Здравствуйте, мсье Поль!

– Будут спрашивать, мычи, дорогой племянник… Ой¸ да на тебя внимания-то особого не обратят, стар ты уже, как и я! – хохоча сказал Анри и махнул рукой в сторону двери.

Я передёрнулся от его слов о старости, но не стал ничего отвечать «дяде».

Мы с Софи вышли на улицу, залитую южным солнечным светом. Немного прошли по незнакомой улице. Я, конечно, был поражён здешним пейзажем, который отдалённо был мне знаком только по фильмам. Я попросил Софи немного подождать и осмотрелся.

Голова закружилась, я прижался к стене, повернул голову в сторону солнца и закрыл глаза. Постояв некоторое время, жмурясь от яркого света, я ещё раз огляделся по сторонам. Да, совсем недавно я рассекал по проспектам на неприличной скорости на своём шикарном авто, сыпля пеплом сигарет и кидая окурки в окошко, слушал забойную музыку. Дома, конечно, комфорт: вот тебе туалет с биде, ванна с пузырьками, микроволновка. По выходным я с женой любил прогуляться по огромным магазинам, посидеть в «Чайхоне №1», что в ТЦ «Западный» на Рублёвке, перекусить и попить капучино с диковинным пирожным, а тут…

А тут – грязная узкая дорожка, местами выложенная брусчаткой, по которой ходят средневековые люди, ведя на поводе кто лошадь с телегой, кто навьюченного осла. Жуть какая! Каменные домики, прижатые друг к другу, сверху перетяжки с сохнущим бельем. И вонь. Какая жуткая здесь вонь! Справляя нужду, как я понял, прятаться особо и не нужно было, туалет, как говорится, везде, поливай, сколько хочешь – вот тебе и Европа.

Пока я стоял в забытьи, вспоминая дом, меня чуть не сшиб наездник на большом коне и больно стеганул плёткой по голове и спине. Кровь залила глаза и потекла горячей струёй, обильно пропитав одежду. Нам пришлось вернуться домой. Анри напоил меня вином так, что я просто вырубился. Пока я спал, он почти профессионально наложил несколько швов на раны суровой нитью, смоченной какой-то настойкой. Так закончился мой первый выход в свет. Как говорится, осмотрелся. На неделю я слёг в постель…

Шли дни один за другим, рутина стала затягивать меня, и я заметил, что привыкаю к здешнему быту, а дом и вся прежняя жизнь всё сильнее отдаляются от меня. Да и во снах я видел семью и дом всё реже и реже.

Я не хочу лишний раз описывать мои психологические и душевные переживания по поводу того нашего естественного мира, откуда я пропал каким-то неведомым образом. И тем более я не собираюсь описывать быт средневекового мира, который теперь стал и моим бытом. О нём написаны тысячи книг и снято множество кинолент, нового я сюда ничего не прибавлю. Но было одно отличие: здесь уже формировалась не история средневековой Европы, а моя личная, в которую я каким-то неведомым образом вляпался.

Помимо болезней и войн, здесь ещё время от времени лютовали разбойники. Анри рассказывал о пропаже людей, он подозревал, что их продавали в рабство, так как Восток был совсем рядом. А там рабство, по слухам, было в норме. Но несмотря ни на что, культура в нашем городе бурно расцветала благодаря герцогам Анжуйским и Барселонским.

Новости я узнавал на базарах и площадях города. Ещё к нам часто забегала соседка, которая была ужасной сплетницей и тараторкой, она регулярно приносила на своей юбке информацию, как сорока на хвосте. Соседка много знала, потому что её хозяйка Инез Де Буасьер была приближена к городской знати и нет-нет да рассказывала что-то своей служанке, пока та мыла её или наряжала.

Помимо всей грязи, которая творилась в этом мире, была ещё одна страшная штука – инквизиция. Людей пытали, бывало, жгли и топили. Кто доносчик, кто колдун с колдуньей, кто украл, а кто проспал. В основном, конечно, искали ведьм всяких и факиров с магами, тем не менее всё это меня не очень радовало. Инквизиторы сгоняли людей на площадь смотреть пытки и казни силком, поэтому я этих жутких спектаклей повидал сполна. Поначалу меня рвало, и я сильно болел, затем спустя какое-то время, как это ни ужасно, уже более спокойно смотрел на мучения умирающих.

Я благодарен Всевышнему, что гнев инквизиции нас миновал, не хватало ещё исчезнуть из своего мира и быть загубленным в чужом.

Однажды Анри сказал, что на самом деле людей истребляли за религиозные и политические убеждения, списывая всё на колдовство. В основном, конечно, инквизиторы занимались истреблением язычества, еретических учений и других тёмных делишек, о которых лучше умолчать.

Так текла моя новая жизнь на чужбине. Я не предполагал, что быстро начну адаптироваться и привыкать, и, играя роль, указанную мне Проводником Анри, понял очень важную вещь: молчание – воистину золото, причем очень высокой пробы. Я стал хранителем информации, ведь не тратил свою энергию на разговоры и руководствовался принципом «а Васька слушает да ест». Я молчал на людях, ко мне начали привыкать, узнавали на улицах и сочувствовали: совали то яблоко, то стакан молока на базаре и снисходительно гладили по голове или хлопали по плечу. Некоторые просили помочь что-то перенести или погрузить-разгрузить, так как видели во мне недюжинную силу от природы. За такую работу давали монетку или хлеб, а я, изображая радость, громко смеялся, брызгая слюнями. Но при этом молчал,. Молчал, мычал и улыбался.

Роль дурака я научился играть отменно, а говорить приходилось только дома, да и то достаточно негромко: Анри боялся доносчиков, ибо доносы поощрялись звонкой монетой. Приходил пару раз местный начальник от графства Себастьен Пере, с пристрастием расспрашивал о моей персоне, но Анри совал ему пару монет, и он уходил довольный, выпив иной раз пинту вина. Я прозвал его «толстожопым Себом» из-за грушевидной формы тела.

Скука, конечно, была жуткая, и я потихоньку стал пробовать себя в разных ремёслах: начал понемногу шить, штопать и гладить огромным утюгом, работающим на углях. В общем, из инженеров опускался всё ниже и ниже. Я в кошмарном сне не мог себе представить такое, ведь дома я тяжелее сигареты или ручки ничего в руках не держал, а говорить, насколько я был избалован женой в бытовом отношении, лучше не буду.

Затем, смастерив вершу из тонких прутьев ивы, я стал по утрам закидывать её в реку, и у нас регулярно была на столе свежая рыба. Местные мальчуганы любили наблюдать за моими действиями. Чтобы они задавали поменьше вопросов и прониклись ко мне уважением, мне приходилось иногда делиться с ними добычей. Их родители мне дали прозвище «рыбак с востока». Софи часто выменивала рыбу на баранину и яйца. Иногда мы даже тайно пировали, беря в долг вино у местного винодела. Чтобы не вызвать подозрений, не сразу с ним рассчитывались, а он никогда не отказывал нам и почему-то хитро улыбался. В общем, я стал практически местным жителем, уже никто не задавал вопросов, кто я и откуда.

Всё чаще и чаще люди говорили о войне на северных территориях, и я как-то спросил Анри, о какой именно войне идёт речь.

– Идёт столетняя война! Или ты забыл историю, мой любезный друг? Ты же уже год здесь! И не знаешь? – съязвил Анри.

– Не забыл, мой друг! Но я больше предпочитаю изучать историю моей страны! – ответил я в унисон и нагло взглянул на него.

– Но не здесь, Поль, помни, пожалуйста, что твоя личная история разворачивается в настоящее время в совершенно ином месте, – прошептал Анри.

Я замолчал.

– Терпение мой друг, терпение! – похлопал он меня по плечу и вышел на задний двор, видимо, по нужде.

Неудивительно, что я не помнил о войне. Мы жили, как у Христа за пазухой: войны здесь не было слышно, отсюда на север отправляли обозы с продовольствием и одеждой, да и наших герцогов не особо интересовала борьба за трон и всякие там дворцовые интриги Англии и Франции.

Я набрал воды, поставил большой чайник на огонь и уселся у печки рядом с Софи.

– Всё образуется, вот увидишь, и я уверена, ты хороший! – сказала Софи и погладила меня по уже заросшей сединой щеке, тяжело сочувственно вздохнув.

Затем она взяла пригоршню травы и кинула в закипевший чайник. Позже пришел Анри, и мы сели пить местный травяной чай с серым хлебом.

Шли дни, месяцы. Так незаметно миновал год, и пошёл второй. Я уже практически совсем позабыл свой дом, лишь иногда щемило сердце. В такие минуты и часы я уходил наверх и выплакивался вдоволь. Иногда я слышал, как по ночам Анри нет-нет да и всхлипывал, хотя ему-то что хлюпать? Он уже тут почти четверть века, и там его особо некому ждать. Если только той невесте, о которой он упоминал. В общем, я практически привык к своей новой жизни, только одна вещь меня сильно напрягала: вокруг постоянно была какая-то дымка. Я пытался отогнать её, всё время протирал глаза, думая, что слепну.

Было тоскливо, никто не приходил с инструкциями, пока в один вечер, очень поздно, в дверь тихонько не постучали. Анри подошёл и открыл. Увидев гостя, он широко вылупил глаза. Затем, взглянув в мою сторону, резко вышел, захлопнув дверь за собой. Его не было около двух часов.

Эти два с небольшим часа тянулись, как столетия. Мы с Софи сидели в ожидании и напряжении, почти не дыша, и прислушивались к каждому шороху. Были слышны только возня мышей в доме, лай собак снаружи да наше дыхание.

Прошло много времени, прежде чем дверь открылась. На пороге стояли двое – Анри и незнакомец. Пришелец кивнул головой и оглядел Софи, а затем пристально взглянул на меня. На его лице была маска из кожи, натянутая до самых глаз, и войлочная шляпа с узкими полями. На плечах – накидка, за широким ремнём на его животе я разглядел два стилета, а за спиной незнакомца – меч или саблю. В его глазах и осанке я уловил нечто знакомое и тут же отогнал эту мысль, но тем не менее напрягся. Так мы простояли молча секунд двадцать.

Незнакомец попросил Анри проводить его, и они оба вышли, в глазах ночного гостя я успел уловить радость, улыбку. Да-да, именно улыбку. Раньше я немного изучал психологию и понимал, как улыбаются глаза. Когда Анри и незнакомец вышли, мы с Софи выдохнули с облегчением и грохнулись на лавки.

Анри вернулся минут через пять очень взволнованным и попросил Софи принести вина. Он разлил вино в три кружки, предложил выпить стоя, при этом сказал: «Это наша последняя ночь вместе и здесь!». Задумчиво постоял, а затем, не глядя на нас, направился в сторону чёрного хода.

– Мы возвращаемся по домам? – радостно крикнул я ему вслед.

Он не ответил, а только сильно хлопнул дверью.

Спустя некоторое время Анри вернулся и проговорил трясущимся голосом, едва сдерживая слезы: «Нет, мы с тобой уходим, но не домой. А Софи остается жить здесь, она теперь полноценная хозяйка всего-всего и вольна распоряжаться своей жизнью на своё усмотрение!».

Всё стало ясно. Теперь уже мы зарыдали все втроём и обнялись. Анри взрастил Софи, а я уже успел привыкнуть к ним обоим, они мне стали родными, так как другой родни здесь у меня не было. Я вообще не мог представить, что настолько сильно к ним привыкну.

– Давайте ложиться отдыхать, а прощаться будем завтра! – утерев слезы, сказал хозяин дома, и мы разошлись по своим постелям.

Сон совершенно не шёл, я лежал, буравя глазами темноту, и даже не представлял, что будет дальше. Подумал о незнакомце: глаза, эти глаза… И почему они меня так удивили? М-да, я совсем потерял покой. Я уже привык к тому, что задавать лишних вопросов не нужно, Анри всё рассказывал мне, когда считал необходимым. Мысли путались, одна наползала на другую, я думал о доме и семье, о том, что будет дальше. Весь этот салат из мыслей перебивал и давил шум, шум адреналина.

Я слышал, как плакала Софи, а Анри что-то всю ночь шил и клеил вонючим клеем. Я пытался напрячь мозги, чтобы мысленно увидеть дом и семью, услышать голоса родных, но тщетно. Мысли о том, что будет дальше, не давали мне покоя, казалось, что от волнения даже поднялось давление. Так я провалялся до утра, сон не пришёл, и я, одевшись и обувшись, сел, как солдатик, на край койки, дожидаясь, когда Анри начнёт давать указания.

– Всем добрейшего утра! – бодро проговорил Анри, но в его голосе не было радости.

Мы с Софи пробормотали нечто несуразное, как дети в детском садике.

Анри попросил девушку сообразить что-нибудь поесть и собрать еды нам с собой в дорогу. Софи шмыгнула носом, в знак послушания чуть присела в реверансе и опустила глаза. Я же спросил Анри, что мне собрать с собой, и далёким ли будет наш путь.

– Я полагаю, что путь наш будет очень далёким, что-то мне подсказывает, что путешествие наше будет и небезопасным, мы же осознаем, где мы находимся и в какие времена, – проговорил негромко Анри, вглядываясь в рассвет сквозь мутное стекло окна.

Затем он сел на койку, нагнулся и достал из-под неё большой мешок.

– Что это? – спросил я и вытянул от любопытства вперед свой длинный нос.

– Это наша одежда, друг мой! Её принес Человек в маске и рассказал нашу с тобой легенду, которой мы и будем следовать! – сказал Анри, тяжело вздохнув.

Он достал из мешка две серо-коричневые монашеские рясы из грубого сукна и выложил на стол два деревянных креста на веревках. Затем размотал тряпку и бросил на пол две пары кожаных сандалий с ремнями и переплетениями до колен.

– Ого, вот это поворот! Я такого даже и представить во снах не мог! – выпалил я и заёрзал на лавке.

Софи уже накрыла на стол и тихо, потупив взор, предложила поесть. Мы сели и молча принялись жевать нехитрый завтрак. Закончив трапезу, Анри сказал: «Софи, ты теперь будешь жить совершенно самостоятельной жизнью, ты вольна распоряжаться всем-всем, бумаги я написал, они лежат наверху. Ты всё умеешь по хозяйству, умеешь шить одежду, ты давно всему научилась. Дерзай, выходи замуж, рожай детей, в общем, живи полноценной жизнью. Вон приглядись к сыну винодела, он давно уже отцу прожужжал все уши про тебя!». Софи покраснела. Затем Анри сказал ей, что если кто-то будет интересоваться, нужно сказать, что мы ушли на юго-восток к побережью искать родню на старости лет, обещали вернуться.

– Софи, мы никогда не вернёмся и никогда, видимо, не увидимся больше, прости! – сказал Анри, прижав её к себе, и поцеловал по-отечески в голову.

После этого он подошёл к шкафу, немного отодвинул его, достал оттуда увесистый мешочек и положил его перед Софи.

– Это тебе! Я думаю, на безбедное существование тебе хватит, если не будешь шиковать и всем показывать, что у тебя есть деньги, будь хитрей, сама тихонько зарабатывай швейным ремеслом! – проинструктировал её Анри и повернулся ко мне.

– Так, теперь мы с тобой. У нас, как ты понимаешь, всё несколько сложнее! – выдал Анри, нахмурив брови.

– Нет, даже на грамм не понимаю, представь себе? Я тут с вами уже почти два года, но ничего вообще не понимаю! – крикнул я.

– Тихо, тихо, не нужно так расходиться, не надо истерик, я сейчас расскажу, кто мы теперь, а по пути всё остальное. А там уж как Бог подаст! Хорошо? – выпучив глаза и надув ноздри принялся меня успокаивать Анри и предложил жахнуть по кружке доброго вина.

Я молча сел и кивнул, выдохнул воздух, налил себе и одним махом саданул грамм триста вина.

Когда я немного успокоился, Анри рассказал мне, что мы, согласно нашей легенде, монахи из цистерцианского аббатства Тороне, что недалеко от города, занимались овцеводством и разводили рыбу. И теперь по поручению отца-настоятеля следуем к святым местам за святынями для аббатства. Анри достал из-под подушки грамоту, где всё было подробно изложено, и стояла подпись настоятеля.

– Где ты это взял?! – удивлённо вскрикнул я.

– Принес тут один! – ответил с сарказмом Анри.

Потом, вспомнив, я спросил Анри о приборе, про который он обмолвился ещё в прошлом году.

– Всё позже! Расскажу по пути, – торопливо ответил мой друг.

Затем мы стали переодеваться в рясы и сандалии, Анри обрезал штаны до самых колен. Я удивился, а он пояснил, что из-под одежды должны торчать голые ноги, что так положено католическим монахам при аскезе. Потом он показал, куда зашил монеты, и тут я понял, почему рясы такие тяжелые, и сандалии довольно увесистые. Теперь ясно, что он делал в ночи.

Облачившись в рясы и надев кресты на грудь, мы расхохотались, посмотрев друг на друга. Я вспомнил книгу Ильфа и Петрова и, давясь от смеха, сказал Анри: «Я хочу Вас спросить, как монах монаха, вы молитвы знаете?».

– Что-нибудь по пути вспомню или, наконец, придумаю, а вот ты теперь не юродивый племянник с побережья, а отец Поль, давший обет молчания! – ответил «отец» Анри, и мы, по предложенной мною русской традиции, присели на дорожку.

Софи положила еду нам в сумки, мы надели их, обнялись и поцеловались с девушкой, а затем, скрипнув дверью, вышли в тёмную прохладу.

Глава 2

В путь

Я не стал оборачиваться, потому что это всегда прибавляет грусти, но прошептал фразу из фильма «В бой идут одни старики».

– Ты что-то сказал, Поль? – обернувшись, спросил Анри.

– «Не будем оглядываться, так Ромео сказал», – шепнул я и похлопал своего проводника по плечу.

Анри сплюнул от непонимания моих слов, и мы двинулись вперёд на полусогнутых ногах, прижимаясь к стенам зданий.

Мы пошли налево по улице и остановились под аркой, затаив дыхание. Кое-где уже кричали петухи – город начинал отходить ото сна. Мимо нас с лаем пробежали три собаки. Совсем неожиданно где-то в паре метров над нашими головами заухал филин, и я присел со страху, схватившись за сердце. Анри сказал, что помирать будем не здесь, и дёрнул меня за капюшон рясы.

– Нужно быстрее выйти из города, чтобы нас, прости Господи, никто не узрел в таком виде. Не забывайте, стража не спит и бродит по периметру от ворот до ворот! – сказал Анри, и мы почти бегом двинулись в сторону северных ворот к дороге, ведущей из города.

Кое-как пробрались закоулками, прячась от вооружённых людей с факелами и пару раз наткнувшись на каких-то всадников на фыркающих лошадях. Мы вышли из города всё-таки не через ворота, так как там дежурила стража, а через узкий лаз под стеной, который показал один проныра за пару мелких монет моему проводнику ещё лет десять назад.

Уже стало достаточно светло, поэтому мы постарались как можно быстрее преодолеть открытое пространство, и уже минуты так через три-четыре скрылись в густом лесу.

– Послушай, давай хотя бы вспомним, сколько нам лет, ведь мы уже далеко не мальчики, чтобы так скакать по просторам и, не приведи Господи, можем подохнуть от сердечного приступа! Так что давай помедленнее, пожалуйста! – задыхаясь, с укором высказался я в адрес Анри.

Он кивнул головой и, отдышавшись, сказал, что абсолютно со мной согласен. Так, подышав некоторое время и справив естественную нужду, мы двинулись налево по лесу в сторону дороги, которая шла на север.

Так мы шли молча километров десять по тропе, которая то виляла по лесу, то петляла через поля. Анри предложил выбрать укромное местечко, чтобы напиться воды и обсудить кое-какие вопросы относительно нашего путешествия.

Мы нашли уютное местечко, я набрался решимости и спросил Анри, не хочет ли он мне что-нибудь рассказать о полученных от Человека в маске инструкциях. Меня интересовал ещё один момент: Анри – Проводник, я – Свидетель, значит, выходило, что он должен был меня куда-то привести. Я же свидетель какого-то события, а не нашей с ним беготни по полям и лесам с голыми ногами.

– Отец Поль, я с Вами абсолютно согласен! – ответил на все мои замечания и рассуждения Анри, но я совершенно наглым образом перебил его.

– Не юродствуйте, отец Анри, Вам это не к лицу, будьте проще, и народ к вам потянется! – съязвил я и попросил его продолжить свою мысль.

Он снова плюнул на землю, сердясь, что я пытаюсь шутить, а шуток моих он не понимает.

– Итак, я продолжу, у меня с собой карта, по которой я должен довести тебя до определённого места, там у меня появится другая карта, по которой мы будем следовать дальше! – сделав невинные глаза, сказал Анри.

– Ничего не понимаю, а где ты возьмёшь ту, ту другую карту? – ехидно прохрипел я, прищурив глаз.

Анри пожал плечами и сказал, что сам не знает этого, и что, наверное, как-то всё само собой должно случиться. Ну раз уж мы здесь оказались, видимо, о доставке карты тоже позаботится тот незнакомец.

При этом, хотя мы явно были одни, я постоянно ощущал чьё-то присутствие, присутствие кого-то невидимого. Кроме того, эта проклятая жёлтая мгла или дымка не давала мне покоя, я всю дорогу тёр глаза и мыл их водой. Я спросил об этой дымке своего спутника, но он ответил, что давно к этому привык и перестал обращать на жёлтый морок внимание.

Мы просидели у небольшого озерца часа два, и я нагнулся зачерпнуть ладонью воды, чтобы попить, но, увидев свое отражение, отпрянул назад и уставился на Анри. Он испугался моего действия и спросил, что случилось.

– Анри, я же похож на пугало огородное, я бороду регулярно постригаю ножницами, а голова их не видала всё время, сколько я здесь нахожусь! – завопил я.

– Прекрати себя так вести, ты прекрасно выглядишь для этих мест и времён, да и я так же выгляжу! Не время модничать, для своего времени мы, конечно, ужасны, а сейчас – вполне ничего! Женщин мы не очаруем, но играть роль представителей аббатства – самое оно! – рассуждал Анри, перешнуровывая сандалии и икая от холодной воды.

Затем мой друг посмотрел вдаль и добавил: «Женщины – это, конечно, знаете ли!..». И замолчал. Потом достал из своей наплечной сумки ножницы и предложил аккуратно обрезать волосы, а то они и впрямь были чрезмерно длинны. Мы постригли друг друга. Вначале он меня, затем я его. Получилось довольно неплохо.

– Куда всё же мы направляемся, далеко ли ещё? – теперь уже достаточно смиренно спросил я своего спутника.

– Очень. И небезопасно: разбойники, война и чёрт его знает, что ещё там встретится! – ответил Анри.

Затем мы, уже отдохнувшие, двинулись дальше. Проводник сказал, что мы идём в Орлеан, и, как часто с ним бывало, снова замолчал, задумался.

– Анри, покажи, пожалуйста, тот прибор, о котором говорил! – попросил я.

Он снял с себя крест, затем, немного покопавшись, разделил его на две части по плоскости. На каждой из них я разглядел кнопку.

– В самом крайнем случае мы с тобой должны будем нажать одновременно эти кнопки, обязательно прижавшись друг к другу лбами. Ты нажмёшь зеленую, я красную – так сказал незнакомец! – пояснил мой проводник и защёлкнул крест.

Я больше ничего не стал спрашивать, решил плыть по течению и молчать, вспомнив об обете.

Мы поднялись и вышли на дорогу. Преодолевать длинные расстояния в моём возрасте было уже очень непросто, и тем не менее, выбора у меня не было. Тело начало ныть, как у человека, который бросил заниматься физическими нагрузками, а затем резко начал снова… Дома в таких случаях я спасался обезболивающими средствами, но здесь, здесь хоть обрыдайся, никто не поможет.

Путь был очень неблизким, и мы с трудом добрались до Авиньона, за три неполных дня преодолев пятьдесят миль с небольшим. По пути нам встретилось несколько обозов и пеших путников, некоторые из них останавливались, кланялись и просили благословения, естественно, мы их благословляли. Правда, «отец» Анри благословлял с молитвой, а я осенял просителей крестом, молча кивая головой.

Выглядело всё это, конечно, очень занятно. В такие минуты я краснел, мне было стыдно. Два раза нас крепко избили какие-то оборванцы, мне сломали нос, а моему другу два пальца на левой руке. Хорошо, хоть на левой…

Город Авиньон некогда был резиденцией католических понтификов, последний из них, Григорий XI, в 1376 году перебрался в Рим, и дышать жителям стало легче из-за отсутствия огромного количества гвардейцев и стражи. Анри сказал, что шастать по городу мы не будем, чтоб никто не задавал вопросов, поэтому мы решили попроситься на постой в аббатство Сен-Руф, что находилось подальше от центра. Пока мы шли, я всё больше и больше проникался историей чужой мне страны.

Мы постучались в двери аббатства, и нам скоро отворили, Анри показал грамоту, этого было достаточно. Нас без колебаний впустили и разрешили остаться, при этом даже накормили овсяной кашей, яблоками и дали напиться воды. Мы проснулись одновременно с местными отцами, для приличия отстояли утреннюю мессу, помывшись и перекусив овсяной кашей на воде, а затем спешно откланялись.

Путь наш был долог, но интересен. Иногда нас подвозили на телегах, и удавалось подремать на мешках или среди бочек. Пару раз мы натыкались на засады из голодных солдат, это были дезертиры, они бежали от сражений. Солдаты рассказывали о своих горестях, о том, что на войне творится сущий ад, и шансов остаться в живых практически нет. Мы делились с ними хлебом, яблоками, молились и крестили.

Конечно, наш обман можно счесть кощунством и большим грехом, но выбора у нас не было. Раньше я хорошо знал, что выживает сильнейший, пока однажды один человек не поправил меня, сказав, что выживает приспосабливающийся. Вот и сейчас мы были самые что ни на есть приспособленцы.

Так мы шли, шли и ехали всё дальше и дальше с юга страны на север, останавливались в приютах, а если был приличный населенный пункт, то и в достойных постоялых дворах, где ночевали вельможи. Деньги у нас были, поэтому мы не голодали, а когда люди узнавали, что мы следуем в святые места, то с почтением выпивали вина в нашу честь, громко крича и чокаясь деревянными кружками, особенно люди в латах и с крестами на груди. И не важно было в те минуты, что на самом деле мы шли совершенно в другом направлении, на север, а не в Палестину к святым местам. О, сюжет!

Шли дни, наконец, мы добрались до Лиона. Это был достаточно крупный город по тем временам. В Лионе мы решили задержаться на пару дней, хотя расслабляться было некогда. Мы пошли помыться в неглубокой речушке близ города, потому что от нас несло, как от ослов, и даже собаки воротили свои морды от нас. Мыло нам заменили мелкий песок и мягкая трава.

Помывшись, мы выстирали нашу одежду и, пока она сохла, сладко вздремнули на солнышке. Мне снился дивный сон, и я не хотел просыпаться. Я ясно, очень ясно видел жену, детей и маленьких внучат. Это были космические ощущения! Я видел, что мы все собрались на нашей даче, валяемся на свежевыкошенной лужайке. Жена читает вслух книжку про Винни-Пуха, а дети хохочут от моих едких комментариев о том, что Пятачка давно пора съесть и закусить сладким мёдом.

Меня растолкал Анри, он сказал, что я громко хохотал во сне. Наша одежда высохла, и пора было идти дальше.

– Хороший сон? Семья, дом? – спросил Анри.

– Эх, брат мой во Христе, вот так бы не просыпаться и быть с ними, но увы мне грешному! – тяжело вздохнув, сказал я, протёр глаза и подмигнул Анри.

Мы ещё немного голышом посидели на берегу, затем облачились в одежды и пошли прочь от реки в сторону города.

– Послушай, нам с тобой не по пятнадцать лет, чтобы бегать босиком, да и портки лишними не будут, – не удержавшись, озвучил я давно мучившую меня проблему.

– Твоё дело молчать, ты обет дал, насколько я помню! – съязвил Анри, но спорить не стал.

– Как я погляжу, ты становишься дерзким! – не преминул сыронизировать я и предложил зайти на рынок, немного перекусить да ради приличия посетить какой-нибудь местный храм.

Мы побродили по городу, заглянули на базар, прикупив себе по паре штанов, ботинки и тряпки (вроде портянок) для обмотки ног. Анри купил себе ещё две тёплые рубахи, чтобы надевать их под рясу, и пару метров мягкой ткани.

Затем мы зашли перекусить в местный трактир. Пока ели, я спросил товарища, зачем он купил ткань. Анри ответил, что пошьёт нам трусов.

После еды, услышав звон колокола, мы поспешили на вечернюю службу в церковь Сен-Жорж, что на берегу реки Сона. Отстояв службу, как порядочные монахи, и, как водится, получив благословение от настоятеля, мы решили найти место для ночлега. С подачи одного служки этого прихода мы оказались на недорогом постоялом дворе совсем недалеко от храма. Уселись в местном брассери и довольно неплохо перекусили блюдами местной кухни.

Одно немного огорчало: мне приходилось продолжать помалкивать в тряпочку, но, немного разомлев от местного винца, я увидел, что поговорить здесь, в общем-то, было с кем. Особенно привлекла моё внимание потенциальная собеседница с достаточно увесистым бюстом и неплохой кормой в бархатной широкой юбке до пола. Я с любопытством разглядывал её формы, а она не отводила взгляд, и в нём я заметил намёк на взаимность.

Кровь моя, конечно, взыграла, хотя это скорее была мимолётная фантазия. Старику ещё мечтать о молодой девице! Тем более нельзя было позволять себе всякие вольности из-за «принадлежности» к церковной братии, о чём не преминул напомнить мне, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, «отец» Анри. Меня же подмывало высказаться, что природа всё равно когда-нибудь возьмёт своё.

Мы спросили, где нам можно разместиться на ночь, и, заплатив тремя серебряными монетами за ужин и постой, отправились на свои койки, которые нам определила та милая дама, ну та, с бюстом, о которой я говорил прежде.

Не успел я заснуть, как почувствовал, что рядом кто-то улёгся, засопел, а затем взгромоздился сверху, лихо сдёрнув с меня штаны. Я грешным делом подумал, что это домовой пришёл, и собрался креститься, да не тут-то было. Ну не может быть у домового обнаженной груди примерно пятого размера и таких мягких пухлых губ. Девушка страстно поцеловала меня. Я пытался что-то лепетать, но в левое ухо мне прошептали нежным голосом: «Ну что, старый хрен, поиграем? Никогда ещё у меня не было мужика с таким крепким телом и такими наглыми глазами… И тем более монаха нецелованного!». Я, конечно, «сопротивлялся» как мог, а она стонала, прыгая и извиваясь сверху на мне, будто большая змея.

Анри подскочил на своей койке и в одном исподнем, едва успев прихватить свою одежду, выбежал из комнаты, сшибая в спешке всё на своём пути, и закричал: «Да что же это такое творится, Господи?!». Выскочив из комнаты, он чем-то загремел и где-то вдали затих. После его побега я ещё немного достойно и стойко «посопротивлялся», пока не начал отрубаться от бессилия, глядя, как мой нежный «домовой» медленно уходит, покачиваясь во мраке. Это была незабываемая ночь, во всяком случае, самая незабываемая с тех самых пор, как я попал в этот странный мир, в это странное время.

Утром я проснулся, еле продрав глаза, с трудом встал с кровати, оделся и спустился в брассери. Там сидел Анри и сонно смотрел на меня.

– Ну что, размонашился, отец Поль? – спросил он и глотнул молока.

На столе стояла большая миска со сметаной и лежала краюха серого свежего хлеба.

– А что не так? Или ты меня в святые записал? Заметь, я не виноват, меня сломили… А молоко откуда взялось, не я ли надоил в ночи, да и сметану не я ли намесил? – негромко спросил я, посмотрев в сторону ночной посетительницы, и покраснел.