Loe raamatut: «Как обуздать олигархов»

ВВЕДЕНИЕ

Когда перестройка взяла свой катастрофический разгон, то выяснилось – социализм у нас построен «не тот». Да и, как потом объяснили, это не вполне социализм и даже вовсе не социализм. И тогда все радостно решили, что «хороший» социализм надо искать за бугром.

Это уже под самый занавес нам стали всовывать иностранный капитализм, а вначале-то речь шла об иностранном социализме. Китайском, венгерском, югославском, шведском, датском – и так далее. Очень странно, что не обнаружили папуасский или бушменский социализм, – бурлящая перестроечная общественность проглотила бы и это.

Собственно говоря, именно этот поиск заемных моделей социализма и стал началом дичайшего чужебесия, которое охватило страну и развалило державу.

А ведь не мешало бы перестать крутить головами в разные стороны и посмотреть под ногами. Поискать свою – национальную модель. Тогда, помнится, все говорили о «социализме с человеческим лицом», но почему-то все эти «лица» обращались к нам с каким-то чужеземным акцентом. Между тем почти никто и не думал искать социализм с русским лицом.

Всем было некогда. «Горбачевцы» настроились на социал-демократию. «Ельцинцы» уже задумывались о капитализме. «Ортодоксы» хранили верность марксизму, рожденному в Европе XIX века. «Почвенники» внезапно открыли Столыпина и ратовали за «русского хозяина».

Между тем россыпи нашего, русского социализма просто валялись под ногами. Русский социализм, в искаженном виде, присутствовал и в «плохом» советском социализме, и в разных народнических концепциях, и даже в писаниях некоторых монархистов. Но самое главное – социализмом была насыщена вся практика государственного строительства в России.

Этого у нас не понимают до сих пор. Как и во времена Горбачева, все поиски «правильного» социализма сводятся к попыткам внедрить в России европейскую социал-демократию. Как будто исторический опыт не показал всю провальность социал-демократии на русской почве.

Вряд ли возможна реставрация (в том или ином виде) советского социализма. Хотя у него по-прежнему очень много сторонников. Недавно социологическая служба РОМИР провела опрос, в ходе которого пыталась выявить отношение россиян к проблемам общественного устройства. Из всех опрошенных 21 % высказались за возвращение социализма. В основном это люди старше 40 лет, проживающие в сельской местности и мелких городах. Очевидно, ностальгия по старым временам все еще очень сильна. Это, к слову сказать, характерно и для стран бывшего социалистического лагеря. Возьмем, для примера, Польшу. Согласно результатам исследования, проведенного Варшавским центром по изучению общественного мнения, 79 % поляков считают, что в Польской Народной Республике у людей было больше денег, чем сейчас. А 73 % отметили большее чувство безопасности в то время. Столько же респондентов были убеждены, что при коммунистах в общественной жизни присутствовало гораздо меньше вранья, чем в новую эпоху. Показательно, что наиболее популярен Эдвард Герек (ему отдали свои симпатии 46 %), возглавлявший страну еще до Войцеха Ярузельского. Что ж, и у нас многие сегодня симпатизируют Брежневу… И что уж совсем характерно – социалистические идеи получают большое распространение в нынешних США. Так, согласно опросу, проведенному службой «Гэллап», к социализму положительно относятся 36 % жителей США.

Разумеется, на одной ностальгии далеко не уедешь – тем более что она имеет обыкновение проходить. Но отношение к социализму в современной России вовсе нельзя сводить к одним лишь воспоминаниям об СССР. В этом плане крайне любопытными выглядят данные опроса, проведенного Центром социального прогнозирования. Входе опроса за социализм эпохи СССР высказалось 16,4 % (это даже меньше показателей РОМИР). Но в то же время более 50 % выразили желание жить при «ином социализме», который совмещал бы социалистические и рыночные отношения. И только 20,2 % опрошенных отдали предпочтение «рыночному капитализму». То есть, как видно из данных опроса, большинство россиян – за социализм, но за социализм обновленный.

Что же это за «иной социализм»? И где его искать? Опять смотреть на передовой Запад? А если все-таки попробовать найти «формулу» собственного социализма – с русским лицом? Причем сделать это не по-доктринерски, упершись в труды левых теоретиков, но творчески – присмотревшись к истории русской государственности.

Тогда выяснится, что социализм у нас был задолго до Ленина и Сталина – с первых русских царей. Его отличал четко выраженный патернализм, стремление защищать интересы общества и всех социальных слоев непререкаемой силой государства. И элементы этого патернализма у нас сохраняются еще и до сих пор – не столько в политике властей (которая довольно либеральна), сколько в общественном сознании. Б. Макаренко, директор Центра политических технологий, отмечает по этому поводу следующее: «Пока государство имеет возможность подкармливать население, а действующая власть без риска финансовых проблем способна тратить деньги на социальные нужды, население будет голосовать за действующую власть, а не за оппозицию».

Итак, разговор зашел о русском патерналистском социализме. И тут надо сразу оговориться, что он является не столько левым, сколько правым. Под «правизной» здесь, само собой, не понимается либерализм гайдаро-чубайсовского разлива, на базе которого был создан пресловутый «Союз правых сил». «Правый» – это значит сторонник сильной государственности, национал-консерватор и традиционалист. К нашему прозападному либерализму это не имеет никакого отношения.

Не случайно, кстати, до революции правыми назывались монархисты-консерваторы (они же – «черносотенцы»). А тогдашние «Чубайсы» типа Милюкова себя никогда бы к правым не отнесли.

Вообще, надо сказать, что тут в наличии очень древний и важный символизм. У индоевропейцев «правое» всегда отождествлялось с чем-то прямым, с сутью, истиной, существованием (бытием). Причем они неизменно противопоставляли ему «левое», связывая его с кривизной, ложью и небытием. Особенно ярко это проявилось у древних славян, знавших о некоем метафизическом противостоянии двух вселенских начал – Правды («правой») и Кривды («левой»). В духовных стихах, свод которых условно именуется «Голубиной книгой», читаем:

 
Это не два зверя собиралися,
Не два лютые собиралися:
Это Правда с Кривдою соходилася,
Промеж собой они бились-дрались,
Кривда Правду одолеть хочет…
 

По данным «Голубиной книги», Кривда одержала победу на земле, а Правда ушла на небо. Тут уже содержится прямое указание на высшие, потусторонние реальности – «прямое правое» связано с верхом, а «кривое левое» – с низом.

Следует учитывать, что «левое кривое» не всегда символизировало зло – часто оно применялось для характеристики потустороннего земного, понимаемого как некая онтологическая оппозиция потустороннему небесному. Так, славяне относили мужское начало к правому, тогда как женское – к левому – кое-где и до сих пор во время свадеб и погребений женщины стоят слева от мужчин. Выдающиеся исследователи славянской мифологии В. В. Иванов и В. В. Топоров писали: «Противопоставление правый – левый лежит в основе древнего мифологизированного права (право, правда, справедливость, правильный и т. п.), гаданий, ритуалов, примет». Еще и сегодня бытует характерное выражение: «Даю правую руку на отсечение». Оно есть отголосок тех времен, когда, выступая на суде, человек апеллировал к правой, небесной стороне и изъявлял готовность принести ей в жертву свою правую руку, если его показания не будут правдивыми. Сам древний суд вершился князем, символизировавшим Божественное Небо. Позже немало судебных функций останется за монархом, который обладал тем же символизмом. (В этом плане немаловажным будет заметить, что пресловутое разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную является одним из ярчайших проявлений десакрализированного либерализма.)

Оппозиция правого и левого характерна и для христианства. Так, считается, что во время Страшного суда праведники будут находиться по правую руку от Христа, грешники – по левую. За правым плечом человека помещают ангела-хранителя, тогда как за левым – беса-искусителя.

Весьма любопытным будет обратиться к одной из ритуальных практик времен правления царя Иоанна IV Грозного. Входе разных дворцовых церемоний представители опричнины размещались по правую руку от царя, а представители земщины – по левую. Это носило глубочайший символический смысл – опричные территории рассматривались как некий небесный удел на земле (отсюда противопоставление земщине), как царство земных ангелов, воинов-монахов, управляемых царем-игуменом.

Таким образом правое, в противоположность левому, характеризует нечто священное, религиозно оправданное, благое и мужественно-героическое. Оно связано с Небом и устремляется к нему. Ввиду этого определение «правый» больше подходит традиционалистскому, национально-консервативному движению, выступающему за религию, империю, вождя и иерархию. Понятно, что такая правизна не имеет ничего общего с буржуазно-либеральными подделками. (В Европе правыми долгое время считались роялисты – сторонники монархии и враги буржуазной революции. И лишь потом «правая» была приватизирована буржуазными политиками. В России же эта приватизация идет со скрипом, СПС широкой поддержкой не пользуется. Таким образом, «левым»– изначально – был капитализм. А западный социализм был уже реакцией крайне левых Европы на ужасы раннего капитализма. И реакция эта оказалась совершено неадекватной, нигилистической.)

Так вот, русский социализм – это правый социализм – самобытный и государственный. Именно он столетиями лежал в основе существования российской государственности. И когда с этой основы сошли, то государство оказалось в огне революции. Но при этом Россия все равно не пошла по либерально-капиталистическому пути и выбрала левый социализм, идеологически разработанный на Западе. В данном социализме Сталин сумел найти правые, традиционалистские элементы, использовав их в государственном строительстве.

Вот об этом и будет рассказано в данной работе, которая есть нечто среднее между историческим исследованием и политическим сочинением. И здесь будут частые ссылки не только на труды историков, но и на работы политиков – это позволит лучше понять сущность и стиль жесточайшего политического противоборства вокруг социализма и капитализма. Причем особенный упор будет сделан на политических сочинениях дореволюционных русских монархистов.

Надо сказать, что этот пласт нашей общественной мысли изучен пока еще очень недостаточно. Особенно это касается социально-экономических воззрений русских консерваторов, а ведь у нас разговор пойдет как раз об общественном устройстве России.

Кроме того, монархисты имели все возможности создать правую версию социализма, которая смогла бы противостоять и либерализму, и прозападному, левацкому марксизму. Они эту возможность упустили, но к правому социализму подошли достаточно близко.

Поэтому не помешает пристальнее посмотреть на русскую историю глазами монархистов – здесь можно обнаружить много необычного. И поучительного.

У нас привыкли смотреть на «черносотенцев» (кстати, название очень условное, ставшее пропагандистской страшилкой) или как на злобных и коварных погромщиков, или как на простоватых, хотя и честных патриотов-охранителей. На самом деле монархическое движение той поры могло похвастаться блестящей плеядой идеологов, публицистов и экономистов. Их перу принадлежит множество интереснейших книг, брошюр и статей, большинство из которых не утратили своей актуальности и до сих пор.

Итак, вроде бы все необходимые пояснения сделаны. Пора, что называется, раскрывать тему. Но перед тем, как говорить о социализме в России, поговорим о его антиподе – капитализме. Надо выяснить – насколько глубокие корни он имел в нашей стране.

КАПИТАЛИЗМ В РОССИИ: ЧУЖЕРОДНОЕ ТЕЛО

Спор о том, плох капитализм в России или хорош, особого смысла не имеет. Точнее, имеет – если только речь идет о философии. Но когда мы обсуждаем – каким строем жить нам, русским, то здесь философия не очень пригодна. Гораздо полезнее обратиться к истории, сравнив хотя бы развитие городского уклада у нас и на Западе.

Вспомним, что в средневековой Руси так и не возникли вольные городские коммуны. В Европе монархи в борьбе с аристократией часто давали горожанам различные вольности и тем самым невольно укрепляли будущего своего могильщика – буржуазный уклад. Русская монархия этого опасного противовеса избегала, предпочитая напрямую контролировать все социальные группы. Города на северо-востоке Руси в XIII–XV вв. продолжали оставаться феодальными. А их купеческая верхушка была теснейшим образом связана с феодальной княжеской властью. Эту самую власть она же и кредитовала, выполняя ее различные финансовые поручения.

В коллективной монографии «Власть и реформы. От самодержавия к советской власти» об особенностях русской городской жизни пишется с плохо скрываемой досадой: «Города на северо-востоке страны хотя и имели ряд вольностей, были административными центрами волости во главе с князем. Это неизбежно вело к его вмешательству во внутреннюю жизнь города, где отсутствовали коммуны, не получили развития городские вольности и свободы, приобретаемые в результате длительной и кровавой борьбы горожан, подобно тому, как это произошло в странах Западной Европы».

Здесь сразу же обращаешь внимание на «длительную и кровавую борьбу». Так и хочется задать вопрос – а нельзя ли поподробнее? И действительно, об этой борьбе можно сказать много чего поучительного. Например, о том, что иногда в борьбе с феодалами погибали целые городские общины, а города подвергались повальному разорению. Или о том, что внутри самой городской общины часто разгорались кровавые конфликты.

Надо заметить, что в старинной Европе с ее «прогрессивным» городским укладом люди жили из рук вон плохо. Даже и в просвещенном XVIII веке Жан Лабрюйер, путешествующий по Франции, замечал: «Всматриваясь в наши поля, мы видим, что они усеяны множеством каких-то диких животных. Когда кто-либо из них поднимается на ноги, у них оказывается человеческое лицо. На ночь они прячутся в свои логовища, где живут черным хлебом, водой и кореньями».

Только в одном 1715 году во Франции от голода вымерло около трети населения. А в малюсенькой Саксонии в 1772-м количество погибших от этого социального «недуга» составило 150 тысяч.

Иную картину дает нам «отсталая», еще не пошедшая по «прогрессивно-европейскому» пути Московская Русь. Хорват Юрий Крижанич (XVII в.) с изумлением и негодованием пишет о московитских порядках: «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы, а что можно выдумать нелепее того, что даже простолюдины и крестьянки носят рубахи, шитые золотом и жемчугом? Шапки, однорядки и воротники украшают нашивками, шариками, завязками, шнурами из жемчуга, золота и шелка».

Не следует забывать, что «прогрессивное развитие капитализма», которое столь умиляет наших западников, стоило Европе гигантских жертв. В Англии предприимчивые помещики-ленлорды согнали с земли все крестьянское население. Это было сделано с тем, чтобы заставить крестьян работать на мануфактурах, которые принадлежали обуржуазившимся «новым дворянам». За сопротивление сгону с земли полагалась смертная казнь. И английские реформаторы-прогрессисты не стеснялись. При одном только Генрихе Восьмом казнили 70 тысяч, 90 тысяч – при его внучке Елизавете (все население Англии – три миллиона!). Смертная казнь полагалась за 6000 видов преступлений – например, за кражу курицы.

Вообще развитие капитализма в Европе всегда сопровождалось жесточайшим уголовным террором, который был призван навязать людям религиозное отношение к священной «частной собственности». Еще и в XIX веке подростка в Англии могли повесить за кражу в лавке. Щедро раздавалась и каторга. Вспомним хотя бы Жана Вальжана из «Отверженных» Гюго – этот бедняк получил пять лет каторжных работ за кражу из булочной каравая хлеба!

В том же самом XIX веке в САСШ законы разрешали фермеру безнаказанно убить человека, подошедшего к ферме менее чем на сто шагов, а безбилетных людей могли сталкивать прямо с поезда. Законодательство буржуазной Франции предписывало сажать в тюрьму рабочего, не нашедшего применения своему труду в течение трех месяцев.

Впрочем, наряду с уголовным имел место быть и политический террор. Во Франции в ходе т. н. Великой Французской революции была развернута самая настоящая революционная война против крестьянского населения. Буржуазные революционеры-якобинцы практически полностью вырезали Вандейскую область, которую населяли крестьяне, особо приверженные традиционным ценностям и бывшие верными церкви и королю.

Кстати, именно крестьяне, составлявшие основу армии Бонапарта, больше всех пострадали в ходе «наполеоновских войн», представлявших собой авантюрную попытку завоевать всю Европу, а также Россию. В битве при Ватерлоо (1815 год) Наполеон был вынужден бросить в бой пятнадцатилетних подростков – настолько оказалась обескровлена крестьянская Франция, которая уже не могла давать новых солдат. Таким образом, оставшееся в живых «инициативное» меньшинство крестьян получило возможность относительно стабильно богатеть. (В Германии обошлись более «гуманно» – там большую часть малоземельных крестьян вытеснили из страны богатые крестьяне. «Неудачники» вынуждены были отправиться за океан, в Америку.)

В России вплоть до XX века таких ужасов не было. Да и в революционную эпоху большевики не додумались до того, чтобы согнать с земли всех крестьян. А Сталин не брал в армию подростков даже тогда, когда немцы стояли под Москвой.

Поэтому вряд ли есть основания переживать по поводу того, что мы не пошли по пути Европы. Это такой кровавый путь, который нам и не снился. За свое нынешнее процветание Европа заплатила столетиями беспрерывных ужасов.

У нас же капиталистический уклад (уклад, а не капитализм как таковой!) появился на столетия позже, чем в Европе, в середине XIX века. Пережив бурное развитие, он попытался перерасти в капитализм, но российская буржуазия не удержала политическую власть, захваченную в 1917 году. И это при том, что сама буржуазия была очень активной и деловую хватку имела медвежью. Российский буржуа выигрывал экономически, но проиграл на ниве политики.

Экономически сметливая буржуазия оказалась политически недалекой, что наглядно демонстрирует февральский переворот – акт потрясающего идиотизма (об этической стороне вообще умолчим). Свергать главу государства, ведущего ожесточенную войну, – для этого нужно иметь довольно-таки плохие мозги! Ясно ведь было, что это приведет к грандиозной радикализации населения и, как следствие, стремительному смещению далеко влево – к революционным социалистам.

Само вызревание российского капитализма происходило как-то ублюдочно, по-«социалистически». Крупные отечественные капиталисты изначально не были предпринимателями, они выходили из среды управленцев. Перед тем, как стать бизнесменами, они служили чиновниками – директорами акционерных предприятий и т. п. А знаменитые московские купцы-староверы, такие, как Рябушинский или Мамонтов, начинали свою буржуазную карьеру в качестве распорядителей при старообрядческих общинах. Понятно, что говорить о полноценной предпринимательской ментальности здесь не приходится. Такая «ублюдочность» российского капитала ярко проявилась в деятельности многих буржуазно-либеральных политиков. Так, заместитель председателя ЦК кадетской партии кн. Д. Шаховской был приверженцем некоего «соборного социализма» (социалистическим идеалам, в той или иной степени, симпатизировала половина членов ЦК).

Уже после Февральского переворота либеральные политики из временного комитета Государственной Думы создали т. н. Союз эволюционного социализма (его возглавил известный философ Н. Лосский). Торгово-промышленный союз активно использовал в своей пропаганде образ революционного пролетария (!) и типично социалистическую лексику.

Можно также привести в пример Д. И. Шаховского, одного из лидеров кадетов. Он выдвинул концепцию «русского соборного социализма», основанного на преобладании кооперативного хозяйства.

Да что там говорить, если с апреля-мая 1917 года роль главных защитников капитализма взяли на себя умеренно-социалистические партии – эсеры и меньшевики, считавшие, что российский капитализм еще не исчерпал всех своих возможностей и социалистическая революция является отдаленной перспективой. При этом классические либеральные группировки (кадеты, октябристы) стремительно теряли свою популярность и уже не могли претендовать на роль авангарда буржуазной революции.

Да какой уж там авангард, когда сам российский капитализм плелся в хвосте у иностранного! Утверждать обратное – значит игнорировать многочисленные факты господства зарубежных капиталистов в ведущих отраслях отечественной промышленности. Вообще стоит говорить о наличии внутри российской экономики двух мало связанных между собой укладов, один их которых был национальным и самобытным, другой – жестко ориентированным на западные рынки.

Профессор С. Первушин установил, что периоды спада и подъема дореволюционной русской промышленности не совпадали с колебаниями ее общего производства. И в то же время они полностью соответствовали изменению курса ценных бумаг на Парижской бирже. «Получалось, – комментирует эти данные историк Ю. Бокарев, – что капиталистическая промышленность в российском народном хозяйстве была до известной степени инородным телом, чье развитие зависело не от поступлений сельскохозяйственного сырья и колебаний крестьянского и помещичьего спроса, а от размеров иностранных капиталовложений».

Таким образом, капиталистический сектор представлял собой вненациональный, прозападный экономический уклад – в отличие от аналогичного уклада времен вызревания буржуазных отношений на Западе. Тот хотя бы черпал свои основные ресурсы из местной деревни, что и сообщало ему некую органическую крепость (пусть она и носила паразитический характер). Наш капитализм, пожалуй, не был и подлинным паразитом. Скорее он – шмат грязи, быстро снятый металлической щеткой большевизма.

Экспансией иностранного капитала были недовольны самые разные общественные слои. Но, пожалуй, самую убийственную их критику дали русские монархисты-консерваторы.

«Главный враг России – иностранный капитал, – уверенно заявлял А. Г. Щербатов, один из основателей Союза русских людей. – Перед иностранным капиталом заискивают русские государственные люди; ездят к нему на поклон в иностранные финансовые центры, как в былые времена русские князья ездили в Орду, представителей его встречают чуть ли не с царским почетом, от мановения его властной руки зависит – начнет ли Россия войну или нет, примет ли она невыгодные условия мира или нет».

По его разумению, самостоятельность Российского государства была только кажущейся, и он предсказывал, что вскоре вся отечественная промышленность будет в руках у иностранцев, а русские «будут использоваться как чернорабочие и низшие служащие».

Конечно, далеко не все русские националисты смотрели на перспективы развития российской промышленности столь пессимистично, но все, так или иначе, разделяли тревогу Щербатова.

При этом они приводили конкретные данные, отслеживая ситуацию по регионам. Некто Л. Г., анонимно оппонирующий министру С. Ю. Витте, отмечал, что «южная промышленность выросла, главным образом, на иностранных капиталах, строили ее иностранные инженеры и по иностранным образцам». Из 18–20 доменных заводов русскими можно назвать только Сулиновский завод и два завода Брянского общества. Причем заводы не только строились иностранцами, иногда их просто покупали. Л. Г. называл случай, когда «заводы прямо покупались за границей и целиком, со всем их устройством, перевозились в Россию» (пример – трубопрокатный завод Никополь-Мариупольского общества).

Печатный орган Союза Михаила Архангела журнал «Прямой путь» выражал тревогу по поводу того, что «…большинство бакинских нефтяных заводов скуплено небольшой кучкой иностранных миллионеров-монополистов». Журнал разоблачал авантюрную деятельность трех английских компаний «Anglo-Maikop», «Maikop-Pipe-Line», «Maikop-Victory», направленную на дезинформацию общественности. Компании через свою агентуру уверяли россиян в больших неудачах, якобы постигших нефтеразработку в районе Майкопа. Это делалось с целью последующей скупки сырья по дешевой цене. Монархист В. В. Есипов писал о настоящем вторжении немецкого капитала в Лодзинский район, практически полностью перешедший под его экономический контроль. Сверх того, свою долю урвали бельгийцы и англичане, скупившие инфраструктуру города.

Какой-либо пользы от иностранных капиталистов правые не видели. В. И. Гурко считал, что они только эксплуатируют Россию, не внося в ее экономику какого-либо значимого вклада. Он полемизировал с теми, кто указывал на роль иностранного капитала в хозяйственном подъеме Англии и САСШ. Согласно ему, в случае с этими странами можно говорить о прибытии не столько самих капиталов, сколько их обладателей, окончательно там обосновавшихся. В Россию же текут капиталы, прибывшие «на побывку». Сих помощью иностранные дельцы извлекают из страны барыши, которые невозможно получить в данный момент на родине. Как только условия уравниваются, прибыль возвращается обратно. Такие капиталы являются «громадными щупальцами, которые… протягивают в чужеземные страны и при помощи коих втягивают в себя их богатство». При этом даже крушение предприятия не всегда позволяет вернуть эту прибыль стране пребывания. Сие возможно лишь тогда, когда «до наступления промышленного кризиса предприятия пережили несколько благоприятных лет, в течение которых успели, в виде прибыли, вернуть акционерам весь вложенный в них капитал».

Не была обойдена и тема спекуляции. Экономист Л. Н. Воронов утверждал, что «большинство иностранных предприятий отличается спекулятивным характером». Они рассчитывают на получение высокооплачиваемых казенных заказов и вообще на высокие цены выпускаемой ими продукции. Данные предприятия плохо выдерживают сравнительно небольшие колебания цен и вместо удешевления товаров ходатайствуют о выдаче вывозных премий для искусственного повышения цен. «Устроенные в погоне за быстрой и легкой наживой, – писал Воронов, – иностранные предприятия спешили, с первых же лет деятельности, выдавать крупные дивиденды, не изучая условий рынка, не приспосабливаясь к его требованиям».

Много писал об иностранном засилье Л. А. Тихомиров – бывший народник, ставший одним из ведущих теоретиков монархизма. По его утверждению, в случае привлечения зарубежного капитала на долю России приходится только заработная плата, в некоторых случаях – рента. Срок нахождения предприятий в собственности у иностранцев никогда не истекает, в крайнем случае, они идут на продажу. Все то, что они получают, тратится на расширение собственной, иностранной эксплуатации.

При этом издержки иностранного производства минимальны, ибо кадры их по большей части свои, иностранные. Небольшая компенсация, получаемая Россией в виде доходов казны, минимизируется и практически сводится на нет потерей в таможенных доходах. Происходит определенное облегчение доступа к займам, но занятые деньги тратятся на покупку тех же товаров иностранного происхождения. А иностранные дельцы тем временем получают в дополнение ко всему еще и свой промышленный процент.

Но мало того, интенсивное привлечение чужеземного капитала происходит в условиях протекционизма, вроде бы призванного охранять интересы российской промышленности, а на деле поддерживающего иностранцев, осевших в России. Если ранее иностранный капитал «должен был бороться своими товарами против наших пошлин», то «теперь он сам попадает под их защиту». «Он производится в России, – отмечал Тихомиров, – и не только не платит таможенных пошлин, но их существование обеспечивает ему промышленный процент прибыли».

Идеологи Союза Михаила Архангела обращали внимание на несуразность экономической политики правительства. Она проявлялась в том, что зарубежные нефтяные короли очень успешно пользуются специальным вывозным тарифом, позволяющим им постоянно взвинчивать цены. В итоге 5–6 млн. рублей ежегодно перекладываются в «широкие карманы мирового треста». Этот же тариф способствует вывозу за рубеж огромного количества «продуктов первой необходимости, например, керосина, оставляя впотьмах нашу деревню».

Иностранный капитал представлялся русским националистам начала XX века в качестве грандиозной паразитической, спекулятивной силы, эксплуатирующей Россию.

Особое звучание имела тема наплыва в Россию иностранных товаров. Данной проблемой специально занимался А. И. Череп-Спиридович, идеолог крайнего, консервативно-монархического панславизма. Водном из своих докладов Московскому славянскому обществу (1911 год) он подробно и красочно описал процесс захвата российского рынка иностранными изделиями. «Мы знаем, – говорил Череп-Спиридович, – какая безработица на Урале, знаем и то, как богат он всевозможными рудами; мы же выписываем у иностранцев на 23 млн. руб. дешевых металлов, на 27 с половиной млн. руб. изделий из простых металлов и на 80 млн. машин…». Он поражался тому, что Россия – страна лесов – в 1907 году уплатила за импортный лес 12 млн. руб. и 3 млн. руб. за столярную поделку, тогда как даже декоративные сорта леса (кроме черного дерева) растут на Кавказе.

Доходило до очевидного абсурда. Имея в распоряжении такие отличные минеральные воды, как «Боржоми» и «Нарзан», наша страна выплачивала немецким производителям 700 тыс. руб. за воду «Аполинарис». «Вы с отвращением бросите воду эту, – предсказывал Череп-Спиридович, – не имеющую ничего минерального… когда узнаете, что берут ее из источника, расположенного рядом и ниже кладбища, которое во время дождей размывается…». А вода «Маттони-Гисгюблер», навязываемая отечественному потребителю, вообще принадлежала подданному Австро-Венгрии, ведущему на вырученные от ее продажи деньги бешеную антирусскую пропаганду.

Как и сейчас, русских националистов весьма беспокоила преимущественно сырьевая ориентация отечественного экспорта. М. О. Меньшиков обратил внимание на следующее: «Обмен сырья на фабрикаты почти равносилен промену капитала на проценты. Страны, отпускающие сырье, торгуют, в сущности, собственной кровью, они не только истощают… исчерпаемые запасы своей природы – почву, леса, недра гор, но как бы ставят крест над собственной народной энергией. Последняя обрекается на самые тяжкие, наименее производительные, рабские формы труда. Задержанный в качестве сырья труд вынужден растрачиваться в количестве; чтобы получить из-за границы фунт обработанного металла или шерсти, нужно отпустить туда 3 пуда хлеба или масла».