Loe raamatut: «Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 3»

© Александр Атрошенко, 2024

ISBN 978-5-0060-8643-2 (т. 3)

ISBN 978-5-0060-8120-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Повествование исторической и философской направленности разворачивает события истории России с позиции взаимоотношений человека с Богом. Автор приподнимает исторические факты, которые до сих пор не были раскрыты академической школой, анализирует их с точки зрения христианской философии. Например, образование Руси, имеющей два основания – духовное и политическое, крещение, произошедшее далеко не в привычной интерпретации современной исторической наукой, которое следует правильнее обозначить крещением в омоложение, чем в спасение, в справедливость, чем в милость, «сумасшествие» Ивана IV Грозного, который всей своей силой олицетворял это русское крещение, вылившееся затем все это в сумасшествие Смутного времени, реформатор Никон, искавший не новых начал, а старых взаимоотношений. Показывается, как русская система сопротивляется силе ее цивилизующей, впадая тем в состояние, точно сказанное классиком – «шаг вперед, и два назад» – в свою молодость, чему яркое подтверждение служит деспотичное и в то же время реформаторское правление Петра I, а затем развернувшаяся морально-политическая эпопея трилогии в лице Петра III, Екатерины II и Павла I. В представленной публикации приводится разбор появления материализма как закономерный итог увлечения сверхъестественным и анализ марксистского «Капитала», ставшее основанием наступившей в XX в. в Восточной Европе (России) «новой» эры – необычайной молодости высшей фазы общественной справедливости в идеальном воплощении состояния высокого достоинства кристаллизованного матриархата.

Продолжение и окончание Смуты. Переговоры с Польшей. Присяга Владиславу. Поляки занимают Москву. Распад Великого посольства. Сдача Смоленска. Наступление Шведов. Патриарх Гермоген. Дмитрий Пожарский И Кузьма Минин. Освобождение Русской земли

По словам С. Ф. Платонова «свержение московского государя было последним ударом московскому государственному порядку. На деле этого порядка уже не существовало; в лице же царя Василия исчезал и его внешний символ. Страна имела лишь претендентов на власть, но не имела действительной власти. Западные окраины государства были в обладании иноземцев, юг давно отпал в „воровство“; под столицею стояли два вражеских войска, готовых ее осадить. Остальные области государства не знали, кого им слушать и кому служить. С распадением и свержением олигархического правительства княжат не оказалось иного кружка, иной среды, к которым могло бы перейти руководительство делами»¹.

Московский люд совершенно растерялся и не мог решить, кто же должен быть царем. Сторона Захара Ляпунова начала «в голос говорить, чтобы князя Василия Голицына на государстве поставити»². Патриарх Гермоген тоже держался за избрание царя из своих, русских людей: или князя Василия Васильевича Голицына или сына Филарета Никитина – четырнадцатилетнего Михаила Фёдоровича Романова. Боярин князь Ф. И. Мстиславский сам не хотел садиться на царство и всегда говорил, что если его выберут, то пострижется в монахи; но он также не хотел и выбора кого-либо из своей братии. Взглядов Мстиславского следовал, по-видимому, и боярин князь И. С. Куракин. Многие русские люди, побывавшие в Тушине, а затем завязавшие сношение с королем, настаивали на избрании Владислава. Чернь стояла за Вора. Наконец, нашлись и такие, которые были не прочь видеть государем Яна-Петра Сапегу.

Огромная толпа народа собралась за Арбатскими воротами и после многих прений и криков постановление этого «вече» свелось к тому, что никого из своих не выбирать. Очевидно, это произошло вследствие таких причин: боярство, конечно, видело свои выгоды в слабом правлении иноземного избранника и спешило убедить в этом остальное окружение, например, получения в лице Сигизмунда сильного союзника в борьбе с внешними и внутренними врагами; для сословия же московских ремесленников лицо претендента было уже не столь существенно, не говоря о более низких группах населения. Таким образом, доводы сторонников Владислава, казались, были весомее остальных, идущих вразброд и те постепенно присоединились.

Вопрос об избрании Владислава на царство пока оставался открытым до заключения с ним договора о принятии православия и прочих условий, обеспечивающих неприкосновенность старых порядков Московского государства. Пока шли сношения с гетманом Жолкевским, который обещал, что король даст своего сына на царство, власть до решения вопроса об избрании царя перешла в руки правительства, состоящего из семи бояр во главе с князем Фёдором Ивановичем Мстиславским, получившее название «семибоярщина» (1610—1613 гг.) В состав правительства вошли князья: Иван Михайлович Воротынский, Андрей Васильевич Трубецкой, Андрей Васильевич Голицын, Борис Михайлович Лыков-Оболенский; бояре: Иван Никитич Романов, Фёдор Иванович Шереметев. Исследуя характер семибоярщины С. Ф. Платонов повествует: «В начале же того двухмесячного срока, в течение которого бояре, по выражению хронографа, „наслаждались“ властью, т.е. летом 1610 года, в состав боярской думы входил, без сомнения, и князь В. В. Голицын. Был ли он восьмым или же при нем не бывал в думе кто-либо из „семи“ прочих лиц, мы не знаем, но, во всяком случае, от перемены одного-двух имен в среде „седмочисленных“ бояр общий характер этого правящего круга в наших глазах не изменится… В семибоярщине соединились остатки олигархического круга княжат времени Шуйских (Голицыны и Воротынский с близкими к ним Мстиславским и Трубецким) и сторона Романовых (Ив. Н. Романов и князь Б. М. Лыков с близким к ним Ф. И. Шереметевым). Семибоярщина явилась как бы компромиссом между двумя слоями старого боярства, сошедшимся в одном намерении посадить на царство чуждого обоим слоям иноземца»³.

Тем временем, Жолкевский подошел к самой Москве и расположился в Новодевичьем монастыре. Под стенами столицы находился и Вор, он пытался войти в сношение с королем, чтобы освободиться от такого опасного соперника как Владислав, и через Сапегу предлагал выплатить Сигизмунду, Владиславу и Речи Посполитой огромные деньги, уступить Северную землю, а также помогать против шведов, как только он воцарится.

В первых числах августа Жолкевский помог боярам отбить нападение Вора на столицу, после чего переговоры об избрании Владислава значительно продвинулись. При этом гетман заявил, что примет только те условия, о которых была речь М. Салтыкова с королем под Смоленском. Что же касается принятия Владиславом православия, то этот вопрос должен быть передан на решение короля.

И бояре сдались, они согласились не включать этого основного для русских людей требования в составленные ими условия договора об избрании Владислава. 17 августа 1610 г. между боярами, – кто смог, прибывших в Москву решать вопрос избрания, или находившиеся в столице по какому-либо личному делу, по выражению С. Ф. Платонова, «земского собора случайного состава»⁴, – и Жолкевским, на середине дороги между Москвой и польским станом, был заключен договор о призвании Владислава на русский престол. Главнейшие условия этого договора заключались в следующем: Владислав венчается на царство патриархом и православным духовенством; он обязывается блюсти и чтить храмы, иконы и мощи святых и не вмешиваться в церковное управление, равно не отнимать у монастырей и церквей их имений и доходов; в Латинство никого не совращать и католических и иных храмов не строить; въезду «Жидам» (евреям) в государство не разрешать; старых обычаев не менять; все бояре и чиновники должны быть одни только русские; во всех государственных делах советоваться с думой боярской и земской; королю Сигизмунду снять осаду Смоленска и вывести свои войска в Польшу; Сапегу отвести от Вора, Марине Мнишек вернуться домой и впредь Московской государыней не именоваться. Для решения же вопроса о крещении Владислава в православии должны были отправиться специальные послы из Москвы под Смоленск.

После присяги бояр и Жолкевского в соблюдении условий заключенного договора в этот же день, 17 августа, присягнуло на верность Владиславу 10.000 человек. На следующий день присяга происходила в Успенском соборе в присутствии патриарха. Сюда же прибыли из-под Смоленска и русские тушинцы во главе с М. Салтыковым, князем В. Р. Мосальским и М. Молчановым, которого Гермоген «повеле его ис церкви выбити вон безчестне»⁵.

Старый гетман Жолкевский, вообще, не сочувствовавший всему предприятию короля, ясно видел, что Сигизмунд сам метит на Московский престол, тем не менее, он тщательно скрывал это от бояр. Но уже через два дня из-под Смоленска к нему приехали Фёдор Андронов и Гонсевский, которые привезли приказ приводить москвичей к присяге самому королю, как правителю при малолетнем сыне.

Для русских людей это обстоятельство в корне меняло бы положение вещей и Гонсевский вскоре сам увидел, что приводить к присяге королю дело невозможное, потому «почли за нужное не открывать этаго, дабы Московитяне (коим имя Е. В. Короля было ненавистно), – сообщается в „Записках“ Жолкевского, – не возстали и не обратили желаний своих к самозванцу или к кому нибудь другому»⁶.

Выполняя условия договора, Жолкевский приступил к действиям по выводу Сапеги от Вора. На все предложения гетмана тот отвечал уклончиво, что сам он готов отстать от Лжедмитрия, но товарищи его не хотят. Ввиду этого Жолкевский во главе московского отряда выступил против Сапеги, причем первый боярин князь Е. И. Мстиславский не постыдился стать под начальство гетмана. Завидя отряд Сапеги, русские хотели ударить, но Жолкевский их остановил, вызвал Сапегу для переговоров, и тот обещал ему покинуть Вора.

Имел Жолкевский и сношение с самозванцем. Гетман обещал Лжедмитрию, если он покорится Сигизмунду, выхлопотать ему у сейма Самбор и Гродно для кормления. «Но он [Вор] не помышлял сим удовольствоваться, – говорит Жолкевский, – а тем более жена его [Марина], которая будучи женщиной властолюбивой, довольно грубо пробормотала: „пусть Е. В. Король уступит Е. В. Царю Краков, а Е. В. Царь отдаст Королю Варшаву“»⁷. Так приказала ответить Марина на предложение гетмана, без сомнения обнадеженная тем обстоятельством, что Суздаль, Владимир, Юрьев, Галич и Ростов стали тайно пересылаться с ее мужем, проведав, что вопрос с принятия Владиславом православия отложен.

Видя безрезультатность переговоров с Вором, Жолкевский решил отогнать его от столицы. По согласию с боярами он провел ночью свое войско через Москву и, соединившись с русской ратью, появился перед воровским отрядом, при котором по-прежнему находился Сапега. На этот раз дело опять не дошло до боя, а ограничилось переговорами. Однако Вор, не надеясь больше на Сапегу, отступил обратно в Калугу, где к нему присоединился атаман Донских казаков Заруцкий. Сапега же отошел в Северную землю, но тайное сношение с царьком не прекратились.

Проведя без эксцессов свое войско ночью через Москву против Вора, Жолкевский приобрел тем у бояр большое доверие. После удаления Вора пошли взаимные угощения: Жолкевский задал пир боярам, а те отвечали ему тем же. Затем гетман, согласно договору 17 августа, начал торопить отправление большого посольства под Смоленск.

Хотя или нехотя, но получилось так, что с этим посольством Москву покинуло большое количество влиятельных русских людей. Всего в посольстве было до 1200 человек вместе со слугами. По требованию гетмана бояре поставили во главе посольства В. В. Голицына, который сам мог иметь виды на престол, а Филарет должен был отправиться представителем всего православного духовенства и вместе со Смоленским архиепископом Сергием крестить в православие Владислава.

Посольство покинуло Москву 11 сентября. После этого Жолкевский удалил инока поневоле бывшего царя В. И. Шуйского. По требованию гетмана Василия перевели в Иосифо-Волоколамский монастырь, его жену Марию – в Суздальско-Покровский монастырь, братьев – в Белой (Гермоген настаивал на ссылку бывшего царя на Соловки, но его не послушали, в связи с чем у патриарха появилось недоброе предчувствие по отношению к Шуйскому).

Тем временем, в настроениях столичного боярства стала проступать тревога, пошел слух, что простолюдины, стоявшие за Вора, хотят поднять мятеж и перекинуться самозванцу, и стали просить Жолкевского занять город его отрядом. «Начаша мыслити, како бы пустити Литву в город, и начаша вмещати в люди, что будто черные люди хотят впустить в Москву Вора… Уведа ж то патриарх Ермоген и посла по бояр и по всех людей и нача им говорити со умилением и с великим запрещением, чтоб не пустити Литвы в город. Они же ево не послушаша и пустиша етмана с Литовскими людьми в город»⁸.

В ночь с 20 на 21 сентября, не обращая внимания на возражения Гермогена, который был настроен против латинян, поляки были впущены в Москву и заняли Кремль, Китай и Белый город. Кроме того, их отряды находились в Можайске, Белой и Верее. Москвичи встретили вступление поляков в столицу совершенно спокойно, т.к. перед этим Салтыков, Шереметев, Андрей Голицын и дьяк Громатин разъезжали по городу и уговаривали ничего не предпринимать против поляков.

Заняв Москву, Жолкевский стал беспристрастно относиться и к жителям столицы и к своим воинам: все взаимные распри должны были решаться равным числом судей от поляков и русских. Вскоре даже суровый Гермоген поменял свое мнение, начал видеться с гетманом и отзываться о нем положительно. Жолкевскому удалось привлечь на свою сторону и московских стрельцов. По его предложению бояре вручили начальство над ними пану Александру Гонсевскому, на что сами стрельцы быстро согласились, «ибо гетман всевозможною обходительностью, – пишет Жолкевский, – подарками и угощениями так привлек их к себе, что мужичье это готово было на всякое его изволение»⁹.

Размещение поляков в государстве для благих намерений сразу стало принимать негативный характер. Отправленные польские войска для кормления в окрестности Москвы занялись откровенным грабежом и беззаконием. В своих «Записках» Маскевич пишет: «Но наши, ни в чем не зная меры, не довольствовались миролюбием Москвитян и самовольно брали у них все, что кому нравилось, силою отнимали жен и дочерей у знатнейших Бояр. Москвитяне сильно негодовали, и имели полное к тому право»¹⁰.

Устроив польские дела в Москве, Жолкевский поспешил ее покинуть: он знал, что отправленное посольство на Смоленск не будет иметь успеха, и, что весть об этом вызовет среди жителей большое волнение. Поминуя печальный урок Лжедмитрия I, гетман старался избежать столь трудного для себя положения и не омрачать свою долголетнюю славу неудачей, с другой стороны, своим личным присутствием он надеялся повлиять на короля и уговорить его приступить к точному выполнению договора 17 августа.

Жолкевский покинул Москву во второй половине октября, сдав главное начальствование над польскими войсками Гонсевскому. С собой он захватил пленного царя Василия с братьями, привезя их в королевский стан. «Етман же приде с царем Василием х королю под Смоленеск, – говорит летописец, – и поставиша их перед королем и объявляху ему свою службу. Царь же Василей ста и не поклонися королю. Они же ему все рекоша: „поклонися королю“. Он же крепко мужественным своим разумом напоследок живота своего даде честь Московскому государству и рече им всем: „Не довлеет Московскому царю поклонитися королю; то судьбами есть праведными и Божиими, что приведен я в плен; не вашими руками я взят бых, но от Московских изменников, от своих раб отдан бых“. Король же и вся рада паны удивишася ево ответу»¹¹.

Отправленное посольство под Смоленск уже по дороге писало в Москву, что королевские войска разорили Ржевский и Зубцовский уезды, но не смогли овладеть Осташковом. Русских же людей приезжающих в Смоленск, заставляют присягать не Владиславу, а королю: кто на это соглашается, тех отпускают с грамотами на вотчины и имения, а упорствующих держат под стражей. Вместе с тем, сообщалось и то, что вопреки договору с Жолкевским, Сигизмунд всячески старается овладеть Смоленском.

Посольство прибыло в расположение королевских войск 7 октября, прием король «начал с того, – говорит И. Е. Забелин, – что не давал послам кормов и поставил их в поле, в шатрах, как будто была летняя пора»¹².

12 октября посольство «било челом» Сигизмунду, чтобы он отпустил Владислава на царство. На это им весьма уклончиво отвечал великий канцлер Лев Сапега, что король хочет водворить спокойствие в Московском государстве, а для переговоров назначит время.

На состоявшемся королевском совете было решено: «Итак предложить им прямо короля нельзя; но в добром деле открытый путь не всегда приносит пользу, особенно когда имеем дело с людьми неоткровенными; если неудобно дать королю сейчас же царский титул, то по крайней мере управление государством при нас остается, а современем откроется дорога и к тому, что нам нужно. Мы не будем им отказывать в королевиче, будем стоять при прежнем обещании, а Думе боярской покажем причины, почему мы не можем отпустить к ним сейчас же королевича; укажем, что препятствия к тому не с нашей, но с их стороны… причем нужно различать знатных людей от простого народа, одним нужно говорить одно, другому – другое… Если бы они согласились отсрочить приезд королевича, то говорить, что в это время государство не может быть без головы, а кого же ближе признать этим главою, как не короля, единственнаго опекуна сына своего»¹³.

Съезды послов с польскими представителями начались 15 октября, и на них послы сразу убедились, что Сигизмунд не думает выполнять условия договора 17 августа. «Для чего, – говорили поляки, – вы не оказали королю до сих пор никакой почести и разделяете сына с отцом, зачем до сих пор не отдадите королю Смоленска?..»¹⁴ На каждом последующем съезде речи послов становились все резче и резче. 20 октября они заявили послам, «что еслиб король согласился отступить от Смоленска, то они, паны и все рыцарство, на то не согласятся и скорее помрут, а вековечную свою отчину достанут»¹⁵. На замечания же о составленном договоре с Жолкевским, поляки закричали: «Не раз вам говорено, что нам до гетмановской записи дела нет»¹⁶. По главному же делу – даст ли Сигизмунд королевича на царство и примет ли последний православие, послам было отвечено, что королевич будет отпущен не ранее созыва сейма, а что касается перехода в православие, то «в вере королевича и женитьбе волен Бог да он сам»¹⁷.

Переговоры с уклончивыми поляками и настойчивыми требованиями русских, в конце концов, зашли в тупик. Поляки же начали пугать послов известиями об успехах Вора, а также шведов на севере России. Действительно, между воровским станом в Калуге и Москвой опять завелись «перелеты», а шведы, увидев стремление русских поставить в цари королевича Владислава, сына врага их короля, превратились из союзников в противников и теперь недавний друг М. В. Скопина, Яков Делагарди, «после несчастной Клушинской битвы, – говорит Н. М. Карамзин, – отступая к Финляндским границам, уже действовал как неприятель; занял Ладогу, осадил Кексгольм, и горстью воинов мыслил отнять царство у Владислава»¹⁸.

27 октября, на пятом съезде поляки заявили послам: «Видите сами, сколько на ваше государство недругов смотрят, – всякий хочет что-нибудь сорвать…»¹⁹ и настаивали на сдаче Смоленска: «Вы королевича называете своим королем, а короля, отца его, безчестите: чего вам стоит поклониться его величеству Смоленском, которым он хочет овладеть не для себя, а для сына же своего»²⁰. Но послы твердо стояли на приказе, полученном из Москвы, и говорили, что могут пойти на сдачу Смоленска только при получении согласия патриарха и бояр и просили при этом кормов, т.к. сами терпели крайнюю нужду, а их лошади уже почти все пали от бескормицы. На это паны отвечали им: «Всему этому вы сами причиною; еслиб вы исполнили королевскую волю, то и вам, и дворянам вашим было бы всего довольно»²¹. И опять настойчиво требовали сдачи Смоленска.

При таких обстоятельствах в королевский стан прибыл Жолкевский с царем Василием и его братьями. Послы обрадовались приезду гетмана, помня его крестное целование и обещания в Москве. Но Жолкевский сразу понял, что здесь царит совершенно другое настроение, принял сторону Сигизмунда. По поводу же договора гетман сказал: «Я… готов присягнуть, что ничего не помню, что в этой записи писано; писали ее Русские люди, которые были со мною и ее мне поднесли: я, не читавши, руку свою и печать приложил, и потому лучше эту запись оставить»²².

Переговоры продолжались, поляки требовали передачу Смоленска Сигизмунду, московские послы не соглашались. 18 ноября паны стали угрожающе кричать: «Увидите, что завтра будет над Смоленском»²³.

Вскоре Жолкевский предложил мысль впустить в Смоленск польских ратных людей, как в Москву, говоря, что тогда, может быть, король позволит смольнянам не целовать ему креста. За эту идею ухватился Л. Сапега и паны, настоятельно требуя немедленного впуска в осажденный город польского отряда, грозя в противном случае взять его приступом и одновременно уверяя, что Шеин и смольняне держат сторону Вора. Однако после сношения с жителями города послы отвергли это предложение.

21 ноября поляки вновь пошли на приступ Смоленска: они зажгли порох в выкопанных ими подкопах, взорвали каменную башню и часть городской стены и три раза врывались в город, но все три раза были отбиваемы защитниками города. После нескольких дней Л. Сапега объявил послам, что Смоленск не был взят лишь только благодаря просьбам гетмана и их.

Вместе с тем, слабость московского посольства проявилась в различных настроениях его членов. Переговоры между сторонами начались 15 октября, а уже на другой день король пожаловал первого боярина семибоярщины Ф. И. Мстиславского «первенствующаго чина, Государева конюшаго, за верныя и добрыя службы к королю и королевичу»²⁴ – говорит И. Е. Забелин. Князь же Юрий Трубецкой королем был пожалован боярином. Сигизмунд стал предпринимать действия по дискриминации посольства. Король и Л. Сапега всячески склоняли на свою сторону возможно большее число лиц из членов посольства, награждая их жалованными грамотами на поместья и щедрыми обещаниями. Конечно, нашлись, которые прельстились этими предложениями. Это были известный келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын, отличившийся особым искательством перед Сигизмундом, окольничий князь Мезецкий, стольник Борис Пушкин, дворянин Андрей Палицын (также получивший и чин стряпчего), Захар Ляпунов, дьяк Сыдавной- Васильев, думный дворянин Василий Сукин. Причем двое последних сами вызвались привести Москву к присяге королю и сообщили ему заранее все, о чем собирались говорить послы на съездах с поляками. Всех купленных королем посольских людей было более сорока человек. Он предлагал им уехать из-под Смоленска домой, с целью раздробить и рассеять присланное посольство и лишить его всякого значения, а затем подготовить в Москве из доверенных ему людей «новый собор от всея Земли», который избрал бы уже его самого на царство.

Дело для русской стороны прояснилось, когда поляки хотели завлечь на свою сторону дьяка Томилу Лугового. Луговой не поддался и сообщил об этом своим товарищам. «На другой день [после разговоров Сапеги с Луговым] прямые послы, – говорит И. Е. Забелин, – призвали своих кривых товарищей-изменников и говорили им, чтоб они попомнили Бога и души свои, да и то, как они отпущены из соборного храма Пречистыя Богородицы от чудотворнаго Ея образа… и не метали бы государскаго Земскаго дела, к Москве бы не ездили; промышляли бы о спасении родной Земли, ибо обстоятельства безвыходны…»²⁵.

Однако нагруженные великим жалованием, под предлогом донесения до народа королевских грамот, «забыв», что они являются послами Москвы, а не Сигизмунда, «кривые» вскорости покинули пределы Смоленска. Таким образом, в начале декабря последовало распадение великого посольства в королевском стане: оставшиеся в нем «прямые» послы продолжали терпеть холод и голод и были скорее на положении нищих, чем послов…

По существу, это стало упорным сиденьем заранее обреченное на безрезультативность, – трудно сказать, что в данном случае, после демонстрации к себе столь унизительного отношения, оставались выжидать посланники; вероятно, после того, как русский народ загнал события в тупиковую ситуацию, они теперь просто не знали, что предпринимать, остались, лишь уповая на какое-либо чудо.

Одновременно с неудачами посольства распалось и боярское правительство в Москве. «Оно было заменено, – говорит С. Ф. Платонов, – совершенно новым правительственным кружком»²⁶, действовавшим в угоду Сигизмунда (но «которому не под стать было созывать земские соборы и действовать именем „всея земли“»²⁷).

Еще когда Жолкевский был в Москве, сюда из королевского стана под Смоленском стали прибывать тушинские бояре, «те враги богаотметники Михайло Салтыков да князь Василий Масальской с товарищами»²⁸. Вслед за ними в Москву приехал верный слуга короля – торговый мужик, кожевник Фёдор Андронов. Сигизмунд, разумеется, всячески покровительствовал им, приказывая боярской думе устроить все их частные дела.

Со своей стороны и бояре были в высшей степени угодливы по отношению к королю. Как уже отмечалось, Мстиславский был пожалован им в конюшие «за дружбу и радение», а Ф. И. Шереметев писал унизительные письма Л. Сапеге, чтобы он «бил челом» королю и королевичу о его вотчинных деревнях. «Били челом» королю о пожаловании различными милостями и множество других людей: бывший дьяк Василий Щелканов, Афанасий Власов, старица-инокиня Марфа Нагая и др. Таким образом, бо́льшая часть московских правящих людей постепенно стала признавать короля властителем государства в ожидании, пока прибудет королевич, что вполне совпадало с намерениями Сигизмунда, не замедлившего щедро раздавать прямо от своего имени жалованные грамоты всем обратившимся к нему. Более же всего был награжден ревностный слуга короля М. Г. Салтыков с сыном Иваном: им пожалованы богатейшие волости: Чаронда, Тотьма, Красное, Решма и Вага, прежде бывшие в обладании семей Годуновых и Шуйских, в период их властвования.

Своего слугу Ф. Андронова Сигизмунд решил приставить к царской казне. «Федор Андронов, – писал он боярам в конце октября, – нам и сыну нашему верою и правдою служил и до сих пор служит, и мы за такую службу хотим его жаловать, приказываем вам, чтоб вы ему велели быть в товарищах с казначеем нашим Василием Петровичем Головиным»²⁹. Скоро Андронов с «боярином» Гонсевским стали распоряжаться царской казной, как своей собственной.

Используя угодливость бояр, Сигизмунд, по совету Андронова, подвел под Москву польский отряд, а затем посадил во все приказы «надежных людей» из бывших тушинцев. «Москвою, – говорит С. Ф. Платонов, – должны были управлять именем короля тушинские „воровские“ бояре и дьяки»³⁰. Так по распоряжению короля от 10 января 1611г. все тушинские «верные слуги» Сигизмунда были распределены по московским приказам: Михайло Молчанов – на Панский; кн. Ю. Хворостин – на Пушкарский; дьяк И. Грамотин – на Посольский; получивший звание великого печатника Иван Салтыков – в казанском дворце и т. д.

Еще в середине октября 1610 г. какой-то поп, не то Харитон, не то Илларион, не то Никон, вероятно засланный самозванцем «прощупать» настроения в Москве, показал на пытке Гонсевскому, что бояре сообщаются с Вором и хотят вместе с ним изгнать поляков из столицы. Маловероятно, чтобы такой заговор действительно существовал, ввиду боязни московских бояр влияния Вора на чернь и угодливости их по отношению к Сигизмунду, но Гонсевский поспешил воспользоваться этим оговором и совершенно перестал общаться с боярами. Он ввел в Кремль некоторое число немецких наемников, расставил пушки по стенам и окончательно взял управление городом в свои руки. «Он даже, – говорит С. Ф. Платонов, – арестовал князей А. В. Голицына, И. М. Воротынского и А. Ф. Засекина. Остальные же бояре, хотя и не были даны „за приставов“, однако чувствовали себя „все равно, что в плену“, и делали то, что им приказывал Гонсевский и его приятели. От имени бояр составлялись грамоты; боярам „приказывали руки прикладывать – и они прикладывали“»³¹. «Гонсевский с людьми, присягнувшими королю, – пишет С. Соловьев в „Истории“, – управлял всем: когда он ехал в Думу, то ему подавали множество челобитных: он приносил их к боярам, но бояре их не видали, потому что подле Гонсевскаго садились Михаила Салтыков, князь Василий Мосальский, Федор Андронов, Иван Грамотин; бояре и не слыхали, что он говорил с этими своими советниками, что приговаривал, а подписывали челобитныя Грамотин, Витовт, Чечерин, Соловецкий, потому что все старые дьяки отогнаны были прочь»³².

Таким образом, к началу 1611 г., после распада великого посольства под Смоленском, боярское правительство в Москве заменилось властью польского воеводы Гонсевского и кружком изменников, преследовавших исключительно личные цели. По мнению Г. Ф. Платонова, королю оставалось сделать всего один шаг, чтобы объявить себя вместо сына Московским царем: следовало образовать в Москве покорный себе «Совет всея Земли», который бы его и избрал на царство.

Однако до этого дело не дошло. Жителям Москвы становилось все более ненавистно поведение поляков, держащие себя вызывающе и нагло, причем, для предупреждения возможности восстания Гонсевский вывел из Москвы отряд стрельцов, под предлогом направления их против шведов. Во многих городах тоже не хотели целовать крест Владиславу, т.к. польские и литовские люди всюду грабили, жгли и бесчинствовали. Новгородцы отказались принять Ивана Салтыкова, прибывшего к ним с войском для защиты от шведов, у которых он вскоре отнял Ладогу, и, только после полученного указания из Москвы от бояр, они впустили его к себе с одними русскими людьми. Вятка и Казань присягнули Вору, причем в Казани был убит находившийся там воеводой Богдан Бельский. Наконец, другие города тоже стали сноситься между собой о присяге Вору.

А между тем, 11 декабря 1610 г., случилось происшествие, имевшее большое значение на дальнейший ход событий в Московском государстве. Калужский царик неожиданно окончил свою жизнь. Незадолго до этого Вор приказал умертвить бывшего у него Касимовского хана Урмамета, за что крещеный татарин Пётр Улусов решил ему отомстить. Урусов 11 декабря пригласил царика поохотиться за зайцами и там со своими товарищами убил его, после чего бежал в Крым. Известие о смерти самозванца доставил в Калугу неизменный друг царика, шут Кошелев. Марина в отчаянии стала призывать всех к мести, но убийцы были уже далеко.