Loe raamatut: «Мой герой»
Как это, спросит иной читатель: автобиография и, однако, с заглавием «Мой герой»? В объяснение этого я должен сказать, что название «герой» я употребляю здесь не в смысле какого-нибудь героизма умственного, нравственного, жизненного, а в простом смысле главного действующего лица в рассказе. Моему рассказу придется касаться многих, важнейших для современного и будущего развития человека, вопросов – разных усилившихся направлений мысли, жизни и общей основы для мысли и жизни – веры. Такому рассказу следует быть как можно более беспристрастным, и даже бесстрастным. И вот, чтобы в самой форме или образе рассказа не положить его истинного начала, а, напротив, чтобы относиться и к себе самому, или к собственному своему делу, как стороннему для меня предмету, мною только изучаемому, я берусь писать историю моего героя 1 14 сентября – день Воздвижения Креста Господня, 1870 г.
Часть первая. Происхождение и воспитание моего приятеля
Был свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир.
Иоан. I, 9.
Мой приятель по происхождению из духовного звания. Но он не принадлежит к тем типам из духовного звания, какие известны нам из литературы и отчасти из самой жизни. Он не мог, не умел, да и не хотел ладить с привычным складом жизни и мысли духовной; ни с чем мертворутинным он как-то не уживался и не мирился, хотя всегда был самым миролюбивым человеком. Но он не имел ничего общего с теми, которые хотели бы сбросить с себя, как тяжелое и ненавистное бремя, все, что сколько-нибудь отзывается прирожденным для них духовным. Напротив, для «моего приятеля» было навсегда неприкосновенною святынею живое существо духовного звания. Он немало работал в жизни, был стоек в образе мыслей и в правилах, но нимало не походил на тех дельцов из духовного звания, которые своею стойкостью в работах и стремлениях своих умели прокладывать себе выгоднейшую карьеру и крепко усаживались наконец на очень почтенных и тепленьких местах. Напротив, «мой приятель» всегда был образцом житейской непрактичности, так что об нем знакомые его обыкновенно отзывались: «Это только он один мог так повредить своей карьере, только он один мог поступить так наивно-нерасчетливо». Вообще, по своему духу и развитию «мой приятель» составляет нечто особенное в своем роде, – особенное, можно бы сказать, чуть-чуть не до уродливости, если бы обычное развитие большинства и разных видов меньшинства в родном «моему приятелю» круге носило признаки здравой нормальности. Но здраво-нормальное в это время, которому принадлежит «мой приятель», у нас повсюду только еще вырабатывалось, не успев выработаться, кажется, еще и до настоящих дней, поэтому трудно пока с точностью и разобрать, что именно было уродливого и здорового в развитии «моего приятеля». Во всяком случае, однако ж, история «моего приятеля» должна добраться, по крайней мере, до семян слишком своеобразного его развития.
