После слухов о безнадежном состоянии здоровья короля в лагере распространился слух о его выздоровлении, и так как ему хотелось поспешить к осаде Ла-Рошели, то говорили, что он отправится в дорогу, как только будет в состоянии сесть на лошадь.

Между тем герцог Орлеанский, ожидая с каждым днем, что начальство над войском вместо него примет герцог Ангулемский, Бассомпьер или Шомберг, оспаривавшие его друг у друга, почти ничего не делал, проводил время в приготовлениях и не смел рискнуть ни на какое решительное дело, чтобы выгнать англичан с острова Ре, где они продолжали осаждать крепость Св. Мартина и форт Ла-Пре, между тем как французы осаждали Ла-Рошель.

Д’Артаньян, как мы сказали, сделался спокойнее, как всегда бывает по миновании опасности; он беспокоился теперь только о том, что не получал известия от своих друзей.

Но однажды утром, в начале ноября, все объяснилось письмом из Виллеруа.

«Господин д’Артаньян!»

Гг. Атос, Портос и Арамис, проведя у меня весело вечер, наделали такого шуму, что начальник замка, человек очень строгий, арестовал их на несколько дней.

Исполняя их приказание, посылаю вам дюжину бутылок моего анжуйского вина, которое им очень понравилось; они желают, чтобы вы пили за их здоровье их любимое вино.

Исполнив их желание, остаюсь с глубочайшим уважением.

Ваш покорнейший слуга

Годо, содержатель гостиницы гг. мушкетеров».

– Очень рад! – сказал д’Артаньян, – они думают обо мне во время своих увеселений, также как я думал о них в скуке; разумеется, я с удовольствием выпью за их здоровье, и не один.

И д’Артаньян побежал к двум гвардейцам, с которыми подружился больше чем с другими, и пригласил их выпить отличного анжуйского вина, привезенного из Виллеруа.

Один из гвардейцев был уже приглашен на тот самый вечер, а другой на другой день, и потому назначено было собраться на третий день.

Возвратившись домой, д’Артаньян отправил дюжину бутылок в гвардейский трактир, с приказанием хранить их тщательно; потом в день празднества обед был назначен в 12 часов, и д’Артаньян с девяти часов утра отправил Планше для приготовлений.

Планше, гордясь званием метрдотеля, старался показать себя человеком способным; он пригласил на помощь себе Фурро, слугу одного из гостей своего господина, и того солдата, который хотел убить д’Артаньяна; так как этот солдат не служил ни в каком полку и ложно принял на себя это звание на время, то он поступил в услужение к д’Артаньяну, или, лучше сказать, к Планше, с тех пор как д’Артаньян пощадил ему жизнь.

В назначенный час для обеда гости собрались, сели, и кушанья были поставлены на стол. Планше прислуживал, с салфеткой в руке, Фурро откупоривал бутылки, а Бриземон, так звали выздоравливавшего солдата, переливал в графины вино, которое дало осадок от тряски в дороге.

Первая бутылка вина была немного мутна на дне; Бриземон вылил в стакан гущу, и д’Артаньян позволил ему выпить остатки, потому что несчастный был еще очень слаб.

Окончив суп, гости хотели выпить по первому стакану вина, как вдруг из фортов Людовика и Нового раздались пушечные выстрелы; гвардейцы, думая, что сделано непредвиденное нападение со стороны осажденных или англичан, схватились за шпаги; д’Артаньян последовал их примеру, и все трое побежали на свои места.

Но выйдя из комнаты, они тотчас узнали причину тревоги; крики: «Да здравствует король! Да здравствует кардинал!» – раздавались со всех сторон, и во всем лагере били в барабаны.

Действительно, нетерпеливый король, не останавливаясь нигде, приехал со всем домом и с подкреплением, состоявшим из десяти тысяч войска; часть мушкетеров шла впереди его, другая за ним. Д’Артаньян, стоявший со своею ротой в строю по дороге, жестом приветствовал друзей своих, искавших его глазами, и де Тревиля, который сейчас же заметил его.

По окончании приемной церемонии друзья бросились в объятия друг друга.

– Право, – сказал д’Артаньян, – вы приехали как нельзя больше кстати, и обед не успел еще простыть, не правда ли? – прибавил он, обращаясь к гвардейцам, которых представил друзьям своим.

– А! Вы, кажется, пировали, – сказал Портос.

– Надеюсь, – сказал Арамис, – что за вашим обедом нет женщин.

– Есть ли в вашем местечке вино, которое можно бы было пить? – спросил Атос.

– Черт возьми! Разумеется, есть, ваше вино, любезный друг, – сказал д’Артаньян.

– Наше вино? – спросил удивленный Атос.

– Да, то, которое вы мне прислали.

– Мы прислали вам вино?

– Вы ведь знаете, вино с анжуйских гор.

– Я не понимаю, о каком вине вы говорите.

– О вине, которое вы любите больше всякого другого.

– Разумеется, когда нет ни шампанского, ни шамбертенского.

– Ну так, за неимением шампанского и шамбертенского, вы будете пить это вино.

– Так вы выписали анжуйского вина, какой же вы лакомка! – сказал Портос.

– Нет. Это вино, которое мне прислали от вашего имени.

– От нашего имени? – спросили мушкетеры.

– Это вы прислали вино, Арамис? – сказал Атос.

– Нет.

– Это вы, Портос?

– Нет.

– Это вы, Атос?

– Нет.

– Если не вы, так ваш содержатель гостиницы, – сказал д’Артаньян.

– Наш содержатель гостиницы?

– Ну да; Годо, содержатель гостиницы мушкетеров.

– Нет, не будем пить вина, неизвестно откуда присланного, – сказал Атос.

– Вы правы, Атос. – сказал д’Артаньян. – Никто из вас не приказывал Годо прислать мне вина?

– Нет, а между тем оно прислано вам от нашего имени.

– Вот письмо! – сказал д’Артаньян, подавая письмо товарищам.

– Это не его почерк, – сказал Атос. – Я его знаю; я перед отъездом сводил общий счет.

– Подложное письмо, – сказал Портос; – нас вовсе не арестовали.

– Д’Артаньян, – сказал Арамис с упреком, – как вы поверили, чтобы мы могли наделать шуму?..

Д’Артаньян побледнел, и судорожная дрожь потрясла его члены.

– Ты пугаешь меня, – сказал Атос, употреблявший с ним слово «ты» только в важных случаях. – Что с тобой?

– Поспешим, друзья, – сказал д’Артаньян. – Ужасное подозрение пришло мне на мысль! Неужели это опять мщение той женщины?

Атос тоже побледнел.

Д’Артаньян бросился в комнату; три мушкетера и два гвардейца пошли за ним.

Первый предмет, поразивший д’Артаньяна при входе в столовую, был Бриземон, катавшийся по полу в ужасных конвульсиях.

Планше и Фурро, бледные, как мертвецы, старались подать ему помощь; но видно было, что всякая помощь была бесполезна: все черты лица умирающего исказились в предсмертной агонии.

– Это ужасно, – сказал он, увидя д’Артаньяна. – Вы обещали простить меня, а сами отравили!

– Я? – сказал д’Артаньян, – что ты говоришь, несчастный!

– Я говорю, что вы дали мне вина и велели выпить его; что вы хотели отомстить мне; это ужасно!

– Не думай этого, Бриземон, – сказал д’Артаньян, – не думай этого, клянусь тебе.

– Бог видит все! Он накажет вас когда-нибудь так, как я страдаю!

– Клянусь Евангелием, – сказал д’Артаньян, бросаясь к умирающему, – что я не знал, что вино отравлено, и хотел сам пить его.

– Я вам не верю, – сказал солдат и умер в ужасных мучениях.

– Это ужасно! – говорил Атос, между тем как Портос разбивал бутылки, а Арамис приказывал сходить за священником, но приказание это дано было уже слишком поздно.

– Друзья мои! – сказал д’Артаньян, – вы спасли жизнь не только мне, но и этим господам.

– Господа! – продолжал он, обращаясь к гвардейцам, – я попрошу вас хранить в тайне это происшествие; в нем, может быть, участвовали важные особы, и ответственность за открытие этой тайны пала бы на нас.

– Удивительно, – сказал полуживой Планше, – каким чудом я ускользнул?

– Как, негодяй, – сказал д’Артаньян, – разве ты хотел пить мое вино?

– Да, я хотел выпить стакан за здоровье короля, если бы Фурро не сказал мне, что меня зовут.

– Представьте себе, – сказал Фурро, скрежеща от страха зубами, – хотел выслать его, чтобы выпить одному.

– Господа, – сказал д’Артаньян, обращаясь к гвардейцам, – понятно, что наш пир не может быть веселым после того, что случилось; потому извините меня и позвольте отложить его до другого дня.

Гвардейцы учтиво приняли извинение д’Артаньяна, и, понимая, что друзья хотели остаться одни, ушли.

Когда молодой гвардеец и три мушкетера остались без свидетелей, они посмотрели друг на друга с таким видом, который ясно доказывал, что каждый понимал всю затруднительность своего положения.

– Прежде всего, – сказал Атос, – выйдем из этой комнаты. Неприятно быть в обществе человека, умершего насильственною смертью.

– Планше, – сказал д’Артаньян, – поручаю тебе труп этого несчастного. Пусть похоронят его как следует. Правда, он сделал преступление, но уже раскаялся.

И наши друзья вышли из комнаты, предоставив Планше и Фурро отдать последний долг Бриземону.

Хозяин отвел им другую комнату, подал яиц всмятку и воды, за которой Атос сходил сам к ручью. В нескольких словах объяснили Портосу и Арамису, в чем дело.

– Вы видите, любезный друг, – сказал д’Артаньян Атосу, – что это война на смерть.

– Да, да, – сказал Атос. – Я вижу, вы думаете, что это она?

– Я уверен в этом.

– Признаюсь вам, я немножко сомневаюсь.

– А цветок лилии на плече?

– Это англичанка, сделавшая какое-нибудь преступление во Франции и вследствие этого заклейменная.

– Атос, я вам говорю, что это жена ваша, – сказал д’Артаньян. – Разве вы забыли, как схожи все приметы?

– А я думал, что та умерла; я ее так хорошо повесил.

– Что же нам делать? – спросил д’Артаньян.

– Дело в том, – сказал Атос, – что нужно выйти из этого положения – нельзя же оставаться в ожидании ежеминутной погибели.

– Но как?

– Послушайте! Постарайтесь увидеться с ней и объясниться. Скажите ей: мир или война! Даю честное слово никогда ничего не говорить и не делать против вас; а вы взамен этого дайте клятву оставить меня в покое. В противном случае я пойду к канцлеру и к королю, к палачу, восстановлю против вас двор, объявлю, что вы заклеймены, предам вас суду, и если вас оправдают, даю вам слово, что я убью вас из-за угла как бешеную собаку.

– Это средство мне нравится, – сказал д’Артаньян, – но как увидеться с ней?

– Время, любезный друг, доставит случай; чем больше будете ждать, тем больше выиграете.

– Да, но ждать, будучи окруженным убийцами и отравителями…

– Бог хранил нас до сих пор; сохранит и вперед, – сказал Атос.

– Да, мы, мужчины, все можем перенести, притом мы привыкли уже рисковать жизнью, а она… – прибавил он вполголоса.

– Кто она? – спросил Атос.

– Констанция!

– Мадам Бонасьё! Да, это правда, – сказал Атос. – Бедный друг, я забыл, что вы влюблены.

– Но ведь вы знаете по письму, найденному вами в кармане умершего негодяя, что она в монастыре? – сказал Арамис.

– В монастыре живут спокойно, а по окончании осады Ла-Рошели я со своей стороны…

– Да, любезный Арамис, – сказал Атос, – мы знаем, что вы всегда желали поступить в духовное звание.

– Я мушкетер только на время, – сказал Арамис.

– Кажется, он давно не получал известий от своей любовницы, – тихо сказал Атос. – Но не обращайте на это внимания, мы это знаем.

– Мне кажется, что есть очень простое средство, – сказал Портос.

– Какое? – спросил д’Артаньян.

– Вы говорите, она в монастыре? – спросил Портос.

– Да.

– Как только осада кончится, мы похитим ее из монастыря.

– Но надо еще знать, в каком монастыре она находится.

– Правда! – сказал Портос.

– Но мне пришла мысль, – сказал д’Артаньян, – королева сама избрала для нее монастырь.

– Да. Я, по крайней мере, так думаю.

– В таком случае Портос поможет нам в этом.

– Каким образом?

С помощью вашей маркизы, герцогини, княгини: она, вероятно, может все узнать.

– Нет, – сказал Портос, приложив палец к губам. – Она, кажется, из партии кардинала и, вероятно, ничего не знает.

– В таком случае я принимаю на себя труд узнать все, – сказал Арамис.

– Вы, Арамис! – сказали в один голос его друзья. – Вы? Как же это?

– Через духовника королевы, с которым я дружен… – сказал, краснея, Арамис.

Успокоенные этим обещанием, друзья его, окончив скромный обед, разошлись, уговорившись сойтись опять вечером. Д’Артаньян возвратился во францисканский монастырь, а мушкетеры пошли в главную квартиру короля, где назначено было для них помещение.

XIII. Гостиница «Красная голубятня»

Король, так нетерпеливо желавший встречи с неприятелем и вместе разделявший ненависть кардинала к Бокингему, тотчас по приезде в лагерь хотел сделать распоряжение, чтобы прогнать прежде англичан с острова Ре, и потом ускорить осаду Ла-Рошели, но несогласия, возникшие у Бассомпьера и Шомберга с герцогом Ангулемским, замедлили исполнение его планов.

Бассомпьер и Шомберг были маршалами Франции и требовали принадлежавшего им права командовать армией под начальством короля, но кардинал, опасаясь, что Бассомпьер как гугенот в душе, будет слишком слабо действовать против англичан и ла-рошельцев, своих единоверцев, убедил короля назначить главнокомандующим герцога Ангулемского. Но, не желая, чтобы Бассомпьер и Шомберг уехали из армии, кардинал принужден был дать каждому из них под начальство отдельные отряды: Бассомпьер расположился по северную сторону города от Лале до Домпьера, герцог Ангулемский на востоке, от Домпьера до Периньи, и Шомберг на юге от Периньи до Ангутена.

Брат короля расположился в Домпьере.

Квартира короля была то в Этре, то в ла Жари.

Наконец квартира кардинала была на берегу моря, у моста ла Пьер, в простом доме, без всяких укреплений.

Таким образом, брат короля наблюдал за Бассомпьером, король за герцогом Ангулемским, а кардинал за Шомбергом.

Устроив все таким образом, французы принялись выгонять англичан с острова.

Обстоятельства были благоприятны: для того, чтоб храбро сражаться, прежде всего, необходима хорошая пища, а как у англичан ничего не было, кроме соленого мяса и дурных сухарей, то в их лагере было множество больных; к тому же море, всегда бурное в это время года около западных берегов, каждый день повреждало какой-нибудь корабль; морской берег от Эгильонского мыса до траншей был буквально покрыт обломками парусных кораблей и гребных судов, и потому надо было ожидать, что Бокингем, остававшийся на острове Ре только из упрямства, принужден будет в скором времени снять осаду, если бы даже королевские войска оставались в лагере.

Но когда де Туарак донес, что в неприятельском лагере делались приготовления к новому приступу, то король рассудил, что пора было покончить с этим, и отдал приказания к приступу.

Так как подробное описание осады не относится к нашей истории, то скажем в двух словах, что предприятие удалось к великому удивлению короля и к великой славе кардинала. Англичане, теснимые шаг за шагом, разбитые во всех стычках, принуждены были сесть на суда, оставив на поле сражения две тысячи человек, между которыми было пять полковников, три подполковника, двести пятьдесят капитанов и двадцать знатных дворян, четыре пушки и шестьдесят знамен, которые были перевезены в Париж Клавдием Сен-Симоном и с большим торжеством повешены под сводами Нотр-Дамской церкви.

Молебны служили в лагере, а потом и во всей Франции.

Итак, кардинал мог продолжать осаду, не опасаясь, по крайней мере, на время, англичан.

Но отдых был только временный. Из бумаг попавшегося в плен гонца герцога Бокингема, по имени Монтегю, узнали, что составился союз между империей, Испанией, Англией и Лотарингией.

Этот союз был заключен против Франции.

Притом в квартире Бокингема, которую он принужден был оставить скорее, чем предполагал, нашли бумаги, подтвердившие существование союза; бумаги эти, как уверяет кардинал в своих мемуарах, очень компрометировали г-жу де Шеврез, а следовательно, и королеву.

На кардинале лежала вся ответственность, потому что нельзя быть полновластным министром без ответственности; и потому он постоянно напрягал все способности обширного ума своего, прислушиваясь к малейшему шуму, возникавшему в каком-нибудь из великих королевств Европы.

Кардиналу известна была деятельность, а в особенности ненависть к нему Бокингема. Если бы угрожавший Франции союз восторжествовал, то все его влияние было потеряно; политики испанская и австрийская имели бы своих представителей в Луврском кабинете, где они пока имели только партизанов; тогда пал бы он, Ришелье, министр Франции, министр по преимуществу популярный. Король, слушавшийся его как ребенок, и ненавидевший его, как ребенок ненавидит своего учителя, предоставил бы его личной ненависти брата своего и королевы, и он бы погиб, а вместе с ним, может быть, погибла бы и Франция. Надо было предотвратить все это.

И потому курьеры, число которых увеличивалось беспрерывно, толпились днем и ночью в маленьком домике близ моста ла Пьер, где кардинал основал свое местопребывание.

Туда являлись и монахи, так неискусно носившие рясу, что легко было заметить, что они принадлежали по преимуществу к воинствующей церкви, и женщины в костюмах пажей, широкие шаровары которых не могли совершенно скрыть пышных форм их, наконец, крестьяне с грязными руками, но с аристократическими ногами, по которым издали можно было узнать знатных людей.

Бывали и другие посетители, не столь приятные, потому что два или три раза носился слух, что кардинала чуть не убили.

Враги кардинала говорили, что он сам подсылал неловких убийц, чтобы в случае неудачи иметь право требовать удовлетворения, но нельзя верить в этом случае ни министрам, ни врагам их. Это впрочем, не мешало кардиналу, у которого самые злейшие клеветники никогда не оспаривали личной храбрости, выезжать часто ночью, то для передачи важных приказаний герцогу Ангулемскому, то для того, чтобы посоветоваться с королем, то для переговоров с каким-нибудь гонцом, которого он не желал допустить к себе.

Мушкетеры, имевшие немного занятий при осаде, содержались не строго и вели жизнь веселую. Это в особенности удобно было для наших трех товарищей, потому что, будучи в дружеских отношениях с де Тревилем, они без труда получали от него позволение опаздывать или оставаться где-нибудь вне лагеря после назначенного срока.

Однажды вечером, когда д’Артаньян был на часах в траншее и не мог сопровождать друзей своих, Атос, Портос и Арамис на своих боевых лошадях, завернувшись в форменные плащи и держа наготове пистолеты, возвращались в лагерь из трактира «Красная Голубятня», замеченного Атосом два дня тому назад на дороге из ла Жари. Они постоянно были на страже, опасаясь засады; за четверть мили от деревни Боанар они услышали топот копыт приближавшейся к ним кавалькады; тотчас все трое остановились на середине дороги, прижавшись друг к другу, и ждали. Через минуту, при свете луны, показавшейся в это время из-за облака, они увидели на повороте двух всадников, которые, заметя их, тоже остановились, и, казалось, советовались продолжать ли им путь или воротиться. Эта нерешительность показалась друзьям нашим подозрительною, и Атос, сделав несколько шагов вперед, закричал громко:

– Кто идет?

– Кто идет? – отвечал один из всадников.

– Это не ответ, – сказал Атос. – Кто идет? Отвечайте, или мы будем стрелять:

– Берегитесь, господа, – отвечали ему дрожащим голосом, казалось, привыкшим повелевать.

– Это какой-нибудь из старших офицеров объезжает лагерь, – сказал Атос; – что нам делать, господа?

– Кто вы такие? – сказал тот же повелительный голос; – отвечайте, иначе вы будете наказаны за непослушание.

– Королевские мушкетеры, – отвечал Атос, – все больше и больше убеждаясь, что допрашивавший имел на то право.

– Какой роты?

– Роты де Тревиля.

– Подъезжайте сюда и отвечайте, что вы здесь делаете в такое позднее время?

Три товарища подъехали почтительно, потому что все трое были убеждены, что имели дело с начальником, и предоставили Атосу отвечать за всех.

Один из двух всадников, приказавший мушкетерам подъехать ближе, был на десять шагов впереди своего товарища; Атос сделал знак Портосу и Арамису остаться позади и выехал вперед один.

– Извините, господин офицер, – сказал Атос, – мы не знали, с кем имеем дело; вы видите, что мы объезжаем лагерь.

– Как вас зовут? – сказал офицер, закрывая плащом часть лица.

– Прошу вас доказать, что вы имеете право допрашивать меня, – сказал Атос, начинавший возмущаться против таких настойчивых вопросов.

– Как вас зовут? – повторил офицер, опустив плащ и открыв лицо.

– Кардинал! – сказал изумленный мушкетер.

– Как вас зовут? – повторил кардинал в третий раз.

– Атос, – отвечал мушкетер.

Кардинал сделал конюху знак, чтобы подъехал к нему.

– Эти три мушкетера поедут за нами, – сказал он тихо. – Я не хочу, чтобы знали, что я выезжал из лагеря, а если они поедут за нами, то мы будем уверены, что они об этом никому не скажут.

– Мы дворяне, – сказал Атос, – возьмите с нас слово и не беспокойтесь. Слава Богу, мы умеем хранить тайну.

Кардинал устремил свой проницательный взгляд на смелого мушкетера.

– У вас тонкий слух, господин Атос, – сказал кардинал, – но слушайте; я прошу вас следовать за мной не из недоверчивости к вам, но для моей безопасности. Вероятно, с вами товарищи ваши Портос и Арамис?

– Да, – отвечал Атос, между тем как оставшиеся позади два мушкетера подъезжали со шляпами в руках.

– Я знаю вас, господа, – сказал кардинал, – знаю, что вы не из числа друзей моих и очень жалею об этом; но я знаю, что вы храбрые и честные дворяне и что вам можно довериться. Господин Атос, сделайте же мне честь, поезжайте за мною с обоими друзьями вашими, у меня будет такой конвой, которому позавидует его величество, если мы его встретим.

Мушкетеры поклонились до гривы лошадей своих.

– Клянусь честью, – сказал Атос, – ваша эминенция хорошо делаете, что берете нас с собою; мы встречали по дороге подозрительных людей и даже имели ссору с четырьмя из них в гостинице «Красная Голубятня».

– Ссору? За что, господа? – сказал кардинал. – Вы знаете, я не люблю ссор.

– Именно поэтому-то я и предупреждаю вашу эминенцию о том, что случилось; потому что вы могли бы услышать об этом от других и по ложному донесению могли бы считать нас виновными.

– Какие же были последствия этой ссоры? – спросил кардинал, нахмурив брови.

– Друг мой Арамис ранен шпагой в руку, что, впрочем, не помешает ему быть завтра на штурме, если вам угодно будет приказать.

– Но вы не такие люди, чтобы позволили ранить себя безнаказанно; будьте же откровенны, господа; вероятно, вы отплатили за один удар несколькими. Признавайтесь, вы знаете, что я имею право прощать грехи.

– Я, – сказал Атос, – даже не брался за шпагу; но взял того, с кем имел дело, поперек тела и выбросил за окно. Кажется, при падении он сломал себе ногу, – продолжал нерешительно Атос.

– А вы, господин Портос? – спросил кардинал.

– Зная, что дуэли запрещены, я схватил скамью, ударил ею одного из разбойников и, кажется, сломал ему плечо.

– Хорошо, – сказал кардинал. – А вы, господин Арамис?

– Так как я очень кроткого характера и притом может быть вам это известно, что я готовлюсь поступить в монахи, то я хотел развести ссорившихся товарищей моих; но когда один из негодяев изменнически ранил меня шпагой в левую руку, тогда я вышел из терпения, обнажил шпагу и когда он снова начал наступать на меня, то бросившись на меня он, кажется, проколол себя моею шпагой: я знаю только, что он упал, и что его унесли вместе с двумя товарищами его.

– Однако же, господа, – сказал кардинал, – трое раненых из трактирной ссоры: а из-за чего вышла ссора?

– Эти негодяи были пьяны, – сказал Арамис, – и, зная, что вечером в трактир приехала женщина, они ломились к ней в дверь.

– Ломились в дверь! – сказал кардинал, – зачем?

– Без сомнения, чтобы сделать ей насилие, – сказал Атос. – Я уже имел честь сказать вам, что эти негодяи были пьяны.

– А женщина молода и хороша? – спросил с некоторым беспокойством кардинал.

– Мы не видали ее, – сказал Атос.

– Вы не видали ее. А, хорошо! – сказал с живостью кардинал. – Вы хорошо поступили, защитив честь женщины, которой не видали, и так как я еду теперь в гостиницу «Красная Голубятня», то я узнаю, правду ли вы говорите.

– Мы дворяне, – сказал гордо Атос, – и не солгали бы даже для спасения собственной жизни.

– Я и не сомневаюсь в том, что вы говорите, господин Атос, я нисколько в этом не сомневаюсь. Но, – прибавил он, чтобы переменить разговор, – эта женщина была одна?

– Эта дама была с мужчиной, который сидел в комнате, запершись, – сказал Атос; – но должно быть он трус, потому что, несмотря на шум, он не вышел.

– Не осуждайте, говорит Евангелие, – заметил кардинал.

Атос поклонился.

– Хорошо, господа, – продолжал кардинал, – теперь я знаю то, что мне было нужно. Поезжайте за мной.

Мушкетеры поехали за кардиналом, который опять закрыл лицо плащом, и поскакал в восьми или десяти шагах впереди своих спутников.

Скоро они приехали к гостинице, там не было слышно никакого шума; хозяин, вероятно, ожидая знатного гостя, выслал своих буянов.

За десять шагов до ворот кардинал сделал знак конюху и мушкетерам, чтобы они остановились; оседланная лошадь была привязана к ставне окна; кардинал постучался три раза в дверь.

Человек, закутанный в плащ, тотчас вышел и обменялся быстро несколькими словами с кардиналом; после чего сел на лошадь и поехал по дороге к Парижу.

– Подойдите ко мне, господа, – сказал кардинал.

– Вы сказали правду, господа дворяне, – сказал он, обращаясь к мушкетерам: – и не я буду виноват, если сегодняшняя встреча наша не принесет вам пользы. Идите за мной.

Кардинал сошел с лошади, мушкетеры тоже; кардинал бросил поводья конюху, а мушкетеры привязали своих лошадей к ставням.

Хозяин стоял на пороге; для него кардинал был простым офицером, приехавшим навестить даму.

– Есть ли у вас на нижнем этаже комната с хорошим камином, где эти господа могли бы подождать меня? – спросил кардинал.

Хозяин отворил дверь большой залы, в которой недавно худую печь заменили большим и прекрасным камином.

– Есть. Вот эта, – сказал он.

– Хорошо, – сказал кардинал. – Войдите, господа, и дождитесь меня; я приду не больше как через полчаса.

И между тем как три мушкетера вошли в комнату нижнего этажа, кардинал без дальнейших расспросов, как человек, хорошо знавший дорогу, поднялся по лестнице.