Не сомневаясь ни секунды, я надел кожаный пиджак – пусть попробуют стащить его с меня – и, сверкая радостной белозубой улыбкой – ещё бы, сто тридцать рублей за такую вещь, у фарцы такой ниже чем за триста пятьдесят не найдёшь, – подошёл к кассе. Кассир, глядя на меня, пришёл в предынфарктное состояние, а я нахально заявил:
– Вот пиджачок себе у вас в примерочной приглядел, продаётся?
Он, глядя на меня глазами, полными слёз и ненависти, ответил:
– Но вы же его уже на себя надели.
Пиджак был мне маловат, чтобы застегнуть его, мне нужно было втянуть живот, но что за беда? В те годы подобрать вещь строго по размеру вообще было непросто, и домой в трамвае пятёрочке я летел как на крыльях. Потом знал – за лето вес сброшу непременно, а там, глядишь, и пиджачок застёгиваться будет полегче.
В начале лета поехали втроём в Выксу: Генка Павлушкин, Санька Тележников и я – всем надо было накатать образцов. Катали не как обычно – днём, образцы оставили остывать у цеха, а вечером крепко выпили – производственная программа выполнена.
Я стал настраивать стан для прокатки своих образцов и, задавая в стан алюминиевый брусок, держал его, как щипцами, двумя стальными полосками. Не знаю зачем, но, чтобы половчее его держать, поместил указательный палец между пластинками, которыми я держал алюминиевый образец. Наверно, я потерял концентрацию и не отпустил брусок, после того как валки захватили его, но я почувствовал, что мой палец зажат и мою руку рывком потащило в прокатный стан – ни до, ни после этого случая я так сильно не пугался, выручила меня случайность – суммарная толщина полосок и алюминиевой пластины была такова, что захват произойти не мог – валки только чуть прихватили их вместе с моим пальцем, но с началом деформации этот импровизированный пакет разлетелся. Мне повезло в том, что, подыскивая, чем держать задаваемую в стан образец, я не нашёл ничего тоньше его. Если бы полосочки были миллиметровые, а я искал именно такие, то прокатало бы меня в лучшем виде. Логика развития событий была следующей: вслед за пальцем затащило в стан руку, стан расплющил её до толщины пять миллиметров и оторвал у самого плеча. Умер бы я от болевого шока и кровопотери, но обошлось. Про историю эту ребятам не сказал – хвастаться собственной глупостью как-то было неохота, просто молча прокатывал свои пакеты с ребятами.
На другой день пошли на завод, вскрыли пакеты, достали образцы, упаковали в два свёртка, свёрток поменьше был с моими. Генка с Сашкой свои сложили в один свёрток – он получился нелёгким. Пошли назад, я тащил свой свёрток, Сашка – их. Генка уговаривал нас сразу идти пить пиво, не заходя в гостиницу, Сашка манкировал, Генка был на нерве. Так дошли до огромной лужи – ночью был сильный ливень, а город Выкса тогда был заасфальтирован лишь местами, тут Санька забастовал:
– Ген, я полпути пронёс, давай, дальше твоя очередь.
Но Геныч, оскорблённый Санькиным отказом начать утренний опохмел немедленно, ответил в уничижительной форме:
– Да пошло оно на х…, это грёбаное железо.
– Тогда оно и мне на х… не нужно, что, выкинуть?
– Выкидывай на х….
Санёк остановился и начал раскручивать над головой авоську, которую он всегда предусмотрительно прихватывал, набитую завёрнутым в оберточную бумагу пористым железом, и, раскрутив, метнул её, как древнегреческий дискобол Мирона, в центр лужи. Я ржал так, что чуть не уронил в ту же лужу свои образцы. Друзья мои успокоились, и, умиротворённые, мы проследовали в пивную, где привели себя в порядок пивом, портвейном «Агдам» и водкой.
Утром следующего дня я с группой зевак-прохожих с интересом наблюдали за двумя обалдуями, которые с отрешённым видом бродили босиком в засученных по колено брюках по огромной луже, вглядываясь в поднимающиеся с её дна клубы взвеси жёлто-коричневой грязи. В какой-то момент Сашка сказал:
– Похоже, нашёл.
Нагнулся, пошарил в луже рукой и извлёк из воды тяжеленный пакет в авоське, с которого стекала жирная грязь. Из толпы зевак, наблюдающих за этим праздником жизни и вдруг понявших, что наконец-то найдены несметные сокровища братьев Баташовых, которые, как предполагалось, безвозвратно утеряны в пламени революции, послышались призывы разделить, по справедливости, между всеми участниками экспедиции найденные реликвии. Было же всем очевидно, что без наших подсказок два этих кулёмы, недобайки, портача никогда бы не нашли клад. Я, как честный человек, благостепенный горожанин и победитель социалистического соревнования, горячо поддерживал активных граждан, да разве можно было достучаться до сердец двух этих скаред. Куда там, они жадно схватили находку и босиком удалились с места происшествия.
По прибытии в Москву Генка передал Толе Трындякову часть образцов – Гена работал на теме у Толика. Трындяков, разглядывая образцы и не понимая, отчего они приобрели тёмно-серый цвет – а куда им деваться, они ж сутки в луже пролежали, – глубокомысленно произнёс:
– Пьяные катали.
Вот за что я всегда его уважал – нас, подлецов, скалдырников и лежебок насквозь видел – а вот управу найти не мог. Был бы жив Лаврентий Палыч – ужо прописал бы нам ижицу.
Признаться, мы с Генкой, подвыпив, иногда выходили за рамки приличий. Однажды, изрядно приняв на грудь, стали размышлять, как нам продолжить так хорошо начавшийся вечер. Как ни странно, деньги у нас были, но всё позакрывалось к чёртовой матери, а желание добавить было неодолимым. Тут Генку осенило.
– А ты в курсе, что Санька вчера посылку от отца получил?
– Нет.
– А я в курсе, ты смекаешь, к чему это я?
Было понятно, к чему, раз пришла посылка, то в ней чача, зелень, какое-нибудь копчёное домашнее мясо, но являться с наглыми рожами в час ночи?!
– Ты серьёзно? Но неловко как-то – ночь, у него двое малых детей спят, и тут мы. Да нас Валентина Григорьевна наладит так, что мы будем лететь на сорок ярдов впереди собственного визга.
– Не пыли, тёща у Саньки – золотой человек, давай, поехали – теряем время.
Увы, долго ему меня уговаривать не пришлось, обсудили, звонить или нет, – решили не звонить, чтобы не давать шанса отвертеться. Выяснилось, что метро уже закрыто – стали ловить какой-нибудь транспорт на Бакунинской, остановился только огромный сорокаместный «Икарус».
– Слушай, подбрось к Семёновской.
– Десять рублей.
– Опамятуйся, за десять рублей мы в Тулу доберёмся, трёха – это за глаза.
– Да вы посмотрите, на каком комоде покатитесь – это ж Венгрия, комфорт, я одного бензина только сожгу на пятёрку.
– Не понтуй, за бензин парк платит.
– Не, ребята, в такое время меньше чем за чирик даже не думайте.
Вот ведь гад какой, но время уходило, и мы согласились. Доехали до Щербаковской улицы, водитель остановился у Санькиного дома.
– Приехали, вот ваш дом.
– Нет, так не годится, заезжай, будить будем – надо ж приглашение получить.
Водитель стал протискивать свой огромный автобус между хилым штакетником и стеной дома, остановили его прямо под Сашкиными окнами.
– Давай гуди.
– Вы чего, охренели?! Весь дом разбудим.
– А кому сейчас легко?
Гудок у «Икаруса» раскатистый, басовитый, гудели минут десять. Мы стояли в дверях автобуса, наблюдая, как проснулось полдома, и угрозы спуститься и намять нам всё, что цело, стали весьма близкими к реальности. Наконец на шестом этаже распахнулось знакомое окно, в котором показалась растрёпанная со сна Санькина голова. Увидев нас, он прокричал шёпотом, оказывается, такое возможно:
– Чего творите? Весь дом перебудили.
– Вчера хвастал, что тебе посылка пришла.
– Пришла, бегите уже в подъезд, а то, похоже, вас сейчас бить будут.
Тут-то не врал: стали хлопать двери подъездов. Сунув водителю десятку, мы забежали в его подъезд и, не дожидаясь спускающегося вниз лифта, поднялись бегом на его этаж. Обошлось – не поколотили.
Когда уже сидели за столом, Надя – Сашкина жена – сказала:
– Как только гудеть стали, я его в бок толкаю и говорю: «Иди встречай, друзья твои сумасшедшие прикатили», а он мне: «Не может быть, не может быть».
Жёны наши – золото, прощали всё нам, бузотёрам.
* * *
Позвонила тёща:
– Алик, Алик, у нас беда.
– Что случилось, Лидия Ивановна?
– Дом новый упал на даче – ветром сдуло.
В ближайшую субботу все собрались на даче – дом действительно упал. Стали разбираться, как это произошло, разобрались – всё было бы комично, если бы дом не упал.
Причиной падения пола был дедов живот и неверно выбранная последовательность возведения элементов здания. Живот помешал следующим образом: дом стоял благодаря большому количеству подпорок и укосин, которые, являясь, по сути, рёбрами жёсткости, обеспечивали и устойчивость строения. Но они мешали деду проникать в нужное место стройки – живот не пролезал, обходить было лениво, и дед каждый раз в сердцах снимал очередную подпорку. Одну снял – дом стоит, две – стоит, три – то же самое, ну и хрен ли с ними церемониться? Стоит же, не падает.
Чтобы можно было работать в дождь, дед решил закончить крышу. Стропила мы втроём поставили раньше, и дед взял и приколотил всю обрешётку, осталось только рубероидом накрыть – и порядок, работай в любую непогоду – всё как учили. Но учили не там и не тому – дед кончил техникум, что-то такое по контрольно-измерительным приборам и автоматике водонагревательных котлов, но строительству там не обучали. После того как он обрешетил кровлю, парусность её сильно возросла, и при первом сильном ветре дом сдуло к чёртовой матери, поскольку подпорочек-то не было.
Дед так расстроился, что пришлось договориться на работе и потрудиться ещё недельку на восстановлении дома. Витька так и так был в отпуске, приехали обе дочки – помогали относить и сортировать элементы строения. За неделю разобрали и снова собрали здание, капитально его закрепили откосами, заложили брусом почти все стенные проёмы первого этажа, поставили стропила и снова обрешетили. Дед с Витькой до осени успели накрыть крышу рубероидом и вставить застеклённые оконные рамы.
* * *
Как-то после работы шли домой вместе с Валеркой Стратьевым, и я предложил:
– Может, по кружечке?
Валера подумал минутку и ответил:
– А может, ко мне? У меня батя винца прислал и бастурмы вяленой.
Отказаться от халявного винца и вяленой бастурмы – да это надо быть полным дебилом, и мы поменяли направление движения.
Валерка жил недалеко, минутах в десяти езды, не помню точно, кажется, на трамвае. Валера рассказывал, что у родителей жены было две квартиры, и одну они отдали им. Это была небольшая уютная квартирка, окна которой выходили на проезжую часть.
Я пошёл помыть руки, увидел, что ванна на треть заполнена какой-то красной жидкостью, спросил:
– А чего у тебя в ванной?
– Вино.
– Ни хрена себе, а откуда столько?
– Батя прислал.
– А у отца откуда?
– Ты ж знаешь, я из Молдавии, там у каждого свой виноградничек и своё вино. В России на своих огородах картошку выращивают, а у нас виноград. Потом у меня отец на винзаводе работает водителем, вино в цистерне возит.
Валерка рассказал, что батя его регулярно отправляет ему винцо. У них было две канистры: пока одна с вином ехала по почте в Москву, другая, опустошённая, ехала в Молдавию. Правда, была проблемка, почтари – те ещё пройдохи, регулярно отсасывали винцо из закрытой посылки. Делалось это просто: поскольку канистра была пластиковая, они длинной иглой прокалывали фанерный ящик и пластиковую канистру и отсасывали винишко. Возможно, что ящик прокалывали шилом, – неважно, главное то, что часть вина-то тю-тю. Но Валерка тоже был не лыком шит – договорился на седьмой кафедре, и мужики сварили ему две канистры из нержавейки – конвейер заработал как положено, и усушка-утруска свелась к нулю.
Выпили винца, закусили удивительно вкусной бастурмой, поболтали.
С Валерой у нас быстро возникли приятельские отношения – было немало общего: оба недавно окончили институт, у каждого было по одному ребёнку в семье – у него была маленькая дочь, вдобавок оба мы испытывали определённые финансовые затруднения. За разговором Валера сказал:
– Слушай, давай летом в строяк запишемся – денег немного заработаем. У нас на сварке парня оставили после института – работает инженером, у меня неплохие отношения с ним. Он едет командиром факультетского студенческого отряда летом в Норильск, я поговорю с ним, он нас возьмёт в отряд, не сомневаюсь.
– А немного – это сколько?
– Рублей восемьсот, я думаю, получим.
– Давай, очень даже неплохо было бы съездить, а-то с денежками напряг.
– Ты для надёжности командиру, если он спросит, скажи, что в Норильске был в строяке.
– Так я не был.
– Да соври, не страшно, так чтобы он не сомневался, что ты руками работать сможешь.
– А я в самом деле могу.
– Ну вот, тем более.
Валера переговорил, командир согласился, но попросил, чтобы я подошёл – познакомиться.
Я подошёл на секцию сварки, переговорили, я соврал, что работал в Норильске. В общем, договорились, что в первых числах июня мы с Валерой вылетаем со студенческим строительным отрядом в Норильск.
В июне я взял свой походный рюкзачок, сложил туда кое-какое барахлишко, бутыль спирта – любил тогда после бритья протирать физиономию спиртом, отечественные лосьоны не вызывали у меня уважения, потом спирт никогда лишним не будет, и прибыл в нужный день и час в Домодедово. Отряд наш составлял человек сорок-пятьдесят, загрузились в самолёт, через четыре часа прибыли в Норильск. Было пасмурно, сыпался редкий снежок. Ждали автобусы – подошёл старший, стал нас развлекать байками, задал вопрос, который, надо полагать, он задавал всем:
– А чем аэропорт Норильска отличается от Домодедово?
Посыпались ответы:
– Колонны, полы, стены, пальмы…
Все они отвергались, я тоже стоял, разглядывал и обратил внимание, что стёкла зала прибытия двойные, что было вполне естественно для здания, находящегося за полярным кругом, но чего я не видел в аэропортах средней полосы, и ответил:
– Двойные стёкла.
Старший глянул на меня – было понятно, что на студента-первокурсника я мало похож, и ответил:
– Ну, ты, понятное дело, в Норильске не первый раз, знаешь.
Я с гордостью надул грудь и щёки.
Поселили нас – судя по всему, это традиционно происходило со всеми стройотрядниками – в школе. В классах стояли металлические разборные кровати, было бельё, вешалки, распределили по бригадам. Бригадиром у нас был Серёга Сопочкин, инженер с шестой кафедры, классный парень. Забавно – окончили одну кафедру – он заканчивал дневное отделение, работаем на родственных кафедрах, обедаем в одних столовых, ходим в одну библиотеку, а в институте ни разу не пересеклись. Чтобы познакомиться, надо было отъехать от Москвы на три тысячи километров.
В первую ночь не спалось, я, как неслух, предложил тяпнуть для сна, Серёга поначалу сопротивлялся этой идее – всё ж таки бугор, но, поняв, что спать никто не готов, чертыхаясь, поднялся, вытащил бутылку водки из рюкзака и пошёл к подоконнику. Валера достал бутылку виноградного спирта, я – обычного, подтянулись козероги, выпили, проговорили до утра.
Поначалу нас кинули на ремонт поребриков, так на севера́х (севера́ – так, во множественном числе, называл север мой тесть, воевавший в Великую Отечественную матросом на северном флоте и много раз бывший по делам службы – он был наладчиком котельного оборудования – во всех северных городах России) называют тротуарные бордюры.
Как рассказал нам наш командир, перемещающийся по всем бригадам отряда, после зимы изрядная часть поребриков требует ремонта или полного восстановления. Зимой из-за обильных снегопадов применяемые для расчистки тротуаров «Катэры» – так норильчане называли американские тракторы Caterpillar – зачастую повреждают или полностью сносят поребрики – немудрено, под снегом поди разбери, где он тут, а мощи в «Катэре» неимоверно.
Работа была немудрённая – мы строили опалубку под бетонирование этих самых поребриков, и умения нашему бригадиру и нам для производства этих работ вполне хватало, но только до тех пор, пока мы не дошли до закругления – тут мы просели, не гнулись у нас доски на нужный диаметр, хоть ты тресни. Пришлось вызывать мастера – был такой человек в любом стройотряде, как правило, хорошо разбирающийся в строительстве. Сперва мы с Серёгой отнеслись скептически к тому, что он нас чему-то сможет научить, а зря. Научил. Появился невысокий крепко сбитый мужичок, с виду какой-то неказистый, посмотрел на нашу работу и указал на недочёты – типа опалубка наша местами кривовата:
– Что-то вы настроили не по шнурку, а как будто бык нассал.
Признаться, она не была эталоном, но уж и не так была плоха, по нашему мнению. Да и шнурка у нас не было, но что тут спорить? Под руководством мастера подправили, но это всё так – семечки, ты покажи, как доску-то загнуть, чтоб она загнулась, как нужно! Попросил сапоги и рукавицы, стал перебирать доски, берёт её, шестиметровую, – один её конец на земле, другой в руке. Рукой так слегка покачивает, смотрит, как она прогибается, подобрал четыре штуки, с нашей помощью загнул и воткнул их в опалубку, снял сапоги, вернул рукавицы и поехал дальше. Нет, ну надо, а? Явно неприятный тип – унизил нас, гад, я его в МВТУ потом встретил, завлабом на одной из кафедр Э факультета работал, хороший пацан оказался. Вот ведь как замаскировался.
В целом работа была хорошая, опять же на свежем воздухе, но через несколько дней нас погрузили в вагончики дизель-электровоза, направили в Талнах на строительство здоровенного гаража. Поначалу мы растаскивали бетон в носилках по первому этажу – работёнка та ещё. Обычно по утрам на третий день после таких напрягов пальцы на руках сами не разгибаются – надо помогать другой рукой.
Объект, очевидно, готовили к сдаче осенью – нагнали стройотрядовцев – мама не горюй, работали в две смены, не хватало рабочих роб, это было весьма неприятно. Приходишь утром, а твоя роба насквозь мокрая от чужого пота – кто-то мантулил в ней в ночную смену. Спросили у прораба – развёл руками, да ничего, мол, страшного, поработаете месяцок, узнаете жизнь рабочего класса как она есть. Это мне-то про жизнь рабочего класса – пацан.
Через неделю нас в том же гараже отправили чистить второй этаж от строительного мусора. Когда поднялись наверх, я, глянув на горы мусора, подумал – неделю чистить будем – очистили за день, и работа эта после недели на бетоне казалась отдыхом. Единственное, в чём обделались, – швыряли мусор в лифтовую шахту, не задумываясь, и шахта забилась на высоте два-три метра от земли. Стояли, думали, что предпринять, – в мусоре и балки бетонные, и арматура, начнёшь разбирать – обрушится всё вместе с тобой, можешь травмироваться. Бригадир наш:
– Всем дожидаться, пойду расчищу, на голову мне смотрите что-нибудь не скиньте.
Мы с Валерой пошли вместе с ним вниз – обматюгал нас, велел возвращаться, следить за народом, чтобы кто-нибудь что-то не учудил. Всё разобрал сам аккуратненько за полчаса. Мы за это время остатки к шахте поднесли, когда он закончил, всё позбрасывали за пять минут.
Классный мужик был Серёжка Сопочкин, удивительно порядочный, совестливый и умный человек – рано ушёл, бесконечно жаль.
Следующие несколько дней мы занимались бетонированием полов второго этажа. За качеством нашей работы поначалу присматривал местный строитель – молодой парень лет двадцати пяти. Когда убедился, что мы можем работать самостоятельно, то подходил, только чтобы подать нам очередную бадью раствора. Руководить крановщицей, подающей бадьи с бетоном нам, и одновременно с этим заниматься своими делами у него получалось не очень, и я сказал ему, что у меня есть квалификация стропальщика. Работал я только с мостовыми кранами, но команды для работы с башенными кранами знаю тоже (а их всего-то на три больше – майна и вира стрелой и поворот) и справлюсь чудесным образом и без него. Он сказал:
– Пойдём.
Подача бетона происходила через отверстие в крыше, и руководить действиями крановщицы приходилось стоя на кровле. Огромное помещение второго этажа было двух объемным и весьма высоким, крышу поддерживала мощная стальная конструкция, состоящая из трёх ригелей и системы рёбер жёсткости в виде треугольников, опирающаяся на стены и стальные пилоны, стоящие вплотную к ним. Строитель наш, красуясь перед нашими девчонками, как-никак студентки – столичные штучки, у нас в бригаде было их две или три, вылезал на крышу по этой стальной паутине как Тарзан. Этим же путём он и отправился снова, а я потопал к стальной лестнице, непосредственно предусмотренной для того, чтобы попадать на крышу.
На крыше он крикнул крановщице:
– Зин, этот парень вместо меня будет бетон принимать, он с мостовыми кранами работал, справится.
– Он кому-нибудь на голову бадью опустит, а мне в тюрьму за то, что работала с неаттестованным стропалем.
– Он аттестованный.
– Пусть покажет книжку.
– Зин, приезжай в Москву, там покажу и книжку, и всё, что спросишь.
– Весёлые у вас сегодня студенты работают, ну, пусть попробует под твоим присмотром.
Под бдительным присмотром нашего Тарзана я принял бадью, опустил её в дыру в крыше, Серёга принял, слил бетон, свистнул. Я крикнул:
– Вира, – сделав соответствующее круговое движение рукой, подтверждающее, что надо поднимать крюк крана, а не стрелу.
Зина осталась довольна.
– Ладно, пусть работает.
Поначалу я, подняв бадью, шёл вниз растаскивать бетон вместе со всеми, но вскоре Серёга велел мне постоянно находиться на крыше – объём бадьи был не более полутора кубов, за то время, пока кран подъезжал к растворному узлу, загружался и возвращался, наши архаровцы успевали растащить бетон и залить стяжку. Экономилось минут пять работы одного человека, но бригада ждала бетон и бугор сказал:
– Алик, не спускайся, жди команды.
Всем стало хорошо: мне – от того, что можно было, пока происходит цикл подачи и отъезда крана, отдохнуть не свежем воздухе; Тарзан наш занялся своими делами: а у Зины появился собеседник – лицо, с которым можно было потрепаться, пока бадья ожидала разгрузки.
– Ты где учишься, студент?
– Да я уже всему научился, закончил в том году.
– А чего закончил-то?
– Бауманский институт.
– Знаю, ваши каждый год у нас строят. Так ты выгодный жених. Женат?
– Немного есть.
– Ну, надо же, и дети есть?
– Сынок, шесть лет.
– Какой ты скороспелый. Ну, вот всегда так, только парень глянется, а он уже женат, и вдобавок семеро по лавкам.
– А что, Зин, в Талнахе парней мало?
– Ой, да парней-то у нас дождём не смочишь, только не с каждым гулять захочешь, через край у нас парней – женихов маловато.
Кабина крана была от меня метрах в десяти и примерно на моём уровне, окно кабины было распахнуто, и Зину я хорошо видел – миловидная блондинка лет тридцати, скорее крашеная, с выражением усталости на лице. Или просто усталая. Кокетничала она явно по привычке – не было в голосе ни задора, ни веселья.
– Зин, ну и как тут у вас в Талнахе, Норильске живётся?
– Да уж получше, чем в Москве вашей. Была один раз – все ноги отдавили в транспорте. А у нас и просторы, и грибы, и ягоды, и рыбалка какая. Зимой на лыжах не то, что у вас – слякоть одна. И лето у нас бывает, солнышка-то летом вон сколько, а зимой мы на юг ездим, зарплаты-то у нас поболе ваших.
Все норильчане, с которыми мне пришлось пообщаться, были ярыми патриотами родного города, севера.
– Убедила, если жену уговорю, переедем в Норильск. Извиняй, бугор зовёт, похоже, рабочий день у нас закончился.
Рабочая неделя у нас была шестидневная – в воскресенье отдыхали. Серёга предложил отдохнуть – решили купить бутылку водки, какой-нибудь немудрящей закуски и ломануться в тундру, немного выпить, полежать, позагорать, может, найдем, где искупнуться. С покупкой водки у нас мог возникнуть затык – персонажам, одетым в стройотрядовские бойцовки, алкоголь не продавали, вдобавок по приезде всем раздали мульки со стройотрядовскими эмблемами, лозунгами и датами и строго-настрого приказали всё это нашить. Не беда – у всех нашлись джинсовые куртки или другая «штатская» одежонка, натянули её, затарились в магазине всем чем надо и смылились в тундру.
Талнах и Норильск – это единственные города в СССР, где я увидел на витрине винного отдела продуктового магазина полулитровые бутылки с этикетками, на которых было написано «Спирт питьевой». Тесть рассказывал, что на севере это нормальное явление, вот я и увидел.
Весенняя тундра была самым красивым природным явлением, которое я видел на тот момент. Буквально за несколько дней зелёная равнина мха с вкраплениями серого ягеля покрылась десятками видов цветов, из названий которых мне запомнились только ярко-жёлтые жарки, полярный мак, камнеломка, а их было гораздо больше, и все спешили показать свою красоту. Срок жизни невелик – месяца полтора, не больше, а надо показать себя, чтобы прилетел трудолюбивый шмель, чтобы образовалась завязь, чтобы успели созреть семена и снова просыпаться в почву – чтобы возродиться на следующий год. И каждый цветок кричал: «Я, я самый лучший».
И когда мы стояли в центре всего этого буйства, этот разноцветный гам вливался через глаза в сердце, минуя уши. Был какой-то удивительный подъём настроения, прилив энергии, как будто не было недели изнурительного труда.
Мы присели на мох рядом с небольшим, вытаявшим в вечной мерзлоте озерцом, выпили, закусили. Стояла теплынь, температура воздуха по ощущениям была градусов двадцать пять, но мох был холодный, встали. Серёга собрался купаться, разделся и сиганул в воду, секунд сорок побарахтался и выскочил на островок в центре озерца. За ним потянулись и остальные, нырнул и я – выскочил на островок как ошпаренный, вода была градуса четыре. Там, на этом островке, и сфоткались, все молодые, жизнерадостные, но, если приглядеться, у всех стопы ног подвёрнуты вовнутрь – стояли на наружных «рёбрах» стоп. Стоять, опираясь на всю поверхность стоп, было холоднее – островок-то был изо льда.
А в понедельник меня, Валеру Стратьева и еще десятка полтора парней постарше собрали и сказали, что нас направляют назад в Норильск. Серёга пытался нас отбить, мол, с кем я остаюсь – одна малышня, но начальство посчитало, что надо так.
На том же дизеле ползли в Норильск. Такую колею, как на трассе Норильск – Талнах, я не видел больше нигде. Казалось, что рельсы кто-то изогнул специально, видно, железнодорожную насыпь, построенную в вечной мерзлоте, морозы уродовали каждый год как бог черепаху.
Норильск, когда появилось время его разглядеть, мне не глянулся – архитектурно меня не порадовал, показался скучноватым. Был у него один отличительный признак, которого я не встречал в таком изобилии в других городах, – огромное количество битого стекла, его блеск и переливающееся сияние под незаходящим солнцем, стеклянное сверкание осколков на пустырях, площадках и пешеходных зонах. Возникла эта «красота» от привычки мужской части местного населения немедленно бить об любой твёрдый предмет – бордюр, асфальт – пустые бутылки от только что выпитой водки, пива, воды – неважно. Думаю, это оттого, что многие из проживающих поначалу не считали его своим родным городом, думали, мол, поработаю, пока не надоест, поднакоплю денег – и на родину. Работали годами, получали квартиры, а всё не ощущали город своим, отсюда и отношение. Но в разговоре – все патриоты родного города.
На постой нас снова определили в школу, те же стальные кровати, не было вешалок – сколотили из досок одну большую на всех, расположились. Комната оказалась не очень удобной для сна, впрочем, окна всех классных комнат глядели на солнце в зените – севера́, хочется хоть немного солнышка в мае и сентябре. Июнь в Норильске – солнце висит в небе, не опускаясь за линию горизонта. Не скажу, что оно стоит на одном месте, нет, вращается, точнее, земля вращается, но вращается так, что, наблюдая за солнцем, видишь – оно описывает круг в окне размером с поднос или небольшой тазик.
Это летнее солнцестояние вызывает у горожан праздничный настрой. Круглосуточно по городу везде снуют группы молодёжи, горланя просто от весёлого настроя, алкоголя, от счастья летнего времяпровождения, возможности побродить под солнцем по городу в лёгких платьях и рубашках.
Определили нас трудиться на «Норникель»9, было нас человек шестнадцать-семнадцать, в основном все сотрудники института, аспиранты или студенты старших курсов. Бригадиром у нас был мужик лет сорока, не мвтушный.
Однажды мы бригадой, возвращаясь после работы, срезали расстояние и шли через двор жилого дома возле школы, в которой мы обитали. Несколько жильцов дома, сидящих на скамейках вокруг стола, на котором стояла пара бутылок водки или спирта и какая-то закуска, уже изрядно «разогретые», вели спор о том, кто приезжает к ним под видом студентов. Один из них, увидев нашу группу, шествующую мимо них по двору, закричал:
– Вот они идут – студенты, вы поглядите на них. Кто тут из них студент?
Тут он не ошибся, выбрав нас в качестве аргумента. Впереди нашей кодлы – другое слово, глядя на наши чумазые физиономии, сложно подобрать – шёл в стройотрядовской бойцовке сорокалетний небритый тип внушительной комплекции – наш бугор, за ним сутулый мужик с кудлатой бородой лопатой, больше похожей на замусоренное гнездо сороки, – я, дальше группа рослых разномастно одетых типажей. Всё это шебло мало походило на ватагу советских студентов, бодро шагающих домой после увлекательной работы, хотя надо сказать, что таких, как мы, в стройотрядах было не более пяти-семи процентов.
Первым делом на «Норникеле» собрали нас в каком-то небольшом зале, где работник отдела кадров провёл с нами беседу, во время которой расспросил каждого, чем он занимается по месту своей основной деятельности, и о том, какой у него опыт в занятиях, связанных со строительством. Закончил он беседу строгим наставлением, что «Норникель» – это режимное предприятие, и о том, чем мы будем заниматься и что увидим, мы должны молчать до гробовой доски.
Нам выдали – урррааа – новые робы, каски, подшлемники, резиновые сапоги и противогазы, в комплект которых входила противогазная сумка и противогазная коробка с гофрированным шлангом, но без лицевой части. Бригадир наш поинтересовался:
– А это зачем, и как пользоваться без маски?
– Да у нас по территории завода не везде можно пройти без противогаза, а обходить долго, в рот гофрошланг берёшь – и вперёд. У нас маски все отрывают – нет смысла её натягивать. Проскочить-то через загазованный участок – это десять-двадцать секунд. Да вы все ребята молодые, если не хотите, можете не брать.
Взяли противогазы второкурсники, пара молодых пацанов – у нас в бригаде были всё ж таки реальные студенты. Я не взял – побрезговал, шланги все были кем-то уже обмусолены, потом жалел, что не взял.