Loe raamatut: «Ленинградец»

Александр Берг

Font:

Александр Берг
Ленинградец

* * *

Ведь мы же с тобой ленинградцы,

Мы знаем, что значит война.

Мы знали отчаянья смелость

В блокадных ночах без огня,

А главное, очень хотелось

Дожить до победного дня.

Нам с этим вовек не расстаться,

В нас подвигу память верна…

Ведь мы же с тобой ленинградцы,

Мы знаем, что значит война.

М. Дахие. Ведь мы же с тобой ленинградцы

Пролог

21 июля 2014 года, Санкт-Петербург

Много ли надо в жизни старику – только удобное кресло и телевизор. А что еще делать, когда ты уже еле-еле ходишь по собственной квартире. Дети давно разлетелись, повзрослев, а жена умерла десять лет назад, да и сам ты скрипишь уже из последних сил. Единственная отрада – когда дети привозят внуков, и эти башибузуки носятся по квартире. Вот только надолго их у меня не оставляют, да и мне уже стало тяжело с ними возиться: возраст, будь он неладен, берет свое.

Я как раз смотрел выпуск новостей об Украине, когда показали кадры обстрела укровояками жилых кварталов Донецка. Я смотрел и не мог поверить, что такое может случиться в наше время и почти в нашей стране. Уроды. Я смотрел на кадры обстрела, а в груди нарастало напряжение, перешедшее в жжение. Появилась боль в плечах и спине, закружилась голова, а потом сдавило сердце. Трясущимися руками я потянулся к таблеткам и стакану с водой, которые всегда стояли рядом с моим креслом на журнальном столике, но дотянуться не успел. Последнее, что мне запомнилось, прежде чем я погрузился в темноту, – это как я неловко начал заваливаться на журнальный столик.

Глава 1

18 июля 1937 года, Ленинград

Я проснулся оттого, что мне в глаз светил луч солнца, который пробивался через щель в неплотно задернутых шторах, которыми было занавешено окно комнаты. Не понял… В глаза бросилась не моя квартира и не больничная палата, где я по идее должен был очнуться, а старые, салатового цвета обои, витой шнур проводки, идущий по стене на редких точках старинных фарфоровых изоляторов, и большая тарелка старого репродуктора, из которого негромко звучала песня:

Все выше, выше и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.

«Марш авиаторов» – сразу узнал я эту старую песню. Как давно уже я ее не слышал. Оглядевшись вокруг, я в недоумении замер: это была моя старая комната в коммуналке, в этом не было никакого сомнения. Справа стояла пустая кровать моего младшего братишки, а напротив нее, рядом с платяным шкафом стояла кровать сестры. Их обоих не было в комнате.

Встав с кровати, я подошел к стене, на которой висел отрывной календарь, на котором стояло «17 июля 1937, Суббота». Насколько я помнил, листки календаря каждый раз отрывал я, утром, как только вставал, а если меня не было, то за меня это делала Иринка.

Тут как будто в голове переключился какой-то тумблер, но сразу всплыло, что сеструха в это время вместе с однокурсниками пошла в поход, а брат вместе со своим классом – в пионерском лагере. А главное, я сам был МОЛОДЫМ!!! Что произошло, почему я, судя по всему после своей смерти, очнулся в прошлом, в своем собственном теле?

Тут из соседней комнаты послышался такой знакомый и, казалось бы, уже давно и прочно забытый голос мамы:

– Олежка, сынок, завтракать будешь? Я твоих любимых сырников напекла.

Это действительно был голос моей матери. Мама! Такой родной и знакомый голос, а ей самой в этом году только сорок лет исполнилось.

А передо мной в голове тут же появился мрачный мартиролог. Мама: она погибнет в феврале 1942 года, когда попадет под артобстрел. Хоронить будут только верхнюю часть тела: от нижней просто ничего не останется после взрыва тяжелого снаряда. Отец: он пропадет без вести под Лугой, куда уйдет в составе дивизии народного ополчения защищать свой родной город. Иринка погибнет в августе 42-го, когда в дом, на крыше которого она будет дежурить, упадет не зажигательная, а фугасная бомба. Колька, наш младшенький: полуторка, в которой его вывозили вместе с классом, уйдет под воду в незамеченной водителем машины полынье 21 декабря 41-го, из машины не спасется никто. Родители отца просто замерзнут у себя дома в январе 42-го, а родители матери умрут от голода в течение одной недели в том же январе.

Одновременно с этим я вспомнил дневник Тани Савичевой, он просто огненными буквами всплыл в моей голове:

«28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12.00 утра 1941 года».

«Бабушка умерла 25 января в 3 часа 1942 г.».

«Лека умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г.».

«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи. 1942 год».

«Дядя Леша, 10 мая в 4 часа дня. 1942 год».

«Мама – 13 мая в 7 часов 30 минут утра. 1942 г.».

«Савичевы умерли». «Умерли все». «Осталась одна Таня».

Сама Таня Савичева умерла 1 июля 1944 года, уже в эвакуации: прогрессирующая дистрофия, цинга, нервное потрясение и костный туберкулез окончательно подорвали ее здоровье. Ей было всего 14 с половиной лет.

А ведь еще была и моя Варя, Варенька… Она погибла в июне 1942 года.

14 июня 1942 года, Ленинград

В этот день я вечером, после работы, побежал к своей Варюше. На стук дверь мне открыла Ирина Федоровна, мать Вари. Вся заплаканная и какая-то постаревшая, она посторонилась, пропуская меня в квартиру.

– Олег, это ты. А у нас горе: Вареньку убили сегодня утром. Отобрали карточки за три дня и твою цепочку с кулоном с шеи сорвали. По словам соседки, ее двое парней грабили, она сопротивлялась, вот они ее ножом и ударили. Как же я теперь буду без своей Вареньки?..

Ирина Федоровна снова расплакалась, а я стоял словно оглушенный. Перед моими глазами стоял образ смеющейся Варюши в развевающемся легком летнем платье.

Через пару недель я случайно увидел подаренную мной Варе золотую цепочку с кулончиком на Тамарке, молодой девице, которая с молодости путалась с приблатненными ребятами нашего района. В первый момент я не сразу узнал цепочку, а потом, когда сообразил, что это за цепочка с кулоном (кстати, ручной работы: мне ее знакомый ювелир, друг отца, для Вари делал, так что ошибиться было нельзя, так как это была штучная работа), то рванул вслед за Томкой.

Быстро ее догнав, развернул к себе и, сорвав с нее цепочку, злобно проговорил:

– Откуда у тебя эта цепочка?!

– А ну, пусти! И цепочку отдай, она моя!

– Слышь ты, шалава гребаная, отвечай! Откуда у тебя эта цепочка?!

– Она моя!

Сдавив в кулаке ворот ее платья, так что ей стало трудно дышать, я, уже едва сдерживаясь, прорычал:

– Удавлю, тварь! Эту цепочку я подарил своей невесте, а пару недель назад ее убили и ограбили! КТО… ТЕБЕ… ЕЕ… ПОДАРИЛ?! Ну, отвечай, а то сейчас удавлю как сообщницу этих уродов!

Томка заметно струхнула, так как поняла, что я на взводе и могу действительно ее удавить, а потому быстро проговорила:

– Да Витька Губа мне ее дней десять назад подарил. Откуда я знала, что она ворованная?

Витька Губа был приблатненным шпынем в нашем районе и обычно работал на пару со Степкой Шкетом. Свою кличку Витька получил за заячью губу, а Степка был просто мелким, вот его Шкетом и звали.

– Если хоть слово этим уродам вякнешь – УДАВЛЮ, ТВАРЬ! Поняла меня?

– Да-да, поняла, буду молчать как рыба, только не убивай.

До Томки наконец дошло, что ни в какую милицию я ее не потащу, а могу просто удавить на месте, вот она и испугалась по-настоящему. Забрав цепочку и отпустив Томку, я ушел. В милицию я не пошел: доказательств у меня никаких, а теперь и Томка просто скажет милиционерам, что она эту цепочку первый раз в жизни видит.

С этого дня в моем кармане всегда лежал кусок тонкой, но прочной веревки, а я после работы ходил по улицам нашего района. И в конце июля мне все же повезло: я увидел Витьку Губу. Он как раз шел в мою сторону, и я, когда он поравнялся со мной, сделал шаг ему за спину и накинул на шею выхваченную из кармана веревку, после чего резко сдавил ее, разводя из-за всех сил свои руки в стороны.

Витька задергался, пытаясь освободиться, а я продолжил его душить и тихо прохрипел ему в ухо:

– Ну что, урод, добегался? Думал, только ты будешь людей убивать? Это тебе за мою Варю!

Наконец Витька перестал дергаться, под его ногами натекла желтая лужа и завоняло дерьмом. Но я на всякий случай еще пару минут подержал веревку на его шее, чтобы, как говорится, с гарантией отправить этого подонка в мир иной. Один готов, но оставался еще один ушлепок, который убивал мою девушку.

Шкета я отловил через полторы недели. Он, видимо, что-то почувствовал, потому что когда я к нему подошел, то он выхватил финку и стал выводить ею круги. Я был не в лучшей форме: сказывался голод. Но все же перехватить его руку с финкой смог, после чего, вывернув ее, насадил Шкета на его собственный нож. Вытащив его руку, я снова с силой ударил его ножом в живот и потянул его руку с зажатой в ней финкой на себя, разрезая плоть и увеличивая рану, пока из распоротого живота не стали вываливаться наружу кишки.

– Это тебе, тварь, за мою невесту! Жизнь за жизнь! А то милиции еще доказывай, что это ты со своим подельничком Губой ее убили и ограбили.

Шкет умирал почти полчаса, и все это время я стоял рядом и молча смотрел на него, а потом, плюнув на его труп, пошел к Ирине Федоровне. Она была дома и открыла мне дверь, когда я стал в нее стучать.

– Добрый вечер, Ирина Федоровна. Я нашел и наказал убийц Вареньки. Теперь она может спать спокойно, зная, что ее убийц постигла кара и они больше не топчут нашу землю.

– Олежка, почему ты их не сдал в милицию?

– А доказательства, Ирина Федоровна? Доказательств нет: ваша соседка их лиц не видела и опознать их не сможет. Да и кроме того, только удавив их своими руками, я смог потушить пожар в своей душе. Знаю, Варю этим мне не вернуть, но хотя бы я спас других Варь от этих нелюдей: больше они никого не убьют и не ограбят.

Кстати, эта шалава Томка пережила блокаду и войну. Я ее иногда встречал, и каждый раз, как она меня видела, тут же испуганно отходила в сторону. Других последствий для меня это не имело: ни милиция, ни возможные дружки Губы и Шкета ко мне не приходили.

18 июля 1937 года, Ленинград

Я вспомнил все это и понял, что просто не смогу жить, если не попытаюсь все это изменить. Я не могу отменить войну, но я могу постараться как минимум сделать так, чтобы на начало войны у нас были не еще сырые Т-34 и КВ, а целая линейка новой бронетехники с уже всеми необходимыми усовершенствованиями, доведенной до кондиции, с вылеченными детскими болезнями.

С 1936 года я работал на заводе № 174 имени Ворошилова в конструкторском бюро, а затем, уже во время войны, перешел на Кировский завод, где и проработал до самой своей пенсии, проектируя танки и другую бронетехнику. Я не знаю, кто или что перенесло меня в мое собственное прошлое, но оно сделало мне просто шикарный подарок: я помнил все, что со мной было в моей жизни, а также все чертежи, которые я чертил или видел.

Да, моей последней работой был Т-72 первого поколения, но сейчас его не сделать: слишком сложно для нынешней промышленности, нет еще необходимых для его производства технологий. Но вот наладить к началу войны выпуск Т-44 и ИС-3 вполне реально. Реально чисто технически, но только как мне добиться разрешения на их разработку – вот в чем вопрос. Ведь сейчас я никто и звать меня никак. Начальство со мной даже говорить не будет, предложи я ему разработать новые танки. Короче, будем думать, а пока надо снова вжиться в эту жизнь, а то отвык я давно от этого времени.

Быстро одевшись, я вышел из нашей комнаты в комнату родителей. Комната родителей была раза в два больше нашей: если наша была около двенадцати квадратных метров, то родительская – около двадцати. Нам, то есть нашей семье, в плане жилья, можно сказать, повезло: у нас было целых две комнаты в коммуналке, причем и сама коммуналка была небольшой, всего пять комнат. Наш дом стоял на набережной реки Фонтанки, у Ломоносовского моста, причем мы жили во флигеле, который располагался во дворе. Хоть двор был и небольшой, но места для маленького зеленого скверика с фонтаном посередине там хватало, и наши окна выходили как раз в этот скверик.

Наша комната была самой крайней, рядом с парадной, и из нее шла дверь в комнату родителей. Раньше была еще дверь и в коридор, но ее заложили еще до меня; кто и когда, не знаю, просто у соседей с других этажей из такой же комнаты выходы были только в коридор. За комнатой родителей была еще одна большая комната, там жила молодая семья. Виктор – достаточно молодой парень, на несколько лет старше меня, – жил там со своей женой Настей и двухгодовалой дочкой Аней. С другой стороны коридора в большой угловой комнате жила тетя Валя (просто привык так называть ее с детства), она служила в какой-то конторе. Потом была узкая комната наподобие нашей, в которой жила баба Таня, пенсионерка, и затем большая кухня.

Туалет с умывальником был в конце коридора, вот туда я пошел, по дороге поцеловав маму. Как мне хотелось обнять ее изо всех сил и никуда не отпускать.

Вернувшись, мы с ней и отцом позавтракали, а потом я стал собираться. Ведь моя Варюша снова жива и здорова, а я не видел ее целых 72 года – целую жизнь. Хорошо, что сегодня воскресенье, выходной: у меня есть достаточно времени, чтобы все обдумать и привыкнуть к новой старой жизни (такой вот каламбур получается).

Я спускался по лестнице вниз (а жили мы на втором этаже), когда заметил у дверей квартиры под нами фигуру человека с костылями и вещмешком на спине. Это был наш сосед, дядя Петя. Я, сделав удивленное лицо, спросил его, что случилось.

Это в своей старой жизни я знал, что танкист майор Петр Нечаев одним из первых отправился воевать в Испанию осенью 1936 года. В середине октября 1936 года он прибыл в Испанию в составе экипажа танков Т-26, которые отправило на помощь республиканцам правительство СССР. Нечаев вошел в состав первой интербригады под командованием Манфреда Штерна, австрийского коммуниста, гражданина СССР. А сейчас я не должен был знать, что с ним случилось, вот и пришлось ломать комедию.

Но нет худа без добра: мне нужен был официальный источник знаний об эффективности наших танков в бою. Дядя Петя для этого подходил отлично. Да, вот такая я циничная сволочь, а что делать? Как мне иначе залегендировать мои знания о боевом применении наших танков, если я официально всего лишь молодой инженер-конструктор, только недавно закончивший учебу и ни в какие командировки в горячие точки не ездивший?

– Доброе утро, дядь Петь, что с вами случилось?

Обернувшись ко мне, дядя Петя ответил:

– О, Олег, доброе утро. Да вот не повезло мне, отвоевался я, похоже.

Сделав понимающее лицо, я воскликнул:

– Вы что, оттуда?! Прямо из Испании?! Как там, бьете проклятых франкистов?

– Да тише ты, не ори! – замахал на меня рукой дядя Петя.

– Дядь Петя, расскажи, как вы там воевали! Как наши танки себя показали?

При этих словах лицо дяди Пети откровенно скривилось:

– Олег, я прямо из госпиталя, даже семью свою не видел.

– Ой, извините, не подумал. Просто вы ведь знаете, где я сейчас работаю, а мне очень важно знать мнение танкистов о наших танках, чтобы сделать их более надежными и защищенными.

– Ладно, Олег, приходи вечером, часикам к восьми, поговорим.

– Спасибо, дядь Петь, мне это действительно очень важно.

– Да беги уже, небось к своей Варваре бежишь? – улыбнулся мне дядя Петя.

– К ней. Тогда до вечера, дядь Петь.

Ну вот, если что, потом можно будет упирать на мнение и слова того, кто сам воевал на наших танках. Жаль, конечно, дядю Петю. Не знаю, что именно с ним произошло, но блокаду он тоже не пережил. А так, надеюсь, у него будет шанс выжить, ведь жили же многочисленные инвалиды, которых после войны было много.

– Доброе утро, Ирина Федоровна, а Варю можно?

– Доброе утро, Олег, сейчас позову.

Мне повезло: дверь открыла сама Ирина Федоровна, а не соседи. Вот Варе и ее матери откровенно не повезло: в соседях у них были какие-то склочные люди, и причем все уже в возрасте, молодежи не было. Варя постоянно мне жаловалась на регулярные скандалы и мелкие пакости со стороны соседей. Может, это было еще потому, что Ирина Федоровна была учительницей, коренной жительницей, а соседи все были без малейшего образования, из деревень, приехавшие в город после революции. Вот и была она среди них как белая ворона.

Варя жила на углу Фонтанки и Бородинской улицы – от меня пять минут ходьбы пешком. Она вскоре выпорхнула из комнаты, и мы, взявшись за руки, пошли гулять по городу. А что, погода отличная, солнышко с легкими облаками, которые не дают ему печь, тепло, а впереди еще почти весь день. Повернув в сторону Аничкова моста, мы перешли дорогу и пошли по набережной реки Фонтанки, по которой плавали лодки.

Домой я вернулся только после обеда, проводив перед этим Варю домой. А прошли мы изрядно, прогулявшись пешком по Невскому проспекту мимо Казанского собора до Зимнего дворца и обратно.

А в восемь часов вечера я уже звонил в квартиру дяди Пети. Дверь мне открыла их соседка, тетя Вера. Для меня, считай выросшего здесь, все взрослые соседи были дядями и тетями, как, впрочем, и для всей остальной дворовой ребятни, которая уже превратилась к этому времени в девушек и юношей.

– Добрый вечер, теть Вер, – поздоровался я с ней.

– Здравствуй, Олег, ты к кому?

– К дяде Пете, он вернулся, я его видел утром.

– Да, не повезло ему, да и Анне тоже: муж инвалидом стал.

– Теть Вер, зато вернулся, живой, да и руки целы, а нога – так там ниже колена, так что деревянную поставить и можно ходить. Конечно, бегать не будешь, но и хоронить себя раньше времени тоже не стоит.

– Ладно, иди, утешитель.

Я прошел к комнате Нечаевых и постучал.

– Дядь Петь, к вам можно?

Дверь мне открыл их сын Колька, еще пацан, учившийся в школе.

– Олег, проходи, – раздался из комнаты голос дяди Пети.

– Здравствуйте, тетя Аня, – поздоровался я с его женой.

– Здравствуй, Олег.

– Ну, проходи, надежда советских танкистов, – невесело пошутил дядя Петя.

Мы с ним сели за стол у приоткрытого окна и начали негромкий разговор.

– Дядь Петь, как так случилось, что в ваш танк попали?

– Эх, Олег, этим танком только басмачей по пустыне гонять: броня ни к черту, его в борт со ста метров можно из ДК пробить бронебойным патроном, а из любой противотанковой пушки Т-26 пробивается с полукилометра в любой проекции. А нашей противотанковой пушкой пробивается в лоб с километра, а франкисты из немецких 37-миллиметровых орудий подбивали нас от полукилометра и более. Так и мой танк подбили. Мехвод погиб на месте, мне болванкой ногу оторвало под коленом. Спасибо заряжающий из танка вытащил, а то сгорел бы вместе с танком.

– Значит, тридцати миллиметров лобовой брони под прямым углом явно недостаточно для защиты танка?

– Теперь уже нет. Вот для Гражданской войны или Империалистической наш Т-26 был бы в самый раз, а сейчас уже он устарел. Да и БТ тоже не годится, он бронирован даже слабее Т-26.

– Я так и думал. Время идет, все совершенствуется. Есть у меня задумка по новому легкому танку. Правда, он будет минимум в полтора раза тяжелей уже существующих, зато защита будет уже легкой, противоснарядной, по крайней мере в лоб его пробить будет очень трудно.

– Ну, так что ты там придумал? – оживился дядя Петя.

– Коль, дай лист бумаги и карандаш, – попросил я сына дяди Пети.

Получив требуемое, я стал быстрыми штрихами накидывать силуэт танка.

– Хм, интересно. Форма, надо признать, необычная, но смотрится, пожалуй, покрасивей БТ, не говоря уже про Т-26.

– Тут, дядь Петь, не в красоте дело, хотя, конечно, если и внешне выглядеть будет красивей, то еще лучше. Просто при таких наклонах брони повышается вероятность рикошета при попадании снаряда в броню. А кроме того, тут есть еще один важный фактор, вот смотрите. – Я провел на листе бумаги две параллельные линии. – Допустим, здесь бронелист толщиной в 10 миллиметров, а если повернуть лист на 45 градусов, то толщина листа увеличится ровно вполовину. – При этих словах я повернул лист бумаги на 45 градусов. – Это законы геометрии. Таким образом, только за счет угла расположения бронелиста мы повышаем бронезащиту наполовину. Как вам легкий танк с лобовой броней в 45 миллиметров под углом в те же 45 градусов? Если даже снаряд не срикошетит, то ему надо будет пробить не 45 миллиметров, а уже 67,5. А это и для тяжелого танка подойдет. Ну а борт 30 миллиметров; хотелось бы и потолще, но тогда точно в весовую категорию не впишемся. Но если борта сделать тоже под углом в 45 градусов, то тогда будут те же 45 миллиметров, но под прямым углом.

– Да, Олег, впечатляет. А орудие и башня?

– Калибр надо увеличивать, 45 миллиметров уже недостаточно мощный калибр для современных танков. Пока еще он, конечно, сойдет, но ведь наши противники тоже не будут стоять на месте, значит, надо работать на перспективу. Я думаю, тут нужно новое 60-миллиметровое орудие с длиной ствола минимум в 50 калибров. Необходимо в открытом бою уничтожать танки противника на максимальной дистанции, пока они не войдут в зону открытия своего действенного огня. То есть уничтожить их до того, как они смогут своим ответным огнем уничтожать наши танки.

– Правильные у тебя мысли, Олег. Только вот сможешь ли ты это все воплотить в жизнь?

– Постараюсь, дядя Петя. Сначала дома проработаю проект, а потом пойду к начальству. Только, боюсь, завернут они меня.

– Вот и я тебе о том же говорю.

– Но если надо, то я до самого товарища Сталина дойду! Сначала попробую официально, через свое начальство, а если откажут, то придется писать товарищу Сталину. Дядь Петь, у вас ведь друзья и сослуживцы здесь остались, сведите меня с ними.

– Зачем тебе это?

– А как проектировать танк, если не знаешь, как вам удобней всего? Воевать-то потом на этих танках вам. Я могу думать, что вам удобно так, а на деле окажется наоборот, вот и будут потом танкисты вовсю костерить конструкторов. Да и время зарядки и остальное надо учитывать. Когда все под рукой и удобно расположено, то лишние секунды экономятся, а порой даже одна лишняя секунда может спасти жизнь.

– Тут ты прав. Сведу я тебя потом с друзьями и сослуживцами. А танк твой мне действительно понравился. Жаль, там его не было.

– Ну, дядь Петь, он тут в лучшем случае только через год появится, и то если мне активно мешать не будут, и я смогу хоть до кого-то достучаться. А потом еще госприемка, где генералитет может его завернуть: они ведь все в основном опираются на свой опыт Империалистической и Гражданской войн, а тогда все было другое.

– И опять ты прав, Олег. Время идет, техника развивается, и уставы должны изменяться согласно новым условиям.

Я еще немного посидел у Нечаевых, обсуждая с дядей Петей танки, и в полдесятого вечера ушел к себе. Главное, теперь, если что, я смогу с чистой совестью заявить, что советовался с воевавшим на наших танках человеком, и он это, если надо, подтвердит, да и его обещание свести с друзьями и сослуживцами играло на меня. Думаю, профессиональные танкисты, когда увидят проект ЛТ-1, который я хотел сделать на базе Т-50, должны оценить мою задумку. И я более чем уверен, что они полностью меня поддержат, и я смогу в разговорах с начальством упирать на заинтересованность в этом тех военных, кому потом на этом танке воевать.

А пока мне следовало готовиться к завтрашнему дню, ведь мне завтра на работу, и как пройдет этот мой новый старый рабочий день, я не знал. Вроде в моей памяти есть все мои коллеги, с кем я работал на заводе, но кто мне гарантирует, что не будет никаких сюрпризов. Да, этот некто, или это нечто, что предоставили мне второй шанс и перенесли меня обратно во времени, дали мне фотографическую память, но кто гарантирует, что у нее не будет сбоев? Теперь ведь весь интернет с Википедией находятся исключительно в моей голове, теперь не зайдешь привычно на сайт и не погуглишь необходимое. Так что надо сначала вжиться в уже забытую мной прошлую жизнь, немного освоиться и только потом идти к начальству с моими проектами. Думаю, за неделю освоюсь, мне ведь не с нуля начинать, а всего лишь вспомнить уже однажды прожитое.