Maht 365 lehekülge
2016 aasta
Обратный адрес. Автопортрет
Raamatust
*НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ГЕНИС АЛЕКСАНДРОМ АЛЕКСАНДРОВИЧЕМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ГЕНИС АЛЕКСАНДРА АЛЕКСАНДРОВИЧА.
“Обратный адрес” – это одиссея по архипелагу памяти. На каждом острове (Луганск, Киев, Рязань, Рига, Париж, Нью-Йорк и вся Русская Америка) нас ждут предки, друзья и кумиры автора. Среди них – Петр Вайль и Сергей Довлатов, Алексей Герман и Андрей Битов, Синявский и Бахчанян, Бродский и Барышников, Толстая и Сорокин, Хвостенко и Гребенщиков, Неизвестный и Шемякин, Акунин и Чхартишвили, Комар и Меламид, “Новый американец” и радио “Свобода”. Кочуя по своей жизни, Генис рассматривает ее сквозь витраж уникального стиля: точно, ярко, смешно – и ничего лишнего.
странно,что только один отзыв. Наслаждаюсь стилем и тонким юмором. Читайте,получите удовольствие,во всяком случае те, кто рожден в СССР.
превоходная книга! спасибо автору!спасибо издательству и ЛитРес за возможность читать!
читала о евробазаре в Киеве и мне казалось,что читаю о моей семье.
Счастье познакомиться с с семьей, столь похожей на мою и в тоже время другой
Очень важно узнать о жизни до эмиграции в Риге и о начале эмиграции
чудесная книга читается на одном дыхании. написано с юмором, очень живо и интересно. Генис умнейший и очень легкий человек
У Гениса с юности после менингита - девиация языка влево. И каким то образом он перенес эту девиацию в литературу, и читать его безумно интересно. Признаюсь, мне не очень понравилась его книга "Довлатов и окрестности", но в этой книге много удовольствия. Киев, Рига, Америка, начиная с детства.
Чем старше я становился, тем больше уходило водки и тем многолюднее оказывались завтраки. За ними легко смешивались, иногда выпадая в коридор, русские, латыши и евреи двух поколений.
Трогательные, ироничные мемуары. Причем ирония также и по отношению к самому себе, и это ценно, далеко не все умеют подтрунивать над собой. Семья, друзья, литераторы. Для меня американская часть оказалась более интересной, как они с Вайлем устраивались в Нью-Йорке, работали в древней эмигрантской газете Новое Русское Слово, писали книги вроде "Русской кухни в изгнании". Знакомство с Довлатовым и множеством других интересных творческих личностей.
– Родина ему все дала, – прочитал я про себя на фейсбуке, – а он сбежал на Запад и без конца строчит, лишь бы не работать.
Что у Гениса, что у Вайля в книгах очень много любви - к людям, книгам, местам. Это очень хорошо чувствуется и именно из-за этого после прочтения на душе остается какое-то ощущение, что ее не то помыли, не то смазали.
- Бумага всё стерпит, - говорили мне взрослые, но я до сих пор не верю, ибо написанное выворачивает наизнанку душу автора даже тогда, когда он делает всё, чтобы её скрыть. Нет, не "даже", а именно тогда, когда автор старается выглядеть на письме лучше, чем в жизни, он падает с пьедестала в лужу. Уж лучше сразу сдаваться бумаге таким, какой есть, - но для этого нужны либо отвага зрелости, либо равнодушие старости.
- Запомни, - учила меня англичанка, - шотландцы молчат, ирландцы пьют, а про валлийцев ничего не известно - они всегда поют.
Под постоянным напором из года в год глобус сжимался, и карта дробилась. Из одной только Югославии вышло шесть стран, и во всех меня печатали, включая последнюю - Черногорию. Она появилась буквально на моих глазах, и я первым купил её почтовые марки. Свою маленькую, но гордую страну мне показывал (с вершины горы) такой же ерепенистый директор её главного музея. Чтобы занять эту должность, ему пришлось заполнить анкету. В болезненной графе "национальность" он поставил "не колышет".
- Старость, - говорю я лишённому амбиций брату, - перемена без воли и вины, как будто её единственная причина - монотонность, мешающая замечать ход времени.
- Вот и хорошо, - ответил он, - лучший час тот, что мы прожили, не заметив.
Самым невзрачным казался начальник караула Вацлав Мейранс, получивший пост за канцелярский почерк. Умея подписываться с росчерками, он любил грамоту, хотя с трудом понимал написанное. Однажды, страдая от насильной трезвости, Мейранс пристроился ко мне, когда я проверял диктанты, подрабатывая учителем в свободное от университета, дружбы и пожарки время. Изучив все 40 тетрадей, Мейранс одобрил одни и осудил другие диктанты, так и не поняв, что текст тот же. Наверное, его учили, что показания всегда разнятся.
Ülevaated, 16 ülevaadet16