Рельсы… Рельсы

– Вас понял, будет исполнено. Эй вы, двое! Бывшего коменданта обыскать, погрузить в сани и доставить на гауптвахту. Только руки ему свяжите, олухи. Я выдвинусь следом. Выполнять!

– От вас, Сычёв, я тоже жду отчётов. Я хочу знать все развязки, все соседние станции, всё о разворованных составах, украденном грузе, сожженном, оставшемся – обо всём. Вам ясно?

– Да. Разрешите идти?

– Идите. Мне здесь больше делать нечего. Я поеду вместе с труповозкой. Нужно поговорить с доктором.

Глава 2

Военным госпиталем оказалась богатая усадьба, национализированная и перестроенная в соответствии с медицинскими нуждами. По небольшому саду с хорошо прибранными дорожками прогуливались окутанные в несколько слоёв одежды солдаты и командиры. Но даже так из-под полушубков и шинелей проглядывали пропитанные кровью бинты. Особенно Волкову запомнилось лицо одного из бойцов. На месте правого глаза у него была дыра, затянутая лоскутами кожи, закреплёнными несколькими швами. Половины нижней челюсти не было. Короткий подбородок переходил в изуродованное шрамами подобие рта, навечно приоткрытое из-за натяжения тканей. Волков прекрасно знал начало той истории, которую пережил этот боец. Наверняка он бежал в атаку, но затем средь треска пулемета и шлепков пуль по грязи он услышал далёкие раскаты. Прошла секунда и воздух разрезал душераздирающий свист, над каской что-то разорвалось, прикосновение ада к голове и боль… ужасная боль в лице. Шрапнель. Несколько металлических шариков впиваются в кожу, грызут мясо и добираются до костей, ломая их в труху. Кровь наплывает на глаза, и только потеря сознания спасает от разрыва лёгких криком надвигающейся агонии. Но сладостная темнота издевательски молниеносна, боль вырывает его из дрёмы в брезенте госпитальных палаток. Он тянется к образу красного креста на потолке. Он стонет, он молит, он просит, он прощается и вдруг начинает орать, дико, несдержанно до треска рёбер, до срыва на хрип. Хирург делает что может, долг говорит ему беречь жизнь, а не красоту.

Теперь Волков знает продолжение этой истории. Он жив, он дышит воздухом зимнего сада. Но боль никогда не уйдёт. Она сидит в его трости, форме, каждом отражении, каждом отведённом взгляде. Каков конец этой истории? Он вспоминал фотокарточки, которые показывал ему товарищ в землянке – работы французских мастеров пластики. Из керамики и металла они делали новые ноги, руки, лица. Быть может, и этому парню попадётся такой волшебник. Хотелось бы верить. Если нет… сможет ли он жить с этой болью вне зимнего сада госпиталя?

‐ Товарищ комиссар? – К Валерию подошла одна из сестёр милосердия, – чем обязаны?

‐ Проведите нас в морг. У меня особое распоряжение. И пригласите к нам врача подходящей специальности.

– Он у нас один. Прошу за мной. Анастасия, позови Виктора Петровича.

Ютясь по узким коридорам, группа спустилась в погреб, где, судя по всему, раньше хранилось вино. Теперь здесь вместо запаха душистого винограда, терпких специй и бочковой древесины царили металлический аромат крови, сладковатый – гнили и формалина. Винные полки заменили на холодные секционные столы. Несколько из них были заняты.

– Прошу, укладывайте тела на свободные места.

– Благодарю. Вы можете идти. Бойцы, вы тоже свободны. Отправляйтесь в расположение.

Оставшись наедине, Волков прислонился к холодной кирпичной стене и закрыл глаза. Мозг потихоньку закипал, пытаясь переварить все поступившие мысли. Впереди была добрая половина дня. Ждали новые люди, допросы, документы.

– Прошу прощения? – Вмешался в мыслительный процесс неровный голос, доносящийся с лестницы, – мне сказали, что здесь ждут доктора. Нечастая, однако, просьба для морга-то.

– Виктор Петрович, я полагаю?

– Вы правы. Я Спицын Виктор Петрович, – он вышел на свет.

Доктор оказался мужчиной низким и не столько тучным, сколько отёчным. Рыжие растрёпанные волосы его переходили в неровные бакенбарды. Несмотря на редкий цвет, они были почти неразличимы на фоне буро-красной кожи, опухшей, со следами точечных кровоизлияний на щеках. Чёрные зрачки беспрестанно плавали по бледно-жёлтым белкам. Одет он был в полудомашнюю одежду, подобранную хоть и со вкусом, но давно не стираную и не глаженую.

– Мне доложили, что вам нездоровится.

– Мне нездоровится вот уже год, – врач ковылял боком, странно выгибая голову. По мере его приближения Волков явственно почувствовал запах алкоголя, – прошу прощения за мой внешний вид.

– Я, кажется, догадываюсь о причине вашей болезни.

– Я и не скрываю своей слабости пред синим змеем. Адама и Еву в конце концов тоже искусил один гад. А после контузии и моего вынужденного заточения здесь продукты этанолового брожения стали единственными красками, способными разбавить гамму этого снежного ада.

– Заточения?

– Ни с чем другим сравнить своё положение я не могу. На фронт мне дорога закрыта… после того, как австрийский снаряд в щепки разнёс мой старый госпиталь, я совершенно оглох на правое ухо… и приступы боли, будто кто-то хочет выдавить мозг из черепа, периодически навещают меня. Вместе с этим я, пожалуй, единственный в этой вечной метели, кто может вытащить из человека пулю так, чтобы тот не отдал богу душу. За «бога» простите, просто к слову пришлось.

Волков кивнул.

– Так что да, я заключённый. А спирт – единственное лекарство от здешней хандры, по крайней мере, ввиду слабодушия я ещё не пробовал опий… бес в склянке.

– Однако вы не боитесь рассказывать это мне.

– Поверьте, если вы отправите меня на каторгу или губу, это будет эвтаназией. А может, побыв в здешних краях пару дней, вы меня поймёте. Это место сжирает приезжих, высасывает душу любого чужака, забредшего по дурости своей в эти леса. Поверьте мне, я видел это своими глазами… такие люди чаще умирают на операционном столе. Эпидемии сибирской язвы и русского гриппа выкашивают их целыми бараками, они часто просто падают замертво на прогулках или уходят куда-то, пропадая навечно, дикие звери стерегут их на делянках и убивают, даже не сжирая. Это место живое, и местные знают это, чтя своего хранителя.

– Вздор. Обычная земля, как и в любом уголке союза. Да, холодная, да, полупустая и во многом дикая. Но скоро она станет промышленным центром нашей страны. Всё, про что вы говорите, есть пережиток страха необразованной, загнанной под седлом помещика, пуганной поповскими проповедями и знахарскими россказнями Руси. Скоро мы выметем все домыслы и суеверия поганой метлой, а на вашем «живом месте» будут стоять заводы, фабрики, шахты и нефтяные скважины. Мой приезд – лишь малый шаг к изменениям… и вы можете не беспокоиться – на каторгу или гауптвахту я вас не отправлю, но похлопочу, чтобы на ваше место прислали нового хирурга. Вам же я бы порекомендовал любую столичную клинику. Но пока вы, Виктор Петрович, здесь, мне нужно знать мнение специалиста по этим телам. Вы, верно, знаете об очередном крушении поезда.

– Слухи разносятся быстро. Благодарю, вы правы, я слишком увлёкся своими пространными размышлениями. Ну-с, глянем на ваших голубчиков, – Виктор натянул перчатки и раскатал тряпку с инструментарием.

– Только прошу вас, говорите попроще. Всё богатство медицинской лингвистики можете излить в письменном отчёте, а сейчас излагайте мысли человеческим языком.

– Конечно-конечно, – хирург, улыбаясь, потянул на себя ткань с первого тела, – приступим. Да, отличные два экземпляра… мне приходилось видеть тела, раздавленные поездом. Тут схожая картина. Я опущу все многочисленные видимые и понятные травмы, по типу гематом и наружных ран и перейду к более глубокому анализу. У обоих переломы всех рёбер, отломки грудной клетки пробили лёгкие и сердце в нескольких местах. Есть переломы позвоночника… органы деформированы. У этого мужчины множественные вдавленные переломы черепа и фатальная травма его основания, по сути его почти обезглавило, голову с шеей удерживают только мышцы. Правая рука рассечена в области локтевого сустава до кости… кость треснула, а сустав по инерции вывернуло в противоестественный сгиб. Умер на месте, не мучился. Полагаю, при сходе его подкинуло и ударило головой об потолок… шейный отдел позвоночника не выдержал и разорвался, а на исходе своего полёта рука уже покойника крепко врезалась во что-то заострённое… скос дверного проёма например, что травмировало локоть. У его «коллеги» вскрыто брюхо… и даже что-то торчит… погодите. Зараза, крепко, поможете? И раз! Есть! Хм… я, конечно, не машинист, но полагаю, что это осколок рычага управления. Отсутствуют некоторые участки кишечника. Верхняя часть таза треснула и сместилась… нижние конечности разодраны, множество вывихов. Забавно… позвоночник выгнулся в дугу. Лицевая часть черепа сплющена… в мягких тканях кусочки древесины. Он стоял у рулей управления и буквально вылетел, пропахав пузом и частью таза рычаги и клапаны… нижняя часть тела от удара подлетела вверх, и он буквально сложился пополам… так он долетел до ближайшего дерева. Тоже не мучился. Следующий… ожоги лица, одежда тоже обожжена. Но он не горел. Травм немного. Тело почти полностью обескровлено… пальцы уже начали чернеть… ишь, как скрючило, не разогнуть. А вот и причина… бедренная артерия перебита. Судя по следам сажи, он кочегар… угли буквально высыпались ему в лицо… артерию повредил какой-то шальной осколок… он прошёл по касательной и пролетел через мягкие ткани… сантиметром выше – может, и выжил бы. Сложно сказать, был ли он в сознании. Вряд ли. Обратите внимание на эти следы крови в области ушных раковин. Они есть только у первых троих. Скорее всего у них тяжёлые контузии, вплоть до разрыва перепонок. Они находились в фактическом эпицентре взрыва. Четвёртый… да уж, неприятное зрелище. В лобной кости сквозная дыра с неровными краями. Лобная доля частично отсутствует. Так, а затылок… повреждён. Череп в целом разъехался по швам. Нижняя челюсть свёрнута, нет нескольких зубов. Он упал… а потом сверху на его голову упало что-то тяжёлое. Правильной формы, с углами… ящик, пожалуй. Он углом пробил ему лоб, затем под силой тяжести ящик перевернулся гранью на оставшуюся часть черепа… впившийся в голову угол ящика, подобно рычагу, выдрал часть лобной доли и пластины кости. Даже если бы он это пережил… массы ящика хватило, чтобы вколотить продолговатый мозг в край большого затылочного отверстия, а это центр дыхания и сердцебиения – мгновенная смерть. Хотелось бы мне знать его последнюю мысль.

– Меня более всего интересуют детали смерти оставшихся.

– Немного терпения, уважаемый. Да, эти тела сохранились куда лучше. У этого молодого человека глубокая рана – от левой ключицы до пятого правого межреберья. Края раны ровные, сама рана глубокая. Рубили наотмашь, убийца, судя по всему, правша. Рискну предположить, что орудием убийства была шашка. Удар был сильным и профессиональным, шёл сверху и наискось, однако вряд ли рубили с лошади. Трое оставшихся… причина смерти очевидна – сквозные пулевые ранения, при этом, судя по характерным ожогам и частичкам дульного шлака в ранах, смею предположить, что стреляли, буквально приставив дуло к голове. Имеется и несколько прижизненных гематом на теле, у одного из них рассечена бровь, у другого разбита губа и вывихнута челюсть. Под верхней одеждой всё мокрое, имеются остатки снега. Их буквально избивали ногами и прикладами винтовок, валяли в снегу. Взгляните на кисти. Видите эти вдавленные повреждения с гематомой ниже запястья? Это след от связывания широкой веревкой или жгутом. Руки сведены друг к другу, и ещё обратите внимание на эти складочки кожи руки на тыле запястья. В естественном состоянии и прямом положении сустава никаких складок и морщин тут быть не может. Их связали, заведя руки за спину. Затем решили просто расстрелять. Все остальные ранения посмертные. Характерные штыковые раны, наносимые сверху вниз по уже лежащим телам.

– А тип огнестрельного оружия не определите?

– По пулевым отверстиям сложно сказать. Калибр винтовочный. Эх, была бы сама пуля… Впрочем, погодите-ка, у этого молодого человека есть нехарактерное ранение таза. Это огнестрельное ранение! Дайте мне пару минут, – доктор схватил со стола пулевые щипцы и ввёл их в рану, – стреляли тоже с близкой дистанции, но, судя по всему, по лежащему трупу. И калибр меньше. Пуля прошла через плоть, но застряла в подвздошной кости. Вот и она!

Волков присмотрелся к брошенному на стол окровавленному куску свинца.

– Пуля сильно деформирована. Но, судя по всему, это 7,62. Револьвер Нагана.

– Оружие офицера, – подметил Виктор.

– Это всё, что вы можете мне сказать?

– Пока что да. Я всё более детально изложу в отчёте.

– Тогда я вас оставлю. У меня ещё много работы. За документами зайдёт посыльный завтра по утру.

– Удачи вам!

Глава 3

– Итак, товарищ Лунёв. Вы вступили в новую должность, – Волков устало смотрел в потемневшее окно. Вечерело, а метель разыгралась с новой силой, – и я жду от вас должную самоотдачу и ответственность. Начнём с ваших предложений по обороне путей от нападений.

– Докладываю! Как вы видите, подконтрольный нами район очень большой. Нам не хватит людей, чтобы организовать должное патрулирование на всех участках. Поэтому я предлагаю организовать посты на ключевых направлениях. В первую очередь защитить стоит мост через реку Змеёвку. Если его уничтожат, о железнодорожных перевозках следует забыть надолго. Так же важными являются Восточные и Северо-Западный пути. Более того, предлагаю создать резервную группу, которая по первому же сигналу отправится к патрулю.

– Как вы предлагаете сигнализировать?

– Свистки, сигнальные ракеты. Как только от патруля поступит обусловленный сигнал, группа отправится к ним на санях.

– Идея интересная. Позаботьтесь об организации постов и дежурных. Как у вас с вооружением и личным составом?

– Вооружение штатное. Трёхлинейки, Максимы. К сожалению, сохранились устаревшие образцы. Много новобранцев или тыловиков, никогда не участвовавших в боях. Почти всех опытных бойцов из расположения забрали на передовую. Ну и после ранений в госпитале… таких сейчас много.

– Да уж… Распорядитесь назначить в патрули самых опытных и надёжных. Приставьте к молодняку стреляных солдат, пусть передают опыт. Более того, я требую, чтобы до каждого патрульного донесли важность его работы и необходимость соблюдать осторожность. Всякое появление мирного жителя или железнодорожника, или военного вблизи поста, должно восприниматься как потенциальная угроза нападения, – Волков опёрся о край стола кулаками и всмотрелся в карту, – и всё равно территория непомерная. Нужно сузить круг возможных мест нападения. Я верно понимаю, что нападения были совершены здесь и здесь?

– Так точно.

– Хм… недалеко от этого леса. Удобное место, после нападения можно моментально уйти в чащу и спрятать награбленное. Или даже обустроить логово.

– «Змеиная чащоба» – это гиблое место. Густой ельник, перемежающийся с болотами. Раньше охотники из окрестных деревень гоняли по её подлескам дичь.

– А сейчас?

– Нет уже в селениях охотников. Мне послать людей прочесать лес?

– Нет. На это уйдёт много времени и много человеческого ресурса. А мне бы не хотелось опустошать гарнизон понапрасну. Есть все основания полагать, что мы столкнулись не просто с шайкой бандитов, а с контрреволюционной деятельностью.

– Прошу прощения?

– Посудите сами. Что пропадает из поездов? Оружие, патроны, тёплое обмундирование. И при этом в больших объёмах! Вы представляете, если в окружающих городах и сёлах появятся люди, агитирующие за восстановление имперского режима и раздающие оружие? В тылу наших войск! Или если всё это начнёт попадать к настоящим бандам, или потечёт коллаборационистам, или в подполье, или на фронт! Это может серьезно осложнить обстановку, нарушится связь со столицей, погибнут люди!

– Ваши доводы кажутся мне достаточно убедительными. Однако я выражаю сомнение в причастности к подобному моего предшественника. Александр Николаевич, действительно, не пылал любовью к новому режиму… но малодушие в нём пересилило неприязнь, и он присягнул на верность новому командованию. Но как только он стал единственным и высочайшим начальством в гарнизоне, всякая активность стала ему чужда. В отместку за унижение он стал настолько ленив и упрям, что позволял себе отлучаться из расположения на неопределённое время. Стоит сказать, что и при императоре он не славился ни умом, ни характером, ни делом. Должность он получил, считай, по наследству от ныне покойного дяди. Поверьте мне, я хорошо знал этого человека и не вижу в нём гениального манипулятора и заговорщика.

– Я прислушаюсь к вам, однако и вы должны меня понять. Не всему можно верить на глаз. Факты говорят против него. В любом случае, он будет осуждён за свою халатность, неважно, была ли она связана с заговором или с личными мотивами.

– С этим спорить не буду.

Диалог прервал стук в дверь. Волков повернулся к двери и громко крикнул:

– Войдите!

– Валерий Сергеевич? – в щель заглянули щёки Сарыченко, – Отчёты, о которых вы просили, готовы. И ещё пришёл посыльный от Сычёва.

– Оставьте здесь. Вы выполнили вторую часть моего приказа? Все сотрудники станции уведомлены?

– Да. Они будут тут не позднее завтра.

– Хорошо. Приготовьте мне кабинет на завтра к десяти часам дня. Все сотрудники должны явиться к этому часу.

– Да-да, конечно.

– А мне ещё нужно съездить в Темнолесное. Там взгляну на ваши документы. Лунёв, приступайте к исполнению плана немедленно. Если что-то случится, сразу же посылайте за мной.

– Так точно.

– Все свободны. Ах да, Лунёв. Пришлите ко мне по утру красноармейцев, на изъятие у сельских оружия.

– Будет исполнено.

Замученная за день кобылка, судя по всему, давно отвыкшая от такой активности, медленно перебирала копытами, увязая в снегу. Так же уставший всадник сонно покачивался в такт хруста ломающейся снежной корки и лишь изредка вяло тянул поводья. По бескрайнему ночному небу быстро бежали облака, осыпая такую же бескрайнюю землю тяжёлыми мокрыми снежными комьями. Выглянувшая из-за очередного облака луна осветила нестройные ряды голых деревьев. Открывшийся вид чащобы вывел Волкова из полудрёмы. Змеиная лощина – это название он узнал из карт. Напряжённо всматриваясь в тёмное пространство меж сотен стволов, Волков прибавил ходу. Одетая в белую рясу метель брела меж пней и гигантских сосен, напевая свою тоскливую песню. Она то печально завывала меж расколотых стволов, то цепляла кружевным рукавом ветки, увешанные застывшими каплями, извлекая из них трель колокольчиков, то гулко ухала скинутым с верхушек елей сугробом, то трещала сломленным суком. Волкову казалось, что не он один слушает эту траурную мелодию. В голову полезли слова госпитального доктора, а рука ощупала наган. В глубине снегопада меж жутко качающихся стволов с разинутыми пастями дупел и выпученными очами сучьями, меж их ветвистых лап показались силуэты. Животные, наклонив головы набок, вслушивались в понятные только им слова эпитафии, а затем вскочили на задние лапы и начали медленно кружится, периодически исчезая в сугробах и появляясь в изрезанных подходящей тучей лунных лучах. И женщина… светящаяся серебром, медленно парила среди них, закрыв глаза бледными ладонями, напевая всё громче и выше. Вот уже вместо мягкого распева послышался рыдающий визг, и что-то загрохотало вдалеке, поднимая в небо тучи испуганных чёрных птиц, что-то шло, что-то приближалось. Лошадь под Волковым внезапно поднялась на дыбы и дико заржала. Приструнив животное, Валерий, как следует проморгавшись, ещё раз взглянул на то место. Никого не было, лишь подхваченный ветром снег, периодически завихрился в белые кольца, да дикий визг ветра пронизывал лес. Зато, наконец, за подлеском, засветились тёплым светом окна домов.

2 часть

Глава 1

– Стой, кто едет? Стрелять буду! – Из покосившегося сруба к дороге ковылял огонёк керосинки, ловко лавируя меж обвалившихся изгородей и сугробов.

– Свои, – комиссар натянул поводья, и, не слезая с лошади, потянулся в нагрудный карман.

– Ах ты, холера, – огонёк покачнулся, и откуда-то из-под него, визжа и скуля, ломанулась через дворы тень дворовой псины, – свои в такую метель по хатам сидят. Кто таков?!

– Военный комиссар Валерий Волков, вот мои документы! – Комиссар протянул руку с зажатыми бумагами в сторону огонька.

Он же приблизился настолько, что уже можно было различить короткий ствол карабина и держащую его руку. Рука эта была старческая, покрытая глубокими морщинами, вперемешку со следами полузатянувшихся порезов. Вслед за рукой из пелены метели и темноты вышло прогнувшееся под тяжестью временных песков туловище, обёрнутое в овчину, да зажимающее подмышкой охотничье ружьё. Мелькнуло в оранжевом свете прокопченного стекла грузное лицо, заросшее седой бородой и укрытое тяжёлым капюшоном. Уставшие серые глаза с нависшими над ними густыми, такими же серыми бровями вплотную прижались к документам.

– Ва-ле-ри-й В…-волк….Волков? – Натужно полезли из беззубого рта разбитые по слогам слова с частоколом неверных ударений, выговариваемые хриплым тяжёлым басом, – прости господи… чёрт тебя побрал бы. Ваше превосходительство, вы простите, с грамотой у меня не шибко. Вам к старосте надобно, он вас ждёт неделю уж как.

– Ничего, – Волков устало выдохнул в замёрзшую руку, – обращайтесь ко мне по отчеству, а лучше по званию. Я вас ничем не превосхожу. Такой же селянин.

– Как велите, так и сделаю. Вы направляйте лошадь за мной. У нас хоть домишек не шибко, но в такой пурге и усов-то не видать.

– Ну, веди. Величать-то тебя как?

– Игнат, Метрофанов сын. Местный сторож я, – послышалось где-то уже спереди, заглушаясь хрустом снега и собачьим лаем.

Волков послушно поскакал по неровной просёлочной дороге вслед удаляющемуся огоньку. Через пару метров он увидел довольно богатую избу. Окна не горели, видимо, жильцы давно спали. Спустившись с лошади, Волков мягко постучал в дверь.

В ответ на стук в хате что-то ухнуло, заскрипело половицами. Окна озарились тусклым неровным свечением. Лязгнул затвор, и открывающаяся дверь обдала Волкова печным теплом и запахом чего-то молочного. В лучах свежезажженной лучины, загородив выдающимся бюстом и бёдрами почти весь проём, стояла женщина. В преломлении огня лучины и уличной темноты было не разобрать черт её лица. Донеслось недовольное:

– Кого черти носят в такую темень?!

– Тише, Ефросинья, не видишь, человека важного привёл. Зови Николая, скажи, что прибыл комиссар.

Ефросинья всплеснула руками и шустро зашуршала вглубь дома.

– Вы проходите, проходите! Он не спит. Вас всю неделю дожидался, аки домашний пёс хозяина.

Полностью окунувшись в сельский уют, Волков мигом оглядел небогатую обстановку. С печи в одном исподнем, кряхтя, спускался человек с гладко выбритой головой и ухоженной бородкой.

– Я так понимаю, вы, Николай, местный староста? – Волков протянул руку наконец спустившемуся мужчине.

– Слава тебе господи, вы приехали! – Мужчина, пригибаясь, пожал руку Волкова своими мозолистыми ладонями, – мы вас-таки дождались, барин.

– Какой я вам барин? Зовите меня… гражданин комиссар. Или по имени отчеству. Нет боле в вашей жизни ни бояр, ни князей, ни господ. Мы теперь все одно… граждане.

– Как вам будет угодно. Меня звать Николай Николаевич Черных. Вы простите нас, тёмных. До города Петра и до Москвы далече. Мы с новым порядком мало знакомы. Всю жизнь человека высокого господином аль барином называем. Вы, наверное, устали с дороги, обмёрзли?

– Не без того. Начальство распорядилось, чтобы я проживал здесь.

– Конечно. Дом ваш готов, затопить его только надобно.

Стоящая неподалёку Ефросинья метнулась к двери, отпёрла её и крикнула:

– Игнат, иди, наколи дров, будем печь господину военному топить, – сама же женщина схватила из-под лавки пару горшочков и исчезла в метели.

– Жена моя, –староста гордо мотнул головой в сторону хлопнувшей двери, – хозяйственная. У ней всегда порядок. Сварливая только шибко, но она не со зла, природа у неё такая. Вы, может, курите?

– Курю.

– Ну, давайте, покуда всё не организуется, подымим малость, – Николай порылся в одеялах, сваленных на печи, и выудил из вороха приличное пальтишко, – тут за хатой дует не так шибко.

Спустя мгновение оба сладко втягивали дым, любуясь то разгорающимися на вдохе, то вновь гаснущими на выдохе кончиками папирос.

– Позволите вопрос, гражданин комиссар?

– Задавайте, не стесняйтесь.

– А вы кто по происхождению будете? Вы простите мне такие вопросы. Просто до сих пор не верится, что из нас… простых можно выйти в высокий чин.

– Ну, звание моё не так уж и высоко. Но советская власть даёт возможность каждому стать тем, кем тот захочет, было бы желание. Я вот… такой же крестьянин, как и вы. С рождения на земле. Потом война… я на фронт подался. За приключениями, бить врага за царя… дурной был. В окопе я впервые прочёл листовку с обращением марксистов к русским солдатам. Всё встало на свои места. Рабочие и крестьяне… мои товарищи и родичи гибли на ненужной никому войне, развязанной кошельками буржуев и помещиков, да самодурством царей и генералов. Правящему классу было плевать на жертвы, голод, страдания, темноту, окружившие их народ, и на трупную вонь изжившей себя государственной машины. Произошла революция. Имперская армия стала Красной. Меня как добровольца и активиста приняли в партию, подучили. И я стал тем, кем должно.

– Ух ты… и что же, все так? И мы сможем махнуть туда? В города?

– Отчего нет… если будете на совесть работать, уважать закон, то общество примет вас как граждан. Государство вас поселит, выкормит, оденет.

– А деньги?

– Они будут без надобности. Но об этом как-нибудь позже. А чем занимались местные прежде?

– Район у нас, в общем-то, богатый. Три дерёвни на такой малый кусок земли, шутка ли? В основном лесовальным промыслом жили. Многие мотались в шахты на уголь. Но предки наши охотниками были, да. Тут шкурного зверя много обитало, да и обитает. Волки, лисы, медведи, зайцы. А при Столыпине край ещё пуще расцвёл. Его вагоны тут частенько катались, туды-сюды. Столько народу со скотом и скарбом привезли, что аж деревенька появилась, «Новые змеёвки». Пытались тут сельское хозяйство наладить… получалось. Не Амурская губерния, конечно, но тоже кое-что. А потом война, сами понимаете. Мужиков позабирали, потом юношей. Одни бабы с детьми, да такие, как я, старики. Кто в города бежал, кто с голоду и холоду помер, кто в лес от службы прятаться. Как революция, часть народу верталось. Но куда там… гражданка началась. Тут же белые были! Ироды. Пытались железку держать. Хаты жгли, вернувшихся мужей от семей к себе тащить силком начали, по людям стреляли, шпионят, мол. Тут красные, то бишь вы подошли, белых за речку откинули. Те в той «Новой змеёвке» засели. Ох, что там было… Жуткая эта война. Человекопротивная. Брата на брата травит. Заставляет сыновей родных отцов штыком колоть. Народ рвёт на части.

– Да… но скоро это закончится, – огонёк Волковской папиросы осветил побледневшее и осунувшееся лицо Николая, – а рыбаков в вашем крае много?

– Имеются. Да какая тут рыбалка… речка хоть и полноводная, да живности в ней немного. Никакого терпения не хватит на таком морозе с удочкой стоять.

– А чего там – шашкой динамита, и дело с концом, – Волков хитро посмотрел в глаза старосты.

– Шашкой? – Глаза его округлились, – да что вы, откуда?

– Не темни, Черных. Мне вот донесли, что у людей твоих оружия в достатке.

– Да я… – со страху Николай обронил изо рта папиросу, – господин… гражданин комиссар, не гневайтесь. Поймите, страшно людям, вот и тащат… кто с фронта, кто так просто с земли поднял. Я же говорил, бои тут были. Тут все мирные. Если вы за поезда, то это никто из наших…

– Успокойтесь, Николай, – комиссар достал ещё одну папиросу и отдал старику, – бояться больше нечего. Я здесь, а со мной и новые законы. И законы говорят, что оружия, особенно хищёного, у мирного населения быть не должно. Так что готовь своих людей к тому, чтобы отдавали всё по-хорошему, и никто их не тронет. И гонцов в соседние селения отправь с этим моим приказом. Мне нужен порядок, а вам нужен мир и безопасность. Поможем друг другу?

– Поможем. Ещё как поможем.

– И вот ещё что. Собери завтра всех взрослых у моей хаты. Пораньше желательно. Потолковать надобно, познакомиться.

– Всё сделаю, всё.

Откуда-то сбоку донеслись скорые шаги и выкрики.

– Где он? Слышал же, приехал! Где? – Доносился молодой мужской голос.

– Кого там ещё нелёгкая несёт… – закряхтел Николай.

Наконец из тьмы вынырнул молодой парень в наспех накинутой овчине. Он заметно прихрамывал и периодически проваливался в снег, чудом не падая в сугробы навзничь. Добравшись до двоицы, он упал на колени и крепко вцепился в подол шинели Валерия.

– Прошу вас, милостивый государь. Найди, накажи! – голос его, то переходил на дикий крик, то на еле разборчивый шёпот, – только покажи, кто, а я уж сам переломаю ему все кости, выгрызу сердце!

Парень был на грани безумства. Его глаза… распахнутые, с сузившимися до размеров игольного ушка зрачками, влажные от снега, казались выцветшими в холодном свете луны. Лишь тупая боль попавшего в капкан зверя читалась в них. Волков с трудом оторвал скрюченные пальцы от своей шинели и с помощью Николая поднял полубезумца на ноги.

– Тише, тише. Что ж ты делаешь, Ванька…

– Кто это? – Спросил Волков, оглядывая юношу.

– Иван, сын Макара, нашего дровосека. Он…

– Найдите, найдите, найдите! Убийца! Ходит по земле убийца! Убил её!

– О чём он? – Только сейчас Волков заметил, овившуюся вокруг кулака Ивана серебряную цепочку с маленьким крестиком.

– Эх-х-х… – Николай сменился в лице, – невеста у него померла. Настю с сестрёнкой вчера вечером сторож нашёл. На лесной опушке. Зверь подрал…

– Врёшь! – Иван вцепился в ворот пальто старосты, – брешешь, сукин сын! Не зверь то был! Боишься сказать, что при тебе душегуб на селе завёлся!

– Успокойся малохольный. Подумай, в чём меня винишь?! Совсем разум потерял!

– Довольно! – Волков разнял бранящуюся пару, – кто-то что-то видел кроме сторожа?

– Василиса! – взвыл Иван.

– Кто такая? – Волков обратился к старосте.

– Дочь Федота Ивановича. Они бежали из Новых Змеёвок с месяц назад. Она была вместе с почившими в тот вечер. Смогла сбежать. Вы поймите, она и до этого была не в своём уме. А теперь уж вовсе юродивая стала.

– Ясно. Я займусь этим. Слышишь, Иван, займусь! Завтра осмотрю место, поговорю со сторожем, Василисой. Если это и вправду был не зверь, найду, а коли зверь… не серчай. Жить дальше надобно, – Волков положил ладонь на голову парню, – как бы трудно, больно ни было. Ради Насти точку не ставь. Она хотела бы, чтоб полюбил ты ещё, чтоб работал, чтоб радовался. Слышишь?