, пустячок, а приятно.
Работали мы в Зарайском районе, туда ежегодно для оказания шефской помощи отправлялся большой сводный отряд студентов и сотрудников МВТУ, трудились в деревнях с названиями Пронюхлово, Машоново, Мендюкино и Чулки-Соколово, нас определили, насколько я помню, в Машоново.
Жили мы в большом недавно построенном бараке, человек по семь-десять в комнатах. Удобства – как в пионерском лагере – на улице. Кормили в совхозной столовой – без изысков, но качественно и сытно. Помывка – раз в неделю в сельской бане.
Работали первые пару дней или чуть больше на уборке сахарной свеклы. Технология была простая – идешь по полю, видишь свеклу перед собой и пинаешь её носком ботинка – от удара у неё отрываются тонкие корешки, и её легче извлечь из земли, выдираешь её из грунта и кидаешь в кучу.
Потом нас направили на сортировку и загрузку картохи в картофелехранилище. Картошку, привезённую с поля, поначалу ссыпали в большую кучу у склада рядом со стоящим транспортёром. На нём картошку перебирали, ссыпали в большие корзины, которые затем высыпали в самосвал. После заполнения самосвал проезжал сто метров до картофелехранилища, въезжал, ссыпал картошку в большую кучу и возвращался под загрузку. Цикл повторялся. Сортировали картошку, стоя у транспортёра, по большей части девчонки, я предпочёл заниматься погрузкой. Стоял себе в кузове, брал поставленную на края корзину, нёс её ближе к кабине, высыпал, скидывал вниз и брал новую – и так по кругу.
Отдыхали только в те несколько минут, когда грузовик возил картоху на склад, поэтому девчата, чтобы на несколько секунд отвлечься, подходили к кузову и задавали какой-нибудь немудрящий вопрос, типа:
– Алик, ну, ты там много навалил?
Я, стараясь поддержать общий градус веселья, находил такой же незатейливый ответ:
– Да нет, кормёжка не та.
Десять минут в час были отведены на перекур, курящих у нас не было, а я был курильщик такой – только за компанию, если никто не курил, то и мне неинтересно, поэтому во время перекура мы грелись у костра – пекли в золе картошку. Засыплешь в золу и идёшь трудиться, пришли на следующий перерыв, а она испеклась и даже остыла до нужной кондиции.
Девчонки стыли на ветру – пацаны насыпали небольшими кучками угли, ставили вверх тормашками вёдра и предлагали им для согрева.
Я предложил подобное тёплое сиденье девушке с нашего факультета, подруга её заявила:
– Алик весь костёр Надьке под жопу стащил.
Когда картофелехранилище забили под завязку, народ разбросали по другим объектам, нас с ребятами отправили копать бурты под картошку. Работали мы с двумя деревенскими мужиками. Мужики работали основательно, но очень неспешно – вдвоём они копали один бурт два дня. Я, получив какие-то навыки при копании ямы под фундамент дачи тестя, вырыл в первый день бурт в одиночку и во время перекура поинтересовался у местных:
– А сколько стоит в совхозе один бурт выкопать?
– Семь рублей.
– Так это в принципе сто пятьдесят рублей в месяц, если по бурту в день копать, по вашим меркам неплохие деньги.
Мужики сидели, переглядывались, посмеиваясь надо мной:
– Не, так работать – это какой же я домой приду:
– Хорошо, а сколько вы получаете по-среднему в месяц?
– Да рубликов семьдесят.
– Ну и как жить на такие деньги?
Мужики переглянулись, заулыбались, один ответил:
– Ну как жить? Картошечки продашь, мясца продашь, капустки квашеной, огурчиков, грибочков, маслица сливочного домашнего…
Он рассказывал ещё, но уже было неважно. Стало понятно, что вырастить всё это, переработать, сохранить, продать нужно столько сил, умения и времени, что эти возможные чахлые совхозные семьдесят рублей прибавки никак не покроют всё то, что эти мужики могут заработать в своё время, поэтому, придя домой, он должен быть свеж.
Выбор развлечений по вечерам был невелик: танцы или выпивка, правда, один раз местная пацанва пришла нас бить. Причины были неясны, да и зря они это придумали – нас было втрое больше, и пришедшие все были – так, мелочь пузатая лет пятнадцати. Мы стояли, ждали, что они попытаются предпринять. Они поначалу гомонились, пытались раззадорить друг друга. Был у нас парниша, играл в регби когда-то на серьёзном уровне, спал, когда к нам гости заявились. Проснулся, взял шестиметровую доску, лежавшую около общаги, подошёл и стал с интересом наблюдать, что у нас происходит. Гости наши совсем сникли. Тут глава нашей тусовки, назначенный руководством факультета, поинтересовался:
– Ребята, а что произошло? Вы чего пришли-то?
Ребята молча топтались, было понятно – вечер, приняли на грудь по фуфырику какой-то дряни, появилось желание кому-то сунуть в грызло – пришли и поняли, что, вероятней всего, сами огребут. Из кучки деревенской мелкоты вывалился их лидер – какой-то местный испитый идиот лет тридцати пяти.
– Я делов ваабще не знаю, кто, чего – без понятия.
Наш командир предложил ему:
– Давай-ка отойдём в сторону, обсудим.
Высокие стороны удалились в темноту, немного побубнили, громко рассмеялись, вернулись и сообщили, что конфликт исчерпан.
Пацанята слиняли с явным облегчением, им повезло: пришли – значит, надо не пасовать, надирались бить рожи. А тут думай, как бы самим уйти целыми.
Мы тоже испытывали облегчение – лупить пацанов пятнадцатилетних – тоже никчёмное занятие. А если б носы им натёрли, то так просто бы не закончилось – пришли бы ночью, побили нам стёкла или того хуже – подожгли барак.
Остаток месяца я провёл в Зарайске на погрузке картошки в вагоны. Дикое, надо сказать, занятие – картошку грузили навалом.
Из пустого мешка делали накидку на голову и спину – складывали его таким образом, чтобы получить, с одной стороны, коническую шапочку. Набрасывали мешок на спину так, чтобы шапочка аккурат надевалась на голову, спина согнута градусов на сорок пять к горизонту. Когда мешок картошки кладут на спину, то поддерживать надо лишь слегка, так как сила трения препятствовала его сползанию. Башка наконец-то использовалась по прямому назначению – разгружала руки.
Картошку привозили из совхоза в мешках на грузовиках, технология погрузки была та же, что сто лет назад: подходишь к грузовику, тебе кладут на спину мешок, заносишь его в конец вагона, высыпаешь картошку на пол и идёшь за новым мешком. Когда весь пол будет засыпан картошкой, идёшь в сапогах прямо по ней опять в самый конец вагона и ссыпаешь картошку. Так продолжали, пока потолок вагона не начинал мешать. Так и сыпали её, родимую, пока она не начинала вываливаться через дверь вагона, тогда кто-нибудь произносил сакральную фразу:
– Доступ к телу прекращён.
Дверь вагона закрывали, сообщали в конторку, что мы закончили, и садились курить и дожидаться машины из совхоза.
* * *
В начале октября мы были в Москве.
Приехал вовремя – мужики с кафедры прокатки и с нашей собрались ехать за сеткой – она банально кончилась, всю порезали и закатали в образцы. Поехали на СЗМС3. Деньги на теме на закупку и доставку сетки были, только не существовало механизма, который бы позволил оперативно организовать перемещения груза из точки А в точку Б при условии оплаты по безналичному расчёту. Проще было взять гарантийное письмо на оплату и вывезти всё самовывозом. Рулон сетки в зависимости от её вида и длины в рулоне мог весить от десяти до сорока килограммов. Прикинули, сколько примерно нам надо вывезти, и собралось нас для самовывоза человек шесть или семь – от нашей кафедры был я, остальные с прокатки.
Ехать надо было с Ленинградского вокзала до станции Подсолнечной, от неё до завода пешочком минут двадцать. Оформлением занимался Сашка Тележников с Тинычем, инженером с прокатки Игорем Валентиновичем. Мы ждали рядом с проходной – благо стояла сухая солнечная погода. Оформление прошло быстро – пошли на склад за сеткой, получили, стали разбираться, как её тащить на станцию. Сашка Тележников, как самый крепкий, взялся тащить рулон весом килограммов в двадцать, вдобавок он, как самый опытный, прихватил чистую тряпочку, которую подложил под рулон, – они были в машинном масле, которое использовалось при плетении.
Все собравшиеся для перевозки сетки работали с ней и знали, что она в машинном масле, не скажу, что оно с неё капало, но следы на руках и одежде оставались, но никто из нас, кроме Саньки, не подстраховался, не взял ничего, чтобы не пачкать одежду. Мы с Санькой Бариновым тащили вдвоём рулон весом килограммов в тридцать. Каждый держал его двумя руками над плечом, было очень неудобно, руки быстро затекали, но девственность рубах была дороже всех неудобств.
До станции добрались с двумя перекурами, загрузились в электричку, рулоны сетки поставили в тамбуре, простояли до Москвы.
На привокзальной площади взяли такси – таскаться с сеткой в трамвае было уже невмоготу. Таксист, увидев, что машина стала проседать под грузом, зашумел:
– Куда грузите?! Задние подвески не выдержат к х…м.
– Да всё будет нормалёк, тут всего-то семьдесят кило.
– Грамотные, б…ь, про семьдесят кило знают, да тут больше в два раза. Возьму только с одним пассажиром.
Он был прав, но частично – вес был больше, но только раза в полтора от нормы.
– Ладно, давай бери двоих, и рубль сверху.
– Садитесь.
Поехал Санька Тележников, как руководитель экспедиции, и Володька Кальченко – ему надо было ещё попасть в лабораторию. Остальные распрощались у вокзала и отправились по домам – надо было привести себя в порядок.
Сидя в трамвае семёрочке, я размышлял о том, что должен уметь человек, желающий проявить себя на научном поприще, и пришел к выводу, что занятия эти требуют изрядной физической подготовки и умения переносить тяжёлые грузы на большие расстояния. При этом советский научный работник в области прикладных наук, в частности, обработки давлением, должен обладать навыками слесаря, механообработчика, сварщика, формовщика, прокатчика и снабженца. И только тогда, когда он реализует себя во всех этих ипостасях, возможно, ему понадобятся знания в математике, механике сред и прочем.