Loe raamatut: «День Черного Солнцеворота»

Глава 1. “Разрыв-трава”.

По дороге шел огромный лось, проваливаясь по колено в черную, жирную грязь. На длинных бурых шерстинках, покрывавших его бока, повисли капли дождя. Широкие ветвистые рога царапали повисшие низко дождевые тучи. Справа и слева от дороги рос густой еловый лес. На нижней ветке гигантской ели сидел черный ворон, размером с откормленного гуся. Он опустил промокшие крылья и открыл черный клюв. Длинная перьевая борода свисала под клювом. Ворон уставился черными глазами на лося.

– Сиди смирно, – сказал ворону низкорослый широкоплечий человек, сидевший верхом на лосе. Спина человека выгнулась и застыла горбом, черная редкая бороденка торчала в стороны, длинные мокрые волосы свисали из-под меховой облезшей шапки.

Ворон закрыл клюв и расставил крылья в стороны. Горбун направил на него конец длинной кизиловой палки, украшенной резным изображением змея. Лось остановился, нагнул голову, показывая ворону большие рога. Черная птица напрягла шею и выдавила гортанное, скрежещущее карканье.

– Покаркай еще, карагач старый! – горбун замахнулся палкой.

Ворон присел, взмахнул мощными крыльями и поднялся в воздух. Горбун закрылся руками защищая голову, но ворон и не думал нападать. Он полетел над лесом, громко хлопая крыльями.

– Нажрался падали, еле взлетел, – сказал горбун, глядя ему вслед. – Чего встал? Пошел! – Он ударил палкой лося по рогам, и тот медленно побрел по дороге.

Пахло прелой листвой и мертвечиной. Справа от дороги, между елями лежали гниющие тела в ржавых изрубленных кольчугах. Лисы, пирующие на почерневшей плоти павших воинов, повернули окровавленные морды, провожая злыми глазами лося и горбуна. На месте боя ярко-белые цветы ковром устилали землю, щедро пропитанную кровью.

– Ярые белянки любят кровь человеческую, жируют на ней. Ишь как расцвели, – пробубнил горбун.

Лось остановился, затряс головой, задвигал боками, отряхивая дождевую влагу.

– Скотина! – горбун ухватился за рога, стараясь не упасть в грязь.

Просушив шерсть, лось потянулся мягкими губами к еловой ветке, нависшей над дорогой, ухватил ее, потянул в бок, оторвал и начал жевать, безразлично посматривая по сторонам.

– Пошел! Мы так до ночи не доедем! – горбун ударил лося палкой. – Жаль, что у тебя нет крыльев. Лучше бы вместо рогов выросли орлиные крылья. Полетели бы над лесом. Сверху далеко видно. Помню, стоял я на высокой скале на берегу Темного моря, в земле тавров. День был погожий, солнечный. Далеко видно… Море называется Темным, а вода в нем синяя как небо и блестит под лучами солнца, – горбун зажмурился и улыбнулся.

Лось нехотя сделал шаг и снова остановился.

– Пошел, говорю! – крикнул горбун и огрел его по крупу.

Лось побежал, высоко задирая ноги, но вскоре снова перешел на шаг. Впереди горбун заметил движение. Ему показалось, что по земле катается зверь с блестящей, лоснящейся шкурой. Подъехав ближе, он увидел, как сотни серых гадюк сплелись в клубок. Их чешуйчатые тела выкручивались и свивались в танце продления жизни. Гадюки громко шипели. Их длинные раздвоенные языки улавливали запах партнеров по танцу. Над верхушками елей раздался шорох и хлопанье сотен крыльев. Большая стая красноклювых аистов кружила над гадючьим клубком. Один за другим аисты садились на край дороги. Сложив крылья и смешно двигая красными ногами-ходулями, птицы подбегали к извивающемуся клубку, хватали клювами гадов и спешно проглатывали. Серые гадюки, опьяненные любовной игрой, не замечали опасности.

Горбун чертил кизиловой палкой круги и загогулины в воздухе, приговаривая: «Оберег творю, свою защиту тку. От глаза дурного, от видения злого. От болезни злючей, от беды колючей. От несчастья страсти, от лихой напасти. От врагов свирепых, от раздоров крепких. От проклятья и порчи, от крови и желчи. Великую силу сотворяю, свое тело от несчастья закрываю. Соль в глаза, соль в глаза, соль в глаза».

Аисты истребили большую часть гадюк. Уцелевшие гады расцепились и поползли в чащу, спасаясь от неминуемой смерти. Наполнив желудки, аисты расправляли крылья, щелкали клювами, чистили перья.

– Пошел, пошел! – горбун бил лося каблуками зеленых сафьяновых сапог.

Сохатый тронулся с места, ускорил шаг, перешел на бег, но через пол версты снова остановился.

– Аист – злая птица, а ты встал рядом с ними как вкопанный. Аист истребляет полезных животных: гадюк да лягушек, червей да ужей. Подлетит к человеку, ударит красным клювом в глаз, как копьем, пробьет голову и конец. А ты рот раскрыл и смотришь…

Лось затряс головой, отгоняя мошек.

– Нет? Что нет? Не стоял, раззявив рот, или аист – неопасная птица? Что ты головой мотаешь?

Лось с тоской посмотрел по сторонам в поисках горькой еловой веточки, но в этом месте деревья росли далеко от дороги. Горбун потянул за правый рог и огрел лося палкой. Нехотя переступая ногами, сохатый сошел с дороги и пошел по высокой траве к деревьям. На отдельно стоящей осине, в крепкой пеньковой петле качался на ветру висельник. Черный язык вывалился из открытого рта, светлые волосы трепетали на ветру, глаза заволокло белесой мутью, один лапоть слетел с ноги. Горбун заставил лося подойти вплотную к мертвецу, встал ногами на лосиную спину и кривым ножом перерезал веревку. Висельник упал на мягкую влажную землю. Горбун ловко спрыгнул и, ударив лося ногой под колено, заставил лечь на землю. Сохатый принялся есть траву, не обращая внимание на лежащий рядом труп. Горбун взял переметную суму, вынул из нее глиняный горшочек с крышкой и поставил его рядом с висельником.

– А ведь мог и не заметить… – бормотал горбун, – чуть не проехал мимо… И ты, – он ударил лося ногой в бок, – не подсказал мне, что рядом висельник. Какая удача…

Он присел на корточки, отрезал почерневший язык мертвеца и положил в глиняный горшочек. Затем вспорол висельнику живот, вынул печень, осторожно отделил желчный пузырь и тоже положил в горшочек. Горбун вытер руки и нож о домотканую некрашеную рубаху висельника.

– Закопать нужно… – бормотал он. – Сниться будет… Будешь ко мне во сне приходить? Знаю, что будешь.

Ножом и руками горбун вырыл неглубокую яму, спихнул в нее труп и присыпал землей.

– Мать сыра земля, прими тело мертвое, оплети корнями травяными, спеленай корнями древесными, омой дождевой водой, скрепи стужей морозной, изгрызи червями могильными, не выпускай его душу до конца времен, – сказал горбун и трижды дунул на могилу.

Обтерев руки травой, он закрыл крышкой горшочек и положил в переметную суму.

– Двинем дальше, – сказал горбун и взгромоздился на лосиную спину.

Лось подошел к дороге, осторожно погрузил в грязь правую переднюю ногу, постоял в задумчивости, затем левую, и снова постоял, думая о чем-то. Горбун потерял терпение и ударил палкой сохатого.

– На этот раз она будет мною довольна… Я везу ей подарки. Много подарков. Желчь висельника… Какая удача. Интересно, кто его повесил? Оттуда ехал, его здесь не было. Или я не заметил…

Дождь усилился. Одежда горбуна промокла насквозь, и он дрожал от холода. Мерно ступая, лось прошел несколько верст, остановился и повернул голову влево. Горбун скосил глаза и увидел невдалеке, на краю леса, большую раскидистую яблоню, увешанную крупными красными яблоками. Под яблоней сидел огромный еж, больше трехлетнего кабана. Морда, грудь и мягкое пузо ежа обросли седой шерстью. Он сидел, расставив в стороны задние лапы, а передними держал спелое яблоко. Еж откусывал большие куски и с хрустом пережевывал, из пасти тек сок и слюна. Съев яблоко, он навалился на яблоню колючей спиной, уперся задними лапами в землю, и качнул дерево. Плоды градом застучали по земле. Он лениво нашарил лапой яблоко, упавшее рядом, и принялся есть. Большой черный нос ежа непрерывно шевелился, а маленькие глазки слепо смотрели на мир. Горбун потянул за левый рог, лось сошел с дороги и пошел к яблоне.

– Ты кто такой? – спросил горбун у ежа, подъехав вплотную.

– Еж, – ответил еж и откусил яблоко.

– Что ты здесь делаешь?

– Ем яблоки, – ответил еж и бросил огрызок на землю.

– Кто научил тебя говорить по-человечески?

– А тебя кто научил говорить по-человечески?

– Я не помню… – ответил горбун.

– И я не помню. Чего пристал?

– А почему ты ешь яблоки?

– Так ведь больше нечего есть.

– Я видел много гадюк. Они сплелись в большой клубок.

– Где? – оживился еж. – Змеиное мясо вкусное.

– Версты четыре отсюда.

– Далеко, – лениво сказал еж, и нашарил в траве яблоко.

– Почему ты собираешь только те яблоки, которые упали рядом с тобой? – спросил горбун. – Посмотри, сколько их лежит чуть дальше.

– Я не могу посмотреть, – ответил еж со вздохом. – Я плохо вижу.

– А ты протяни лапу чуть дальше и достанешь.

– Я не могу протянуть лапу дальше, – ответил еж. – У меня короткие лапы.

Съев все яблоки, которые упали рядом, еж снова качнул дерево.

– Я могу помочь тебе, – сказал горбун.

– Соберешь их для меня? – спросил еж, и его черный нос задвигался еще быстрее.

– Нет, – ответил горбун. – У меня есть гладкие круглые кристаллы в серебряной оправе. Ты их нацепишь на свой нос, посмотришь через них на белый свет и все увидишь.

– Увижу даже то, что не хочу видеть?

– Если ты случайно посмотришь на то, что не хочешь видеть, отвернись в сторону или закрой глаза.

– А что ты хочешь взамен?

– Мне нужна разрыв-трава. Только вы, ежи, умеете ее находить, но раньше я не встречал говорящих ежей. Ты умеешь говорить, и с тобой можно договориться. Будем меняться?

– Мне нужно подумать, – ответил еж и продолжил есть яблоки.

Прошло много времени, солнце завершало свой дневной переход.

– Ну так, что? – спросил горбун, устав ждать.

– Что? – еж перестал жевать.

– Почему ты не отвечаешь на мой вопрос? – раздраженно спросил горбун.

– Я не могу одновременно есть и отвечать на твои многочисленные вопросы, у меня только один рот.

– Сейчас ты не ешь, – сказал горбун, стараясь держать себя в руках. – Ты можешь ответить на мой вопрос?

– Да, – сказал еж.

– Что, да?! – закричал горбун.

– Да, я могу ответить на твой вопрос.

– Ну, так отвечай!

– Я согласен.

Горбун замахнулся кизиловой палкой, намереваясь ударить ежа, но сдержался.

– Дай мне кристаллы, – сказал еж. – Хочу посмотреть на мир.

Горбун спрыгнул на землю, заставил лося лечь, достал из переметной сумы обернутые тряпочкой кристаллы в серебряной оправе, подошел к ежу и одел на его нос. Еж внимательно посмотрел через гладкие круглые кристаллы на горбуна, на лося, на затянутое тучами небо, на мрачный лес и снова на горбуна, скривился и сказал: «Без них лучше. Забирай обратно».

– Но договор есть договор! – возмущенно закричал горбун. – Ты взял кристаллы своими лапами, поэтому должен исполнить свое обещание.

– Да, – согласился еж, – договор есть договор. Я добуду для тебя разрыв-траву. Только ответь мне на один вопрос, ты знаешь, для чего нужна разрыв-трава?

– С помощью ее сока можно открыть любой замок. Никакая дверь не устоит: ни деревянная, ни железная, ни заколдованная – ответил горбун.

Еж свернулся клубком и покатился вокруг дерева, накалывая спелые яблоки на свои иглы.

– А говорил, что беспомощный, – сказал горбун.

– Я пошутил, – сказал еж, встал на четыре лапы и пошел в лес.

– Постой, иди не так быстро. Я плохо вижу в темноте.

– Я тоже, – ответил еж, быстро двигая носом. – Иди по запаху.

– Я не умею.

– А лось? Лось умеет?

– Я не знаю. Я у него не спрашивал.

– Давай так, первым пойду я, потом лось, а ты будешь держаться за лосиный хвост и не потеряешься.

– У лося хвост короткий. Держаться неудобно.

– Да? – удивился еж. – А, ну да…

Горбун подошел к ближайшей ели, содрал со ствола длинный клок серого мха, нацепил на конец кизилового посоха, прошептал заклинание: «Зеленое пламя гори, черным дымом не чади. Серый мох пожирай, ночной мрак разгоняй. Гори долго, свети ровно», и трижды дунул. На завитых кончиках мха появились мелкие смоляные капли, испускавшие мертвенно-зеленый, но достаточно яркий свет.

Еж, не торопясь, вошел в лесную чащу, за ним горбун, а следом лось. Ели росли близко друг от друга, их пушистые ветки переплетались и не пропускали свет луны. Зеленое свечение кизилового посоха выхватывало из темноты мухоморы, мохнатых пауков, сидящих на липкой паутине, длиннокрылых комаров, кружащих хоровод, ухающего филина, который замолчал при приближении путников и вытаращил на них желтые глаза-блюдца.

– Далеко идти? – спросил горбун.

– Я не знаю, – ответил еж.

– Как это, ты не знаешь? – удивился горбун. – Ты не знаешь, куда идти?

– Куда идти знаю, но я не знаю, близко это или далеко.

– Ты невыносим, – сказал горбун с раздражением, – как ты дожил до старости с таким характером?

– Мне кажется, – ответил еж, – что секрет моего долголетия в том, что я не задаю вопросов, а на чужие отвечаю кратко.

Невдалеке, протяжно, с тоской в голосе завыли волки. Лось прижал уши и навалился на горбуна, едва не сбив с ног.

– Это волки или оборотни? – спросил горбун.

– Волки, – ответил еж.

– А оборотни в этом лесу есть?

– Есть. По крайней мере, один точно есть.

Путники вышли на залитую лунным светом большую поляну, в центре которой возвышался лысый холм. Еж, быстро шевеля носом, повел спутников к щелевидному входу в пещеру, зиявшему в центре холма. Скользкая, вязкая глина, покрывавшая холм, мешала идти. Еж цеплялся когтистыми лапами и громко сопел, горбун держался за кизиловый посох двумя руками и втыкал его перед собой, лось совершал неуклюжие прыжки, приседая и отталкиваясь задними лапами. Еж дошел первым до входа в пещеру и остановился, поджидая своих спутников.

– Лось в пещеру не войдет, слишком большой, – сказал еж. Он встал на задние лапы, подошел к лосю, взял его морду передними лапами и, глядя ему в глаза, сказал. – Иди на вершину холма и жди нашего возвращения.

Лось качнул головой, стянул губами яблоко, нанизанное на ежиную колючку, и остался стоять у входа в пещеру.

– Как хочешь, – сказал еж.

Пол пещеры оказался сухим, толстый слой глины не пропускал влагу внутрь холма. Высокий вход в пещеру переходил в круглобокий тоннель шагов двадцать в длину. В конце, тоннель разделялся на две ветки, уходящие в противоположные стороны.

– Где мы? – спросил горбун.

– В пещере, – ответил еж.

– Я не то хотел спросить… Что это за место?

– Пещера в холме.

– Да, нет, не то… Кто насыпал этот холм и выкопал пещеру?

Еж ничего не ответил и пошел по левому ходу, горбун за ним. Они вышли в просторное круглое помещение. Зеленый свет посоха отражался от стен, пола и потолка облицованных черным полированным камнем. На полу покоились останки рыцаря. Между ржавыми доспехами проглядывали кости. По правую руку рыцаря лежали меч и кинжал, по левую – круглый щит. В ногах у рыцаря белел скелет боевого коня, с уздечкой и седлом. Рядом с мечом стояла бронзовая чаша, украшенная большими рубинами.

– Это могила, – сказал горбун.

– Нет, – ответил еж. – Это колыбель. Возьми чашу и кинжал, но не касайся костей.

Осторожно обойдя останки коня, горбун подошел к рыцарю, подобрал кинжал и сунул за пояс, затем взял чашу.

– Кто этот витязь? – спросил горбун.

– Западный князь Дракон, – ответил еж. – Прославившийся своей жестокостью. Он топил младенцев в крови их матерей.

– Почему его похоронили в наших лесах, а не на западе? – спросил горбун.

– Он здесь лежит, чтобы обрести бессмертие.

– Поздно… – сказал горбун, даже кожи не осталось, одни кости. Ему не воскреснуть.

– Кости могут снова обрасти мясом и кожей, душа вернется из подземного мира, и сердце забьется в груди. Не касайся его костей.

– Я и не собирался, – сказал горбун.

– Иди за мной.

Они вышли из черного помещения, пошли по правому ходу и оказались в квадратной комнате, пол, потолок и стены которой были из белоснежного песка. Еж и горбун встали в центре. Еж отряхнулся, спелые яблоки слетели с его колючек и упали на песок. Он встал на задние лапы и повернулся мордой к горбуну.

– Разрежь кинжалом Дракона мою грудь и живот, – сказал еж, – пойдет кровь, наполни ею чашу.

– Но ведь я убью тебя, а ты мне должен добыть разрыв-траву.

– Мы не в могиле, – напомнил еж, – мы в колыбели.

Горбун ударил ежа кинжалом в горло, разрезал грудь и живот. Из его брюха вывалились внутренности и полилась кровь. Горбун поспешно подставил чашу. Из груди ежа появились человеческие ладони, схватились за края разрезанной плоти и раздвинули в стороны. Тело ежа разделилось на две части и упало на песчаный пол, как ветхая одежда. На песке стоял невысокий человек с длинным носом.

– Ты кто? – спросил горбун.

– Твой должник, – ответил человек и шевельнул длинным носом. – Выпей ежиную кровь из чаши, но не всю, оставь на дне один глоток.

Горбун приложился к чаше.

– Произнеси вслух свое желание. Скажи, что хочешь получить разрыв-траву.

– Хочу получить разрыв-траву, – сказал горбун.

– Вылей на песок остатки крови.

Горбун повиновался. Кровь впиталась в песок. Появился тонкий зеленый стебель и развел в стороны длинные листья. Его бутон распустился черным цветком.

– Твое желание исполнилось. Я больше тебе не должен.

– Благодарю тебя, – сказал горбун.

– Будь добр, отдели ежиную кожу от мяса. Она мне нужна.

– Может быть тебе сделать это самому, если она тебе действительно нужна, – сказал горбун. – Я плохо управляюсь с ножом и могу ее случайно повредить.

– Мне нельзя прикасаться к металлу. Потрать немного времени и помоги мне.

– Хорошо. Я постараюсь.

Горбун поставил чашу и, присев на корточки, осторожно отделил ежиную кожу с иголками от мяса. Человек с длинным носом взял ежиную кожу и набросил на себя. Она мгновенно срослась с кожей длинноносого и перед горбуном снова стоял еж, только волосы на его морде, груди и животе были не седыми, а черными.

– Ты помолодел, – сказал горбун. – Теперь я знаю тайну твоего долголетия.

– Ты мне помог, отделив кожу от мяса, и я дам тебе совет.

– Какой совет?

– Не используй разрыв-траву для открытия замков и дверей. Возьми кувшин крепкого красного вина, привезенного из земли тавров, положи ее туда и залей горлышко кувшина ярым воском. Через сорок дней открой его и дай выпить вино тому, у кого хочешь выведать правду. Разрыв-трава порвет цепь лжи.

– Спасибо тебе, еж… – задумчиво сказал горбун. – А не может ли разрыв-трава заставить полюбить?

– Нет, – ответил еж. – Даже невидимому Богу это не под силу.

– Караге под силу. Она может приготовить приворотное зелье, заставляющее любить.

– Это не то, – ответил еж. – Настоящая любовь может быть только добровольной, иначе – это насилие. Но если ты неразборчив, обратись к Караге, раз ей это по силам.

– Не могу. У нее попросить не могу. Ты слышал о ней?

– Кто же не знает Карагу… Она всем известна. Ее ты любишь?

Горбун кивнул головой, поджал губы и опустил глаза в землю.

– Не знаю, чем тебе помочь в этом деле, – сказал еж. – Угораздило же тебя…

– Нахожусь у нее в услужении двадцать лет. Храню ее самую страшную тайну. Но так и не заслужил благосклонности. Смотрит на меня холодно. Сколько раз я порывался уйти от Караги, но не могу. Убить бы ее… но тогда и мне не жить.

– Угораздило же тебя…

– Мне нужно идти, – сказал горбун. – Карага ждет меня. Прощай еж.

– Будь добр, отнеси чашу и кинжал на место.

– Хорошо.

Горбун вышел из пещеры, взял лося за длинную бороду и повел к подножью холма.

Глава 2. “Яркая вспышка”.

– Смотри, не засни за баранкой, – сказал пожилой гладковыбритый мужчина.

– Я и не думал… – ответил двадцатилетний парень, рассеяно смотрящий на ночную дорогу, бегущую под колесами самоходной паровой повозки.

– Это Марта тебя так заездила?

– Эльза. Марта поехала к маме на три дня.

– Доведут тебя, Ганс, бабы до цугундера. Помяни мое слово. Вспомнишь потом старину Фридриха, но будет поздно.

– Давай помолчим. В голове туман и обрывки воспоминаний.

– Нельзя молчать, заснешь. За разговором и время пролетит быстрее, и дорога будет безопаснее. Эх, молодежь! В мое время мы старших слушались. Как родители скажут, так и будет. А сейчас у вас одни гульбища на уме. Вот чем тебя Марта не устраивает? Симпатичная девчонка, твоя ровесница. Готовит хорошо. На прошлых выходных на твое день рождение она знатное овощное рагу состряпала. Мне очень понравилось.

– Тебе бы только пожрать.

– А тебе что? Вот чем тебя Марта не устраивает?

– Я люблю свободу и разнообразие.

– Зачем тогда женился?

– Залетела она. Я не уверен, что от меня, но жениться пришлось. К врачу посылал, а она ни в какую. Женись, да женись, а то заявление напишу, что изнасиловал.

– Так и сказала? Вот дура баба! Теперь развестись, наверное, хочешь?

– К ребенку привык. Хотя он на нее похож, моего ничего нет, но привык.

– Эх, жизнь… только держись. Нет, что ни говори, а в мое время было иначе. И танцы эти ваши современные, одно дергание. Ни красоты, ни грации. А песни? Бормочут себе что-то под нос, ничего не понятно. Одно слово – современное искусство.

– Смени тему, Фридрих. Ты же не старый еще, а как столетний дед рассуждаешь.

– Ты мне все-таки ответь на вопрос, зачем баб перебираешь? Что найти пытаешься?

– Идеал. Но тебе не понять.

– Чего? Идеальная баба? Да такого отродясь не бывало. Вспомни про первых людей, что Ева учудила. Яблоко откусила еще и мужу подсунула, на, мол, попробуй. Нет, все они одинаковые. Остановись на одной и живи с ней. От добра, так сказать, не родятся апельсинки. У меня их знаешь сколько было?

– Сколько?

– Ты не умничай, на дорогу лучше посматривай, брусчатка кончилась. Сейчас колдобина на колдобине пойдет. Спицы повылетают.

– Ты воздух в свое ружье закачал?

– Конечно! – Фридрих любовно погладил пневматическое ружье большого калибра, лежавшее у него на коленях.

– А в мое? Или опять только в свое?

– Оружие – это интимная вещь. Свое чисть и закачивай воздухом сам. Ты же не просишь меня обслуживать свою жену, сам, небось, трубу ей чистишь.

– Скажешь тоже. Ружье – это просто железяка.

– Э, нет, у него душа есть. Каждое оружие от другого отличается. Вот возьми мое и твое ружья. Они только по внешнему виду похожи, а по сути, по своей стальной душе – разные.

– Я за повозкой слежу, если надо чиню, баранку кручу, а ты не хочешь мне помочь в такой мелочи – заправить баллон воздухом.

– У тебя должность такая. Ты водителем устроился? Устроился. Хотел играть с большой игрушкой, а теперь плачешь. И потом… две тысячи раз качнуть ручным насосом, это не шутка. Хотя бы эти сволочи ученые придумали какую-нибудь хреновину, чтобы воздух в баллоны закачивать с помощью механики, а мы все по-старинке. Бред какой-то.

– Я слышал, в войска многозарядные ружья поступили. Десятизарядные, если не врут.

– До нас все доходит по остаточному принципу. На гражданку старье спихивают.

– Ты запасные баллоны взял для моего ружья? – спросил Ганс.

– Баллоны… – Фридрих скорчил рожу. – Почему во множественном числе? Тебе один запасной и мне один.

– А если нападение? Эти бородатые вконец берега потеряли. Зачем их пускают в таких количествах. Беженцы, говорят, помочь нужно. Ты видел этих беженцев? Смотреть страшно.

– Ты молодой, а я помню те времена, когда их на нашей земле не было.

– Скоро холмы пойдут, гляди в оба, – сказал Ганс, зыркая по сторонам.

– Ну ты, килька не оперившаяся, – беззлобно проворчал Фридрих, – не учи отца маму любить.

Справа на холмах раскинулся палаточный лагерь беженцев из Южных земель. Его было видно за несколько миль по высоким кострам.

– Повозка в порядке? – спросил Фридрих. – Не хватало застрять посреди дороги рядом с этим гадюшником. Вот кстати, что они к нашим бабам пристают? Зудит у этих бородатых между ног, что ли?

– Может быть им лобковые вши покоя не дают? – предположил Ганс. – Чешется там все, а они думают, что это любви хочется.

– Вот и любили бы своих ишаков, как этого требуют их древние и красивые обычаи. У них мальчик становится мужчиной, только когда с ишаком переспит и никак иначе.

– Затейливо, – хмыкнул Ганс. – И не боятся подхватить что-нибудь.

– Они смелые и гордые, и ничего не боятся. Так как там с повозкой, на ходу?

– Ты же сейчас едешь, а не пешком идешь, значит на ходу.

– Притормози.

– Зачем, опять живот прихватило?

– Уголька подкинуть нужно. У тебя привычка дурацкая, повозка останавливается, начинаешь топливо в топку кидать. Начальник узнает, уволит тебя за несоответствие. Он это быстро. Понять его можно, разные ценные вещички возим, иногда даже очень ценные.

Ганс послушно свернул на обочину, затормозил и вышел, хлопнув дверью. В недрах котла клокотала вода, пар шумел в медных трубках, но огонь в железной овальной печи почти потух.

– Проклятье, – выругался Ганс и полез в карман за черными от угольной пыли перчатками, натянул их на руки и начал доставать из кузова крупные куски каменного угля. Фридрих вышел из кабины и встал в заученную многолетней практикой позу вооруженного охранника с ружьем на перевес. Ганс складывал уголь на земле пирамидкой около печи, вытащил несколько поленьев и бросил в топку.

– Подождать нужно, – сказал Ганс, – пока дрова разгорятся. Потом еще уголь…

– Как там Рубиновые Звезды сыграли? – спросил Фридрих, цепко осматривая округу. – Я не успел прочесть. Золотой Дворец – сильная команда, прошлогодний кубок взяла.

– Три один в пользу Золотого. Пять серебряных просадил. Надеялся на чудо.

– У Мони Блохи ставки делаешь?

Ганс кивнул в темноте.

– На что надеялся, ставя на Звезды? – спросил Фридрих. – Ну да, на чудо… Я никогда ставки не делал.

– Потому что ты скупердяй, – прошептал Ганс.

– Что говоришь, не расслышал?

– Дрова сырые, долго разгораться будут. Потом уголь еще…

– Колеса проверь. Пока стоим, подкачай, если нужно.

Ганс постучал по колесам ногой и вернулся к печи, как будто его личное присутствие могло ускорить процесс горения.

– Марта знает, что ты игрок? – спросил Фридрих.

– Откуда ей знать, – ответил Ганс. – Я не хвастался. Умею язык за зубами держать.

– Могла бы и сама догадаться, денег, наверняка, не хватает.

– Я сказал, что зарплату урезали. Нам ее родители помогают. А ты как выходные провел? – спросил Ганс, чтобы сменить тему.

– На зайца ездил. Двух добыл. Хорошее подспорье, каждый около восьми фунтов. Мясо в какую цену сейчас? То-то и оно…

– Ловко у тебя это получается, в бегущего зайца с одного выстрела, – с подхалимскими нотками в голосе сказал Ганс. – Я бы вряд ли сумел.

– Все зависит от техники охоты. Стреляю я отлично, это правда, но предпочитаю бить наверняка. Выхожу ночью, после захода солнца, на груди газовый фонарь висит. Пока новый, светит достаточно ярко шагов на пятнадцать, а мне больше не нужно. Заяц зверь ночной, я имею ввиду, кормится ночью. В темноте у него глаза светятся.

– Как это? – Ганс положил в топку кусок угля.

– Дитя города, – презрительно скривился Фридрих. – Животных только в лавке мясника видел?

– Да чего ты, в самом деле?!

– Глаза зайца отражают свет фонаря и светятся. Слабое свечение, но разглядеть можно. С желтым таким отблеском. Когда солнце уже село, но луна еще не взошла, зайцы сидят спокойно, ждут своего часа.

– А чего не убегают? Глупые животные.

– Дело не в том, глупые они или умные. Оценивать зайца с точки зрения интеллекта вообще не стоит. Не убегают, потому что видят свет, а меня, за световой завесой, нет. Слышать могут, а видеть – нет.

– Значит врет поговорка про то, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – Ганс сунул в печь еще несколько кусков угля. – Коварно ты с ними.

– Мне этот момент в охоте больше всего нравится, когда я его заметил, вскинул ружье и стараюсь подобраться как можно тише и как можно ближе. Щекочет нервишки. Заяц не волк, опасности для меня никакой, но щекотно на сердце. Знаешь почему?

– Нет, – ответил Ганс. Он закрыл дверцу топки на щеколду и подошел к Фридриху.

– Потому что заяц живой. Ни комар или муха какая-нибудь, а живой, с теплой кровью. Чувствует страх и боль, дерется за самку, радуется свежей траве, старается избежать опасности. Хлопок выстрела, и все закончено.

Ганс задумчиво смотрел на носки своих сапог.

– Ты чего загрустил? – спросил Фридрих.

– Нет, не загрустил, задумался. Смерть облекается в свет. Зло прикрывается световой пеленой, чтобы не опознали раньше времени.

– Это я зло? – Фридрих обиженно посмотрел на Ганса.

– Я не о тебе, а так… в общем.

– В общем… в общем… – раздраженно проговорил Фридрих. – Хотел поделиться с тобой зайчатиной, а теперь передумал.

– Да ладно, Фридрих, ну ты чего, не психуй.

– На ходу твой драндулет? Поехали.

Они селя в кабину. Ганс щелкнул тумблером, прислушался к появившемуся жужжанию, мысленно посчитал до двадцати и потянул на себя рычаг. Повозка затарахтела, завибрировала и поехала, постепенно ускоряя свой ход.

– Будем проезжать у холмов, притуши свет фонаря, – сказал Фридрих.

– Могу сейчас выключить. Лунного света достаточно. Глаза быстро привыкнут, и дорогу я не упущу.

– Было бы не плохо. Фонарь нас здорово выдает, – откликнулся Фридрих. – Холмы пройдем на максимальной скорости.

Ганс вкрутил регулятор яркости в крайнее левое положение и газовый фонарь, прикрепленный снаружи к крыше кабины, потух. Ганс навалился грудью на руль, вглядываясь в ночную дорогу.

– Не притормаживай, – сказал Фридрих и высунул ствол ружья наружу, готовый выстрелить в любую секунду.

– Проклятые ямы, – проворчал Ганс, – можно колеса оставить.

– Интересно, кому из начальства пришла эта светлая мысль отправить повозку с ценностями по такому маршруту? Завалят дорогу хламом и навалятся на нас сотней человек. Что я с этой пукалкой сделаю против ста человек?

– Если что, я уйду влево, там холмы поменьше, и поеду по бездорожью, разница невелика.

– Главное скорость не снижай. Мчащаяся повозка, это наше основное оружие.

– Что везем? – спросил Ганс, старательно объезжая ямы.

– Не знаю. Мешок опломбирован, не заглянешь. По весу, что-то легкое, прямоугольной формы. Коробка какая-то. Это мне грузчик сказал, – пожал плечами Фридрих.

– Далеко до точки? Не проехать бы.

– Все время прямо по дороге, никуда не сворачивай. Пять миль от кубла беженцев. Нас встретят.

Лагерь остался позади. Палатки не были видны, лишь отсвет костров и неясный гомон.

– Кажется, пронесло, – сказал Фридрих. – Дуракам везет. Включай свет поярче, не хватало, в самом деле, застрять в яме.

Ганс выкрутил регулятор вправо. Мироздание осветила яркая вспышка. Ночное небо с желтым светильником – луной, рассыпанные щедрой рукой Творца одинокие звезды и собранные в иероглифы созвездий, невысокие холмы, округлые, как девственные груди, змеиная ухабистая дорога, стали резко очерченными, яркими и тут же исчезли во тьме. Ганс резко затормозил. Фридрих приоткрыл рот и недоуменно рассматривал навалившийся мрак.

– Фонарь сдох? – нарушил молчанье Фридрих. – Что это было?

Ганс машинально несколько раз покрутил ручку регулятора влево-вправо, тьма не рассеялась. Фридрих рывком открыл дверь кабины, замер, оглянулся на Ганса, закрыл глаза, потрогал рукой свои веки, открыл глаза и снова выглянул наружу. В кабине Фридрих различал Ганса, сидящего на сидении водителя, руль в его руках, тумблеры и рычаги, лобовое стекло, свои руки и ноги, а тьма снаружи была абсолютной.