Loe raamatut: «Сыны погибели»

Никто из них не погиб, кроме сына погибели…

Ин. 17:12.

Полилась на бумагу темная брага

выдержкой двадцать лет,

Мы не вместе, но рядом, значит так надо,

я выключаю свет…

Твой силуэт, как иллюзия…

Я не знаю, но чувствую,

я не вижу, но верую,

Если вырастут крылья за спиной –

Я хочу, чтобы были белыми…они.

После 11

Крылья

Автор предупреждает, что все события и персонажи этой книги являются вымышленными. Возможные совпадения не более чем случайность. Это художественное произведение и не более того.

25 апреля 2019 года

Москва

Следственный комитет Российской Федерации

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев и барская любовь…

Это Грибоедов. Горе от ума. Двести лет прошло с момента написания этой книги. И ничего с тех пор в России не изменилось.

Мне прислали повестку, и я не ждал от предстоящего мне допроса ничего хорошего. Хотя и виноват ни в чем не был. Хотя… был бы человек, а статья найдется. Так говорили когда-то и так говорил когда-то я… но я тогда был по другую сторону баррикад.

Большинство из простых людей – Бог милует, и они никогда не бывают в этих стенах. В государственном присутствии, которое везде одинаково, что в Москве, что в Анадыре. И пусть здание Следственного комитета совсем новое – но уже и в нем… Не слишком чисто, стульев вечно не хватает, красные кнопки пожарной сигнализации, неистребимый дух казенщины. И – с первого взгляда можно определить, кто здесь работает, а кто пришел по повестке или просителем. Кто решает тут судьбы, и чьи судьбы тут решаются.

Власть – дурной, нехороший наркотик, и мало кто может с него соскочить – а многих он и вовсе доводит до беды, до смерти. Я – соскочил. Но видимо, кому суждено быть повешенному

– … заходи!

Тот не утонет.

Допрос…

Допрос это больше, чем просто следственное действие, намного больше, чем написано в статье сто семьдесят три и сто семьдесят четыре УПК. Это как исповедь, только в прокрустовом ложе уголовного закона… своего рода дьявольская исповедь… исповедь дьяволов во плоти, которым не светит прощение. Это своего рода интеллектуальная игра… покер такой, только ставка в нем не деньги – а свобода. Иногда даже жизнь. Игра, в которой ты один – а против тебя каждый день другой соперник… разные люди. И к каждому ты должен подобрать ключик… к содержимому его головы… к тайнам… к дурным поступкам… которые может он и сам уже не помнит…или думает, что не помнит.

И здесь, как и в игре в карты – нельзя все время выигрывать. Ну, подумайте, что бы вы сказали, если бы кто-то потребовал от вас все время выигрывать в карты. Но начальство требует именно этого. Долг требует именно этого. Ты должен постоянно выигрывать. Потому что иначе – преступник встанет со стула напротив и отправится обратно… в тот мир, в котором живете вы.

Этому нельзя просто так научиться. Да и не просто так – тоже. Когда говорят, что научить ремеслу полицейского можно любого – ерунда все это. Нет, конечно, стоять на дороге и палкой махать может любой – тут большого ума не надо. Это ремесло. Но вот вести допрос… это либо есть в человеке – либо нет. Либо он видит человека, который сидит перед ним и знает какие вопросы задавать – либо не знает.

Кстати, Шайхуллин, наш препод по ОРД говаривал – настоящий опер не задаст подозреваемому вопрос, на который он не знает ответа. За время работы я понял – так оно и есть. Сажая человека напротив себя, хороший опер или следак уже должен примерно представлять, что он совершил. Подозреваемый должен это только подтвердить.

Мне повезло. Дважды. Я учился работать тогда, когда из МВД и прокуратуры уходили последние настоящие профессионалы, из тех, что и в самом деле преступления раскрывали, а не палки рубали. Они передали нам свой опыт… а мы ссучились. Мы стали первым поколением в МВД, в прокуратуре, в следкомитете (он тогда тоже был, но не самостоятельный, а СК при Генеральной прокуратуре), когда он появился – кому все было до дверцы. Кто стал решалами. Кто начал массово брать деньги. Кому надо оттарабанить двадцать лет до льготной пенсии, а потом уйти – либо адвокатом, защищать тех, кого ты раньше сажал, либо помощником к тем, кому ты когда-то оказал услугу, либо – честно проживать наворованное. Но мы еще многое умели по работе. А вот то поколение, которое пришло за нами… вот они уже ничего не умеют. Потому что ни в УПК, ни в учебнике нужное не написано – а мы их нужному не научили.

От нас они научились только крысить…

Все что они сейчас могут – это запросить распечатку с сотовых вышек, ну и избить подозреваемого. Часто и бить не надо – дела так пролетают, потому что и надзирающему прокурору и судье – тоже до лампочки. Девяносто девять процентов обвинительных приговоров – в СССР было меньше. А вот когда удается выйти на суд присяжных, и когда противостоит хороший адвокат – вот тогда то и начинаются проблемы. Помните, как в Петербурге присяжные признали невиновными разбойников, убивших при разбое троих, в том числе офицера полиции, подрабатывавшего инкассатором? То-то и оно…

Впрочем… тот кто сидит напротив меня, кое-что все-таки умеет. Я же его и учил – и мне второй раз повезло, что допрашивает меня именно он. Вряд ли он получил приказ меня ломать – наверное, ломать посадили бы другого. Хотя и расслабляться не стоит. Не бывает безобидных допросов, господа. Не бывает…

– Права надо разъяснять?

Я покачал головой. Следователь показал на уставившийся на меня зрачок камеры

– Права свидетеля мне разъяснены и понятны.

Весь этот день – с самого начала пошел через одно место…

Утром поскандалил с Дашкой… я не понимаю, что она от меня хочет, вот реально. Б…, все обуты, одеты, на жизнь хватает и с лихом, Димка британский колледж, заканчивает, Иришка в спецшколе, китайский изучает. Я не бухаю, не устраиваю дебошей, вечером, если не дома – значит на работе: что? Что еще надо дуре? Острых ощущений?! Б…, получить по морде?!

Нет, надо вот с утра вынести мозг.

Утром только приехал в офис – понеслась. Запрос из координационного офиса Госдепа, наш клиент нарушает санкционный режим. И приложение – на три страницы. Б… два месяца готовили сделку – нет.

Вот чего я не могу понять у американцев – это вот этого, б… Каждый чиновник – может творить что угодно и в очень широких пределах. Вот кажется ему, что санкционный режим нарушен – и хоть прибейся. А ты ему должен доказать, что не нарушен, при том что он тебе не верит. И даже если ты три тысячи страниц ему под нос сунешь, он все равно может не поверить.

Потом текучка понеслась, та же самая – запросы, документы… инкорпорация, открытие счетов… запросы от дружеских юридических корпораций Британии и США проверить то и помочь в этом – надо помочь, потому что следующий раз помогут тебе. Но мне это нравится. Мне нравится моя нынешняя работа. Подальше от дерьма… бумаги на английском… мне кажется, этот язык как-то… благороднее, что ли чем наш.

А потом звонок.

И вот теперь это…

Дима Проносов – теперь он старший следователь по особо важным делам в чине генерал-майора юстиции – раздосадовано улыбается. Правильно, ситуация то не из приятных. Это ведь я его приметил еще салагой совсем, стажером. Взял в одну оперативно-следственную, потом в другую – натаскивал, помогал. Теперь он занимает мой кабинет и мое место. Я из этого богоспасаемого заведения ушел – как только начались все эти темы про разделение на Генеральную прокуратуру и Следственный комитет – так я и ушел. Тупо потому что понял: колесо. Сколько не беги по нему как белка – никуда ты не добежишь.

Проносову еще два года – потом уйдет и он. Не думаю, что он относится к системе как то иначе. Понятно и куда он уйдет – в адвокатуру.

Шапку протокола он заполнил, не задавая мне ни единого вопроса. Савельев Александр Иванович, пятнадцатого мая шестьдесят первого, проживает – гэ Москва, образование высшее юридическое, со слов – не судим. Когда-то такие же заполнял и я, правда – тогда техники такой не было, допросы на веб-камеру не писали.

– Место работы?

– Юридическая компания Уникум-Лекс.

– Должность?

– Генеральный директор

Так получилось, что я ушел не в адвокаты. Точнее, в адвокаты, но не по уголовным делам, как можно было ожидать. После генпрокуратуры – я четыре года отработал в одной из госкомпаний, в юридическом департаменте. Потом ушел, открыл свое дело. Направление – сопровождение международных сделок, открытие счетов и инкорпорация, недвижимость, анализ санкционных рисков и так далее. Оффшорки – понятно, куда ж без них. Экономическое гражданство. Как раз этому я научился – теперь это меня и кормит. А уголовки – больше не надо. Накушался.

Выше крыши…

– По какому делу допрашивать то собираетесь?

Проносов барабанит по клавишам, потом произносит положенные мантры про такую-то статью Конституции, про то, что запись допроса ведется на компьютер такой-то с использованием камеры такой-то микрофона такого-то и программы такой то. А потом говорит такое, что у меня челюсть натурально начинает клониться вниз.

– Знаком ли вам Изотов Николай Павлович…

Знаком ли мне Изотов Николай Павлович? Знаком, как же. Еще как знаком. Больше, чем я хотел бы…

– Знаком.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

– При неприятных…

Час спустя. Я сижу в машине, припаркованной напротив главного здания Следкомитета, и жду. Хотя… все это произошло много лет назад и, кажется, что это вообще было не со мной и не с нами – это нельзя так оставлять.

Можно забыть прошлое. Только вот прошлое – вряд ли забудет о тебе…

Изотов… это все предлог, с этого начинается, но кончится отнюдь не этим. Кто-то задает вопросы – опять. Кому-то не дает покоя…

Но почему сейчас? Я же ушел…

Проносов – появляется на проходной, я узнаю его по легкому светлому плащу и отбиваю клаксоном бессмертное «Спартак – чемпион». Он такой же болельщик, как и я. И нам надо поговорить…

Проносов осматривается… да, молодец. Я трогаю машину с места.

Негоже прямо перед зданием…

Не comme il faut

Проносов садится в мою машину на соседней улице. Привычная осторожность, привычное петляние, привычная маска, за которой давно нет лица.

Но он молодец. Достойная скена…

– Что натворил Изотов?

Дмитрий кривится

– Да ничего… не в нем дело.

– А в чем?

– Не здесь.

Не здесь, так не здесь. Лучше бы конечно – вообще нигде. Но прошлое никогда тебя не отпускает. Оно как жвачка, на которую ты ненароком сел – сколько не старайся, до конца все равно не отчистишь. Костюм на выброс.

А вот жизнь не костюм, ее не выбросишь и новую не купишь.

– Поедем, поедим?

…

– Не парься, я угошаю.

– Да я не об этом…

– А… там сто лет никто из прокурорских не бывал.

Полчаса спустя.

Мы сидим в грузинской забегаловке. Никак не могу привыкнуть к дорогим, пафосным ресторанам, вообще к noblesse oblige того класса, к которому сейчас принадлежу. К обязательным выездам в Лондон, или в Куршавель, к бессмысленному трепу про сиабасс, к необходимости купить квартиру в Черногории просто, чтобы была. Может, так оно и надо. Так оно и должно быть. Можно вывезти девушку из деревни – но нельзя вывести деревню из девушки.

Как был я собакой – ищейкой – так ею и остался. Главное в этой фразе – слово «собака». Когда тебе шесть десятков – меняться поздно.

Это тоже своего рода допрос – только в обратную сторону и не урегулированный никаким УПК. Хотя нужный для обеих сторон. Проносов знает, что я соврал, и что он не имеет права разглашать тайну следствия. Но если он сейчас пошлет меня нахрен, встанет и уйдет – через два года у него возникнут проблемы с трудоустройством на гражданке. И не только из-за меня, точнее – не столько. А из-за того, что система, объединяющая незримыми нитями всех нас, братство бывших и действующих – крайне неодобрительно отнесется к такому поступку. И сочтет, что Дмитрий Юрьевич Проносов – доверия не заслуживает.

А доверие это всё. Особенно сейчас, когда шерстят всех и вся и информация о заграничных счетах и домах только так всплывает. Навальный этот… мать его, любопытного…

– Ну, так что с Изотовым то? – напоминаю я

– С Изотовым то ничего… серьезного. Вы вообще с ним видитесь?

– Несколько лет как нет

– А где он, знаете?

Я качаю головой

– Наверное, там же. Он что, вляпался во что-то?

– Да нет… не в том дело.

– А в чем?

– В Черногорске.

Я смотрю на свою тарелку. Не хочется… каждое упоминание этого города – плохое настроение на весь остаток дня. Я оставил этот город. Я проклял его. У меня нет корней. Я москвич. И дети мои – тем более.

Мне в жизни не пришло бы в голову везти своих детей в Черногорск. Малая родина, ядри твою мать…

– А там что?

– Там фильм снимают.

– Чего? Какой фильм?

Вот чего я ожидал – но только не этого. Какой идиот будет снимать в Черногорске. Зачем? Что там можно снимать?

– Да фильм какой-то про сталинские времена снимают. Мол, там такая натура, ничего и дорисовывать не надо.

– А кто снимает то?

– Панской…

Что-то внутри начинает предательски дрожать… что-то в груди. Черногорск – он и в самом деле город, где можно снимать про Сталина. Этот город застраивался тремя очередями и очень быстро – первый раз при Сталине, второй при Брежневе, третий уже сейчас. Застройка была связана с заводом Прогресс – при каждом расширении выделялись деньги на строительство. При СССР это был полузакрытый город – официально статуса п/я у него не было, но иностранцам там было делать нечего. Войны там не было, старого центра тоже, считай, нет, и получилось действительно – три города в одном. Обычной стройки там не было и город действительно очень цельный.

Только раньше там снимать нельзя было. Этого города не было даже на картах – хотя у него почему то никогда не было статуса ЗАТО.

– И что? Изотов Панскому морду набил?

– Да нет. Там ребенок – актер пропал. Панской сами знаете…

Ну, да. Придворный режиссер можно сказать. Вхож к президенту.

– Вот и подумали, что эта история к той имеет отношение. Ну…

Я упорно смотрю в тарелку. И руки я тоже – держу на столе. Чтобы – не дрожали. Вряд ли задрожат, в конце концов, я не пацан девятнадцатилетний. Но и испытывать судьбу лишний раз – я не хочу…

– Александр Иванович, как думаете… Изотову можно доверять?

– А он сейчас – кто?

– В Ижевске. Бизнер, машины ремонтирует, торгует запчастями

О как. Не уехал, значит. Или вернулся.

– Ну, как… в определенных пределах, ты же понимаешь. Доверять нельзя никому.

– Насколько он… может помочь?

– Раньше мог. Сейчас не знаю. Если не сбухался в конец – то может. А что?

– Да, б… Дьяченко издал приказ. Забираем дело, под него создается оперативно-следственная. Командировку мне уже подписали.

– Выслужиться хочет.

– Да. И, похоже, меня туда и дернут.

Хреново.

– Это же ваш родной город, малая родина… вот я и хотел.

– Дим, моя родина здесь…

…

– Изотову в пределах, но доверять можно – мужик глазастый. Хотя и в отставке он – но думаю, ситуацию он знает, такие волки в отставку до конца не уходят. Правда с характером, если не сработаетесь – п…ц. А с ним сработаться нелегко. У него самолюбие есть. Знаешь, крестьянское такое. Типа, ндрав у меня такой, а ты уважать должон. Понял?

…

– Но он не с…а. Подставлять тебя не будет.

– Понял… – Проносов явно веселеет

– Ты чего лыбишься то.

…

– Имей в виду, Черногорск – ж..а. Такая что ты и не представляешь. Потому мой тебе совет. Отбрыкивайся от этой командировки руками и ногами. А если не получится – вообще никуда не суйся там. Понял?

– Александр Иванович, вы меня… закошмарить что ли решили?

– Нужен ты мне… кошмарить… просто будь очень осторожен. Там не все так просто.

Дурак, б… Раньше бы все поняли с полпинка… а теперь разжевывать надо. Как в том анекдоте про Наташу Ростову – и я хочу, придурок, чтобы ты пришел и занялся со мной сексом. А… намек понял.

А то, что ребенок опять пропал – это плохо. Очень плохо.

25 апреля 2019 года

Черногорск, Россия

– Эля!

…

– Эля!

Да что это с ней. Чтоб ее!

Виктор Генрихович Панской, заслуженный деятель искусств Российской федерации, театральный и кинорежиссер, обладатель берлинского Льва и не раз бывавший претендентом на Оскар – был вне себя от ярости. В ярость его приводило все – люди, события, сам город – да всё!

И то, что было утро, а на столе не было привычной чашки латте – было последней каплей…

Если рассказывать про Панского, то первым и главным его жизненным качеством будет зависть. А вторым – умение прогибаться. Зависть была самой сутью его характера, она заставляла его пробиваться, она же грызла его изнутри и она же заставляла топтать и ломать людей, которым не повезло оказаться в его подчинении. Он завидовал всем – коллегам, удачливым актерам и их гонорарам… тем, кому дали свой театр… да всем! Большую часть поступков в жизни он совершал под воздействием зависти и копящейся из-за нее злобы.

Вторым было умение прогибаться. Точно так же как он издевался и гнобил тех, кому не повезло оказаться у него в подчинении – точно так же он был ласков, любезен и учтив с сильными мира сего. Панской относился к наиболее омерзительному слою советской интеллигенции – верные сталинцы, верные брежневцы, потом верные горбачевцы – теперь вот верные путинцы. Они клялись в верности, они увивались у фалд и заглядывали в глаза только чтобы получить бюджетный кусок побольше – и с легкостью начинали клеймить режим, стоило только прийти в Кремль кому-то новому. Самым поразительным свойством этой интеллигенции было умение мгновенно забывать все сказанное и сделанное до очередного кувырка с переодеванием в прыжке. Эти люди клеймили прошлое и клялись «больше никогда», но самое главное – они всегда использовали местоимение «мы». Они охотно каялись в заблуждениях и прегрешениях, но всегда как «мы» от имени всего народа. Никто из них – никогда не каялся как «я», никогда не вспоминал, что лично он натворил, какие подлости совершил, на какие деньги работал и жил. Они всегда говорили от лица народа…

Один из дедов Панского был старшим майором НКВД, и лично составлял расстрельные списки, которые отправлялись наверх. Отец Панского был известным журналистом, закончил журфак МГУ, написал книгу «Ленин с нами» и получил за нее ленинскую премию, а потом стал известным перестройщиком и разоблачителем сталинских преступлений – никогда, впрочем, не упоминая о том, что одним из тех, кто их совершал, был его отец. Сам Панской – интеллигент во втором поколении – известный режиссер, входил в разные годы в предвыборные штабы Путина и Медведева, клеймил тех кто «разваливал страну». И у него никогда не было проблем с получением бюджетного финансирования на свои фильмы. Только вот кассу они не собирали… но именно это Панской и собирался сейчас исправить…

В 2019 году, после десяти с лишним лет молчания – были представлены фильмы уникального проекта Дау режиссера Ильи Хржановского…

Это были больше чем просто фильмы – достаточно сказать, что в Лондоне по итогам этого проекта были проведены несколько научно-практических конференций, в том числе с участием ведущих ученых и политиков. В конференции по вопросам экстремизма принимал участие начальник Имперского генерального штаба, по политической мифологии – она проходила в Парламенте. Эксперты назвали этот фильм прорывом за привычные рамки кино, свидетельством того что кино как искусство далеко не исчерпано и последнее слово в нем – не сказано. Для этого фильма был построен Институт – огромное здание, где в реалиях сороковых и пятидесятых годов жили актеры, причем большинство актеров были непрофессиональные (ученых например, играли настоящие ученые), а в процессе съемок проводили, например настоящие научные конференции…

Дау стал для многих шоком, но для Панского он стал очередной занозой, тяжело саднящей в той части мозга, которая отвечает за зависть. Он начал думать и…

Довольно случайно – Виктор Панской узнал о Черногорске. Небольшой городок в центре можно сказать России, ближе к Уралу, действующий оборонный завод. Единственный крупный работодатель в городе – Росатом. И вот – город попал в список моногородов, но проблему с ним решили довольно своеобразно. В город заходит еще одна оборонная корпорация – Ракетное вооружение – и начинается строительство завода. Под него – чохом отдается территория двух кварталов, застроенных самыми старыми сталинками, которые должны быть снесены – а на окраине возводится новый микрорайон многоэтажек.

Целых два микрорайона аутентичных сталинок.

Панской навел справки, отправил помощников, а когда просмотрел отснятый материал, понял – вот оно! Это не построенный институт, как у Хржановского. Это и есть настоящий городок сталинских времен, почти нетронутый временем – и настоящий завод, на котором тоже сохранились и постройки и цеха того времени. Строили его изначально как патронный – но потом передали под атомный проект…

Дальнейшее было делом техники – тем более что Панской состоял членом Общественного совета при ФСБ. Денег он получил из бюджета изрядно, набрал группу – как и Хржановский с участием большого количества непрофессионалов и местной массовки – и приступил к съемкам.

Готовились примерно два месяца – большинство сталинок были уже расселены. Привезли аутентичные вещи того периода, сделали кое-где косметику – и наконец заселили актеров. По условиям это было что-то среднее между кино и Домом-2. То есть, жилые помещения оснащались камерами, и постоянно шла съемка. Удалось восстановить и запустить аутентичные для того времени магазин (даже два, обычный и кооп, шикарные винтажные магазины с двумя входами – промтовары и продтовары), больничку и баню. Удалось найти и включить в съемки аутентичные райотдел милиции, НКВД, райкома партии и стадиона. Все удалось найти того времени, потребовалось лишь кое-где подремонтировать, повесить плакаты и наглядную агитацию того времени. В частности – на площади теперь висело полотнище со Сталиным.

Главное – это все было не декорациями. Это все было точно, так как тогда.

Как и Хржановский – Панской быстро понял, что не стоит направлять съемочную группу по одному затверженному сценарию. Надо просто отснимать материал и работать с эпизодами. Хржановский – умудрился из отснятого материала смонтировать больше десятка отдельных фильмов – и этим материал не был исчерпан. Здесь можно было наснимать еще больше – он просто снимал час за часом жизнь обычного русского городка времен сталинизма. Он задумал несколько фильмов – про любовь, производственный, несколько детективов и фильм про злодеяния сталинизма. Но пока он даже не называл их и не раскрывал своих замыслов никому, даже ближайшим членам съемочной группы. По указаниям мастера – группа отснимала эпизод за эпизодом, но как они должны были сложиться в общую картину – об этом знал только мастер…

– Эля!

Эля была его помощницей – уже давно. Она работала с Панским более десяти лет, потому что только она и могла его выносить. И она же знала его привычки и потребности – как у артистов бывает райдер…

Вот только райдер режиссера – все был похрену. И без Эли…

– Эля! Да чтоб тебя!

Нет, уволю, к чертовой матери!

Но режиссер остыл так же быстро, как и вскипел – он прекрасно понимал, что Элю он никогда не уволит по одной простой причине – никто другой так долго терпеть его не будет. Уже сработались, срослись, она его привычки знает…

…

– Ты где шляешься?

– Виктор Генрихович, извините… материалы распечатали…

– Давай…

Как и все гении, или те, кто косил под гениев – Виктор Генрихович не подходил к компьютеру, не воспринимал компьютерный текст, и требовал, чтобы ему все распечатывали на бумаге. Понятно, что группе приходилось терпеть это и другие тиранические требования своего гения…

Дело Черногорского маньяка…

Панской услышал о нем достаточно случайно, уловил обрывок разговора в массовке, во время съемок эпизода на стадионе. Помимо типичной для гениев и тех, кто считал себя таковыми, заносчивости и дури – у Панского были и хорошие качества. Например, память. И цепкий, очень критичный и чувствительный ум. Кино, как и театр, исследует две вещи. Человека, его жизнь, его душу. И время, в котором человек живет. Панской не был гением в изображении человеческой жизни и души – максимум, крепким ремесленником. Но вот время он чувствовал. Его картины отличала какая-то чувствительность ко времени. Достоверность, доходящая до мелочности. Он умел изобразить в кадре скажем, банальную советскую кухню, на которой годами ругали власть и начальство, так что любой интеллигент – признал бы ее за свою. И он умел построить реплики в кадре так, что любой, кто это пережил – безошибочно определял своих и свое. Интеллигенты, работяги, комсомольские «стремящиеся», изовравшиеся партийные вожаки. За этими кадрами не было души – Панской был слишком черств, в его душе не было камертона, чтобы было созвучие – но правда в них была.

Так вот, Панской узнал о том, что тут было, уцепился и велел разузнать. А разузнав, пришел в восторг – он нашел, наконец, магистральную идею своего фильма, то чем он побьет Хржановского.

Маньяк во времена Сталина!

Представьте себе – каменные и деревянные двухэтажные дома. Заваленные снегом улицы – в Москве уже забыли, что такое сугробы. Люди все в черном и сером – как маленькие муравьи, как пешки спешат к заводской проходной, чтобы ковать щит жестокой, хищной и равнодушной Родины. Красные кляксы плакатов, и портреты усатого тирана смотрят на тебя со стен. НКВДшники на черной Эмке – синие фуражки, внимательные взгляды – ищут крамолу. И вдруг.

Один труп. Другой! Третий! Паника, слухи. Никто ничего не знает. Тогда и слова то такого не знали – маньяк*.

Конечно, в реальности убийства в Черногорске имели место в восьмидесятые. Но что мешает изменить время и поместить героев в начало пятидесятых, на тридцать лет назад?

Да, это может стать триумфом.

Панской приказал разыскать материалы. Пришлось сделать пару звонков в Москву. Понятно, что уголовное дело ему не выдали – но разрешили послать человека, который перефотографирует его на телефон.

Человек съездил, перефотографировал. Панской пробежал глазами дело и стал звонить в Москву. А потом, получив ответ из Москвы – приказал ехать в Ижевск. Который тогда был городом под названием Устинов…

Панской первый раз был в Ижевске. Город ему не понравился, но он и не присматривался особо.

Здание МВД в Ижевске было на Советской, рядом со зданием ФСБ и стадионом Динамо – но там все сидели на чемоданах: выше уже строилось новое, огромное здание для МВД, прозванное местными остряками почему-то «Пентагон». Панского не узнали на входе, что добавило ему раздражения, но помощник министра с гостевым пропуском был на месте. Он повел Панского вверх по коридорам, к кабинету министра…

Министр куда-то спешил, он даже не предложил чая или кофе, но помощь оказал – из Москвы уже позвонили.

– Изотов? Это из совета ветеранов что ли?

Министр посмотрел не на режиссера, а на своего помощника.

– Он самый, Аркадий Викторович – отрапортовал помощник

– Конечно, знаем, он совет ветеранов возглавляет. А что такое?

– Да надо бы с ним поговорить… он одно дело расследовал. Про Черногорского маньяка…

Министр улыбнулся, но явно неискренне

– А что такое? Хотите фильм снимать?

– Хочу, только действие планирую перенести в пятидесятые годы, прямо перед смертью Сталина.

…

– Понимаете, для достоверности хотелось бы переговорить с кем-то, кто участвовал в расследовании тогда.

– Ну, Никите Игоревичу я приказать не могу, сами понимаете. Но можете ссылаться на меня. Дим, дай товарищу Панскому нашу визитку…

В совете ветеранов – Панской узнал адрес нужного ему человека. Заодно и то что он ушел в отставку в звании полковника полиции, возглавляя республиканский розыск.

Что делает мужик в расцвете сил, когда уходит в отставку из полиции?

Да по-разному. Кто-то устраивается в службу безопасности какой-нибудь фирмы – сейчас прямо спрашивают, в каких службах можете решать вопросы. Кто-то идет в адвокатуру. Кто-то в сторожа. Кто-то начинает бухать.

Изотов – не сделал ни то, ни другое, ни третье, ни четвертое. Как ему сказали в Совете ветеранов – Изотов успешно занимается бизнесом, у него пара автосалонов и несколько ремонтных мастерских по всему городу. Офис у него на промзоне в районе станции Позимь.

– Я Панской…

Панской почерпнул эту манеру представления у Троцкого (я – Троцкий!) – и с раздражением отметил, что его собеседник никак не отреагировал. То есть, он либо не знает его, либо не уважает. Это раздражало.

Изотов на самом деле его узнал. Во время празднования дня Победы – показывали новый фильм Панского, посвященный ВОВ. Изотов смотрел его минут десять, потом плюнул и переключил канал.

– Очень приятно – нейтрально отреагировал Изотов. Сам же Панской – в этот момент не понимал, что сидит напротив настоящего разыскника, государева пса, который таких как Панской при случае раскалывал в несколько минут. Причем без мордобоя – в какой-то момент понимаешь, что мордобой только вредит, но для этого надо быть настоящим профессионалом, а не временщиком, который пришел в МВД двадцать лет отпахать и на пенсию, да еще и решаловом при этом заниматься.

– Очень приятно.

Панской выложил на стол карточку министра – неофициально это означало, что человек пришел с просьбой не только от своего имени, но и от имени министра. Изотов посмотрел, не прикасаясь, никак не отреагировал.

– Я к вам собственно, вот по какому вопросу, Никита Игоревич. Помните, в восемьдесят пятом вы расследовали убийства в Черногорске. Серийные убийства.

– Расследует следователь – поправил Изотов спокойным, но равнодушным тоном – оперативник обеспечивает оперативное сопровождение. Там была целая оперативно-следственная группа создана, даже из Москвы людей вызвали.

В Панском снова колыхнулось раздражение. Он был из тех режиссеров, которые до сих пор считают, что русский театр – это крепостной театр и потому не терпел, когда его поправляли даже в мелочах. Но он проглотил обиду

– Я к вам собственно, вот по какому вопросу. Вы же все равно участвовали в расследовании этого дела с самого его начала, верно?

Изотов не ответил.

– Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили… как все было.

– Вы разве не читали уголовное дело? – поинтересовался Изотов

– Дело я читал, и даже выписки у меня из него есть. Но понимаете. Протокол есть протокол, а воспоминания живого свидетеля… они могут быть бесценными при создании фильма.

Изотов достал антиникотиновую жвачку и бросил в рот.

– Вы примерно представляете себе расследование сложного, многоэпизодного дела следственной бригадой?

Панской снова подавил раздражение

– Боюсь, что нет, Никита Игоревич…

– Дело было на контроле, как у Москвы, так и у местного обкома партии. Понятное дело, что работал и КГБ – как-никак закрытый город. В группе только оперов было шесть или семь человек. Был следователь местный и потом еще приехал следователь, поопытней первого… но там поздно уже было. Была следственная группа – тоже несколько человек. А кто такой опер?