Как стать взрослым не только по паспорту

Родители – святые, а я неблагодарная с…

Контекст.

Базовая советская модель семьи – родители убиваются на работе, чугунный подоконник, деревянные игрушки, всем непросто, все живут в одной комнате с перегородками / в коммуналке / в маленькой квартире, родители отказывают во всем себе, чтобы сделать все, что могут для детей. В общем, сплошные лишения и героизм ради того, чтобы дети жили. Любовь подразумевается, но не является критично важной. И уж точно необязательно проявлять ее наружу, особенно, к мальчикам – а то избалуются. Маленький ребенок плачет – ничего страшного, поплачет и успокоится. Пока родители пашут, дети предоставлены сами себе, или в яслях/детсадах/школах. Родители несколько отстранены от детей, точно им не друзья. Ребенок одет, обут, более менее сыт, образование получает, место в социуме занимает потихонечку – ну и славно, обязанности родителей выполнены.

Эта модель отлично подходила для воспитания миллионов «рабочих пчелок» внутри «ячеек советского общества». Такой большой рой из рабочих пчел, единственной целью жизни которых была работа на благо общества/роя.

Личные интересы, желания, мечты, фантазии были интересны и принимались, только если они соответствовали задачам роя. В остальных случаях – «перестань глупостями заниматься, иди работать».

Личные границы – отсутствовали как факт. Какие такие границы в коммуналке? Какая такая личная территория и понятие «мое» в стране, где все было «общим»?

Эта модель жизни породила образ «святых героических родителей».

Они пожертвовали для меня многим.

Они много работали.

Они дали мне жизнь.

Они обо мне заботились (одежда, обувь, еда, школа).

Они любили меня как могли (даже если никогда этого не показывали).

Если они делали что-то, что меня обижало (били, унижали, обесценивали, запрещали то, что для меня было важным), они делали это потому, что считали это правильным. Я не имею право их за это осуждать.

Я по гроб жизни им обязан (а), я перед ними в неоплатном долгу.

Если я не могу отдать им этот долг, то я неблагодарный ребенок, я плохой.

Я обязан (а) почитать их, слушаться их и все для них делать, даже себе в ущерб – ведь они делали так же.

Я плохой, а они святые. Я обязан их любить всегда. Я не имею права думать о них плохое.

Этот образ потихонечку уходит в прошлое, вместе с уходящим туда же поколением СССР, но пока еще жив и влияет на массовое сознание. И активно одобряется пожилой частью общества.

А еще это шикарный повод для манипуляций, шантажа и паразитирования «святых» родителей на их «неблагодарных» детях.

– Как это ты собираешься уехать в другой город/страну? А я, кто будет за мной ухаживать? Какая сиделка, я зачем детей воспитывала вообще? (да, тут прямо просится легендарная фраза про «стакан воды»)

– Что значит, нам с отцом нельзя к тебе приехать? Какие такие дела у тебя? Мы для тебя столько делали, столько отказывали себе во всем!

– Как это ты хочешь уехать от нас и жить отдельно? А кто будет заботиться о нас, мы уже немолодые? Где твоя благодарность?

В основе этой модели жизни и воспитания детей – не любовь и уважение, а долг и страх.

Долг – перед страной/обществом/людьми и иногда внутренний (но все равно основанный на том, что вложили в голову извне). Страх – быть признанным другими людьми (социумом) плохим родителем и испытать по этому поводу стыд.

Ребенок в этой модели – слуга (и почти раб) своей семьи. А семья – принадлежит обществу/государству/Партии.

Не зря же фраза про «ячейку общества» была ключевой. Слова имеют значение.

Ячейка – соты – рой – пчелиная матка. Рабочие пчелы работают всю жизнь, умирают, рождаются новые, и все повторяется по кругу.

Жизнь одной пчелы не имеет никакого значения, только жизнь роя (матки) ценна. Умерла пчела – рой не заметил. Умерла матка – рою конец.

В жизни человека-пчелы четыре основных периода.

Ребенок – подчиняюсь родителям, получаю немного холодной любви в холодной воде и порцию наказаний, вижу их жертвы и лишения во имя меня, накапливаю долг перед родителями.

Взрослый – много пашу, готовлюсь стать родителем.

Родитель – выдаю немного холодной любви в холодной воде и порцию наказаний, иду на лишения и жертвы ради детей, выполняю свой родительский долг, ставлю детей «на счетчик» по их долгам.

Родитель на пенсии:

Вариант 1. Становлюсь фактически ребенком своих детей, манипулируя, паразитируя, шантажируя, контролируя и требуя подчинения, поклонения и уважения. «Где мои внуки, черт возьми? Что значит, вы не готовы рожать? Дайте мне внуков!»

Вариант 2. Гордо, уныло, печально старею, забытый «неблагодарными детьми», ради которых отдал столько сил, ради которых отказался от многого.

И дальше цикл повторяется снова. Тот, кто решит выйти из него, будет тут же заклеймен как «неблагодарная сволочь» и подвернут остракизму.

Самая большая беда этой модели жизни и воспитания – в ней нет любви.

Ну то есть, она где-то спрятана в глубинах, но не выходит наружу.

А если любовь не проявлена, если она не идет потоком, или хотя бы струйкой, то считайте, что ее и нет.

Это как если бы вы накормили пришедших к вам гостей бутербродами и водой, а в холодильнике у вас при этом лежали бы круассаны и эклеры.

– Я люблю своих гостей, круассаны и эклеры же для них приготовил

– Так вы же не дали их

– Ну так я их просто избалую их тогда, они и в следующий раз их просить будут. Достаточно того, что они в холодильнике есть, и они про них знают

Замороженная любовь в холодильнике – это все, что можно получить в этой модели жизни.

Миллионы людей, которых с рождения превратили в рабочих пчел в огромном улье, не дав реализоваться их мечтам и желаниям, запретив проявляться так, как хочется, подчинив правилам и «законам», научив бояться общественного осуждения, приняли правила игры, и передали их своим детям. А те – внукам.

Пока был жив СССР, эта модель работала. Но сейчас, в 21 веке, она выглядит устаревшим пережитком прошлого. Это все равно, что в магазине считать на деревянных счетах, отказываясь от электронной кассы с терминалом. Вы не увидите счетов в магазинах сейчас (по крайней мере, в городах), но эти архаичные модели продолжают впихивать в головы в семьях.

А еще эта модель порождает много лжи, обиды, злости и ненависти.

Когда ребенок получает вместо любви и поддержки холод, отстраненность и равнодушие, или вообще насилие, то ему от этого плохо, больно и обидно. Когда он становится старше, ему объясняют, что это нормально, и «все так живут» и он соглашается умом с этим. Но на уровне чувств и ощущений ему все равно плохо от этого. Потому что ребенок заслуживает любви. Он хочет, чтобы обняли, сказали, что его любят, и он самый классный. Чтобы погладили по голове и прочитали сказку на ночь. Чтобы мама (и папа) были почаще рядом, чтобы он чувствовал себя любимым, а не сиротой.

И когда ему отказывают в этом, он растет в холоде. И копит обиду, боль и злость, прячет их глубоко внутри – ведь нельзя же быть «неблагодарным», правда?

И то, что могло стать прекрасным вином, перекисает в отвратительно пахнущую жидкость, и любовь превращается в ненависть. Или в равнодушие, скрывающее ненависть.

А если еще к этому добавить концепцию «неоплатного долга», то тут совсем про любовь можно забыть. Ну как можно всерьез и по настоящему любить тех, кому должен неограниченную сумму, которую в принципе невозможно отдать?

И, кстати, как любовь сочетается с «неоплатным долгом»? Платная любовь? Это точно про родителей и детей, или про что-то совсем другое?

А еще дети, получившие такую «любовь» в детстве, часто воспроизводят ее в своих семьях, став родителями. Мол, меня в детстве лупили, и ничего, человеком вырос, а нынешнее поколение какое-то «инфантильное».

Есть отдельный подвид этой модели – когда родителей делают настолько святыми и прекрасными, что запрещают себе даже думать о том, что что-то было не так. «Они идеальные, и я их очень очень люблю» – убеждает других (и себя) выросший ребенок. «Они самые самые лучшие». Боги, по сути – просто в человеческих телах.

Вот только ребенок не способен быть таким же «богом», как его идеальные родители. Он по умолчанию хуже, слабее, глупее. Он хуже. А когда человек постоянно ощущает себя хуже других, это рождает злость, зависть, ненависть. Но как можно испытывать злость и ненависть к «святым родителям»? Это же богохульство какое-то! Их можно только беззаветно любить.

Но есть выход. Можно вместо них начать ненавидеть себя самого. За что? О, список длинный. За то, что недостаточно любил родителей в ответ. За то, что не смог приблизиться к их святому уровню и стать таким же, как они. За то, что недостаточно «отплатил» за их любовь. И эти мысли способны полностью разрушить жизнь ребенка «святых родителей». Привести к депрессии, алкоголизму, наркомании, завести в криминал, или просто побудить прожить пустую, никакую жизнь, полную разочарований, жалости к себе и бессилия.

А можно поступить совсем по другому.

Спрятать все унижения и все насилие глубоко внутри себя, закрыть дверь и выбросить ключ – сделав себя, таким образом, как бы «неуязвимым». А затем жить как будто ничего не было, и даже гордиться своими боевыми шрамами. Мол, я выросла в суровое время, у нас не было этого инфантилизма, что сейчас везде. Мы играли на крышах гаражей и в заброшенных карьерах, взрывали боевые патроны и разминировали мины голыми руками. Били? Конечно, били. Зато закалили и подготовили к взрослой жизни – не то, что эти хлюпики и нытики сейчас, что жалуются на своих родителей.

«Мы боевые машины, мы неуязвимы, круты и бессмертны».

А на самом деле? Нет, конечно.

Чем больше человек изображает из себя суперчеловека, тем больше он говорит «на мне шрамов столько, что свободного места нет, я глубоко травмированный, и выбравший относиться к себе и к другим жестоко, равнодушно и бесчувственно. Я выбрал запихнуть свои чувства подальше и игнорировать их всю жизнь. Мне больно, но я не плачу, мне нельзя плакать, я же суперчеловек. И да, я воспитаю своих детей так же, И буду делать с ними тоже, что делали со мной. Чтобы подготовить их к настоящей взрослой жизни».

Именно такие «киборги» презрительно усмехаются, когда слышат истории про сексуальное насилие, даже если оно происходило с ними самими. Именно они считают любые разговоры о чувствах нытьем, а тех, кто это говорит, упрекают в жалости к себе. Лучший способ решить все проблемы в жизни для них – «заняться делом». И не ныть, конечно.

Токсичная, разлагающая изнутри, лицемерная модель, превращающая детей в рабов своих родителей, и не позволяющая им стать взрослыми.

Ей не место в этом мире. Она должна умереть. А всем, кто до сих пор пытается следовать ее правилам, стоит включить голову и оставить этот вязкий ужас в прошлом.

Но, стремясь отказаться от этой устаревшей модели жизни и воспитания, важно сделать кое-что еще. Не демонизировать людей, которые в ней жили, или живут до сих пор. Мы ведь отлично помним, что часто происходит с теми, кто еще недавно стоял на высоких пьедесталах, правда?

«Люди из холода» стали такими, потому, что их воспитали другие «люди из холода», и они выросли в социальной среде среди таких же людей. Логику их действий и причины их выборов понять можно (а, порой, и очень важно), но это понимание не отменяет последствий их воспитания. Их бытовой героизм и лишения не отменяют почти полный провал в трансляции любви и поддержки, в уважении и адекватном воспитании их детей.

Понять – да.

Простить – по желанию.

Оправдать – не стоит.

Делать так же – точно не стоит.

Родители – злодеи, а я жертва

Когда писал эту главу, и выложил часть материала в соцсетях, получил там один интересный комментарий. Меня спросили, а как вообще строить жизнь, если ты «инвалид детства». Я сначала не понял, о чем речь, и уже было подумал про детей с физической инвалидностью. Но все оказалось по другому. «Инвалидом детства» назвали человека, выросшего у живых родителей сиротой – без любви, без уважения, с насмешками и обесцениванием.

И это прямо отличная иллюстрация к тому, о чем буду рассказывать дальше.

Если дети «родителей из холода» привыкли жить, сжав зубы, и веря в абстрактное «светлое будущее», и для них слово «травма» может значить разве что сломанную руку, то дети «родителей-злодеев» растут насквозь травмированными, причем, психологически. И вместо того, чтобы жить, лелеют и берегут свои травмы – как дети 90-х ухаживали за своими тамагочи.

Впрочем, давайте по порядку.

«Родители-злодеи», как и «Святые Родители», всегда высоко, всегда сверху, всегда сильнее, причем, намного. Ребенок всегда маленький рядом с ними, всегда беспомощный и бессильный. Но если «святые» делают только хорошие вещи, или даже когда делают плохое, то только потому, что «желают мне добра и учат уму-разуму», то «злодеи» – плохие, и делают плохие вещи потому, что они … «мудаки». И потому, что они так делали, я стал таким, и живу вот так – то есть, плохо живу.

Они воспитывали меня не так, поэтому я такой.

Они мало меня любили, поэтому я вырос недолюбленным.

Они унижали меня, поэтому я стал униженным.

Они били меня, поэтому я стал забитым.

Они недодали мне …, поэтому я вырос голодным до…

Список можно продолжить, но идея уже понятна. То, что они делали со мной, сделало меня таким, какой я сейчас. И мне придется жить с этим. И я вряд ли что смогу с этим сделать, это мое проклятие, моя судьба, мне нести этот крест дальше по жизни.

Но знаете, что тут самое интересное?

Что это те же самые родители, что и в прошлой главе. Те же самые «люди с холода».

Просто без статуса «святых».

Папа мог все так же пропадать сутками на работе, и шарахаться от любых попыток ребенка провести с ним время. Или, наоборот, грузить его бесконечными жизненными инструкциями, читать нотации, стыдить, вообще не слушать, не уважать и требовать уважения к себе.

А мама все так же могла страдать, жалеть себя, героически выживать, терпеть грубости от мужа, и вымещать зло на ребенке. И не дарить ему (ей) любовь – потому, что любви в ней уже давно не осталось. Ни к кому, даже к себе самой.

Разница лишь в оценке поступков родителей.

«Святым родителям» это все автоматически прощалось или вообще считалось чем-то нормальным -ведь так у всех. «Родителям-злодеям» не прощалось ничего.

А теперь давайте немного про травмы. Про психологические травмы, а не про сломанную ногу.

Главная ошибка по поводу травм.

Ими принято называть то, что сделал человек, травму нанесший. Например, папа регулярно бил меня / мама называла жирной и тупой – значит, они каждый раз наносили мне травму.

Нет, не совсем так. Вернее, совсем не так.

Травма – это последствия воздействия, а не само воздействие.

Если я дам вам кулаком в нос, и он сломается – я нанес вам травму.

Если я сделаю это же самое, а он не сломается, но вам просто будет неприятно – я не нанес вам травму, разве что просто неприятно сделал. Но нос не сломан, травмы нет, жить будете.

Более того, одно и тоже потенциально травмирующее воздействие, примененное к разным людям в разных ситуациях, даст совершенно разные результаты.

Одного ребенка могли бить каждый день, и он вырос без видимых повреждений психики (и без ощутимых скрытых повреждений). Другого ударили всего пару раз, но это осталось в его памяти навсегда – как ужасный опыт, кошмарное переживание.

Моему сыну 7,5 (на момент написания этой главы), и я практически никогда не повышаю на него голос – то есть, не кричу. Я сделал это всего лишь два раза за все 7,5 лет. И он помнит эти два раза очень хорошо. И это очень неприятный опыт для него. Он не хочет, чтобы я на него кричал. Он не хочет третьего раза. И четвертого тоже.

И я знаю много историй людей, на которых кричали в детстве несколько раз в день. И не только кричали. И это было для них нормой. Более того, они игнорировали эти крики, пропускали их мимо ушей.

Эту разницу восприятия можно проиллюстрировать старой фразой «то, что русскому хорошо, немцу смерть». То, что переварит и выплюнет одна психика, не выдержит другая.

Я не склонен считать, что физическое насилие, постоянное обесценивание и унижение пройдет бесследно даже для того ребенка, что привык пропускать это мимо себя и вообще игнорировать. Это все равно оставит след, хотя бы отчасти, но травмирует его. Просто потому, что детям критично нужны любовь, внимание и уважение от их родителей, а не пинки, подзатыльники, игнорирование и насмешки. Но глубина и количество рубцов будет очень разной у разных людей. То, что почти убьет одного, лишь заставит слегка прихрамывать другого.

Впрочем, есть вещи, которые способны оставить глубокий след и нанести серьезную травму практически каждому ребенку.

Это сексуальное насилие со стороны кого-то из родителей. Или их согласие с сексуальным насилием со стороны других людей – «когда мама видела и ничего не сделала».

Это систематическое (а не периодическое) физическое насилие в комплекте с ежедневным психологическим унижением и постоянным страхом за свою жизнь и здоровье – почти как то, что происходит в тюрьмах и в армии.

Шрамы от этого останутся у всех без исключения. И чтобы выстроить свою жизнь после такого, обычно нужна грамотная психологическая помощь и поддержка. Это «красная зона», красный свет на светофоре. Тотально недопустимые вещи, которые, к сожалению, продолжают происходить с немалым количеством детей.

Но такое случается все же не со всеми, правда?

Гораздо чаще ситуация намного прозаичнее.

Отсутствие внимания. Неуважение. Нерегулярное физическое воздействие (подзатыльники/ремень). Отказ слышать и слушать. Отказ выполнять вполне разумные просьбы и желания ребенка. Требования «заткнуться и делать как сказано». Игнор. Требования учиться там, где хотят родители (а не там, где хочет ребенок) и тому, что хотят они, а не он. Принуждение сделать «правильный выбор». Обесценивание личного мнения и желаний – «мало ли что ты хочешь». И все те же темы с неблагодарностью, «неоплатным долгом», манипуляции и эмоциональный шантаж, о которых говорили выше.

Если дети «родителей с холода» привыкли полностью игнорировать последствия «холодного воспитания» и отсутствия любви, то тут часто случается другая крайность.

Эти последствия возводятся в абсолют и признаются непреодолимым препятствием для собственного взросления, самостоятельной жизни и личного счастья.

Они сделали мне …/не дали мне, поэтому я такой/ая, и поэтому я не могу жить счастливо/делать то, что хочу/создать отношения/стать успешным в том, что делаю.

И не смогу, скорее всего.

И в этом виноваты ОНИ.

Позиция жертвы в чистом виде.

Можно ли понять причины такого выбора? Конечно.

Можно ли оправдать? Нет.

Можно ли изменить этот выбор? Да.

Сейчас так много разговоров о «травмах» и «злых и холодных родителях, от которых все беды», что есть большой соблазн выкопать все свои собственные неприятные ощущения и переживания и назвать каждое из них «травмой», сесть с ними в круг и начать петь долгие печальные песни. Ничего не делать с тем, чтобы излечить эти травмы, или, для начала, отделить мух от котлет, и разобраться, что было настоящей травмой, а что просто неприятным воспоминанием из детства. А если и делать, то выбирать такие методы излечения, чтобы они длились годами. И отложить свою жизнь «на потом» когда я стану «здоровым».

И, конечно, все это время злобно смотреть на портреты родителей на стене большой комнаты, и вести с ними внутренние гневные диалоги. Ну, или ограничиться постоянными гневными монологами.

А можно сделать еще одну великолепную вещь – постараться «усыновить родителей». Сходить на пару тренингов, прочитать несколько книг, признать себя верховным специалистом в области психологии и начать воспитывать/перевоспитывать родителей – «заставить их задуматься, чтобы поняли, что они сделали» или «выстроить их отношения наконец». В общем, делать с ними то, что они делали со мной в детстве – ну, может, разве что, только без физического насилия.

А если по простому и кратко, то слегка отомстить им за все, но при этом прикрываясь белым флагом с надписью «я добра вам желаю».

Основа позиции жертвы – признание собственной беспомощности, отказ влиять на ситуацию (и неважно, по каким причинам), и фактическое согласие с фразой «это все, что у меня есть, и так будет всегда». И, конечно, перенос всей ответственности на «НИХ».

В чем проблема с этой позицией?

Ребенок, ставший взрослым только по паспорту (но не внутри) оказывается беспомощным в большом и порой враждебном мире. Как жить, куда идти, что выбирать, с кем дружить, с кем спать, с кем семью создавать, и создавать ли ее вообще… вопросов много, ответов нет. Родители не научили делать выборы и находить ответы самому, а, скорее, отучили это делать в принципе.

Что остается вчерашнему ребенку?

Признать себя «инвалидом детства», собрать все свои травмы, большие и маленькие, в один большой мешок, крепко прижать к груди, и ходить с этим мешком повсюду, подобно профессиональным нищим, выпрашивающим милостыню в вагонах метро и электричках.

Он может бунтовать и щериться на «взрослых», огрызаясь и кусая за ноги тех, кто «наступает на его границы», но на вопрос «а чего ты хочешь в жизни» ответить не сможет.

Он может пребывать в бесконечном около-депрессивном состоянии, двигаясь по жизни с таким же уровнем целеустремленности, как труп, который несет по течению.

Он может найти «своих», и тогда вместе они будут жаловаться на родителей (и вообще взрослых), осуждать «агрессоров», и при этом не делать ровным счетом ничего со своей собственной жизнью.

Он будет жалеть себя. Каждый день. Разнообразно и профессионально.

Жалеть за упущенные годы, за нереализованные возможности, и за заранее спущенную в унитаз жизнь. Где-то после 50 (у некоторых уже после 40) жалость к себе выходит на новый уровень – ведь дело идет к старости. И жизнь официально признается неудавшейся.

Конечно, не все находящиеся в этой модели жизни делают именно так, это относительно крайний сценарий. Можно сделать тоньше. Например, выстроить профессиональную реализацию, стать социально взрослым и крепко стоящим на ногах человеком, но зато устроить бесконечный ужас в личных/семейных отношениях.

Например, женщина с мешочком травм в руках будет осознанно (а чаще неосознанно) выбирать для отношений нарциссов, абьюзеров, и просто бесперспективных и убогих, чтобы затем терпеть, страдать, мучаться и жалеть себя. Потом она каким-то чудом выбирается из этих отношений, пополнив мешочек с травмами, делает небольшую передышку, и… заползает в новые, где все так же или еще хуже.

Мешочек с травмами растет, и мешает ходить. А портретов на стене большой комнаты столько, что они там уже не помещаются.

Своими травмами из мешочка, конечно, важно и нужно поделиться с детьми – чтобы они понимали, в какой мир растут, и с какими людьми им придется иметь там дело. А можно не делиться и мужественно таскать его самому, сцепив зубы от напряжения. Правда, дети все равно увидят, покопаются и что-то заберут себе – просто потому, что они это могут сделать.

В своих крайних проявлениях получается полная противоположность «киборгам» с их отказом чувствовать. Но на самом деле эти люди очень похожи. Они все травмированы, но выбирают не лечить это, не справляться с этим, а либо спрятать это подальше, чтобы потом смело отрицать, либо таскать тяжелым грузом за собой всю свою жизнь.

Одни становятся агрессорами, и оправдывают других агрессоров, а другие – жертвами, и воспитывают новых жертв. Их объединяет беспомощность, неспособность справиться с тем, что они пережили и испытали.

«Киборги» ненавидят беспомощность во всех ее проявлениях, поэтому они сделали вид, что это все нормально, и их никак не затронуло, и вообще это жизнь, и нечего тут страдать попусту. Стратегия игнорирования. Копье в спине? Какое копье, не вижу никакого копья. Ааа, вот это? Нет, это не ранение, это я так тренируюсь боль преодолевать. Не трогайте, пусть торчит.

Жертвы сдались этой самой беспомощности. Они согласились с ней.

Да, я ничего не могу сделать, только страдать. Сил справиться нет, да и поздно уже – ведь мне уже… лет.

Эти две модели не единственные, конечно же.

Могут быть комбинации «один родитель – злодей, второй – жертва».

Могут быть истории вроде моей, когда родители формально есть, а фактически в жизни ребенка их нет (они в поездках, на работе, нет времени и сил на детей), и ребенок растет сиротой при живых родителях.

Но именно эти две модели основные и самые распространенные в социуме. И самые заряженные по эмоциям и чувствам. А то, что заряженное и при этом популярное, то и задает основу всему остальному – оно ведь самое заметное.