Loe raamatut: «Война, которой не будет?», lehekülg 16

С матерью, сколько он себя помнил, жил в не слишком тесной комнате (целых семнадцать метров квадратных) хрущевки-двушки с подселением. Да еще и в Дербышках, что почти как у черта на куличках. Ладно, хоть в соседках-подселенках доброжелательная глуховато-подслеповатая старушка. Свои детки за неё забыли, вот и старалась быть для Павлухи подменой мамы. Родной маме – Вере ближе к сорока, что особо горько для нее – по другую сторону даты. И она, конечно, ещё надеется привести в свой угол мужика, – последнюю попытку получить опору перед стремительно надвигающейся старостью. Был у нее один давний ухажер, что особенно раздражало Павла – татарин. Нет, что Вы, националистом он не был. Среди друзей его полно потомков древних волжских булгар и отпрысков других тюрских и фино-угорских народов. Но, в этом случае, примешивалась и сыновняя ревность, и понимание того, что закрепление на его обжитой территории нового человека, неизбежно приведет к некоторому ущемлению прав и свобод. Тем паче, когда этот «новый» подразумевает своё разумение места женщины и ее детей в доме. Нет, он мать видать любит, раз столько лет помогает ей во всем, в отличии от сына. И когда на нашей территории, то стойко переносит выходки чада любимой женщины. Только все равно он не наш. Даже картошку чистит, чтоб кожура с начала и до конца не обрываясь, свисала дурацким серпантином. Да и как разместиться втроём, где и одному не слишком вольготно? Нет, не прав был М. Зощенко утверждавший, мол квартирный вопрос испортил москвичей. Остальные не люди чо ли?

Також и в учебе у Пашки, не проявлялись заметные успехи. Особенно туго давался корневой язык. Не хватало слуха в точности воспроизводить местнореспубликанскую речь. А уж про грамматику и говорить не хотелось, что называется, ни при какой погоде. К своей чести он не высказывался, типа того что, – мы их здеся когда-то оккупировали, вот теперя пущай они наш язык учат.

Денег больших они с матерью не скопили, поэтому путь к высшему, или хотя бы к более-менее престижному программистскому или менеджеровскому образованию, был для него заказан. Повезло хоть пристроиться в ПТУ (профессионально техническое училище), ныне гордо именуемое транспортным колледжем. Профессия вагоновожатого трамвая, конечно, не самая престижная. Ну а чо, он хоть только по рельсам, но и сам железный и ему все дорогу уступают. Зато обещали, успешно сдавшим экзамены, выдать еще и водительские права категории «В» и «С». Мечтал Пашка со временем заполучить самую сидячую работу, т.е. стать водителем дальнобойщиком. А верх вожделений – стать пилотом автогонщиком, участником ралли Париж – Дакар. Эх, а с правами можно приобрести и свою тачку. Какой реальный пацан от такой мечты откажется? Даже если в нале денег не на автомобиль, а только на губозакаточную машинку. Вот только осуществление любой мечты, благодаря сложившейся дружеской компании становилось под всё большим вопросом.

Пашкина коммуникабельность здорово подвела его, когда он влился в компашку с новыми приятелями. Тусовались на Кремлевской, на Баумана и возле Универа, в самых крутых, в их восприятии, местах. Почти в открытую курили «травку». Вообще нравы в стае были «современные», поощряющие даже кришнаитство в вопросах отдыха, с групповым изучением на практике камасутры. Чтоб, припозднившись не добираться до дому, сам собой находился угол, перекантоваться ночь. Новые друзья не были жадными и занудными. Хочется покурить, или попробовать уколоться – нет проблем. Деньги потом когда-нибудь вернешь. Деньги, как навоз, сегодня нет, а завтра воз. Девчонки тоже отзывчивые до без комплексов. Пашка, правда, не очень-то верил в чистоту этих подружек. Тож самое со шприцами всякими. Даже чуть присев на «колеса» трудно спрыгнуть, а «герыча» попробовать на халяву ой как хочется. Но попробуй попробовав потом соскочить. Нее, это для шибко уж мудрых, иль для полных дебилов. Береженого бог бережет, а не бережного мент стережет. А пока жизнь катилась яркая и даже фееричная, как подожженное колесо с крутой горы¹⁰².

Только очарование бытия внезапно стало заканчиваться. Исподволь накопилась астрономическая, в понятии матери, сумма долгов. Хорошо еще, что про все она не знала. Кое-кого из приятелей прихватили менты или с ханкой, или по неладам с УК¹⁰³. Самое интересное, забрили мелких «сявок». Тех, кто серьезно занимался «серьёзным» бизнесом, с кем необходимо было расплатиться, не трогали. Оно и понятно, отдел то по незаконному распространению наркртиков. Те кто солидно в «теме» и вовремя платят – считай законно…. Оно опять же, как где-то вычитал Пашка, что лучший Парижский сыскарь, а в прошлом вор Видок, говаривал – только вор может поймать вора. Видимо наши это знают и рады стараться….

Чувствовал Павлик как над ним, в скором времени может зависнуть карающий меч правосудия. Тот, что в руках безкомпромиссной бабы Фемиды. Она хоть и в повязке на глазах, да видимо подглядывает, поскольку своих не выдаст, а вот шантрапу типа Пахи, рассмотрит, взвесит и замочит не задумываясь. Ведь, чтоб вернуть, иль хоть отсрочить выплату долгов, приходилось выполнять некоторые поручения, наверняка подпадающие под статьи вышеупомянутого кодекса, в которых точнехонько предусмотрено за что и на сколько¹⁰⁴. Засим задумываться о завтрашнем дне страшно не хотелось. Вернее сказать, не хотелось, потому, что страшно.

Все это привело к тому, что когда пришла вышеупомянутая из военкомата…. (Зачем говорим пришла, тогда как вовсе принесли под расписку?) короче, низверглась такая маленькая, но столь пугающая многих его сверстников бумажка, Пашка же почувствовал некоторую радость избавления от скрутивших проблем. Мать, для порядка попричитала, о том, как горько отправлять ей единственного, ненаглядного сыночка в этот ад на земле открытый падкими на недобрые сенсации журналистами. Украдкой же не раз с облегчением вздохнула. Её можно понять, в те ночи, когда он где-то весело проводил время она тоже не спала, тревожась за его судьбу. Ну а касаемо «ада», то репортеры всякие, по своему обыкновению, приврали порядочно. Ну, ведь так ведь? ¹⁰⁵

2. Армия начиналась, как и все в Расее, бестолково и неорганизованно. Три дня он приезжал с матерью на призывной пункт, прощался у ворот, уговаривая не плакать и отправляться домой. Зачем ждать пока их стриженных вывезут из-за зеленых ворот, чтоб махнуть вслед мокрым от слез платком. И трижды, вечером, городских отпускали по домам, со строгим требованием явиться к 7. 00. Каждое новое утро опоздавших в строй и не явившихся вовсе, становилось все больше. А от немногих парней собранных из окружных сел и аулов, живших в казармах безвылазно, начинало ароматно смердеть.

– Призывник, шо у тебя шея такая!?

– Пивко сосу.

– Да ты хоть жуй соси, а шею мыть надо!

– А как помыть, если к умывальникам только в болотниках пробраться можно?

– Ты в армии или как. Смекалка потребна. Вырабатывай сейчас, потом пригодится, пивко в казарму после отбоя дедушкам притаскивать. А они тебе за это ничего делать не будут.

На третий вечер, Пашка, не мог больше найти в себе сил на прощание с матерью. Пусть боялся встречи с недавними «друганами», отправился на свидание к одной девчонке. Не самой «клевой» в их компании, но зато самой мало испорченной, а главное имевшей хату свободную от «предков». Только не все что мы задумали, исполняется, даже когда это последняя воля почти что навеки покидающего родной город. Дачный сезон завершился и предки подружки ошивались дома. Наташка, все же умудрилась выскочить ненадолго в одном халатике, на почти голое тело. Но современные трусики удобны тем, что и в кармане много места не занимают. Занимались они любовью, стоя, на лестничной площадке, в нише для мусоропроводной трубы.

Как потрахаться, напрягаясь и вздрагивая от натужного скрипа дряхлого лифта да прочих многочисленных звуков большого панельного дома? В самых, можно сказать, неприличествующих условиях. Но так здорово Пашке еще никогда не было¹⁰⁶. Упругое, но податливое тело, дрожащее толи с экстаза, толи оттого, что замерзло прижатое к холодной стене, казалось таким безмерно близким и родным. Затхлая подъездная вонь растворились в запахе недавно вымытых каким-то хорошим шампунем Наташкиных волос, ее чистого тела, тонкого парфюма ее возбужденной плоти. Так хорошо, словно последний раз. Павел, тиская, маленькие, до безумия упругие груди, в вожделении совершенно искренне шептал: – Я люблю тебя Ната. И она, сдерживая негромкие стоны, подражая сексдивам из порнушных фильмов, вторила: – Я тоже, ахх, ахх, я всегда тебя любила. При этом, вонзала не больно, но ощутимо, свои коготки в Пашкину спину. Ноги затекли в неудобной полуприсядной позе, но хотелось эти минуты продолжать как можно дольше, до самой дальней бесконечности. Так сладко низвергнуться семенем едва сдерживая удовлетворенный рык, но как блаженно задержаться в простых немыслимых телодвижениях. Немного позже, когда опустошенные, они стояли, прижавшись, друг к другу, и он тихонько поглаживал кончиком пальца влажный маленький клитор, (надо это было до того, но до того не до того было) она шептала, прерываясь вздрагиваниями и короткими сладкими придыханиями: – Павлуша, ты, ты единственный, кто нравился мне. Я и в кодле нашей только чтоб быть рядом с тобой. Правда – правда. Если разрешишь, то я буду тебя ждать. Я даже никому больше не дам, до твоего возвращения…. Ой, чтож ты гад делаешь. У меня теперь все коленки сырые и щиплет. Но как классно оказывается…. Я каждую ночь буду вспоминать тебя, твое самое милое имя…. А ты? Может, напишешь мне, когда скучно станет? И тут же без всякой связи с предыдущими словами информировала: – меня по-настоящему зовут не Наташа, а Гульнара, кажется, не очень красиво?

– 

Глупенькая ты Гуля, у тебя самое замечательное имя. Я обязательно напишу тебе, вот только узнаю, куда меня направят. Ты обязательно жди меня…. Пашка знал, что его последние манипуляции должны быть прелюдией, но какие могут быть прелюдии, когда думает не та головка. И как это объяснить дурищам, которые, поначалу типа не хотят, а потом, когда тебе уже так хорошо, никак остановиться не могут.

Позже, бродя в промозглом холоде ночного города, и проклиная весь свет за то, что негде пригреться до утра, (на тачку до дому денег не хватит, тем более чтоб поторчать в ночном кабаке), Павел, вспоминая Наташку-Гульнару, думал: – Напишу я тебе, жди. Я даже адреса точного не знаю. Только номер квартиры и запомнил, а улица фиг знает какая. Хорошо еще, что рядом с остановкой троллейбуса. И дом не забыл лишь по расположенному впритык, маленькому пластиково-стеклянному ларьку с обыденным нынче названием – «минимаркет».

Уже под утро Павлуха вывалился из очередного не слишком теплого подъезда и тут же был задержан нарядом милиции. Там гражданин собравшийся отдать долг родине не гадил сидя на корточках, а всего лишь, пытался хоть немного покемарить. И был допризывник даже очень благодарен блюстителям, поскольку долгое выяснение его личности, проверяемое посредством хриплой рации, проходило, когда он отогревался на мягком сидении теплого автомобиля, называемого в просторечии цементовозом. Це, не цемент, це ментов возит. Единственное, что слегка раздражало, так это какие-то нудные вопросы, пробивающиеся сквозь накатившую дремоту. И потом, благородные стражи покоя ночного города еще и доставили прямо к воротам призывного пункта. А ведь он неблагодарный, (как и прочие), всю жизнь, (за глаза, конечно), обзывал их разными нехорошими обзываловками.

А вот интересно – переименуют их в полицию и как в народе погоняло поменяется – пенты иль поцера? Та ни. Поц – то еврейская обзываловка, бытовавшая в там, где была столица гонимого народа на северо-западном черноморском бережке. Пока кошерных не выпустили создать собственное государство на землях отнятых у другого народа, которые они считают своими, потому как когда то отняли их у другого народа. О чем это я? А о полиции. Мой дед, помнится, рассказывал, – в войну, немцев которые сдаются, почти всегда брали в плен, а вот полицаев расстреливали на месте.

Бывает так, что все мечты сводятся к желанию поесть и поспать. Бывает и так, эти скромные прихоти, так трудно удовлетворить. Особенно обидно там, где государство вроде бы обязано обеспечить этими благами, взамен на лишение свободы невиновной личности, которую пользует для своей защиты. Бестолковые построения и передвижения захватывают человека уже на пороге армии. Но вот, кажется, все должно стабилизироваться, вам обеспечивают посадку в поезд, по счастливой судьбе следующий в южном направлении. Но не забывайтесь, сегодня этот старенький вагон, где вы расположились, принадлежит армии. Значит мест в нем, даже с учетом третьих полок недостаточно для всех втиснутых в столь тесное пространство. Третьи полки, конечно, могут служить спальным местом, например, в стране ханей это обычный плацкарт. Только Пашка там пока не бывал, а волею судьбы вознесеенный на самый верх, проклинал и того кто придумал такое издевательство, и РЖД, и армию, да и собственные колени до боли настучавшие по потолку. Вот не понимает человек, нижним еще хуже, поскольку спать надо по очереди. Уютно только двум сержантам «покупателям» (командированным из части, куда направляется пополнение, для поддержания порядка среди пополнения). Они просто отгородились простыней от остального бритого населения плацкартного вагона, изобразив из полукупе «св». Еще уютнее офицеру, занявшему место в рабочем купе, в нагрузку с некрасивой, истосковавшейся по любви проводничкой. И офицер шумно отрабатывает эти элементарные удобства, не стесняясь быть услышанным на весь вагон. Интересно только, как может быть удобно вдвоем на столь узкой полке? Ненадолго, это понятно, но на весь почти суточный путь? Даже захотелось в военное училище, коли там так воспитывают. А силы командиру еще и для дома остаться должны, надо будет и жене продемонстрировать, как соскучился в командировке.

Об удобствах пополнения, должно позаботиться само пополнение. Как и о пропитании. Армия выдала сухой гороховый концентрат. Как употребить его, её такие мелкие проблемы не касаются. Не виновата она в отсутствии кипятка в вагонном «титане», не ее ведомство. Все претензии в письменном виде к железнодорожному руководству. Скажите спасибо, что супергрязный, если не произносить более соответствующего, но неприличного слова, туалет, на многочисленных стоянках не закрывают. Туда, кстати можете прямо и отправлять свои негодующие реляции. Счастье, ехать вам недалеко, в соседнюю губернию. Меньше суток, даже с учетом, что состав стоит почти у каждого столба. А вот там, уже на месте дислокации, вы понимаете, поездка ваша была прекрасным круизом, перед суровыми буднями. Турне, во время которого портится все из носимых вещей, даже майка рвется на груди, и становится похожей на жилетку, через всю спину которой жирным маркером наносится надпись: – «последняя майка свободы».

Пашке, еще крупно повезло, – попал в шоферскую учебку. От пресловутых «дедов» с их пресловутыми «порядками» далеко. Командуют практически одни сержанты. Изредка появляются полупьяный командир роты с не всегда трезвым заместителем по воспитательной работе. Или нагрянет кто из инспектирующего или курирующего начальства. Но, скорее всего, лишь затем, чтоб не забыли об их, офицерах, существовании. Курсантам по самые уши хватает гнета младших командиров. Таких же салаг, как и они, прослуживших всего на полгодочка дольше, и до смерти боявшихся, что перекинут их с командирствования на этих изолированных от «дембелей» курсов, и отправят в дивизию. Поэтому и напрягают они свои задницы, гоняя молодых до седьмого пота, марш бросками, и физподготовками. Устраивают многочисленные ночные тревоги, или просто подъемы, – подскочить, сорок пять секунд – одеться, отжаться раз двадцать, когда не все обмундирование как требуется по уставу, сорок пять секунд – раздеться, – «отбой!» Вещички не аккуратно уложены. Значит по новой, – «Курсы подъем!»…. «Раавняйсь!»…. «Каждый должен наблюдать грудь четвертого человека. Ну, или что там у него вместо груди»…. «Смирно!»…. «Отставить» – «Равняйсь я скомандовал не только для ваших рож, но и для животов тоже!»…. «Смирна!»…. «По команде смирно никто не имеет права дышать или моргалить зенками»…. «Как вы меня утомили. Это на гражданке вы из себя мачо строили, а здесь в строю вы чмо»…. «Вольно, можете дышать, но беззвучно и только головой»…. «Отбой! Сорокпятьсекунд! Времяпошло!».

И так пока сержанту не наскучит.

– 

Ну, одеться-то почти понятно, а зачем надо раздеться за сорок пять секунд?

– 

Вот народ бестолковый с гражданки прет. А еще умными себя считают. Ежу понятно, были бы умными – ходили бы строем. Объясняю для самых одаренных: – Одеться за сорок пять секунд надо не для войны. На ней таких глупостей, как без штанов спать, почти не бывает. И ядерной бомбе пофигу, какой ты в ее пламени сгоришь, при параде или голый. А вот когда с женщиной встретишься, то вдруг она раздумывать поначалу примется. Женские штучки такие, – мол, да что Вы, мол, да может быть не и надо. Но ты ж воин, она и глазом моргнуть не успеет, а ты перед ней уже во всей красе. – Это во второй раз может и не надо будет, а теперича уже за нами Масква и отступать некуда. Впрочем, знал я одну женщину, так она успевала раздеться не так как вы – пока сгорит спичка, а только о коробок головкой чиркнешь и от вспышки глаза прищуришь, а милая уже под одеялом и полностью голая.

Или ситуация, опять же, – вдруг раз, и вашей пассии муж неожиданно вернулся из командировки. Вот тут сразу видно, – бежит по улице голый мужик, шмотки рассыпающиеся в руках сжимает, – значит этот гаденыш от армии в свое время закосил….

Чяво ухи развесили? Тоже до армии любили лапать дурищ, чьи парни честно армейскую лямку тянут? Ну, нищак, армия всех по ранжиру расставит. С утра стрельбы, а потом всем по-настоящему потрахаться достанется. С автоматами. Пока газовая камура не заблестит как котовские яйца.

Но это всё веселуха, а вот тоска – зубрежка устава караульной службы. А как же без оного, он ведь для солдата и библия и коран вместе взятые. Да не, скорее уж камасутра. Остаткам мозгов.

Пункт первый правил внутреннего распорядка на учебке – сержант всегда прав. Пункт второй – если сержант не прав, то смотри пункт первый. Не нравится – можешь подать рапорт офицеру. Тот обязательно заставит этого самого сержанта разобраться, как следует и наказать, кого попало.

Много разнообразных развлечений в армии ждет молодого солдата. Все не описать, их можно только пережить. Но может, и не так уж напрасно они существуют, потому, как практически не остается времени для щемящей тоски по оставленному где-то далеко дому, по родным, близким и любимым. Накачиваются, как никак, силой мускулы, не знавшие на «гражданке» нормальных физических нагрузок. А попутно, выбивается из слишком рассудительных голов сознание своей индивидуальности и значимости, прививается чувство коллективизма, а может стадности? Какой гоблин сказал? – «Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона».

Повезло Павлу, попал он на курсы водителей, – значит вожделенное водительское удостоверение, именуемое, правами, считай в кармане. Но труден путь солобона и до этих, единственных в армии прав. Лежит он через ехидные иль вовсе злые замечания при усвоении навыков вождения. Хотите пример: – заезд задним ходом в воображаемый бокс обозначенный тоненькими прутиками. Сержант благодушно помогает окриками и жестами. «Малым газом. Руль круто в право… прямо… чуть левее… прямо…. А теперь, баран, вылазь с кабины и посмотри куда заехал…». Устранение многочисленных неполадок в движках и ходовой стареньких грузовиков, знавших слишком много неумелых рук, а также разбортовку колёс и смену стократно клееных камер, по воле сержантов, лучше всего проводить на открытом ветру, еще лучше при морозе. Изучение дорожных знаков, тоже приобретает элементы садистской игры. На полигоне знаки расположены на каждом десятке метров. И часто значение их не принимается во внимание. Но иногда дремлющий во время однообразного движения по замкнутому пространству автодрома инструктор приоткрывает глаза, интересуется, какой знак миновали метров сто назад. Курсант, все внимание которого сосредоточено на бесчисленных петлях избитой дороги, безуспешно силится вспомнить то, чего не видел. Знак, наверное, грязный был, его плохо видно было, – ласково улыбаясь, подсказывает инструктор. Курсантик обречено кивает головой. Вот тогда тебе тряпка, – сбегай, протри. И бежит солдатик протирать жестяной треугольник с полуоблупившейся краской. Через месяц он запоминает, на каком отрезке пути какой знак расположен и что означает. Знает каждую выбоину и кочку на дороге, неоднократно пройденной пешком, при засыпке щебнем уж слишком расхристанных колдоёбин, или ручной очистке от немилосердно валящего снега.

Есть и радости в солдатской службе. Это, например, старенький телевизор, с севшим кинескопом, который дозволяется смотреть курсантам, когда идет какая нибудь информационная программа. Но зато, сколько веселья доставляют рядовым рекламные ролики, и собственные комментарии к употреблению заполонивших эфир женских прокладок, или памперсов со стиморолами. «Во гляди, опять эта мочалка соку приняла грамм двести и отъехала. – Кажется ей, в море кизданулась. – Эх, сюда бы этого сока. – Да с чувишкой в придачу. Было б ей безбрежное море удовольствия. – Ну-ну бойцы, куда вы пялитесь! Это ж наверняка реклама галюцигенов. Куда только телевизионное начальство смотрит….». Радость это каждое письмо из дома, а посылка, вообще счастье, несмотря на то, что самое вкусное могут крысануть сержанты, а остальное надо бы поделить на весь взвод в тридцать человек. Удовольствием является даже просмотр в дивизионном обшарпанном клубе фильмов столетней давности. Полтора часа сеанса ты как бы и не в армии вовсе. И не беда, коль диалог героев на экране временами почти не слышен из-за того, что сосед пытается высосать последние капли сгущенки из продырявленной банки. В кайф посещение не отличающейся особой чистотой бани, на помывку в которой молодым отводится только пятнадцать минут, с переодеванием и обсыханием. И это при наличии одного на двоих тазика, и много более ароматного, чем какой-то «Сорти» или «Камей» нашего хозяйственного мыла. – А чиво сегодня кусочек мыльца такой крохотный? – Какое хозяйство, столько и хозяйственного. Не нравится, можешь в «чепке¹⁰⁷» шампунь «Яичный» купить. Кстати там же и для головы найдется…. Удовольствие упасть на жесткую койку, после трудного дня, и сразу, не заморачиваясь с выбором нужной позы для правильного сна, едва уткнувшись мордой в комковатную подушку, погрузиться в крепкий, здоровый отруб.

Не в особую радость только встреча нового года. У нормальных людей крутое веселье, стол полный яств и закусок, которые потом, на утро, будут уже прошлогодними. Вот бы их все сюда. А тут поддатый капитан, прочитал после отбоя лекцию заплетающимся языком, о том, как повезло им уродам служить в столь знаменитой части. Пол часа в кальсонах, босиком на холодном полу, слушай пьяную бредятину, когда знаешь, как где-то далеко в родном доме уже начали отмечать этот лучший праздник. Тут у самого стойкого слезы на глаза могут навернуться. А когда у командира язык окончательно стал заплетаться, махнул он рукой – всем отбой, и чтоб без шевелений! А с праздником поздравить, иль пожелать чего – забыл. Ему и самому ой как не сладко, – получку так и не дали, занять не у кого, все знакомые в таком же положении. Как идти домой, смотреть в заплаканные глаза жены. Как объяснить маленьким детям, почему добрый дед мороз не принес им подарков. – Подарки снегурочка раздаёт только тем деткам, которые хорошо кушают.

Ночью прошмыгнул Пашка в туалет, распахнул заиндевелое окно и уставился на огромные холодные звезды. Вспомнились мягкие объятия Наташки – Гульнарки, вспомнились ее слезы в тот последний раз, и у самого глаза повлажнели. Почувствовал, как любит ту глупую девчонку. Ну какое горе, что не взял адрес. Но реветь солдату в армии не положено, – заглянул в сортир слегка поддатый сержант: – Так, рядовой! Курение после отбоя! Два наряда вне очереди! Будет тебе активная половая жизнь – прям с утра – мытьё полов в казарме. А сейчас считаю до трёх, чтоб добраться до постели! Время пошло! Раз уже было. Два….

Полгода, как это до жути много, и так незаметно пронеслись. Время, безжалостная река, – течет сверх меры медленно, когда пытаешся его переждать, или несется бурным потоком, когда опаздываешь. Но иногда, по непонятной прихоти своей, оно попадает в унисон с желаниями. Особенно часто это происходит, когда нет времени задумываться о неровном его течении. Когда жизнь твоя подчинена строгому распорядку от тебя независимому. Впрочем, ошибаются те, кто думает, что жизнь строго регламентирована только в армии или еще в местах лишения свободы. Все мы живем в замкнутом, от работы – до работы, круге. А свобода наша только иллюзия, ограниченная финансами, кругом общения, и в самой малой степени нашими субъективными желаниями.

Вот и учебка позади. В армии выбора нет. От сдачи экзаменов, от того, как ты успел прогнуться перед начальством, зависит дальнейшая служба, – отправиться в дивизию, за баранку автомобиля, или остаться на курсах, инструктором, подальше от «дедов» и возможно крупных проблем с этим связанных. А как будет гордиться мать, если ее непутевый сын получит звание сержанта. Будет командиром в армии, что самым младшим, не столь уж важно. Суворов к званию генералиссимуса, говорят, тоже от рядового продвигался. Но дворянчикам полегче было. К полку с ранней юности причисляли, но вот именно, только причисляли. Заигрываешь, по крупному, с крепостной девкой на сеновале, а и выслуга и звания потихоньку где то там капают. Сейчас труднее с этим делом, но плох солдат который не хочет стать генералом. Но лох, который надеется, – если не сын генерала.

Пашка не был глуп, не был и излишне интеллигентен. Армейский быт не сдавался ему в непомерную тягость. Такие как он, в вооруженных силах, при известном старании, умеют продвинуться. Инструктором он почти стал. Только сколь много нюансов у этого почти. Захотелось сержантам отметить удачный выпуск, да и поводов хоть отбавляй: кого-то повысили в звании, добавили на погон одну лычку, – соплю в просторечии. Кого-то переводят в дивизию, и хоть не мальчики в памперсах, те, кого переводят, год отслужили, но знают, не любят в дивизии сержантов переведенных с учебных курсов, туго им приходится на первых порах. Посему поэтому, как на Руси повелось, – грех не выпить. Затоварился старшина курсов водкой, деньги на которую забрал у курсачей, спрятал бутылки под сидением, а Пашка за рулем провести их через КПП должен был. Только, толи продавщица застучала, толи засветился перед офицерами при покупке спиртного старший сержант. Беспрепятственно «бухалово» провести не удалось. Обыскал машину на КПП офицер. Водку изъял, пообещал о ЧП¹⁰⁸ довести до старшего начальства. Значит, накрылся у старшины долгожданный десятисуточный, без учета дороги, отпуск на родину, в первопрестольную, которой не уставал выпендриваться. Я то сам со столицы, а вы срань с каких плинтусов повылазили? Военная тайна, что сам призвался не с самой Маасквы, а с Подольска – славного заводом швейных машинок, с ворованных запчастей которых только пулемет собрать можно. Но это тоже военная тайна, а сам город всего в получасе езды на электричке до ближайшей станции метро столицы. По сравнению с тута – Цивилизация. И такой облом. Да при этаком раскладе даже выпивку не жалко, плачевно до рыданий за себя родимого. Обезнадежился отпуск без дороги, нарисовав дорожку не дальнюю, в раскудрыт твою дивизию. А виноват, конечно, молодой. Поучить его напоследок насущно необходимо. Встал сержантик перед Павлом во весь свой богатырский рост, немногим больше чем в полтора метра, если с фуражкой мерить. Я тебя, – говорит, – сынок долбаный, щегол недоделанный, не своими руками убью, зато долго. Зубы свои гнилые ты с асфальта, сосунок, подымать по крошкам будешь. Пусть вся родня твоя, чмошная, средства для покупки трансплантатов уже вчера собирать тебе начнет. Опущу я тебя черпак хоев ниже очка в сортире…. Много чего брызгал слюной расстроенный командирчик. Слова нецензурные так и сыпались с него, как несчастия из разверзнутого ящика Пандоры. Промолчать бы Пашке, знал, пустые это посулы. Этот маасквич только сопли пузырями пускать горазд. Но вскипела кровь. При одинаковом почти весе, был он сантиметров чуть не на тридцать выше противника, и раза в два сильнее его. Поднял он старшего сержанта за грудки и кинул на стенку бокса, не по боксерски. Слегка так, даже штукатурка не осыпалась. Но закатил начальник глаза, медленно сполз на пол, притворился, что в глубоком обмороке. Лежачего, мол, не бьют. Даже описался для убедительности. Плюнул Пашка в сторону, сказал: – Знал, что ты засранец по жизни, но ты еще и зассанец в натуре. Только сунься ко мне еще раз, всем расскажу, как ты обверзался. Ушел Пашка в казарму с видом победителя, но предчувствовал, добром всё не кончится.

Поздно вечером, уже после отбоя, поднял дневальный засыпающего Павла, с постели. Привел к старшему лейтенанту особисту¹⁰⁹. Дружелюбно даже, попросил рассказать офицер, за что он, курсант, до полусмерти избил старшего сержанта Заборенко, находящегося сейчас с сотрясением мозга в госпитале. – Как можно получить сотрясение того чего не имел? – Удивился Павлуха. Но на особиста его юмор впечатления не произвел. Сказал, может быть и невпопад, но мол, чувство этого самого юмора и офицерам его службы присуще, – «Эй, ты, кадр, в смысле снимок негативный, позировать в другом месте будешь, а тут вам не там, здесь армия. За нарушенные безобразия отвечать соответственно придется». Потом он монотонно, почти до самого утра неторопливо переспрашивал и то и дело подсовывал пухлую стопку линованных листов, куда надо подробно записывать: кто покупал водку, на какие деньги, кто забрал водку, кто, что говорил при этом, и все в том же духе. Пашка поначалу почти уверенный в своей правоте, к утру стал путаться в объяснениях, и всё более проникаться сознанием, попал в такой переплет, из которого лучший выход немедленно повеситься на подвязках собственных кальсон. А под утро, совсем огорошил старлей, – заявил, никакой водки не нашли, не было её в помине. Что он, рядовой, всю историю себе в оправдание, за сведение счетов с требовательным младшим командиром придумал. А поднять руку на командира, пусть даже младшего, это вам не хухры-мухры, по военному времени расстрел. Но поскольку войны не предвидится, ждут его, рядового, не сержантские лычки на погонах, а военный суд и несколько долгих месяцев проведенных в дисциплинарном батальоне. Где очень многим, мнящим себя крутыми и борзыми, гонор на всю оставшуюся жизнь вместе с ребрами обламывали.