Напористым шагом к нему пробился один из сторожей, тут же отвесив удар деревянной палкой.
– В строй! Живо! – скомандовал он и для скорейшего исполнения команды еще раз треснул палкой по спине.
На низкой дозорной вышке еще два сторожа с интересом наблюдали за знакомой, но никогда не надоедающей сценой. Парень беспомощно закрывался от побоев, неспособный исполнить приказ, и это влекло за собой следующий звонкий удар.
Кто-то схватил Рэя за предплечье. Он обернулся, столкнувшись с гневными глазами подруги.
– Куда собрался?! – процедила она напряженными губами.
Рэй воинственно глядел, как стражник поколачивает новичка на потеху остальным.
– Он же бьет его ни за что!.. – Рэй не договорил, так как Лишка вдруг больно ущипнула за руку.
– Парень всё едино в гузаки пойдет, это уже всем понятно. Отвернись, – приказала она, встав по направлению строя, – коль не хочешь следом.
– Да как ты мо… – и опять щипок оборвал слова.
***
Крупнозубая пила вгрызалась в толстый, будто резиновый лиственничный ствол, выбрасывая вихрь опилок влево и вправо. Рэй тянул пилу на себя, Лиша обратно; женщины тут работали наравне с мужчинами. Рубили не всё подряд, в основном лиственницу и белую ель – породы, древесина которых отличалась высокой ценой, оправдывающей транспортировку из этой глуши.
Удивительно, но заключенные почти свободно разбрелись по лесоповалу, сами выбирая где работать. Рэй и Лиша трудились чуть поодаль от небольшой группы других кандальников, всё под не очень-то внимательным присмотром сторожей, что расположились на жухлом лугу. Один стрелял из лука по соломенным мишеням, наглядно демонстрируя, что будет с тем, кто посмеет отойти дальше условного периметра, другой – валял на плоском, деревянном блюде желтые шарики мул-травы для заключенных.
Стук топоров разносился по просеке и бежал в бесконечную даль готовящегося к зимнему сну леса, разукрашенного строчками снега, и в этой дали так и мелькала призрачная свобода.
– Да ты уже утомил! Тяни, говорю, ровно. Всё сбежать хочешь?
– Ты посмотри на этих сторожей. Курам на смех. Нас, можно сказать, не охраняют.
– Сторожей ты напрасно за дураков держишь. Тот белобрысый при желании со ста шагов продырявит. Да и бегунов, как ты, они сразу примечают. А вообще, давай, сбеги. Куда подашься?
– Да хоть-куда, всё лучше, чем тут.
– Пустая голова! Здесь нас кормят и защищают.
– Видел я «защиту» сегодня утром.
– Ты откуда свалился? – нахмурилась Лишка, разгибая натруженную спину. – Думаешь, стены вокруг поместья, это чтобы нас держать? Не слыхал, что в лесу обитает? Там нынче такую чертовщину сыскать можно! От кабана ладно, на дереве спрячешься, да они и не больно-то до людей охочи. А если плетня встретишь? Или хима? А от шишкуна далеко ли убежишь? До ближайшей деревни больше ста верст9 по тайге. Сто раз тебя сожрут, пока дойдешь. А в лесу ты хоть немного ориентируешься, боярский отпрыск?
– Можно просто спускаться против реки, по которой нас привозят, – возразил Рэй, пропустив замечания на счет плетней и шишкунов, кто бы это ни были.
– Да вдоль реки шастают судейские егеря. Эти по́следы тебя за версты учуют, нагонят да вернут в Бересту с простреленными ногами.
– Тогда в обход, – не унимался Рэй. – Пусть будет дольше, но если добраться до какой-нибудь деревни…
– Только тебя там и ждут! Человеку в арестантской одежде воды-то никто не подаст. Да беглого каторжника любой дурак узнает, кому надо укрывать преступника? Не говоря, что за поимку беглеца можно получить купило соразмерно его наказанию. Покажись-ка на людях – в тот же день окажешься в ладье прямиком до Бересты да на удвоенный срок.
Сторож окликнул двоих, приказав убрать губы в карман и вернуться к работе. Рэй, наклоняясь к рукояти пилы, с завистью смерил даль леса, отказываясь смириться с невозможностью побега.
Нездоровое желтое солнце карабкалось выше, однако ко второй половине дня затерялось в дымных облаках осени. На обед была странная, бурая каша, которая на холоде она не имела ни вкуса, ни запаха. Лиша сказала, что березовая. Рэй сначала не поверил. Но по бумажному вкусу, пожалуй, что и да – березовая.
В перерыв Лишка подтачивала зубья пилы. Она попыталась пальцем выпрямить погнувшийся зуб, но только оцарапала подушечку – ох, как сочно выбранилась, закусив палец! Рэй улыбнулся столь богатому лексикону.
– Давай помогу.
Он перехватил повязку, которую та неловко пыталась намотать одной рукой, расправил и наложил аккуратно. Лишка цыкнула:
– Может, подуешь еще на ранку? Привязывай плотно! Еще целый день работать.
Рэй обернулся на группу гогочущих вдали каторжан: короткий дедок, активно жестикулируя, рассказывал какую-то уморительную историю, от каждого предложения которой каторжане чуть не покатывались со смеху. Лишка глядела на них отстраненно. Рэй задал неловкий вопрос:
– Ты сегодня работаешь со мной в паре и поэтому ни с кем не разговариваешь? Или так всегда?
Она пожала она плечами:
– Я не самый славный житель мужского крыла, подишто заметил? Из бабьего крыла у меня подруг нет, а большинство мужиков сочли оскорблением, что меня поселили рядом. Я живу, надеясь лишь на то, что мой срок истечет раньше, чем маза милой избы.
– Лиш, а ты зачем мне помогаешь? – спросил он, работая над повязкой. – Даже если считаешь меня кем-то из благородных, здесь от этого никакой пользы.
– Так выйдем – ты мне поможешь, – бесшабашно улыбнулась она, тепло глянув на Рэя своими белыми глазами. – А ну как устроишь в какой приличный дом кухаркой или постирухой, а то и с малышней возиться. Я ж так-то баба работящая! Давно решила, что больше не буду заниматься воровством, не вышло из меня лиходейки.
– Выйдем, ага. Мне тут еще шесть лет горбатиться.
– Да ты не хандри, соколий. Сожалеть – пустое, – философски заметила она, потрепав героя по обритой голове.
– Не понимаю, как ты тут справляешься.
– Живу пока живется. И ты приживешься. Авось, мне здесь-то даже и лучше. Жду, когда мой срок истечет, а возвращаться всё едино некуда. Семьи у меня нет, дома тоже. Разве только в дикий Северный край податься. Мать у меня северянка, – сказала Лиша, показав пальцем на свои белые глаза, – видимо, узнаваемую черту северного народа. – Вслед за отцом она приехала в Воложбу, где я и родилась. Но они оба умерли от болезни, а сводный брат выгнал из избы еще девчонкой.
Рэй выдохнул:
– Вот и дался я тебе? О себе бы подумала.
– Ай, ну не перетягивай так сильно! – стукнула она по руке, но затем с удивлением отметила, что повязка на палец наложена просто идеально. – Утомил ты. Понравился может? – бросила она, и поднялась. – Пошли работать!
***
Каторжане трудились, пока темнота вновь не опустилась на окрестности. После дня на лесоповале Рэй не чувствовал рук.
– Уже содрал мозоли? – Лиша протянула напарнику пучок засушенных листьев. – Прожуй, а потом приложи к ссадинам – быстро заживет.
Рэй с тоской поглядел на травы в руке, а следом на окружение. На деле барак оказался вовсе не таким грязным, как привиделось вчера. Бедным до страха – да, но не грязным. Все койко-места были заправлены стираным бельем, лишних вещей по углам не валялось, сами арестанты были на удивление чистоплотны. Кроме гузаков, конечно, которым разрешалось мыться только обмылкой – остывшей водой, использованной другими заключенными. Виднелась ежовая рукавица арестантского режима, которая не допускала беспорядка. Вот только…
– Оп, пасюк! Пасюк бежит! – закричал один из зэков, предупреждая об опасности голубоглазого паренька, которому уже досталось за сегодня.
По полу и правда мелькнула быстрая, серая тень, что вмиг оказалась у того под ногами; новичок ахнул, испуганно заскочил на нары. Мужики рассмеялись. По полу пробежал вовсе не лесной монстр, пасюками тут звали крыс. Грызун мелькнул под нарами парня и скрылся в стене. Пасюков не то чтобы любили, но и не обижали, ведь барак был домом и кандальнику, и грызуну.
Тут в мужское крыло вошел пышногрудый мужик с толстыми усами, из которых торчал шпилем нос. Милой по кличке Нос, один из тех, что приобщил Рэя к поруке. Он по-хозяйски обвел взглядом притихших заключенных, деловито прошагал по комнате до спального места Лиши, взял ее под запястье и повел за собой. Та что-то ответила, подавшись назад, однако длинноносый свел брови и, сыграв мышцами, только сильнее дернул за руку.
Рэй поднялся и окликнул бородача, лишь запоздавши соотнеся свой статус со статусом сударя Носа. А как было смолчать?
И Нос остановился. Кажется, миг даже подивился этакой дурости кандальника. Они встретились глазами, и, ох, лучше бы Рэй молчал. Столь тяжелым, колючим был взгляд этого человека. Нос не просто смотрел, он испытывал на прочность саму душу. Хотелось просить прощения, бежать. Не просто так Нос входил верхнюю касту. Он медленно надвигался, видимо, прикидывая, в каком порядке будет ломать кости зарвавшемуся новичку. Рэй вызывающе смотрел в ответ, понимая, что еще секунда, миг и сама его душа надломится в этом молчаливом противостоянии. Не чувствуя ног, он всё же набрался смелости указать, что сударыня вовсе не хочет идти с сударем Носом!
Но сударыня в защите не нуждалась. Лиша вырвалась из хватки и изо всех сил толкнула в грудь. Да только вовсе не Носа, а Рэя.
– Сказала тебе, отвали! Пёс! – рявкнула она, после чего положила руку на грудь носатого и произнесла ласково: – Слабый он на голову, ты не сердись. Сам же просил его устроить, я с ним возилась, он и навоображал.
– Ох, сердобольная ты моя! – ухмыльнулся Нос, да и увел ставшую сговорчивой Лишку за собой, более не взглянув на пса.
Герой опешил от столь неожиданной реакции подруги, растерянно проводив пару. Бестолково присел на место, поймав презрительные взгляды других заключенных и даже не сознавая, как ему только что повезло.
Масть в Бересте была фундаментальным свойством личности. Она определяла, где кандальник спит, какую еду получает, какие вещи может иметь в распоряжении, а главное, как должен общаться с другими кандальниками. Скачок, то есть поступок не по масти, что минуту назад сотворил Рэй, мог подсолить жизнь на годы вперед.
Вернулась Лиша перед отбоем. Глаза ее сосредоточенно следовали по половицам, избегая встречи с кем-либо. Стоило Рэю подойти, как девушка молча закрыла занавеской свое место. Казалось бы, всё закончилось, но даже в темноте барака Рэй прочел ее взгляд. Так открылась цена, которую Лиша платила за покровительство.
***
Первые закаты и рассветы сменились неделями, и скоро каждый день стал в точности похож на предыдущий. Чесноки валили хвойник – то была основная и самая изнурительная работа. Граница действующего лесоповала плавала в трех-пяти верстах от лагеря, в зависимости от направления. Очищенные от ветвей стволы сортировали: смолистая лиственница шла на строительство домов для зажиточных крестьян и купцов; белая ель, носившая свое имя за молочный цвет древесины, отличалась высокой плотностью и использовалась для изготовления мебели, посуды, поделок и некоторых инструментов. Многое делали прямо в поместье, в мастерских. Такой творческой работой всё больше занимались милые да под настроение, но, при таланте и договоренности со сторожами, к работам пускали и чеснока.
Скоро устоялся снежный покров. В Бересте, за исключением мелочей, не происходило ничего. Дни поздней осени падали всё короче и холоднее, пока русло реки не сузилось под белым покрывалом, оставив серую змейку посредине.
***
Зима: студень, трескун, лютень месяцы
Холода крепчали, а снега́ в лесу грудились.
Пришел студень – первый зимний месяц, а за ним беспощадный на морозы трескун. Тогда Рэй узнал, что такое настоящий голод. Пустая каша и хлебная тюря изо дня в день и близко не давали питательных веществ, которые требуются, чтобы работать в морозы на лесоповале. Заключенным выдали теплую одежду: толстые фуфайки и неудобное тряпье, которым следовало заматывать ноги и голову.
В единичные ясные дни тусклое зимнее солнце, которое тут именовали Хорсом, с трудом взбиралось до трети высоты небосвода, рыскало над еловыми пиками пару часов и снова, влекомое неодолимой силой, проваливалось за горизонт в тёмно-желтом зареве.
Река давно закрылась, и заключенные ходили по ней на другую сторону, где валили тот же лес, только чуть ближе к поместью. Работы никто и не думал отменять из-за холодов и закрытия навигации. Новых заключенных приводили дважды, пешком, прямо через леса. Обморожения среди каторжников стали постоянством, а затем обыденностью.
Вскоре заболела Лиша.
Вдобавок к отвратительному питанию, внутри барака стоял нестерпимый холод. Только места поблизости от печи обогревались сносно. Заключенные грудились на полу, оставляя нары, удаленные от тепла, однако согретого пространства недоставало.
Рэй выхаживал Лишу, используя знания своего мира. Первым делом он отогнал от нее знахаря, который велел пить маковый настой, чтобы снять кашель. Оказалось, что местные имеют совершенно дикое восприятие болезней: те считались живыми существами, что селятся в людях, вызывая недуги, а главными принципами лечения оставались терпение и противодействие. Карантин был неведом, а потому больные и здоровые заключенные не разделялись. Болезни, будучи живыми, конечно, нападали на человека, когда тот не мог их заметить, и легче всего это было сделать ночью. По этой причине сон, особенно долгий, тоже считался первоисточником болезни, тогда как работа, напротив, закаляла организм, давая силы одолеть вселившееся в душу лихо.
Не одна Лиша, но и другие заключенные страдали от плохого питания, которое становилось причиной развития цинги. Милые, что питались куда лучше, не испытывали таких симптомов и тем, не стеснялись демонстрировать свое превосходство. В бараках дела с болезнями обстояли нехорошо, каждый третий имел ссадины на деснах, нездоровый цвет кожи и непреодолимую слабость – типичные симптомы авитаминоза, лечение которой тяжелым трудом иной раз изводило больных за пару дней. Рыба в ответвлении Медвежьих притоков, на котором стояла Береста, водилась мелкая и костлявая – в основном пескари и шипастые окуни. Говорили, что в соседних, более глубоких притоках водится щука, но к ним заключенных почти не отпускали.
Самочувствие подруги не улучшалось, однако Рэй истово бился за ее жизнь. Куриный бульон, компот из мороженой смородины, настой укропа – лучшее, что смог сотворить он в этом безнадежном месте. Эти продукты отличались высоким содержанием аскорбиновой кислоты, которая была жизненно необходима для предотвращения цинги. То и другое требовалось Лише, чтобы справиться с пневмонией, которая развивалась в ходе болезни. Всё пришлось выменивать у милых по грабительскому курсу.
Болезнь напарницы оказалась непомерно тяжела и для Рэя. О геройстве уже и мыслей не было. Сознание залепляли одинаковые, ненастные дни: подъем затемно, сборы, работа, которая каждым днем подтачивает здоровье, возвращение в лагерь затемно. Ночь руки гудели от бесконечных ударов по мерзлым стволам. Наутро, проглатывая ненавистную кашу, он раздумывал, что может предпринять, но ни одной светлой мысли не приходило.
«Если она умрет, я…» – опять думал он холодным, тёмным утром, голыми ладонями удерживая плошку каши, и опять побоялся закончить это предложение словом, что так и просилось на язык – сдамся. Першение в горле и противный сухой кашель не обошли стороной и его. Побег через снежные леса был немыслим.
Последним из бегунов был Яшка – паренек, который даже на порубных харчах не утратил сложения атлета. Яшка отбывал за убийство: ночью залез в дом к дочке сельского ростовщика, а когда был застукан за делом, с дуру схватился за кочергу и зашиб младшего брата возлюбленной. Родом из крестьянской, но состоятельной семьи, он так и не примирился с неволей, отчего, видимо, подвинулся рассудком.
– Меня там ждут, – несколько дней к ряду твердил он, вглядываясь в вечереющий лесной стан и царапая до крови левый локоть. – Она хочет, чтобы я пришел.
Рэй уже оставил надежду узнать кто такая «она». Пытался вразумить Яшку, убедить, что в глуши никого быть не может! Что через сугробы, которые утягивают по пояс, он и нескольких верст не пройдет. Яшка еще сильнее вдавливал красные ногти в локоть, напряженно глядя в сторону леса.
В один день, перед тем как пройти лагерные ворота по завершении трудового времени, он остановился, пропуская вперед себя других каторжан, выждал секунду и ломанулся обратно к лесоповалу! Стрелок на сторожевой вышке поднял лук, натянул тетиву, но в наступающей ночи так и не поймал прицел. Погоню сторожа не организовали.
Яшку нашли следующим же утром, да не в лесу, куда он стремился, а на лысой просеке лесоповала, где обтесывали стволы, – даже версты не пробежал. Кровь так глубоко пропитала снег, что бурое озеро оставалось на виду еще несколько дней. Кто-то говорил, что Яшку задрал шишкун, кто-то грешил на обычных волков, что подвывали ночами недалеко от поместья, а кто-то, не слишком, впрочем, настаивая, полагал, что побрала беднягу сама Яга, мол, именно она его и зазывала ночами.
Жизнь тянулась медленно и тоскливо. Сторожа принижали чесноков, поддерживая в угоду мило́й избе нечеловеческие порядки. Милые измывались над несколькими гузаками, чья жизнь и вовсе была не жизнью. Вечно побитые и грязные – в баню их не пускали – лишенные всякого достоинства, они слонялись по лагерю словно тени и лишь вздрагивали, если кто-то из высоких мастей окликал.
Однако в таком отчаянии, как и обещал Светл-О-Бай, проглядывалась надежда. Чесноки, в основном, держались вместе: много раз с Рэем, который не сделал никаких запасов с осени, делились заначками еды, теплой одеждой, учили удить рыбу, шить одежду, делать подобие зубной пасты из лиственничной смолы и угля. Примелькавшись среди сторожей, он упросил одного особо падкого на лесть северянина, поучить его стрельбе из лука. Рэй восхищался поразительными навыками беловолосого сторожа, впрочем, делал это совершено искренне. Тот, в порыве снисхождения, научил натягивать тетиву на лук, брать прицел и мастерить стрелы.
В один из дней к Рэю, что сидел на наре, трясясь от холода, подошел сосед со стоящими торчком ушами. Семь лет назад он задушил знатного купца. На допросе говорить отказался, так что даже и неизвестно за что купчина расстался с жизнью, но было ясно, что убийца о своем поступке не сожалеет. Как всегда молчаливый, он поглядел на Рэя пустыми глазами и вдруг вынул из-за пазухи сверток мороженой облепихи. Указал на Лишку, а следом на другого заключенного со схожими симптомами. Пораженный таким даром, Рэй принялся за дело: облепиховый морс был, пожалуй, лучшим, что можно было изготовить тут для больных.
Лихорадка напарницы не спадала еще целую неделю. И всё же в одно из морозных, пасмурных утр она потянулась, выбравшись из-под трех одеял, которые Рэй добыл неизвестно каким путем, и даже притянула усталую улыбку. Самый счастливый день в его жизни.
***
Луна за луной, минули пять месяцев: осенний полузимник, зимние: студень, трескун, снежень, а потом и зимобор – первый весенний.
Успехи в лечении подруги и других узников не остались без внимания. Местные знали точно, какие симптомы несовместимы с жизнью, и в том, что Лишка преставится в ближайший день, не сомневался никто. На том Рэй и подцепил шутливое прозвище Коновал10, до некоторой степени подменив местного знахаря. И пусть герою не всегда удавалось достичь результата, его лечение, в отличие от знахарского, не сводило в могилу раньше времени и зачастую хотя бы облегчало течение болезней.
Так, к весне, после исцеления гнойной раны милого по кличке Штырь, Рэй получил собственную мазу со стороны милой избы: Нос великодушно предложил завести собственную маруху из бабьего крыла, а его верный приятель Штырь так был рад здоровой ноге, что зазвал Рэя раз в неделю столоваться в милой избе!
Соблазн был огромный. Последнее, кроме того, что было возможностью поесть человеческой еды, еще и считалось страх как почетно. А там, проявишь себя дельным человеком, так, чем черт не шутит, сам угодишь в милые! Рэй, однако, унял секундный порыв и рассудил иначе. Милые, как он заметил, народ переменчивый и даже дерганый, для них потеря авторитета равна смерти, ведь в бараках с пониженным милым в первую же ночь такое сотворят! В общем, не загадаешь, как долго продлится их фартовое покровительство. Сторожа и чесноки из бараков, как друзья, пожалуй, понадежнее будут, да и, по-честному сказать, сближаться с отъявленными бандитами, а именно из таких состояла милая каста, не больно-то хотелось. Потому прошение героя было с одной стороны скромнее, а с другой – содержало многократно больший потенциал: допустить к работе в мастерских.
***
Глубокая весна: уже снегогон месяц
За зимобором пришел снегогон – второй месяц весны. Смертельная хватка морозов отпустила Бересту. Прошла Масленица: целую неделю кандальники отдыхали от лесоповала и ложками ели сладкий кисель. Дни потянулись длиннее, солнце стало легче и выше, а лес наполнялся звонким пением пернатых. В конце месяца небо то и дело рассекали красивые клинья – это возвращались из теплых краев гуси и журавли. В воздухе пахло свежестью и жизнью!
Приход весны, однако, не улучшал ситуацию с питанием, поскольку прошлогодние запасы иссякали в ноль, а до нового урожая было еще далеко. Почти всех свиней съели зимой, а теперь кто-то повадился драть и без того малочисленных несушек. На фоне недостатка пищи милых это выводило из себя.
Три-четыре раза в седмицу находили груду окровавленных перьев. Милые были уверены, что кур режет кто-то из живущих в бараках. Несколько раз они устраивали обыск, но ни одного перышка не было найдено. Случайных заключенных это, однако, не спасало от демонстративных побоев.
Ситуация прояснилась, когда на одного из милых напало ночное лихо, которому и пришлись по вкусу местные несушки. Был это не то росомаха, не то здоровенный манул. Следующими жертвами стали ночные сторожа. Никто не был убит, но изодранные руки и ноги наглядно доказывали, что зверь вовсе не боится людей.
На прошлой неделе ночная тварь, разделавшись с последними курами и осознав безнаказанность, вовсе задрала молодую свинью, загрызла и обглодала до костей, да так, что подруги ее, содержащиеся в том же хлеву, и пискнуть не посмели.
***
Сегодня Рэй трудился над стиркой белья для стольного дома. Эта работа считалась непочетной, но на деле была в разы легче, чем лесоповал. С последнего они с Лишей окончательно свинтились благодаря покровительству милого дома уже как месяц, чему были несказанно рады. Лишка всё занималась делами на дворе, а Рэй трудился с мастерских: первые ложки и чашки его руки уже уплыли на рынок. Сказали, если от продажи поделок каторжанина поместью появляется регулярный доход, его, в какой-то малой порции, начнут зачитывать в уплату штрафа и сокращение срока, так что Рэй старался.
– Как д-думаешь, что произошло сегодня н-ночью? – поинтересовался Рэй у напарника. Заикания возникли пару месяцев назад по неведомой причине.
– Сто́рожа-то опять подрали? Да и поделом, равно дело выродок окаянный.
– Я о т-том, что это за зверь такой?
– Хрючево лесное, мало их там бродит? Вот поверьте, други, зверь людскую кровь раз попробует – уж не забудет, – авторитетно утверждал короткий мужичок по кличке Веник, сваливая гору коричневого белья в огромную лохань с водой. – Увидите, други, с нынешней ночи всякий раз будет драть того, кто в ночную остается, ага.
– Нашел кого слушать, Рэй, – вмешалась Лиша, высыпая еще копну тряпья поверх.
– А что з-засаду бы сторожам не организовать?
– У сторожей и оружия нет. Да и непростой то морок! Надо к бабке-шептухе идти, чтобы зверя отвести, то-то!
– Бабке? Это которая Яшку побрала? – усмехнулся Рэй. – Как т-только ее не зовут: Яга, Шептуха, Йогиня.
Лишка тут задорно напела:
– А на окраине села, Люська-ведьма жила,
Хочешь – верь, хочешь – нет, было ей сто двадцать лет.
Она хихикнула и сплюнула комок мул-травы в воду:
– Чушь! Ну, говорят, живет какая-то старуха в лесу, где-то даже неподалеку от нас, кто-то из судимых дескать видел. И якбы звери ее не берут, но что с того? Если и правда там кто живет, так просто сумасшедшая баба. Поди, из нашего же поруба бегунья. Инку Белобоку помните? Чем не ведьма? – опять хихикнула.
– Ведьма или нет, – продолжил Рэй, – меня б-больше интересует, что судья пообещал сократить срок заключения тому, кто убьет зверя. И вот что любопытно, срок будет сокращен тому, кто принесет зверев х-хвост. Это что за ребячество? Колдун он, что ли, судья наш, х-хвосты-то собирать? Чем не голова или уж т-туша целиком?
– Думаешь, что-то особенное в этом хвосте? Выходит, судья-то ведает, что к нам забрело?
– А то! – опять вклинился сосед. – Ведает, еще как! Да судья сам, что лешего, боится зверюгу! Кудлатый ведь по званию выбирать не станет? «Хрусть» судейской шейкой во сне и удерет с жирненькой добычей, хе-хе!
– Хм, вот это, кстати, возможно, – посерьезнев, закивала Лишка. – Не то, что оно судью загрызет, а что судья по правде его боится. Короче, мужики, тут вот какая буза. Подслушала я утром разговор сторожей, – шепотом начала она. – Сказали, что судья уж распорядился для решения проблемы, – она сделала интригующую паузу, – пригласить героев!
Рэя будто током пробрало на этом слове.
Впервые после суда кто-то в этом мире упомянул божественных посланников! Героев, которым ни много ни мало предписано спасти не то целый мир, не то лишь людской род – тут пока ясности не было, да и спасти от чего – тоже оставалось загадкой. Но героев!
«Господи, как же я забыл? – оторопело подумал он, и пред глазами скопом пустых страниц пролетели последние месяцы. – А я – тоже?..»
– Рэй, ковш подай, – кликнула Лиша.
В общей сложности уже более полугода он провел в заточении. Суровая осень, беспощадная зима, а теперь эта голодная весна. Тепло вернулось, но голод! Серый, животный голод, что диким волком скребся изнутри и бесновался только сильнее, когда Рэю удавалось наложить руки на лишнюю порцию постной каши или обглодать вываренный в супе хребет. Да еще зверюга, что подрала последнюю скотину. Черт, да он сам готов был сожрать живьем несчастных куриц, только бы наесться хоть один раз! Голод, холод, нищета и болезни заполонили сознание, заставили позабыть о предназначении.
– Рэй?
Голову обогревало весеннее солнце, однако сердце похолодело. Как давно он перестал думать о высшей миссии, как давно он перестал считать это место временным? Как давно смирился?
Из мутного, идущего рябью зеркала воды на него вдруг вылупилось чужое лицо: непривычно вытянутый, с резкими чертами, облик высохшего старика. Впалые щеки вырисовывались полукруглыми тенями, глаза – две черные впадины без искорки жизни, борода, которую тут не требовали брить, отросла бурым сорняком.
Узник смотрел на отражение, недоумевая: «Чего это он уставился?» Он провел рукой по отросшим волосам, и злой двойник по ту сторону почему-то сделал то же. Он положил ладони себе на лицо, однако в отражении на щеки легли костлявые пальцы с отросшими ногтями. Пустые впадины вместо глаз бессмысленно пялились… как вдруг отражение разбилось ударившим по воде ковшом!
– Кого узрел-то там, соколий?! – звонко хрюкнула Лишка, орудуя черпаком.
– А? Да так. Г-герои, говоришь? – переспросил Рэй как можно спокойнее. – А много их будет?
– Я почем знаю? – хмыкнула она, утапливая белье в ледяной воде. – Будь они неладны. Вряд ли они тут что-то поймают, только на награду судьеву позарились, небось целый мешок серебра посулили, вот и запрягли такую даль. Надеюсь, не заплатят им вперед, а то слиняют, даже не поглядим, как их сожрут.
– Сожрут? Г-героев-то? А ты не высокого о них м-мнения. Почему думаешь, что они не справятся?
– Куда там! Бездельники. Видала, их в Сяве раньше полно было. Кичливые такие, мол, снизошли до ваших бед, мужики раскошеливайтесь, бабы подол задирайте! А до дела доходит – друг друга готовы поубивать за место в кустах. А уж в ратном деле на героев стыдоба смотреть: не княжьи солдаты, а деревенские колдыри им по мусалам надают.
– П-подожди, – не верил ушам Рэй, – разве герои не обладают бо-жественными талантами? Они ведь должны быть, как же там, честны, д-достойны и преданы долгу?
Лишка не в первый раз глянула на напарника с подозрением, но в этот раз взгляд был короче, а подозрений в нём больше.
– Может, они чего и должны… пришельцы-спасители, как же! Девственность мою пусть спасут, ха! – опять хрюкнула. – Да они нам тут сто лет не всрались, герои-то. От чего спасать нас?
Разговор оставил сомнения. «Действительно, от чего же?» И всё-таки факт был налицо: герои существуют, а некоторые, похоже, занимаются тем, чем, по мнению Рэя, должны заниматься герои!
До конца рабочего дня он смятенно размышлял об услышанном. Нечто встряхнуло его, словно от долгого сна, заставив сердце биться. Вечером он упросил Лишку подстричь ему волосы, вопреки традициям подчистую сбрил непослушную бороду, затем подстриг ногти и подшил кое-где арестантскую одежду.
Герои, однако, не спешили явиться.
***
Поздняя весна: уже травник месяц.
Полный лунный цикл минул со дня, когда Рэй стал жить надеждой встретить соратников. Несчетное количество раз он представлял, какой будет встреча: узнают ли они собрата, смогут ли помочь в его положении. Станут ли? То ли одна эта идея, то ли приход весны, с которым оживала природа, но призванный более не позволял себе пасть духом, сердце билось сильно и ровно.
Изо дня в день он трудился пуще прежнего, стараясь и поддержать форму, и обретать навыки. Кроме чашек и стрел, уже умел вытачивать рукояти для инструмента, детали для мебели, которую потом собирали другие мастера. Он так никогда и не жевал вощеную мул-траву, а все порции выменивал на продукты. Кто-то в голове оживился и теперь назло волшебному коту, что, верно, уж и позабыл о нём, назло Амадею, герою, вероятно, идущему предрешенным на успех путем, непрестанно талдычил: «Этот лагерь – не конец моей истории». Да, он был здоров вопреки всем невзгодам, силен – на лесоповале других не остается, у него был друг и даже небольшой авторитет в лагере; со всем этим можно было работать. Впрочем, возникшие не пойми откуда заикания так и не удалось побороть.
Так глубоко задумался он, шагая через двор с охапкой дров на груди, что сам не заметил, как перед ним возникла стена. Он оступился, а через секунду оказался на земле, звонко усыпанный поленьями.
– И как это понимать? – уязвленно прозвучало над ним.
Рэй медленно возводил взгляд. Изящные кожаные сапоги с невысоким роговым каблуком: мягкая кожа, искусная выделка и, с ума сойти, металлические пряжки! Надо отметить, что любое изделие из металла в этом мире вообще обладало какой-то фантастической ценностью. Заправленная в штаны белоснежная рубаха со шнуровкой на груди, затянутая кожаным поясом, выгодно подчеркивала талию, крепкую грудную клетку и выдающиеся плечи. Черты лица симметричны и красивы, легкие растрепанные волосы цвета пшеницы не касались плеч, а отсутствие укладки придавало образу моложавую небрежность и лихость. Молодой мужчина имел облик эталонного героя былин!