Сражение за переправу
Красноармейцы успешно отбивались от фашистских стрелков, но с каждой минутой им становилось всё трудней и трудней. Фрицы уже пристрелялись к бугру, на котором стояла пехота. Они лупили в пригорок из многих стволов, и пули свистели всё чаще и ближе.
Сотни кусочков свинца врезались в невысокие брустверы, прошивали насыпь насквозь и напрочь сметали её с края окопов. Земля падала вниз, а ходы сообщения быстро теряли часть своей глубины. Теперь в них нельзя было бегать, пригнувшись с места на место. Удавалось ходить только «вприсядку» или почти на карачках.
Одиннадцать «Ганомагов» били в пригорок с такой интенсивностью, что стало почти невозможно, поднять голову и посмотреть из окопа на фрицев. Пальба «навскидку» или «вслепую» не давала никаких результатов. Сержант понял, что не стоит тратить патроны, и приказал прекратить ответный огонь.
Все бойцы опустились на дно пыльной траншеи, привалились спиной к передней неровной стене и напряжённо притихли. Только «максим», время от времени, огрызался короткою очередью, но такое положение дел не могло длиться вечно.
В любой момент, пуля врага влетит в щель броневого щитка. Она убьёт или ранит Семёна, а кроме него, никто толком не может «работать» с достаточно сложным устройством. Это тебе не винтовка, а тяжёлый «станкач».
Из него не враз попадёшь туда, куда ты захочешь. Здесь важен не только прицел, но и ощущенье того, как поведёт себя боевой агрегат. Нужно учесть, насколько его отбросит назад, куда сдвинет ствол частой отдачей и принять во внимание десяток причин, что постоянно влияют на точность стрельбы. Вплоть до направления и скорости ветра.
Сержант поднял глаза на высотку, стоявшую слева от сельской дороги. Он услышал грохот фашистских орудий и увидел облако пыли, висевшее над невысоким холмом.
– «Как там сейчас пушкари? – забеспокоился командир пехотинцев. – Шесть вражеских танков они ловко подбили. Осталось всего пара штук. Поскорее бы с ними расправились, да разрушили мост через реку. Не то фрицы скоро опомнятся. Перейдут на наш берег и перебьют нас за пару минут».
Олег повернул голову к пулемёту «максим». Мгновенье спустя, раздался оглушительный взрыв. В том месте, где стояли Семён с Константином, вспух удивительно яркий огненный шар. Волна горячего воздуха швырнула в лицо командира пыль, песок и мелкие камни. Осколок снаряда ударил по каске и с отвратительным визгом рикошетировал в левую сторону.
Какая-то сила подняла сержанта с земли, швырнула вдоль короткой траншеи и впечатала в Николая, сидевшего рядом на корточках. Друзья покатились по неровному дну, наткнулись на торцовую стенку окопа и, лишь после этого, застыли на месте.
Охая и тряся головами, два пехотинца выбрались из кучи-малы, расползлись в разные стороны и попытались подняться с земли. Олег почти встал в полный рост, но чья-то рука схватила его за ремень и потянула назад.
Плохо соображая от лёгкой контузии, сержант подчинился. Он сел на рыхлую кочку, поднял правую руку к саднящему лбу и осторожно ощупал гудящую голову. Дрожащие пальцы прошлись по короткому «ёжику», подстриженному недавно «под ноль».
Красноармеец почувствовал, что потерял немецкую каску и теперь оказался с голой макушкой. Это привело его в чувство. Мелькнула страшная мысль: «Высунься я из окопа – и немецкая пуля, попавшая в череп, наверняка бы, убила меня наповал».
Он прислушался к шуму, долетавшему от неширокой реки, и с удивлением понял, что стрельба совершенно затихла. Видно, фашисты решили, что с советской пехотой покончено, и перестали тратить патроны.
Олег порадовался такой передышке. Он огляделся по сторонам и увидел, что стенки траншеи сильно разрушены. Её глубина оказалась, не более метра, а в середине земляных укреплений возникла воронка диаметром в рост человека.
На дне дымящейся ямы лежала куча железа, в которую превратился надёжный «максим». Семёна и Константина, или каких-то кусков, оторванных от человеческих тел, он вокруг не заметил. То ли, их сильно засыпало пылью с землёй, то ли, швырнуло наружу ударной волной.
«Ещё один выстрел из танка, и от нас ничего не останется», – равнодушно подумал сержант. Он посмотрел на своё отделение и с удивлением понял, только он обошёлся одними ушибами.
Из выжившей пятёрки солдат, четверо были ранены в руки и ноги. У одного оказалась сильно разворочена грудь. Он тяжко хрипел и от обильной кровопотери угасал на глазах. Багровые пузыри на тонких губах становились всё меньше и меньше и минуту спустя, исчезли совсем.
«Хорошо, что меня миновали осколки снаряда, – подумал Олег и тотчас поправился: – Хотя это вовсе не так. Не будь на мне вражеской каски, и я бы сейчас, тут лежал с развороченным черепом. Кстати, а куда она подевалась?»
Он глянул по сторонам, нашёл прочный шлем фрица-разведчика и обнаружил на нём длинную вмятину на правом виске. Красноармеец вытряхнул землю, попавшую внутрь, и привычно надел стальную защиту на голову. Вдруг, она снова поможет в бою?
Пока солдаты искали сумку с красным крестом, пока оказывали помощь друг другу, сержант нашёл фашистский «ручник», лежавший у стенки траншеи. Мужчина стряхнул с него белесую пыль, осмотрел, передёрнул затвор и с радостью понял, что оружие в полном порядке.
Он высунулся из окопа, навёл пулемёт на фашистов и, дав короткую очередь, тут же присел. Фрицы услышали, что по ним снова стреляют, и тотчас открыли ураганный ответный огонь.
Лишь вновь оказавшись на корточках, Олег осознал то, что увидел, когда ненадолго выглядывал из неглубокой траншеи. Это так его поразило, что он не удержался и крикнул:
– Ребята! Пушкари уничтожили все восемь танков и теперь бьют по мосту. Остались одни транспортёры с фашистами, а с ними артиллеристы очень быстро расправятся.
Бойцы облегчённо вздохнули. Двое из тех, кто мог стоять на ногах, быстро посмотрели наружу и убедились, что командир не соврал.
– Ещё повоюем, – сказал Николай и осторожно тронул рукой свою правую ногу. Судя по перевязке, наложенной чуть выше колена, осколок попал в неё вскользь, порезал какую-то мышцу, но кость не задел. К тому же, крови оказалось не так чтобы много. Видно, железка не тронула крупных сосудов. Считай, ему повезло.
Боец взял у Олега фашистский «ручник», увидел, что заряды закончились, и помрачнел. Сильно хромая, он прошёл по окопу и нашёл коробку с немецкими боеприпасами. Откинув верхнюю крышку, он достал новую ленту, заправил в приёмную щель и доложил командиру:
– Это последняя, товарищ начальник, а патроны от «трёхлинейки» сюда не подходят. Они другого калибра. Да и нет их почти.
– Оставь её для самого крайнего случая, – хмуро ответил сержант. – А сам постреляй пока из винтовки. – Он вспомнил о сотне фашистов, сидевших на другом берегу узкой речки, и настроение сразу испортилось. Из всего отделения осталось только шесть человек, и долго они здесь не продержатся. Одна надежда на то, что подойдут наши войска.
Загорелась седьмая машина, которая била по вершине холма. Лейтенант облегчённо вздохнул и дал своим подчинённым новый приказ: «Уничтожаем восьмую «коробку».
Здесь всё получилось на удивление просто. «Т-4» стрелял по траншее советской пехоты. Фельдфебель смотрел на соседний пригорок и не видел того, что танк его роты уже запылал огромным костром. Снаряд, пущенный «дивизионкой», пробил правую скулу «четвёрки», разворотил внутренность башни с моторным отсеком и поджёг то, что могло загореться.
Артиллеристы перестали бояться ответа из вражеской пушки, вытерли пот, заливавший глаза, и немного расслабились. Первым делом, они пересчитали снаряды, убедились, что их хватает с избытком, и принялись за уничтоженье моста.
Опасаясь атаки немецких стрелков, лейтенант приказал поставить орудие на северную оконечность холма. В то место, где не свистели фашистские пули. Солдаты быстро справились с этой задачей, занялись наведеньем ствола, но офицер не доверил бойцам столь серьёзное дело.
Сначала, он встал на место того человека, что работал с горизонтальной наводкой. Потом перешёл на противоположную сторону от казённика пушки. Офицер прицелился в опору деревянной конструкции, стоящую под головною машиной фашистов, поднялся с колена и дал команду «Огонь!».
Заряжающий боевого расчёта дёрнул за шнур. Грянул оглушительный выстрел. Свистнул снаряд, и болванка воткнулась в нужную точку. Подгнившие сваи разбило в мелкие щепки. Шаткий настил разлетелся на отдельные доски и вместе с перебитыми балками обрушился вниз.
Сгоревший танк завалился на правую сторону, на мгновение застыл навесу и, кувыркаясь, как пустой чемодан, полетел в неширокое русло. Он упал в желтоватую мутную воду, поднял к высокому небу тучу блистающих брызг и тотчас пропал в глубине. Поверхность реки всколыхнулась большим числом пузырей всплывшего воздуха. Какое-то время, она слегка волновалась, а затем успокоилась.
Лейтенант убедился, что пролёт длиной в восемь метров исчез, и переправа надолго вышла из строя. «Траков «четвёрки» не видно. Значит, глубина здесь больше чем три с лишним метра, – размышлял офицер. – Так что, перейти речку прямо по дну не удастся. Тем более, с миномётами, боеприпасами и другой амуницией.
Фрицам нужно искать мелкий брод, где-то поблизости, или восстанавливать мост, или искать подручные средства. На болоте растет много деревьев, но их ещё нужно срубить, дотащить до воды и лишь после этого, вязать большие плоты.
На всё это нужно силы и время, и очень желательно, чтобы в тебя не стрелял неприятель. Так что, фашисты застряли до самого вечера. А может быть, и до наступленья утра. Значит, мы выполнили приказ комбата стрелков и задержали врага на целые сутки».
Офицер вытер мокрый лоб рукавом и приказал боевому расчёту:
– Начинаем стрелять в транспортёры. – Сам он ходил по холму с места на место, и то тут, то там, выглядывал из-за кромки обрыва. Он за секунду находил нужный ему ориентир и давал указания пушкарям. Раздавался выстрел орудия, и очередной «Ганомаг» превращался в кучу железного хлама.
Павел бегал ко второму окопу, возвращался обратно и приносил снаряд за снарядом. Он думал о том, что скоро всё будет закончено и от колонны фашистов ничего не останется. Иногда, он бросал быстрый взгляд на длинную дамбу и замечал там какую-то бурную деятельность. Вместо того, чтоб отсидеться в безопасном болоте, фрицы перемещались по узкой дороге туда и сюда.
Сначала он удивился и спросил у себя: «Чем они там занялись?» Потом с удивлением понял, что же делали фрицы? Фашисты снимали с кабин пулемёты и доставали из кузовов «Ганомагов» какие-то ящики. Наверно, с патронами. Мало того, не боясь попасть под снаряд, немцы таскали из обречённых машин какие-то вещи.
Всё это уносили с просёлка и прятали на другой стороне каменной насыпи. Там их не могли достать пехотинцы или советская пушка. Похоже, враги не собирались сдаваться. Они запасались оружием и провиантом, чтобы выбраться из-под обстрела, дойти до ровного места и там закрепиться.
«Вот и прекрасно! – сказал себе Павел. – Пусть там и сидят до тех пор, пока не придут наши части. Они доставят шрапнель, и мы покажем фашистам, где раки зимуют!»
Пушка продолжала стрелять. Снаряды летели из жерла орудия, били по транспортёрам и превращали их в большие костры, исходившие чёрным удушливым дымом. Вот полыхнул второй бронетранспорт, а за ним третий, четвёртый.
Вдруг два «Ганомага» взревели моторами, одновременно тронулись с места и начали разворачиваться на узкой дороге. Сделав несколько резких рывков вперёд и назад, машины встали носом к обочине, выходящей на север и дальней от пушкарей. Они замерли на пару секунд и начали медленно двигаться прямо к болоту.
«Хотят уберечь их от попаданий болванок, – понял боец задумку фашистов. – Сейчас съедут с дороги в глубокий кювет и, скорее всего, повредят ходовую или моторную часть. И всё-таки, проще сменить две-три железяки, чем ремонтировать технику, разбитую взрывом в мелкие клочья».
Лейтенант тоже заметил манёвр транспортёров. Он подумал так же, как парень, и приказал расстрелять удирающих фрицев. Наводчики навели пушку на ближайшую цель. Пороховые газы толкнули снаряд. Он выскочил из жерла орудия, пролетел треть километра и врезался в кабину водителя, повисшую над краем откоса.
Болванка тотчас взорвалась. Ударной волной смяло броню, разбило раму и двигатель на сотни обломков и бросило кучу железа в глубокий кювет. Туча осколков попала в фашистов, сидевших внизу. Раздались крики ужасающей боли и хрип умирающих. Несколько фрицев убило на месте, ещё больше ранило. Двух или трёх – тяжело.
Шофёр второй бронемашины увидел гибель «камрада». Фриц испугался до дрожи в коленях и с силой надавил на педаль. Транспортёр громко рыкнул, рванулся вперёд и быстро скатился с горизонтальной обочины. Он оказался на высоком откосе, и ринулся вниз на повышенной скорости. Через пару секунд, транспорт врезался носом в густую болотную жижу, провалился в неё до самой кабины и прочно увяз.
Заднюю часть «Ганомага» сильно подбросило на неровностях склона. Он совершил кувырок «через голову» и рухнул траками кверху. Тонкую крышу кабины смяло, словно бумажную. Водителя свалило с сиденья и сжало, будто огромным капканом. Фриц попытался освободиться, немного подёргался и ощутил, что очутился в железных тисках.
Вода нашла в прочном кузове десятки широких щелей. Она ринулась в них мутной волной и заполнила весь объём без остатка. Волна поднялась над головою стрелка, немного поколебалась и совсем успокоилась.
Дрожащий от страха, фашист плотно сжал губы и перестал ненадолго дышать. Какое-то время он шевелился, пытался выбраться из тесной ловушки, но вскоре не выдержал. Горящие от отсутствия воздуха, лёгкие сами сделали вдох. Грязная жижа хлынула в горло и забила трахеи и бронхи. Минуту спустя, с фрицем было покончено.
Увидев бесславную гибель машин и водителей, немецкие офицеры поняли, что технику спасти не получится. Они отказались от глупой затеи, и больше никто из стрелков не садился в кабины. Они лишь хватали добро, лежавшее в кузовах транспортёров, и таскали всё ближе к болоту.
Брызги, поднятые бронемашиной, взлетели так высоко, что их было видно с холма пушкарей.
«Видно, и эта «коробка» вышла из строя», – подумали артиллеристы и тут же продолжили своё правое дело. Ведь они уничтожали захватчиков, которые напали на Родину. Загорелся седьмой «Ганомаг», следом восьмой и так далее, до последнего, замыкавшего дюжину.
Лейтенант осмотрел длинную насыпь в бинокль, убедился, что вся бронетехника горит и чадит. Он приказал: «Добить «Т-4», шедший вторым от начала колонны». Да, у него свёрнута пушка, но моторный отсек оставался в полном порядке, а это можно исправить за пару часов. Поставил сверху угловатую башню и отправляй его в бой на врага.
С данной проблемой справились удивительно быстро. Наконец, наступила благословенная тишь. Только внизу, на дороге, продолжало трещать яркое пламя пылающей техники фрицев. Иногда громко хлопали патроны с гранатами, что детонировали от невыносимого жара.
Павел тоже глянул на дамбу и с облегчением отметил, что там нет ни одной уцелевшей бронемашины. Все фашисты тоже попрятались. «Значит, не зря мы тащили орудие так далеко. Хорошо оно нам послужило.
Вон сколько захватчиков с нею побили. Да если бы каждый расчёт Красной армии сжёг хоть парочку танков, фашистам уже, не на чем, было кататься» . – подумал молодой человек и с благодарностью глянул на пушку. В руках миномётчика тотчас отозвалась её огромная тяжесть.
Затем мысли Павла потекли в другом направлении: «Теперь можно чуть отдохнуть и умыться. Солнце уже стоит высоко и подходит к полудню. Пора бы нам, что-нибудь съесть». Но всё получилось не так, как хотелось бойцу и другим советским солдатам.
На северной стороне длинной насыпи, что скрывалась от глаз пушкарей, кто-то отдал громкий приказ. Раздался десяток странных хлопков. Над просёлком взлетели тонкие струйки дымков, и послышался очень тревожный нарастающий свист.
Что-то тёмное промелькнуло над Павлом, пронеслось над высоткой и упало во двор, расположенный у подошвы холма. Большая часть немецких снарядов врезалась в дом и сарай, где стояли упряжки уставших коней. Они пробили камышовые крыши, и пропали внутри помещений.
Раздалось несколько приглушенных взрывов. Постройки из самана и глины рассыпались, как карточный домик. К небесам вознеслись тучи щепок и пыли, а руины окутались ярким огнём. Из-под груды обломков послышалось громкое ржание. Секунду спустя, оно превратилось в жалобный вопль существа, бьющегося в жестокой агонии.
– Ложись! – закричал заряжающий пушки. Он упал на карачки и, не разгибаясь, помчался к ближайшей щели, вырытой возле орудия.
Павел был миномётчиком, палил «боевыми» в учебном полку, а позавчера бил по фрицам. Однако, сам он, ни единого разу, не попадал под подобный обстрел. Парень вспомнил слова погибшего друга, сказавшего, как-то на стрельбах: «Если ты слышишь звук падающего с неба снаряда, значит, он летит не в тебя».
Боец снова услышал хлопки и рванулся к укрытию, что приготовил ещё накануне. Он повалился ничком в тесный окопчик и вжался в него, как можно плотнее. Глубина там была всего ничего. Хорошо, если осколки пролетят над спиной, а не врежутся в тело.
Послышалась новая серия взрывов. Судя по дрожи, которую он ощутил всем худым и жилистым телом, снаряды попали в тот склон холма, что смотрел на догорающую колонну фашистов.
«Фрицы взяли нас в вилку! – понял вдруг парень. – Сейчас врежут прямиком по орудию, и всем нам кранты. Можно броситься к краю высотки и скатиться вниз по откосу, но лейтенант не велел нам покинуть позицию…»
Боец не успел, додумать нелепую мысль до конца. Где-то возле него, раздался оглушительный грохот. Затем, чуть правее, ещё и ещё. Почва под ним закачалась, как при буйстве подземной стихии. Атмосфера наполнилась частицами пыли.
Стало так трудно дышать, что он уткнулся лицом в сгиб левого локтя и сквозь ткань гимнастёрки пытался втянуть в себя толику воздуха. За первым залпом ударил второй, за ним третий, четвёртый.
«Видно, фашисты боятся, – думал трясущийся Павел, – что после того, как уничтожили технику, мы врежем шрапнелью по уцелевшим стрелкам. Поэтому, они так суетились под шквальным огнём и таскали из своих транспортёров миномёты и ящики с минами.
Теперь они очень хотят, разбить наше орудие, перейти через реку и, уничтожив пехотный заслон, окопаться возле станицы. Мало ли что, вдруг к нам подтянутся советские части, и тогда им точно каюк. Ведь они здесь прочно застряли и не могут идти ни вперёд, ни назад».
От громкого шума боец перестал что-либо слышать. Его мысли смешались и превратились в набор ничего не значащих звуков. В этот момент, фашистская мина врезалась в ящик, полный снарядов.
Все тяжёлые «чушки», а их оставалось штук двадцать, не меньше, детонировали от попадания в цель. Гром объединённого взрыва оказался настолько ужасным, что Павел лишился сознания. На месте окопа с боеприпасами возникла воронка диаметром в семь-восемь метров. Над вершиной холма поднялись клубы серой пыли размером с огромную тучу.
Поняв, что с пушкарями покончено, захватчики прекратили палить по высотке. Они навели миномёты на бугор пехотинцев и немедля открыли ураганный огонь. Два первых удара были пристрелочными и, как всегда, ушли «в молоко».
Фельдфебели тут же внесли кое-какие поправки. Хлопнуло несколько залпов, и десятки снарядов обрушились на советских солдат. Мины проутюжили небольшой пятачок. Мощные взрывы создали много глубоких воронок и сровняли с землёй остатки окопов.
Офицеры фашистов посмотрели в бинокли из кювета дороги. Они убедились, что на месте врага осталась лишь горелая почва, и, наконец, облегчённо вздохнули. Командиры поднялись с обочин и, ругаясь, словно биндюжники, выбрались на узкую дамбу.
За ними полезли остальные стрелки. И те и другие сильно испачкались в болотной грязи. Было трудно понять, чья на них, собственно, форма? То ли, советская, то ли, немецкая, то ли, чья-то ещё?
Несмотря на ужасающий вид, фельдфебели стали орать во весь голос и отдавать боевые приказы чумазым солдатам. Те снова засуетились, кинулись к горящим машинам и стали тушить пламя там, где это оказалось возможным.
Уцелевшими вёдрами они таскали мутную воду из-под откоса, забрасывали сильный огонь пылью с землёй, и собирали всё то, что ещё не сгорело и могло пригодиться. В первую очередь, искали боеприпасы и шанцевый ручной инструмент: ломы и лопаты, топоры и кувалды, пилы и тросы. Мотострелки складывали всё на обочинах и напряжённо готовились к ремонту моста.
Ещё накануне, фашисты получили приказ: «С ходу форсировать реку. Пройти на восток так далеко, насколько возможно. Прорваться вглубь обороны врага и ударить в тылы советским войскам, защищавшим переправы у Дона».
Сначала всё шло именно так, как предусматривал план наступления. Потом они оказались на узенькой дамбе, где попали в засаду. Хорошо, что в колонне имелась мощная рация. В начале обстрела, радисты связались со штабом и сообщили о своём положении. А так же о том, что танки горят один за другим, а гауптман panzersoldat приказал долго жить вместе с головным экипажем.
Оберст долго ругался и грозился разжаловать всех живых офицеров, если они сорвут операцию. Затем полковник слегка успокоился. Он немного подумал над бедственным положением стрелков и обещал, послать им на подмогу новый отряд.
Он заявил, что, к своему сожалению, не может направить к ним авиацию. В данный момент, она сейчас бомбит Сталинград, и у Люфтваффе нет ни одной свободной машины. Поэтому они должны сами управиться с дикими скифами. Несмотря на большие потери, им нужно форсировать реку, окопаться на том берегу и ждать подкреплений.
Командир мотострелков выслушал крепкий разнос, но сдержал бушевавшую в нём, гордость прусского воина. Обер-лейтенант не стал возражать. Он обещал сделать всё, что только возможно, и отключил микрофон.
Главное, что он уже выполнил свой воинский долг, сообщил в штаб полка, о провале похода по советским тылам, и услышал, что помощь должна появиться с часу на час. В том, что она подойдёт, у него не возникло сомнений. Раз полковник сказал, значит, всё так и будет.
Сейчас ему отдан новый приказ, и если он снова провалит задание, то с ним разберутся очень сурово. Разжаловать его не разжалуют, а вот перевести в штрафной батальон, номер которого начинается с цифры «500», это здесь запросто.
Таких батальонов на фронте с Россией хватало с избытком. Причём, отправят туда, не меньше чем на три долгих года, а то и на пять. Тогда прощай повышение в офицерских чинах, отпуск домой и прочие радости воинской службы.
Новоявленный ротный крикнул фельдфебелям, чтобы они шевелились. Те стали орать значительно громче. Солдаты и другие чины, что чуточку выше простых рядовых, схватились за инструмент. Они подошли к обочине насыпи и осторожно спустились в болото. Увязая по пояс, а то и по грудь, в мерзко пахнувшей жиже, они побрели к небольшим островкам, торчавшим из мокрой низины.
Стрелки выбирались на крохотные участки земли, брались за топоры и валили деревья, повреждённые зимними бурями или болезнями. Они очищали от сучьев и веток тонкие кривые стволы, пилили на короткие слеги и тащили по грязи обратно к дороге.
При помощи ржавых канатов «строительный лес» вытаскивали на узкий просёлок и поднимали на уставшие плечи. Обходя курящиеся дымом машины, рядовые несли «дрова» к переправе.
Все громко пыхтели и тихо ругались на проклятых славян. Мол, вот идиоты, не могли здесь построить хороших дорог и железных мостов. То ли, дело в милой, добродушной Европе. Там части вермахта занимали огромные страны одну за другой.
Причём, не всегда вылезали из своих «Ганомагов». Просто въезжали в уютные города и селенья и шли выпить пива в ближайшем кафе. Никто в них не стрелял и даже не мог посмотреть на солдат косым ненавидящим взглядом. А что они обнаружили в ужасной России? Только дикость и грязь. Унтерменши проклятые!
Павел скоро очнулся, хотел открыть запорошенные прахом глаза, но с ужасом понял, что не может этого сделать. Парень с испугом прислушался к своему организму и осознал, что не чувствует боль от ранений. Значит, ему повезло. Он сразу вспомнил о том, что лежит в окопе ничком, и тотчас успокоился. Просто уткнулся лицом в рукав гимнастёрки, вот и прижал веки так, что они не шевелятся.
Боец отметил, что нет ни разрывов, ни пулемётной стрельбы, а почва под ним совсем не трясётся. Он медленно поднял гудящую голову и ощутил, как с неё тонкими струйками стекает мелкая пыль. Стараясь, не забить себе горло, он перестал на какое-то время дышать, выбрался из небольшого укрытия и, помогая руками себе, сел на рыхлую почву. Это была сухая земля, выброшенная из минных воронок.
Парень отёр лицо рукавом, осторожно открыл глаза и осмотрелся по сторонам. Ровная площадка холма была густо усеяна ямами диаметром в метр или чуть больше. Они попадались так часто, словно здесь собирались сажать великое множество плодовых деревьев. Но не в каком-то порядке, а так, где придётся. Среди больших углублений лежали куски твёрдой глины, обломки жердей от навеса и клочья посеревшего сена.
Неожиданно для себя, Павел подумал о том, что теперь он на собственной шкуре узнал, что значит, быть под миномётным обстрелом. Ведь сам бил по фрицам тяжёлыми «чушками» калибром в восемьдесят два миллиметра.
Насколько он помнил, у фашистов они всего восемьдесят один, но это ничего не меняет. Сила взрыва ничуть не слабее. Да и расстоянье полёта почти, то же самое. Разве что наши войска могут использовать мины врага, а советские немцам уже не подходят.
Отбросив никчёмные мысли, невесть для чего, замелькавшие в черепе, парень продолжил осмотр. Ближе к обрыву, выходящему к дамбе, темнела очень большая воронка. Она оказалась размером раз в семь-восемь крупнее, чем все остальные. Огромная яма продолжала дымиться и крепко вонять сгоревшим тротилом. Похоже, что здесь находились ящики с боеприпасами.
Сразу за внушительной выемкой, виднелась 76-ти миллиметровая пушка, покрытая слоем из пыли толщиной в указательный палец. Она слегка покосилась на левую сторону, но выглядела практически целой.
Двое суток назад, орудие одиноко стояло в маленькой роще, что накрыла артиллерия немцев. После налёта фашистов оно походило на новое, привезённое недавно с завода, но и сейчас, смотрелось нисколько не хуже.
– Ничего его не берёт! – удивился солдат. Он с трудом поднялся на ноги и, качаясь, словно матрос после сильного шторма, направился к «дивизионке». Вернее сказать, к той обширной площадке, на которой она находилась.
Взрывы множеств мин снесли невысокие брустверы внутрь и добавили грунт, выброшенный из десятков воронок. Окоп и раньше был не очень глубоким, а теперь, оказался засыпан почти целиком.
С высоты своего среднего роста Павел опять осмотрелся и заметил две ямы. Рядом темнели клочья разорванных тел и обгоревшие кости. Насколько он помнил, в одном месте лежал коновод, убитый в начале боя с фашистами. Ну, а в другом – кто-то из остальных пушкарей.
Парень обошёл пять индивидуальный защитных ячеек, доверху заполненных рыхлой землей. Везде он увидел всё ту же картину. Люди лежали ничком, но никто из них не дышал. Иначе, земля бы на них шевелилась.
Боец перевернул сослуживцев на спину одного за другим. Он разглядел, что у всех текла кровь изо рта, носа, ушей и даже из глаз, сильно расширенных ужасным предчувствием смерти.
Сначала, он удивился, но потом всё же понял, что ребята погибли во время налёта. Скорее всего, от сильной контузии. Слишком близко от примитивных убежищ падали тяжёлые мины. Взрывная волна повреждала сосуды, наступало кровоизлияние в мозг и скорая гибель бойцов.
Закрыв глаза всем погибшим товарищам, парень двинулся дальше, добрался до лейтенанта и, думая, что он тоже убит, взял его за широкие плечи. Парень чуть приподнял офицера и повернул его на спину.
Командир резко дёрнулся, застонал и медленно поднял дрожащие веки. Он с огромным трудом, сфокусировал затуманенный взгляд на стоящем рядом солдате. Недавний курсант узнал миномётчика и скривил бледные губы в неком подобии лёгкой улыбки.
Только тут Павел заметил, что правый бок офицера весь красный от крови. Видно, осколок попал ему в грудь уже на излёте, а может быть, рикошетировал от орудия или от какого-то камня. Впрочем, какая теперь уже разница? Врача поблизости нет. Везти до своих далеко. Так что, раненый, наверняка, не жилец.
– Как пушка? – неожиданно спросил лейтенант.
– Сейчас проверю, – откликнулся опешивший Павел. Он ждал всего, что угодно, но только не такого вопроса. Парень вскинулся на ноги и рванулся к орудию. По пути, он бросил взгляд на бугор пехотинцев, но не заметил там никого из солдат. Только земля, перерытая воронками взрывов.
Боец подбежал к «дивизионке» вплотную, осмотрел её придирчивым взглядом и понял, что ошибался в своих рассуждениях. В этот раз ей сильно досталось. Мина попала в конец левой станины и взорвалась прямо на ней.
Фашистский снаряд оплавил прочный металл и разбил прочный сошник, словно огромной кувалдой. Осколки сорвали шины с обоих колёс, ударили прямо в казённик и снесли напрочь прицел и маховичок горизонтальной наводки.
Парень нагнулся, откинул затвор и еле успел, схватить тяжёлый снаряд, скользнувший к земле. Он аккуратно сунул его на прежнее место, вернулся к лежащему на спине офицеру и коротко выложил всё, что успел разглядеть.
– Наши ещё не пришли? – спросил лейтенант.
Павел отрицательно покачал головой.
– Как там пехотинцы?
– Не знаю, отсюда не видно, – ушёл от ответа солдат. – Сходить посмотреть?
– Не надо, и так всё понятно, – сказал офицер. – Сначала фрицы ударили по расчёту и пушке, потом по другим укреплениям. – Командир на секунду умолк и закончил: – Снаряды остались?
– Только один, тот, что в стволе. Все остальные взорвались во время обстрела. – ответил солдат.
– Чем занимаются наши враги? – продолжил опрос умирающий.
– Рубят деревья в болоте. Видно, хотят ремонтировать мост.
– Сделай то, что я попрошу, – прошептал лейтенант. – Возьми мои документы и портсигар. Собери солдатские книжки погибших. Доберёшься до наших, доложишь начальству о том, что случилось. Потом, напишешь моей маме письмо, адрес лежит там же, в кармане. Отправишь «треугольник» по почте и приложишь к ней мою сигаретницу. Родителям нужно узнать, где и как я погиб и когда.
Офицер замолчал. Какое-то время, он неподвижно лежал, опустив дрожащие веки. Скорее всего, собирался с последними силами. Затем, снова глянул на Павла и тихо продолжил:
– А перед тем как уйти, выполни мой последний приказ. – Он объяснил, что нужно делать, и в окончанье добавил: – Обо мне ты не думай. Пока фашисты сюда доберутся, я уже отойду в мир иной. Принимайся за дело.