Loe raamatut: «Война, которой не будет?», lehekülg 25
Каждый день, чо прожит без тебя, он ,конечно, просто прожит зря.
Каждый день, чо прожит не с тобой, он не день совсем, а так – отстой.
Ты погоди хмуриться и ёрзать в нетерпении, сам знал к кому направляешся. Кому, кроме тебя, я могу доверить состоятельность таких выдающихся вирш. Вот – зацени, ария, в смысле монолог Джулии на корпоративной вечеринке:
Ты сошел с ума! Я сошла с ума.
Где-то рядом муж, и твоя жена.
Но объятья уст нам не разорвать.
Канцелярский стол – лучшая кровать….
Да…. Вижу, драматургия тебя не цепляет…. А вот анекдоты мои пока неким успехом пользуются. Слушай совсем свеженький, только недавно ночью сочинил: «Попросил мужик у судьбы, – Пусть у меня больше и не встанет никогда, но дай выиграть эту партию в покер. Судьба смогла выполнить только первое….» Опять не смешно. Ну, это ничего, ты поднатужься, а то где я еще отыщу такие долготерпеливые уши.
Павел слушал привычный трёп друга, смотрел на его осунувшееся лицо, более родное, чем у брата, если б таковой и был, и вдруг почувствовал, что вот-вот по-девчоночьи расплачется. Он ощутил, как воздух осязаемым комком подступает к горлу, перехватывает дыхание, против воли выступают такие неуместные и непрошеные слезы. Судорожно вздохнув и сделав вид, будто бы с интересом оглядывает палату, он отвернулся, украдкой провел рукавом по увлажнившимся глазам. Спросил изменившимся дрогнувшим голосом: – Так ты уже ходишь на костылях?
–
Да ковыляю, давно уже, с тех самых пор, как ходить под себя, в утку больничную, не приспособился. Где-то прослышал ежели не почти гениальное, то точно просветленное – лучше в руках синица, чем под кроватью утка.
–
Так может, прогуляемся туда, где у вас покурить можно.
–
Сейчас тихий час, гулять нельзя, да и курить я бросил. Потерпишь? Но у меня для тебя кое-что припасено. Чувствовал, не зря прячу шкалик пятизвездочного не «паленого», какого ни будь, а фирмой вонючего «Арарата». Можно откушать смело. Не будет финала как в сказке, про старика и старуху.
–
?
–
Да не Пушкинские это герои, а наши, современные. – Купил как-то старик бутылку ну уж очень дешевой водки. А пить опасается. Вот и зовет он старуху. – Надюшенька, подруга моя боевая, откушайте «беленькой» рюмашечку, не пьянства ради, а пользы здоровья для. Забыл старый, что надежда умирает последней….
–
А мужики не застучат? – спросил Пашка, совсем шепотом, кивая на соседние койки, – в такой палате, наверное, офицера у тебя в подселенцах?
– Да нет, не журись ты, – усмехнулся Шурка, – можешь говорить не стесняясь, но лучше вполголоса, не мешая процессу выздоровления. Это рядовые, как и мы, только немцы. Дивизия их танковая нам помогала. Не слыхал про такое? Расчухали наконец-то в Европах, если Расеи хана придет, то и им ой как нехорошо может статься. Вот теперь мелочью всякой помогают, как во вторую отечественную, чтоб нас вроде буфера щитом сохранить. А эти, вообще то ничего, нормальные ребята, боятся только очень, скоро долечиваться на родину отправят. Здесь ведь они в загранкомандировке числятся и двойной оклад имеют. А мне досадно, что не удастся их полностью перевоспитать в нашем духе. Но воздух портить в палате уже отучил, и то ладно. А ты бы видел, с каким ужасом смотрят на меня, когда я умываюсь под проточной водой в кране. Они набирают чуть тепленькую водичку в раковину, и потом полностью моются, причем второй совершает омовение, даже не сполоснув, как следует с фаянса грязной пены оставшейся от первого. Вот что значит западная культура, основанная на экономии. К ним еще один офицерик их, с третьего этажа приходит. Так тот из восточных дойчей, и много попроще себя ведет. По-нашему пытается разговаривать и за нашими бабами, всеми подряд, ухлестывает. Чувствуется, в нем кровь от имперских оккупационных войск в немалой пропорции замешалась. Недаром на все сомнительные, в плане распорядка, предложения отвечает – Ich bin156 gotof. Но кроме немцев полно у нас и парубков с Украйны и сябров с Беларуси. Интернационал в действии короче.
– Ты даже с немцами быстро находишь общий язык. Талант у тебя гармонично вписываться в любое окружение.
– Оба, на какие слововые обороты Вас пробивает. А ты не обижайся, а будь проще, и бабы к тебе потянутся. Шпрехать157 чуток научился, надо же с соседями общаться, язык у них только больно дурацкий, язык сломаешь. Попробуй выговори Sehenswuerdigkeiten или Eisenbahnstrecke. Толи дело по нашенски – досторимечательности и железнодорожное полотно. А вот вписываться гармонично – вписывался в горшок в детском саду. Гармонично, наверное, когда подростком в музыкальной школе безуспешно мучил гармошку. Вот с тех пор, как поучился на истфаке ПГУ, в коллектив стараюсь вливаться, – при этом Шурка энергично встряхнул коньяк, в обществе молодых санитарок стараюсь чувствовать себя органично, то есть своим органом. А с тобой друг, – произнес он, встряхнув за плечи Пашку, – так давно мечтал выговориться и раздавить коньячок, который мне мать привезла. Уговаривала домой с ней поехать. Но что я там делать буду? Разве пристроиться, где-либо менеджером по распитию. Или во! Объяву недавно видел, – на маршрутное такси срочно требуются водители Дунканы Маклауты. Помнишь такого шотландского горца, которого, как и нас, хрен чем прибьешь? Накрайняк, можно и кондуктором в автобус, не страшно, если неблагодарные пассажиры в давке деревянную ступню отдавят…. Я хоть и не Мересьев, решил, протез освою и к вам вернусь. Как ты думаешь, получится? Ведь «малышка» не самолет, а мне на ней удобнее будет, чем в инвалидной каталке. Ехай себе да постреливай, голова чтоб не слишком тупая и руки нужны, остальное всё не главное.
–
У тебя, конечно, все получится. Я тебя знаю. И Бате напишу, ты у него любимчик, он для тебя горы свернет. Вот только сам я завтра в Москву уезжаю. Забирают меня в шпионскую школу. Видимо посчитали, раз я уже четыре языка знаю, то и джуньский легко выучу.
Сашка с грустью посмотрел на товарища, понял, может быть, и видятся последний раз. Замешательство его длилось недолго, и в притворном удивлении вскинул брови: – Это, какие ты четыре языка знаешь?
–
Расейский матерный на «отлично», освоил благодаря Бате – это раз. Тот же, разговорный, почти на «хорошо», благодаря тебе – два. Ну, и на троечки выучил имперский письменный и тартарский.
–
Да ты полиглот. А что учиться решился, правильно. Постарайся со временем Лие заменить, царствие ему небесное.
–
Лие не заменишь, Но за светлую память ему, давай, плесни по капельке твоего звезданутого пойла.
После небольшой паузы, во время которой выпили настоящего «клопового» армянского коньяка, и с минуту помолчали, Шурка грустно сказал: – Тот последний поход с Лие, я и захочу, но никогда не забуду. Знаешь, сколько тут у меня разных начальников побывало, все про последний бой расспрашивали. А что рассказывать, когда не было никакого боя.
Ты, конечно, помнишь, как мы ушли? У Лие нюх на ханей был, все заслоны их незамеченными проскочили. Еще днем мы засекли пусковые позиции ракет. Много ханей вокруг их вошкались, но запускать не торопились. Видать команды не было. Лие поколдовал над своим «калькулятором», отправил нашим сообщение, и мы убрались километров на пять, в перелеске спрятались. Час лежали, или два – ничего, Потом увидели, как высоко в небе джуни сшибли наши самолеты. Мы это передали и сползали посмотреть, что происходит у хунрузов на позиции. А ракеты там как стояли, так и стоят. Представляешь, если бы они бабахнули. Одной такой, наверное, пол города этого можно похоронить. Лие велел уйти от него. На километр, не меньше, а сам опять с нашими начал связь готовить. Основательно. Антенну по азимуту струной натянул. А я недалеко уполз, залег аккуратно под бугорком и наблюдаю. Уже совсем смеркалось, когда хани, очевидно, запеленговали, откуда в эфир выходят и минометный обстрел начали. Темень, не видно ни черта, но я хорошо разглядел при нескольких к ряду вспышках, Лие вверх подбросило, одна мина прямо под ногами у него взорвалась. Тут и меня видимо недалеким разрывом накрыло, у меня в памяти и намека даже не сохранилось, как и когда это произошло. Потом только, когда сознание вернулось, чувствую, замерзаю, а пошевелиться не могу, словно пригербаренный. Ровно плитой придавило сверху. И вроде не болит ничего конкретно, а весь как мякиш, и один глаз открыть не могу. И тут наши, наконец-то ракеты вражеские обстреляли. Этот факт до мягкой головенки почему-то сразу дошел. Хорошо обрабатывали, меня карабкающегося на земле даже подбрасывало. Это и решимости придало дальше барахтаться. Потихоньку силы собрал, приподнялся сначала на карачки, а потом и сел на пятую точку опоры. Расколупал глаз залитый кровью из рассеченной брови. Осмотрелся, вернее по причине темноты ощупался, все в порядке показалось. На ноги встал, и чуть не рухнул от боли. Оказалось, меня в лодыжку ранило, и рана небольшая совсем, а ступать на ногу невозможно. Тогда я пополз туда, где майор был. Но только сапог нашел, – об этом я уже рассказывал тебе. И тут, чиркая зажигалкой, заметил, кругом следов полно, наши не такие оставляют. Я только тогда, с испугу, про пулемет вспомнил, но и его не нашел. Куда деваться почти без оружия, с такой ногой не знаю. Ты то конечно замечал, что я трусишка мелкий, везде и суюсь, чтоб остальные это дело не просекли. А тут один, хорохориться не перед кем. Тебе могу признаться, – даже заревел тогда. Но, хоть и трус, или как раз, потому что трус понял, – слезами горю не поможешь. Перетянул я ногу, а ступать всё одно невозможно. Даже прыгая на другой, все равно эту больно, но, едва тащиться, опираясь на палку почти терпимо. Тогда направился тебя отыскивать. Пока темно. А у самого кошки на душе скребут, – вдруг и тебя не найду, тогда действительно только застрелиться останется. Рация вроде уцелела, шипит потихоньку, но думаю, если ей воспользуюсь, то засекут меня, и ты помочь не успеешь. Но, понимаю, двигаться надо. Компас хоть и разбитый но соориентировал. Когда совсем светло стало, только из-за пурги один хрен ничего практически не видно, впереди выстрелы услышал. В том месте, откуда очередь пулеметная раздалась, взрыв прозвучал. В такой круговерти ничего не поймешь, не знаю почему, но я нисколько не сомневался, твоих рук дело. Ты один у нас мастер уничтожать врагов с первого выстрела. Я, тогда испугавшись, что ты меня не найдешь, так в рацию заорал, меня и без нее до самого Даляня слышно было. – Эх, наливай чоли, еще по маленькой….
В это самое время, тюремной больнице, в далекой пустыне, где днем, даже в эту пору года, навещает зной, а ночную прохладу можно смело обозвать справным морозцем, и воздух до того сух, гибнут даже бактерии вызывающие гниение, потому целителен. Там вода ценность. Дают ее понемногу, теплую и коричневатую как студенческий чай. Там лежал на грубом топчане чуть живой, безногий расейский офицер, зарегистрированный в канцелярии под фамилией Петров. Лицо его, изуродованное не зарубцевавшимися шрамами, улыбалось в наступившей черноте очередной бессонной ночи. Вероятно, причиной тихой радости этого полутрупа, сохраняемого до сих пор на этом свете по непонятной прихоти судьбы и стараниями искусных эскулапов, явилось еще днем услышанный негромкий разговор охранников, боящихся только своего начальства, и не подозревающих, что кто-то из пленных может понимать их язык. Переговаривались они, что приговорен к заслуженной смертной казни узник из третьего блока, маршал Кун Цю, объявленный врагом народа. Это тот, который допустил гибель своей почти полумиллионной армии на подступах к недосягаемо далекой расейской реке Фуэрзяхе.
Но не гибель джуньского военноначальника утешала данный человеческий обрубок, опекаемый контрразведкой. Что такое смерть и что есть жизнь? Радовало бывшего лазутчика, почитающего свои корни от древней корейской семьи, глубинное понимание, всё наше существование в этом мире есть некая цепочка перерождений из одного бренного тела в другое. Перевоплощений, следующих только для мук душевных и страданий физических, – любые радости эфемерны и мимолетны, и возможно в этот раз близкая смерть прервет обременительно неразрывный круг и даст волю истинно счастливому, свободному духу.
Почувствовав шевеление сокамерника с соседней шконки приподнялся еще один такой же огарок. Даже в полумраке было заметно как уродливо его обожженное лицо. Тут же раздался его встревоженный полушепот: – Товарищ офицер? Вы пришли в себя? Может быть вам что-нибудь нужно? Может водички, или там, врача позвать? То, что когда-то было здоровым и красивым мужиком, скрипящим смешком ответило: – Нет, мне в этой жизни уже ничего не надо. Я свое предначертание пусть может и не сполна, но выполнил.
–
Ну, как же так? Так не надо думать. Надо бороться за жизнь. Вы может и не слышали, но хани тут недавно важные приходили, один по-нашенски совсем неплохо говорил, вот он вякнул, будто нас обменяют на какого-то ихнего шишку.
–
И ты поверил этому мандарину?
–
Не очень, конечно, но надо жить, пока есть надежда…
–
Дум спиро сперо
.
–
?
–
Только с последним вздохом тела, душу должна покидать надежда. Вот ты и живи парень, и надейся и верь, а будет возможность, так и люби не задумываясь.
–
Зря вы так. Я знаете, в каком положении был, когда мою заставу уничтожили, а я один только жив и не ранен даже. Или потом, когда от голода уже идти не мог. Хотелось прилечь под кустиком, и забыться навсегда. Останавливало только, что патроны да пара гранат оставались. Хотелось их по врагам использовать. Да разве можно рассказать словами, какое я пережил. Да и вы, наверное, не меньше. Или вон старшина пограничный с Аджикистана. Того более чем мертвого привезли, весь по кускам сшитый, а он смотрите, уже упражнения какие-то странные делает. Я говорит, вот только чуток поправлюсь, всю хренатень эту к чертям собачим разнесу.
–
Это, тот, который верит, что нас имперские освободят?
–
Можете смеяться, но он говорит, вера у каждого своя. В богов, тем паче языческих, мол, не верил, но его другу такой помогает, а третий друг, который в жертву сам отдался, приходил и рассказал, приедут наши на каких-то толи неказистых, толи низеньких машинках, но с пулеметами и ракетами, и командовать ими будет его сын, толи одноногий, толи хромой.
–
Да крепко мужика контузило. Он случаем не буйный?
–
Не буйный, но как-то страшно рядом с ним. Вчера, с час-полтора, уставился на крепкую вроде табуретку. Смотрел, смотрел, а потом ткнул ее, не сильно так, пальцем, та и рассыпалась.
–
Ты тогда это, если сможешь, осторожно, расспроси его подробнее про те машины…. Да, а тебе парень скажу, философ
один из местных, примерно как-то так сказал, мол, хорош не тот, кто никогда не падает, а тот, кто находит в себе силы вновь подняться.
АРХАНГЕЛ
Но долог путь, и яростны враги,
И только сила силу остановит.
Как в тишину войти по лужам крови,
Меча не выпуская из руки.
М. Семенова «Волкодав»
Пошатывающийся от голода Мишка различил невдалеке шум движущегося поезда. Сначала он даже не поверил, подумал это недавно возникший шум в ушах усилился. Но нет, точно. То не ветер свистел над пустым и безлюдным полем. В реальности, над безбрежной тайгой, недобро играя верхушками деревьев. А где-то неподалеку действительно была, и даже кипела жизнь. Заторможенную сонливость сразу как рукой сняло, возникло желание для чего-то существовать. А еще недавно, на рассвете, он с трудом заставил себя подняться из-под разлапистой ели. Мозг малоубедительно требовал надо шевелиться, но не желало подчиняться измученное тело, которое только-только перестало мелко трястись, терзаясь от мук холода, и как-то приспособилось к нему. Если б не Веста, которая, поскуливая, принялась вылизывать Мишке лицо, он, может, и не вырвался из тенет расслабленного полусознания, протестующего возвращению к безысходной яви. Тогда Мишка пошарил по карманам в тщетных попытках найти что либо съестное, или хоть крупинку табака. Но, как и вчера и бессчетное количество прошедших дней, в карманах не оставалось ничего ценного, если не считать расчески, которой забыл, когда последний раз пользовался, да нашлепанного на компе письма друга, с напутствием по прочтении использовать по назначению. Горько, но волеизъявление дружка по причине пустоты желудка уже не исполнить. Того зайчишку, у которого отстрелил голову, они доели дня три назад.
Веста на перестук вагонных колес не реагировала, но звонко залаяла неподалеку, загнав на сосенку какую-то живность. Мишка бросился на лай, но когда, задыхаясь, подбежал, вернее, изобразил что подбежал, так как ноги почти не слушались, то в подпрыгивающую прорезь прицела вкинутого автомата различил лишь маленького бельчонка нагло цокающего с вершины. Архангел опустил бесполезное оружие. Понимаешь, подруга, даже если сумею не промазать, то все равно – стрелять – зря истратить патрон, потому как все пять граммов мяса из этой зверюшки разлетятся по округе, – нам не собрать. Веста укоризненно взглянула, – мол, я старалась, а ты даже попытаться добыть почти добытую добычу не хочешь.
Через некоторое время Архангел понял, что потерял направление, в котором надо двигаться, и вновь стала накатывать дремота. Захотелось плюнуть на все и спать, спать. Во сне нет ни голода, ни холода. Трудно только уснуть, пытаясь натянуть короткий и уже совсем потерявший строевой вид ватный бушлат, на коченеющие колени. Осталось только найти более-менее сухое убежище под разлапистой елью. Но послышался звук еще одного тяжелого состава. Движение видимо было интенсивным и пограничник, пытаясь бодриться, добавил шагу. Вот невдалеке показалась и крутая насыть. Но по рельсам торопясь, удалялись грязно-желтые железнодорожные цистерны, а на их боках хорошо рассматривались большие иероглифы. Эта самая жизнь, поманив пальчиком, тут же кулаком напомнила, что она всего на всего жизнь.
Мишка хотел сорвать со спины автомат, но замерзшие руки плохо слушались, да и подоспела здравая мысль, так он никакого вреда никому не принесет, только остатки патронов спалит, да бездарно сотрясет воздух. Но быстрый шаг уже изгнал из его тела костлявое окоченение. Ноги сами устремились вдоль железнодорожного полотна, а куда и зачем они не могли думать, как впрочем, и голова. Насыпь вскоре заметно понизилась и позволяла даже с такими силами взобраться на нее, чем Мишка не преминул воспользоваться. Над рельсами ветерок был заметно злее. Веста, пройдя несколько шагов за человеком, благоразумно вернулась на неглубокий твердый снег рядом с ж/д колеёй. Пограничник смерил ее недобрым взглядом. – Вот и уходи в лес. Ты там лучше выживешь, чем со мной. А я сейчас гранатами эту чугунку подорву, хоть какое-то паскудство врагам учиню. Он понимал, от противопехотной гранаты вреда рельсам не будет, но также и понимал, силы на исходе. Может быть, действительно кинулся бы на первый попавшийся состав с гранатой, да невдалеке показался маленький облупленный домик путевого обходчика. Подступивши ближе и обнаружив, что жилье обитаемо, Архангел взвел автомат на боевой, – это для встречи с врагами, потом стащил натянутый на уши зеленый берет, расправил его и по дембельски водворил на затылок, – это если владельцы домика окажутся свои.
В домике проживал, вернее, доживал свой век бывший путевой обходчик, сухонький старичок, которому можно было дать и шестьдесят и все сто лет. Он суетливо обрадовался нечаянному гостю, но его шустрость чем-то не понравилась Мишке. Получив приглашение войти, пограничник сел в угол, лицом к двери, взведенный автомат положил на колени, а вздрагивающую впалыми боками Весту пристроил рядом с ногами. Дедок же, не обращая внимания на угрюмость бойца, торопливо собирал на стол нехитрую снедь, сообщая при этом все новости, которые до него доходили. – Джуни то вот магистраль восстановили, гонют по ней составы день и ночь, а наших расейских куда-то подальше всех переселяют. Меня вот только очевидно по старости не тронули. Вы, солдатик кушайте, чем бог послал. А может Вам самогоночки? Пара капель припасено у меня здоровья ради.
От спиртного Мишка отказался, да и непонятного происхождения супчик ел немного и осторожно, прислушиваясь к тому, как отзовется желудок почти забывший вкус еды. Но вот тепло его доконало. В глазах все поплыло, тело налилось ртутной тяжестью. Погранец так и уснул сидя, одной рукой сжимая АКМ, другой ложку. И привиделось ему, он снова на родной заставе среди друзей, устроивших коллективную попойку. Внаглую, прямо в казарме, прямо при командирах. Но он почему-то, как-то обособлено, отдельно от всех. И самое непонятное, не доходит до него смысл их веселья. Тут подходит к нему закадычный дружок Чекмарь, который совсем недавно только и бредил тем, как вернется в свой городок с диковинным названием Очёр: – Ты чо, Архангел? Если до дембеля теперь как до кощеевых яиц, то айда к нам. И больше всего на свете хочется Мишке подсесть к ним, но вроде как еще на посту он, бросить который не имеет права.
Проспал Архангел, судя по тому, как задеревенело в неудобной позе тело, немало. За окном был мрак, избенка освещалась только отсветами пламени сквозь вконец растрескавшуюся чугунную плиту маленькой печурки. У ног сразу встрепенулась собака и тут же под столом старательно принялась вылизывать давно чистую миску. Дед, кряхтя, поднялся со своего не слишком опрятного ложа. – Ты бы прилег служивый. Отдохнул нормально. Чужие ко мне давно не заглядывали, а надо так я и покараулить могу.
–
Спасибо дед, но мне идти надо.
–
И куда милок коли не секрет. Тут почитай на пол тысщи верст вокруг одни хани. А к ним думаю тебе незачем.
–
Как раз к ним и надо, должок вернуть. А ты б дедушка Весту мою у себя пока оставил, может и пригодится в хозяйстве. Она зайцев давить умеет, лучше, чем я стрелять.
–
Да стрелять по зайцам из автомата трудно. А собачку твою я догляжу. Но ты скажи, какие думки у тебя, вдруг да пособлю чем.
–
Нет определенных думок дед. Но и у тебя всю войну тут не отсидеться. Пойду, пока ноги волокутся, да патроны есть, джуней постреляю. А там глядишь, они меня к друзьям отправят. Мне к ним теперь намного ближе, чем к родному дому.
–
Кажется, я догадываюсь, где твои дружки, только ты к ним шибко не спеши. Помозгуем давай.
–
Нету, дедушка, у меня сил мозговать. Тут неподалеку от твоей хибары есть насыпь крутая. С нее спущу эшелон какой-нибудь, а дальше, будь что будет.
–
Не так то всё просто служивый.
Дед рассказал, если с насыпи вагоны свалить, то они конечно вернее сковырнутся, но только уже через пару часов движение восстановят. Думал про себя старик, слишком близко это к его дому. Несдобровать ему при выяснении причин крушения. А вот гораздо более лепо получится, если состав с горючим в распадке меж сопок взорвать. Там еще пути на свои бетонные шпалы вроде бы перешить не успели, значит выгорит всё полностью, аж рельсы узлом завяжутся и дорожке надолго кердык приснится. Но добираться туда чуть менее десятка верст, на то какие никакие силы нужны. А еще больше мочи тебе надо, чтоб костыли из шпал повытаскивать, и тогда цистерны точно с рельс сойдут. Вот только межрельсовые перемычки трогать до времени нельзя, где-то про неисправность сразу известно станет. Поезд не пустят.
–
А ты дед что? Помогать мне не будешь?
–
Нет, сынок, не по силам мне такое.
–
Никак за жизнь свою цепляешься.
–
Так ведь милый, чем дольше живешь, тем помирать страшнее. Да кроме того, заповедь не убий, я уже раз нарушил. Может и до сих пор, грех тот не замолил.
–
Ну не убий в числе заповедей библейских только на седьмом месте стоит, даже после греха в субботу работать.
В ответ только вздохнул старик. Мог бы, конечно, рассказать, как еще в пятидесятых, он свежеиспеченный лейтенантик внутренних войск, с двумя бойцами преследовал трое суток по тайге, бежавшего с зоны зека. А когда настигли доходягу, так обнаружили, тот еще и ногу умудрился сломать. Как такого в лагерь по болотам да дебрям дотащить. А дома невеста, перестарок, но дочь замнач. лагеря. Ждет, волнуется, но кого ей еще ждать. Не долго раздумывая, вскинул он автомат, да пришил раба божьего в телогрейке с номером, имени которого даже не запомнил. По сталинским временам получил бы какую награду еще, а тут офицерский суд, типа чести учинили. Лишили звания. Психовал он тогда, знал, такие же волки позорные его судили, чтоб перед новой властью отличиться. И понеслась вся жизнь под откос. Много позднее пришло другое понимание жизненных ценностей. Но не разъяснишь сразу всего вот этому мальчишке, который еще, наверное, и не пробовал кого-либо создать, а вот убить уже готов любого.
Ничего не сказал старик, только тяжко вздохнул, да прошамкал, – Однако сегодня все одно ничего не решим. Забирайся-ка на полати служивый. Истину говорят, утро вечера мудреней.
Мишка готов был прямо сейчас отправиться смотреть место насоветованное стариком, но ночью все равно ничего не рассмотришь, а прибор ночного видения, как лишнюю тяжесть, толи несколько дней назад, толи лет, выбросил в лесу. Пришлось, попив теплого козьего молока, с трудом, – сил все-таки действительно не то, что раньше, взбираться на невысокие полати. Автомат же под бочек, фиг вам, его без присмотра оставлю. И вроде бы удобно устроился, а сон должный прибавить сил теперь никак не шел. Обступили какие то видения из прошлой жизни, такой недостижимо далекой, что слезы наворачиваются на глаза. Привиделось к чему-то, как перед самым призывом с дружком Данилкиным отправились к девочкам в общагу мед. училища, прозванную в просторечии ЦПХ – центральное п.. хранилище. И вот когда уже развеселились понемногу, и подружки, хоть и медички, но пили не до потери пульса, а как физички – до потери сопротивления, и очень близки были к такому состоянию, появилась недобрая какая-то комендантша и выгнала посторонних на улицу. Но Данилкин был не из тех, которые легко отступают перед превратностями судьбы, даже если они предстают в виде неприступных общежитских вахтеров. Он предложил забраться к едва знакомым, но уже почти любимым девушкам по пожарной лестнице через коридорное окно. Подтянуться, на высоко спиленной лестнице и добраться до четвертого этажа было делом почти плевым, но перебраться в окошко, такое доступное при взгляде снизу, оказалось ой как не просто. Данилкин, правда, довольно легко преодолел это препятствие, повиснув на заботливо открытой девчонками створке окна. А вот Мишка был потяжелее, стекло в прогнившей раме треснуло, и тело, беспомощно дергаясь, устремилось к скованной морозцем и едва припорошенной снегом земле. Архангел вскрикнул от обиды, ведь на самом деле тогда все обошлось, его успели подхватить за воротник и плечи, втащили-таки в оконный проем. А теперь он бесконечно долго падал, и упав не почувствовал боли от падения, только меж ребер чувствительно воткнулся какой-то осколок рамы. Но не он беспокоил, а что, ощутил Мишка, как тело его насовсем разбито и не сможет более двигаться. Вяло промелькнула мысль, если так, то уж лучше сразу смерть. Но откуда-то возник дюжий кирасир, и вгоняя меж Мишкиных лопаток тяжелый палаш, злобно проворчал дедовым голосочком: – Смерть, милок, еще заслужить надо, ты сперва положенное отработай. Проснулся Архангел весь в липком поту оттого, что его за ногу дергал старик и встревожено шептал – Солдатик, милок, ты это чего? Ты пошто так раскричался? Вон и собака твоя воет спасу нет. Мишка неуверенно пошевелился. Тело слушалось его, вот только где-то меж суставов позвоночника больно надавила затворная рама АКээМа.
На следующий день он едва смог сползти с полатей, чтоб тут же рухнуть в койку старика. Почти месяц выжить в холодном лесу, и едва не загнуться в довольно-таки цивильных условиях, это же надо. И отдал бы концы, если б не молоко дедовой козы, которым хозяин отпаивал его несколько дней, в течение которых Мишка, покрываясь испариной, боролся с кошмарами. Почти каждый раз, приходя в себя, он нервно шарил рядом с собой, и успокаивался, только нащупав прохладную сталь автомата. Тут же Веста начинала вылизывать руку и лицо. Мишка морщился и пытался встать, но старик решительно укладывал его на место: – Не поспешай солдатик, куда ты намылился, опозданий не бывает.
–
И долго мне еще так валяться?
–
Так ить, как доктора говорят, если лекарства принимать, то всего-то за недельку поправишься. А ежели без лекарств, то целых семь дён болеть будешь.
–
Ну, это старо, как место клизмы изменить нельзя.
Только вот если человек решит выздороветь, то тут никакие лекарства не помогут.
Где-то день на третий иль пятый, пограничник почувствовал себя настолько хорошо, что смог сам встать. – Пора мне дедушка убираться, а то привыкну, и не выгонишь потом, да и псиной моей вся хата твоя провонялась. Что ж ты ее на двор не выгнал?
–
Выгонишь такую. Она и так с меня волчьих глаз не сводит, как к тебе подхожу. Еду с рук берет, а своим считать не собирается. Гулаговские зоны охраняли такие же умницы. Так те на запах заключенных были так натасканы, хоть в генеральскую шинельку сидельца вместо клифта лагерного
облачай, все одно вычислят и враз человечка порвут
. Ну, слава богу, зеком не был, да и твоя не тому обучалась. Только все одно страшная собачина. Мне б поменьше какую. А ты бы не торопился, сил для жизни у тебя еще немного.
–
Для жизни мне много и не надо. Кто-то из классиков изрек: – «Жизнь надо прожить так, чтоб не было мучительно».
Утром Мишка довольно бодро собрался. Голова слегка кружилась, но ноги держали твердо. Во дворе, запер поскуливавшую Весту в хлипком дровеннике. Про себя почему-то заметил, что сараюшка едва заполнена остатками дров и угля – до весны с такими запасами дедку не дотянуть. Но псине, пока не пообвыкнется без старого хозяина, будет довольно просторно. Старик из соседнего сарайчика извлек довольно тяжелую железнодорожную лапу для вытаскивания костылей, и такой же огромный гаечный ключ. Себе на плечи он взгромоздил увесистую холщовую сумку. – Тут петарды, шуму от них много да толку мало, ну и провалялись лет наддцать, так что может совсем не сгодятся, но мобуть от твоей гранаты сдетонируют. Архангел, пусть и был далеко не в лучшей форме, скептически осмотрел усморщенную фигуру старика: – Ты что, решился со мной идти до конца. Тот отпрянул как от прокаженного: – Что ты, что ты, я только покажу тебе место, да дотащиться с этим барахлом помогу. А там необессудь.
С десяток километров, по уже довольно глубокому снегу едва не доконали двух доходяг. Хитрый дедок повел не по насыпи, а вроде как напрямки. Поначалу погранец еще пытался выхватить у дедка его поклажу, но к концу пути отбросив остатки ненужного достоинства, тащил и ключ и лапу волоком, мечтая только о том, как бы избавиться от несносно тяжелых железяк. Но когда выбрались на обветренное полотно дороги, у Мишки открылось второе дыхание, и он в остервенении быстро вытаскивал плотно сидящие в шпалах костыли. Не настоль уж глупое изобретение эта лапа, но все равно могли ж ее изготовить из более легкого сплава. Старик, со сноровкой не соответствующей его тщедушному телу, раскрутил гайки меж рельсового соединения. Через несколько минут, он, явно торопящийся убраться подальше с этого места, нетерпеливо покрикивал, мол, хватит с ними возиться, главное пока никого нет заложить заряд под стык рельсов. Он же подсказал место, где должен произойти взрыв под локомотивом, чтоб тот, сойдя с колеи, еще и протаранил высоковольтный столб. Работу их только один раз прервал промчавшийся поезд, хоронясь от которого диверсанты, задыхаясь от усилий, взобрались на откос, и лежали, вжавшись в стылую землю, пока шум производимый бешено мчащимися вагонами не затих вдали. Старик недовольно пробурчал, натоптали они вокруг слишком много. Как бы машинист не догадался о причине этих следов и не сообщил на ближайшую станцию. – Хотелось, милок, посмотреть на то, что у нас получится, но больно уж иззяб я, потащусь домой потихоньку. А ты, как все свершишь, может бог даст, придешь еще ко мне, – расскажешь.
