Гуд, но не очень. Сборник рассказов

Гуд, но не очень.

Медная лысина академика Вильямса позеленела, а уши так и остались тёмными, словно были отлиты не из металла, а отдельно, высечены из гранита, и поэтому могли игнорировать московскую слякоть. На памятнике значились годы жизни учёного: 1863-1939, а вместо имени и отчества, почему-то стояли только буквы «В», «Р».

Видимо, папаша Вильямса носил такое мудрёное заморское имя, что слепить из него отчество у скульптора не вышло. И чтобы не давать прохожим на улице Прянишникова повода ёрничать, он ограничился инициалами.

Академик куксился на постаменте, рядом с сельскохозяйственным институтом. Его лицо, положение тела и рук выражали недовольство или, даже, испуг. Позеленевшая медь памятника навсегда выгнулась вопросом: «Боже, почему тут, такая холодрыга?!».

У Василия Геннадьевича была более подходящая, для ноябрьского мороза, фамилия: Склокин, но в его голове вертелся тот же вопрос.

Пять минут назад, он позвонил заказчику, у которого должен был забрать образцы и папку с документами, и сказал, что никак не может отыскать его «дом 19А».

– Вы памятник Вильямсу видите? – спросил обладатель образцов.

– Кому памятник?!

– Ну, как говорится… Мужика в пиджаке, видите? Справа от института.

– А…а… Вижу.

– Подойдите, к памятнику, пожалуйста. Я через пять минут буду. Так, наверное, проще получится.

Ну, а поскольку русские «пять минут», часто длиннее астрономических, у Склокина хватило времени присмотреться к скульптуре.

Брюзжание на холод, было вполне объяснимо. Организм Василия Геннадьевича протестовал против того, что его буквально вчера выхватили из жары далёкой арабской страны Катар и окунули в московское предзимье. Отпуск, как всегда, продемонстрировал не лучшую сторону теории относительности. Ведь, перед вылетом дюжина дней на календаре выглядела солидным запасом времени, а сгорели каникулы одним мгновением, как вспышка фейерверка.

Страна Катар возникла на горизонте Склокина внезапно. Нет, он, конечно, знал, что двоюродный брат Боря уже полгода там работает. Ну, и что из того?

Сказать, что они с кузеном были особенно дружны, нельзя. Поздравляли, конечно, друг друга с праздниками и семейными юбилеями, но не более.

А тут Боря звонит. Оттуда.

– Я маму погостить приглашаю, а она одна ехать опасается. Мне бы говорит Васю в сопровождающие.

– Мне тётя Валя ничего не говорила.

– А чего тебе говорить? Ты же упёртый.

– Честно говоря, я не думал, никуда ехать.

– А ты подумай.

– У меня и загранпаспорта нет.

– Так сделай.

– А…

– Себе на билет деньги найдёшь, а больше ничего не надо. Полный пансион я тебе здесь обеспечу.

– Да нет… это понятно. А визы?

– Ты паспорт сделай. Будут тебе визы.

На самом деле, если кто и упёртый, так это сам Боря. Только он всегда улыбается. А так… если что решил, спорить бесполезно.

После школы их пути разошлись. Василий Геннадьевич поступил в военно-морское училище, чем привёл в восторг всю родню, а Боря удивил, когда пошёл в нефтяной институт. Ведь его золотая медаль открывала двери практически любого института или даже университета.

Но через десяток лет, мудрость Бори проступила наружу, как фиолетовое пятно на лбу нашего тогдашнего «товарища, генерального секретаря», который вдруг решил стать «господином, президентом». Как только бирку на двери кабинета поменяли, господин президент «углУбил» дружбу с заокеанским коллегой до состояния безумной любви, после чего, умения топить вражеские подводные лодки больше не требовалось, и Василия Геннадьевича уволили по сокращению штатов.

Но любовь до гробовой доски случается редко, а эта «углУ-бленная», и вовсе, скорее походила на баловство барина с дворовыми девками в бане.

Поэтому, ещё через несколько лет, население узнало слово «дефолт» и принялось следить за ценой на баррель нефти, как диабетик за содержанием сахара в крови.

А поскольку, Боря знал не только сегодняшнюю стоимость баррели, но и завтрашнюю, то он стал интересоваться ценой на элитную недвижимость и дорогие автомобили.

В Стамбуле делали пересадку. Стойка, указанная на табло, тревожно пустовала.

– А это точно: наша? Вась, ты бы спросил.

– И как я спрошу?!

Но вскоре, стали собираться пассажиры. Это подходили арабы в длинных белых одеждах и их жёны, в чёрных. Лица многих женщин закрывали чёрные маски, с прорезью для глаз.

Пока Василий Геннадьевич мысленно перетряхивал свой скудный запас английских слов, тётя Валя подошла к пожилому, поджарому европейцу с рюкзаком за плечами. Для себя, Склокин назначил его «немцем».

– Скузи – на иностранный манер извинилась тётя Валя за беспокойство, и показав пальцем на стойку регистрации, уточнила: – Доха? Катар?

Чтобы немцу было понятнее, тётя Валя ударила слова, в неудобных для русского уха местах: «Дох-А», «КА-тар».

– Я!Я! – радостно закивал попутчик.

Европейцы всегда готовы беспричинно улыбаться, но сейчас радость немца была понятна Василию Геннадьевичу. Приятно среди арабских балахонов увидеть человека в джинсах и, тем более, с рюкзаком. А тётя Валя со своим рюкзачком, в путешествии не расставалась. Она вернулась к племяннику и подтвердила:

– Наш рейс. На Доху.

В самолёте, когда уже сели на свои места, в салон вошли три молодые женщины. До их появления, среди пассажиров рейса, в длинные белые или чёрные арабские одеяния, не был наряжен только «немец».

– Эти девушки с нами из Москвы летели. – поделился наблюдениями Василий Геннадьевич.

– Да? – усомнилась тётя Валя. После пересечения зоны паспортного контроля в Москве, она стала бдительнее обычного.

– Да, да. – заверил Склокин, чья зоркость в сторону прекрасного пола, после недавнего развода, обострилась.

Женщины оказались соседками по ряду. Одна из них обратилась к Василию Геннадьевичу по-английски. Вероятно, она хотела попросить его поменяться местами, чтобы сидеть вместе с подругами. Склокину льстило, что его перепутали с гражданином мира, но пришлось отказать.

– Вы, я слышал, по-русски говорите. – удивил он девушку, и пояснил: – Мы с вами на одном самолёте из Москвы прилетели. К сожалению, я не могу пересесть. Я не один.

Склокин показал глазами на тётю Валю.

После взлёта, бдительность чуть отпустила тётю Валю, но после фразы одной из девушек: «Вы не подумайте: мы не такие», вернулась в свою наивысшую точку.

Откровенно говоря, если бы девушки оказались «такими», настроения Василия Геннадьевичу это бы не ухудшило, чего не скажешь про тётю Валю.

– Мы все консерваторию закончили. Я по классу арфы, девчонки пианистки. Мы в холле отеля играем. Годовой контракт заключили. Уже второй раз.

– В отеле на арфе?!

– Да, у них там не отели…Дворцы! Сами увидите.

Арфистка сообщила важную новость: оказывается, в полёте можно заказывать спиртные напитки. Сама она алкоголь не употребляла, но помогла Василию Геннадьевичу объясниться со стюардессой. А потом, он уже сам освоил фразу «Дабл виски, плиз», благодаря чему перестал чувствовать себя лазутчиком, на вражеской территории.

Доха встретила доброжелательно, а к чёрным маскам на лицах арабских женщин, за время полёта, Василий Геннадьевич привык, поэтому сотрудниц аэропорта воспринимал спокойно. Он даже вспомнил несколько дам в Москве, которым не помешало бы носить нечто подобное.

Радость встречи с Борей и его женой Мариной, притомлённая долгим перелётом и катарской жарой, не стала меньше, но приобрела другое послевкусие. А фотография отца Бори, в его квартире, ещё совсем молодого, в военной форме с погонами старшего лейтенанта, с лихо закрученной папиросой, добавила в котёл закипающих эмоций щепотку философии. Покойный муж тёти Вали всю жизнь прослужил в органах, которые у нас боязливо называли «компетентными». В то время, когда была сделана эта фотография, представить, что она когда-нибудь окажется здесь, не смог бы ни один философ, включая самых безумных.

Местные отели, и в правду, больше были похожи на дворцы, чем на гостиницы. Когда заехали в один из них выпить кофе, Василия Геннадьевича особенно впечатлила люстра. Склокин подумал, что она стоит чуть больше, чем его подъезд «хрущёвки» возле метро Перово, со всеми квартирами на пяти этажах.

Походы на пляж напоминали посиделки в перегретой сауне, с последующим купанием в тёплой ванне. Чтобы не сгореть, выбирались на море или рано утром, или ближе к вечеру. Темнело там быстро, причём Солнце, прежде чем скрыться за горизонтом до утра, на десяток минут зависало напротив огромной Луны, словно передавая ей вахту.

В один из вечеров, уже в сумерках, глядя на проходивших молодых парней, Боря заметил:

– Из всех стран, в которых я был, Катар единственное место, где в темноте, встретив незнакомых людей, не напрягаешься. Тут никакого криминала не может быть.

То ли подтверждая правоту этих слов, то ли наоборот, опровергая, рядом с Борей по песку прокатился мяч. Следом прибежала его хозяйка – арабская девочка, лет четырёх. Боря встал, зашёл в воду, и подал мячик девочке.

Через несколько минут к Боре подошёл бородатый араб и заговорил с ним по-английски.

Тётя Валя и Василий Геннадьевич, доселе не бывавшие в местах, где можно в потёмках беззаботно улыбаться незнакомым мужикам, сосредоточенно переглянулись.

– Это отец девочки с мячиком. Он приглашает всех нас, выпить по чашке кофе. – пояснил Боря.

«Всех нас» это: самого Борю с женой Мариной, коллегу по работе Пашу с женой Олей и их двумя детьми, приятеля Сухаиба, говорившего по-русски без акцента, с женой Галей и их тремя детьми, тётю Валю и Василия Геннадьевича.

Появились ковры и серебристые кофейники с зелёным арабским кофе. Мужчины арабского семейства расположились на одном из ковров, а закутанные в чёрное, женщины стояли поодаль, растворяясь в наступающих сумерках.

Глава арабского клана сначала коротко рассказал о себе: учился в Лондоне, теперь президент строительной компании, а потом представил своих сыновей и братьев. Церемония носила характер лёгкой беседы, обмена шутливыми фразами.

Борис подхватил эту непринуждённую манеру общения, и представил свою компанию. Его жена Марина, коллега Паша с Олей, приятель Сухаиб с Галей, и даже дети, находили какие-то доброжелательные английские слова, чтобы не дать огоньку беседы затухнуть.

Заключительная часть представления пришлась на тётю Валю и Василия Геннадьевича.

Бородатый араб и Боря, как главы делегаций, прохаживались между коврами с роднёй.

И когда, они приблизились к тёте Вале и Василию Геннадьевичу, Боря предупредил своего визави, что его родственники из далёкой Московии по-английски «донт спик». Причём наглухо.

Бородач явно не ожидал такого подвоха. Он даже чуть нахмурился, поскольку за оставшиеся полтора шага до ковра, на котором восседали тётя Валя и Василий Геннадьевич, ему нужно было соорудить фразу, дающую хотя бы призрачную надежду на получение ответа. Иначе, элегантный, почти невесомый шар приятельской беседы, падал на песок пудовой чугунной гирей. Интернациональное сюсюканье для младенцев, в данном случае не годилось, ввиду почтенного возраста дорогих гостей.

В свою очередь, тандем Бориной родни, и так не особо улыбчивый, тревожась за престиж родной державы, и вовсе насупился.

Судорожное просеивание крупиц иностранного языка, осевших в их головах, как накипь на донышке чайника, не обнадёживало. У тёти Вали словечки вообще были с французским прононсом, а у Василия Геннадьевича, за каким– то лешим, всплыл только вопрос школьной «англичанки»: « Ху из он дьюти тодэй?». Кто сегодня дежурный?

– Доха гуд? – с некоторой опаской спросил катарец.

– Доха вери гуд! – заверил Василий Геннадьевич.

Ассамблея одобрительно заулыбалась, а тётя Валя посмотрела на племяша с восхищением, причитающимся человеку, осилившему иностранный язык.

На следующее утро, Боря предложил:

– Нам с Мариной по делам отъехать надо. Поэтому мы вас в клуб завезём. Там и пляж, и бассейн, и от солнца есть, где укрыться. А через пару часов, Марина за вами заедет.

В клубе, тётя Валя и Василий Геннадьевич расположились в тени навеса, сплетённого из тростника. Дислокация определялась видимостью настенного циферблата, позволяющего отслеживать срок двухчасовой командировки.

Все дни пребывания в Катаре, гости находились под такой, всё предусматривающей, опекой Бори и Марины, что перестали носить с собой, не только часы, но и телефоны, документы, и даже деньги.

Полтора круга маленькой стрелки клубного циферблата прошли в неге. А потом, Василий Геннадьевич подумал и сказал:

– Вот так, случись что, и мы даже адреса не знаем, где живём. Ни номеров телефона. Ничего!

В ответ, тётя Валя, с видом резидента нелегальной разведки, продиктовала мудреный адрес Бориной квартиры, номера телефонов, и Бори, и Марины.

– Ни фига себе! – восхитился Василий Геннадьевич, а потом пошутил, кивнув на лежак с их пляжным имуществом: – Ну, тогда в случае чего толкнём барахло, и деньги на такси будут.

Эта шутка не нарушала своего основополагающего принципа: «в каждой из нас, есть доля правды», поэтому тётя Валя перевела вопрос в практическую плоскость:

– Кому толкнуть?

– Да, хотя бы вон тому «шкафу» у ворот! – Василий Геннадьевич показал глазами на огромного негра, которого если и можно было сравнивать со шкафом, то только с трёхстворчатым.

Тётя Валя, как человек, к которому перешло руководство всей московской делегацией, поскольку только она владела контактами на Аравийском полуострове, задумалась. Наконец, непростое решение было принято:

– Ну, сходи, поговори.

– С кем?

– С негром.

– Как я с ним поговорю-то?!

– Ну, ты же вчера на пляже разговаривал с тем мужиком! По-английски!

Внезапно, словно почуяв желание пообщаться, охранник сам зашагал к тёте Вале и Василию Геннадьевичу.

Вблизи, негр оказался ещё шире. Было впечатление, что его мышцы имели рельеф даже на лице. Впрочем, у покойного супруга тёти Вали, для подобных физиономий, имелось более подходящее слово: «будка».

Что пытался поведать сотрудник клуба, осталось загадкой. Заподозренный тётей в знании английского языка, Василий Геннадьевич угадал только слово «сэр», хотя и оно было негром исковеркано.

Потом, когда рассказ перешёл в пантомиму, и охранник стал прикладывать к уху свои кулаки, размером с пивную кружку, возникло предположение, что речь идёт о каком-то телефонном звонке.

Вдова советского контрразведчика и бывший член партии сомкнули свой ряд, готовясь дать отпор, ушлому на провокации империализму.

Возглас «мама» слышится в тяжкий для русской души момент. В исполнении невестки, он прозвучал скорее радостно.

Марина, как всегда с улыбкой, поговорила с негром, и он с видимым облегчением тоже заулыбался, демонстрируя отсутствие даже малейшего намёка на кариес.

– Это я в клуб позвонила. Попросила вас предупредить, что могу задержаться. А то ведь, я знаю: «начнётся паника… – Марина посмотрела на Василия Геннадьевича и воспользовалась его лексиконом: – … как при пожаре, в дурдоме, во время землетрясения».

Марина выглядела чуть запыхавшейся, но довольной. Она показала рукой на циферблат клубных часов:

– Но я не опоздала. – и добавила своё, традиционное: – Ребята, улы-ба-емся!

… Вспомнив её постоянное пожелание, Василий Геннадьевич улыбнулся. Принял у мужчины, похожего на профессора, файл с документами, пакет с образцами, и кивнув на памятник, поинтересовался:

– А вы, случайно, не знаете, как Вильямса звали? А то, тут только инициалы.

– Василий Робертович.

– Скажите, пожалуйста.

– Да, звучит неожиданно: Василий Вильямс. Но это отец у него американец. А будущий академик родился в Москве, где и прожил всю жизнь.

Василий Геннадьевич задумчиво выгнул свою бровь, словно, её линией хотел подчеркнуть превратность человеческой судьбы.

Но в настоящий момент он размышлял о другом. Ведь, фамилия тёзки-академика могла быть написана неправильно! «Вильямс» вполне мог оказаться «Уильямсом».

Кто-кто, а уж Василий Геннадьевич Склокин, почти две недели проживший в англоговорящей стране, на себе прочувствовал неоднозначность транскрипции.

Удача.

Если кто переживает относительно кота, спикировавшего с балкона четвёртого этажа дома номер двадцать три по улице Южной, то можете не волноваться.

Этот дурошлёп разминулся с бетонным водостоком, и отделался лишь царапинами на своей угольной морде. Правда, следующие две недели, при личном общении, «лётчик» норовил подмигнуть собеседнику левым глазом, но уже в мае, и царапины, и нервный тик прошли.

В нашем животном, а часто скотском мире, правильно подобранная кличка или известная фамилия играют роль охранной грамоты. В данном случае, так и случилось. Кота звали Лаки, что подразумевает «удачу».

Это происшествие недолго верховодило среди новостей двора дома, и сегодня было упомянуто лишь вскользь, в ходе неспешной беседе, прилагавшейся к ежевечерней прогулке, по этому самому двору.

Прогуливалась, известная в доме, троица: пёс Беня с инвалидом Василичем из семидесятой квартиры и безымянный чёрный кот, с белым пятном на груди.

Но Василич в разговор не лез. Он, вообще, по жизни был мужчиной немногословным. Да, и что это за беседа получилась бы? Ещё хуже, чем с англичанами, когда без водки или без переводчика.

У Василича, в его прошлой, доинвалидной жизни, имелся опыт непреодолимого языкового барьера. Это когда в чужой стране он решил купить лекарство от «геморроя», а заморский аптекарь всё удивлялся, почему с ним решили о каком-то «герое» побеседовать.

Кот был ничей, постоянного места жительства не имел, и о домашнем Лаки говорил с плохо скрываемой ревностью. Но не о падении из окна, что весной с любым котом может случиться, а о том, что такого дурака взяли жить в квартиру.

Беня возразил, что не всё так просто. В том смысле, что тому же Лаки, на его месте, многому пришлось обучаться, а чем-то даже жертвовать. А Бенедикт понимал в казённой службе. Ведь до поступления на должность домашнего животного в квартиру инвалида Василича, он получил широкое образование на живодёрне, что на окраине города.

– Например, язык надо знать.

– Зачем?

– Чтобы бы на кличку свою отзываться. Хозяева это любят.

– А если не отзовёшься?

– Не отвяжутся, будут орать, пока не охрипнут. Вот как тебя мой шеф называет?

Собака преданно посмотрела на Василича и завиляла хвостом.

– «Пись-пись»? – после некоторого раздумья, неуверенно спросил кот.

– Ты имеешь в виду «кись-кись»?

– А есть разница?

–«Кись-кись» так всех котов подзывают.

– А «пись-пись» не всех?

– Не забивай голову: «пись-пись» тебе не потребуется. Так вот, шеф называет тебя Аферистом.

Доселе безымянный кот помнил, что когда при встрече Василич высыпал перед ним пригоршню сухого корма, он всегда что-то приговаривал. Но что именно, кот, конечно, не понимал.

– Что это значит?

– Ну, как тебе сказать… Аферист это такое… энергичное, хитрое животное.

– Уважительно!

– А Василич, вообще, к тебе с симпатией относится, даже мне в пример ставит.

Нагловатый, упитанный или, как говорили бабушки на лавочке во дворе, «гладкий» Аферист походил скорее на домашнего кота, чем ничейного. А пугливый, тощий Беня, встретив на лестнице кого-нибудь из соседей, разворачивался и удирал. Широкое образование, полученное по принуждению, многих сделало неврастениками.

– Сложный язык.

– Русский.

– А другой есть?

– Есть. Василич, когда выпьет, говорит: «черти нерусские!». Вот, у этих чертей свой язык. Нерусский.

Следующая новость о жертве, необходимой при поступлении на должность кота домашнего, привела Афериста в состояния шока.

– Лаки ведь яйца отрезали.

– Пытали!? – от ужаса кот остановился и сел на землю. Потом задрал заднюю лапу, словно желая убедиться, что у него всё на месте, и стал нервно вылизываться.

– Да, нет . Сказали, наоборот, чтобы не мучился.

– А он что мучился? – никак не мог понять кот. И видимо пытаясь разобраться, спросил:– А себе они тоже отрезают?

– Отрывают. Тут Василич сказал, что какому-то Аркадию Борисовичу точно яйца оторвёт.

– Жуть какая-то!

–Но разговор о другом. Я тебе объясняю: любая карьера требует жертв.

– Да уж!

– И постоянного совершенствования.

– Например?

Пёс выдержал паузу, обязательную перед важной новостью, и выдохнул:

– Ты знаешь, что Лаки должен какать в коробку?

– Да, ладно!

– Лаки, конечно, бунтует!

– Отчаянный малый!

– Я тебе больше скажу: они тоже в коробку срут. – Беня показал глазами на Василича. – Только в другую. Унитаз называется.

– Зачем?!

– Такие нравы.

– Дурость какая! И котов мучают, и себе жизнь портят.

– Но главное в нашей службе, это, конечно, порода самих хозяев. Лаки в этом плане повезло. Мне тоже.

Беня ткнулся носом в ногу Василича.

Да уж. Если бы не Василич, который работал сторожем на складе, по соседству с живодёрней, и забрал тогда ещё безымянного Бенедикта к себе, сейчас бы приятели не беседовали.

А у Лаки, восхождение по служебной лестнице, или, лучше сказать, получение места (в комнате тёти Поли), как и многие удавшиеся карьеры, произошло не без посторонней помощи. Блатом это не назовёшь, но протекцию, грузчик из овощного магазина, будущему Лаки составил.

Менеджер по переноске квадратных и перекатыванию круглых грузов, был хмур, огромен и чуть пьян, по случаю предстоящего захода Солнца.

Он протянул тёте Поле свою ладонь, на которой уместилась маленькая картонка с развалившимся в ней Лаки, тогда ещё не с угольной, а серой мордочкой.

– Женщина, возьми котёнка.

Тётя Поля попыталась пройти мимо:

– Не нужен мне никакой котёнок!

Грузчик перегородил ей дорогу:

– Хороший котёнок!

Тут с мастером грузовых операций можно было поспорить: котёнок выглядел заморышем. Но дело не в этом. Просто жилищные условия тёти Поли были аховые, и что называется, котёнка там только и не хватало.

– Нет. – тётя Поля даже всплеснула руками. – Отстаньте от меня!

– Тогда, я его сейчас об стену жахну! У тебя на глазах!

Из картонки высунулась серая мордочка котёнка, словно желающая подтвердить свою незавидную участь:

– Тётенька! Ведь «стопудово» жахнет!

– Господи, ну откуда вы взялись на мою голову?!

Фраза была произнесена женщиной с надрывом, но после неё Лаки стало как-то спокойнее.

В комнате тёти Поли, Лаки удивился: какие, всё– таки, люди странные. Сами себя пугают таинственными квадратными метрами, а места свободного навалом! В том же шкафу, хочешь на полке с ботинками отдыхай, хочешь, среди шапок, наверху.

Кстати, совершенно случайно выяснилось, что Лаки никакой не сиамский кот, как все решили поначалу, а самый, что ни на есть, тайский.

А потом, когда кот обжился, и стало казаться, что жизнь удалась, судьба, вдруг, вынесла приговор: чумка.

И начались бесконечные поездки в больничку, и днём, и ночью, где кололи Лаки какой-то страшной штуковиной с иголкой на конце. А соседи брюзжали вслед тёте Поле:

– Бестолку! Всё равно сдохнет.

Что тут скажешь? Можно только повторить: повезло тайскому коту с породой его хозяйки. Выходила тётя Поля своего домочадца.

Болезнь отступила, но от этих мучительных поездок к лекарям, в душе Лаки поселился страх. Он и до болезни был робок, но теперь при появлении в доме сантехника или электрика, кота охватывал просто ужас. И бежал он прятаться под ванну, а когда и это укрытие теряло свою надёжность, залезал под покрывало на диване и не шевелился.

Боязливость не самое плохое качество для казённого служащего, но вы представьте отчаяние Лаки, когда на его должность «кота домашнего», ради которой через столько пришлось пройти, появился новый назначенец.

Метры квадратные это, конечно, ерунда, но миска для сухого корма, между прочим, одна!

Первые дни, после появления в комнате ещё одного кота, Лаки даже перестал смотреть в сторону тёти Поли. Теперь он сидел, только повернувшись к ней спиной. О, сколько обиды и горечи было в этой спине! «Нет предела человеческому коварству!» – вторили спине уши, повёрнутые тыльной стороной к предательнице.

Но надо было что-то делать! Сражаться! И Лаки стал выталкивать наглого «британца» с кровати тёти Поли, когда пристраивались на ночлег.

Котята были примерно одного возраста, и схватка требовала титанических усилий. И в запале борьбы, Лаки поддерживал себе где-то услышанной фразой:

– Понаехали тут!

Но у англосаксов склонность к интригам в крови, и «британец» стал действовать лестью. Он урчал, закатывал глаза, подставлял своё пузцо и лизал руки тёти Поли, когда она гладила его серую шёрстку.

Лаки, не признававший этих «телячьих нежностей», всегда старался подчеркнуть свою независимость, поэтому назвал конкурента подхалимом.

Британец не обиделся, он, вообще, был не обидчив, и пристально посмотрел своими янтарными глазами на Лаки:

– Странный ты малый. Я просто выполняю свои служебные обязанности. Свободные художники там. – Англичанин, по своему обыкновению примостившийся на перилах балкона, кивнул в сторону двора. – Хочешь туда, пожалуйста. Но без миски. Кстати, у нас теперь разные миски. Так что не парься.

– Я и не парюсь.

– Я вижу, как ты не паришься. Между прочим, я здесь в командировке. Через месяц хозяева вернуться, и заберут меня.

– Имя у тебя какое-то странное: Вольтик.

– Меня маленькой девочке подарили, она это имя и придумала.

– Как подарили? – изумился Лаки.

– Ну, «как, как»? Купили и подарили на день рождения.

– Купили?!

– Ты всё со своей независимостью носишься? Понимаешь, дружище, то, что ты валишь не в лоток, а куда вздумается это не независимость. Это всего лишь твоё раздолбайство и мягкотелость тёти Поли. Ладно, хватит умничать: залазь сюда.

– Не могу. Я после болезни высоты боюсь.

– Болезнь это плохо – как-то совсем по-взрослому сказал Вольтик. – Ладно, погнали в комнату. Там что-нибудь придумаем.

Они подружились. Вольтик оказался спокойным, рассудительным парнем, никогда не искавшим конфликта, а частенько, и сглаживающий острые углы, нервной натуры Лаки. Но однажды, тётя Поля не пошла утром на работу, засунула Вольтика в сумку-переноску, и они куда-то уехали.

– Значит, месяц уже прошёл, и эта дура-девчонка уже вернулась. – расстроился Лаки.

Всё произошло настолько быстро, что он даже не успел попрощаться со своим другом. А скорее всего, братом.

На кухне, Лаки увидел, что тётя Поля забыла миску Вольтика. Как же он там без миски будет?!

Но вскоре, тётя Поля вернулась. Лаки был так огорчён, что даже не пошёл её встречать. Но неожиданно, тётя Поля прошла в комнату, не разуваясь, чего никогда раньше не делала. Оказывается, она несла Вольтика, который был без сознания. Тётя Поля положила его на пол. Промежность кота была обильно вымазана зелёнкой.

Когда тётя Поля ушла на работу, Лаки испуганно улёгся рядом с братом, и даже положил на него свою переднюю лапу, словно это могло уменьшить страдания Вольтика.

Когда наркоз стал отпускать, Вольтик открыл глаза и поинтересовался:

– Как сам?

Он был, как всегда безмерно рад жизни, и не собирался расстраиваться из-за такого пустяка, как кастрация.

Лаки так обрадовался пробуждению брата, что не успел подобрать более подходящие моменту слова:

– Тебе тоже отпилили…

– А, ерунда. Издержки нашей профессии. И, поверь мне, далеко не самой худшей.

– Отказались от тебя хозяева? И девочка, эта твоя, которая такое дурацкое имя придумала.

– Бывает. Не усматриваю повода для огорчения. Будем теперь вместе, братуха.

Как только Вольтик очухался и смог ходить, он отправился к своим любимым балконным перилам. Но Лаки решительно перегородил ему дорогу:

– Сегодня нет. Сорвёшься, дурак!

В комнате тёти Поли поселилась, казалось ушедшая совсем, радость. А как ещё прикажете назвать эти два клубка, выкатывающиеся навстречу, едва вы открыли дверь? Концентрация радости жизни в них была запредельная. Поэтому они успевали куснуть друг друга, и толком не оттерев ваших сапог, умчаться по своим неотложным делам.

Осень, и особенно зима, превратили котят в элегантных молодых котов. Благородного серебристого окраса, Вольтика и белого, с чёрной симпатичной чёрной мордочкой Лаки.

А весной началось непонятное. Загрустил и перестал есть Вольтик.

– Ты чего не ешь? – скорее не спросил Лаки, а хотел поторопить брата, ведь дел на день было намечено невпроворот.

Вольтик промолчал, но что-то в его взгляде мелькнуло холодное, чужое. Он тянул с какой-то страшной, не поправимой новостью.

– Ты чего? – перестал есть Лаки.

– Помру я скоро. – сказал Вольтик. Тихо сказал, как что-то само собой разумеющееся.

– Да, что с тобой случилось? Ты заболел?

– Почки у меня…больные. И бабка моя от этого померла молодой, и родители.

– А откуда ты про свою бабку знаешь? – искренне удивился Лаки.

– Я ведь из питомника, с родословной. Только наша вся ветка бракованной получилась, поэтому за полцены и продают.

– Да, брось ты! Тётя Поля вылечит! Она меня от чумки спасла. Там, вообще, без вариантов было! – стал убеждать брата Лаки.

– Ну, разве что тётя Поля… – то ли согласился Вольтик, то ли просто не хотел тушить огонёк надежды, вспыхнувший в глазах брата.

И действительно, через пару дней, тётя Поля задумчиво постояла возле миски Вольтика с нетронутым кормом, а утром сунула его в переноску и они уехали.

– К ветеринару повезла! – облегчённо вздохнул Лаки, убеждённый в волшебных возможностях тёти Поли. – Ну, теперь она его вылечит.

Родственники вернулись почему-то только вечером, хотя Лаки отлично знал, что больничка находится недалеко от их дома. Тётя Поля выглядела какой-то подавленной, а брат был настолько измотан поездкой, что сразу же уснул.

А ещё, в комнате запахло лекарством. Лаки ненавидел запах этих капель, ведь он означал, что у тёти Поли опять заболело сердце.

Утром, когда она ушла на работу, Лаки спросил:

– Чего вы вчера так долго?

– Нас из маленькой больнички направили в большую. Туда долго ехать. Меня там просветили.

– Фонариком?

– Нет. Там, наоборот, в комнате темно было.

– И чего сказали?

– Сказали… Ну, сказали: мы вам письмо напишем!

– Это хорошо. Письмом оно надёжнее. Документ всё-таки. – согласился Лаки.

Но у него осталось ощущение, что брат не договаривает. Как будто, бережёт, зная его впечатлительность и нервозность.

Между тем, с каждым днём Вольтику становилось всё хуже. А тётя Поля почему-то не везла его в больничку. Этого Лаки не понимал. Ведь надо возить его туда и днём, и ночью, к этому бородатому дядьке, и колоть, колоть, колоть страшной штуковиной с иголкой на конце! Ведь только так можно вылечиться!

Лаки бегал кругами по комнате, тыкался носом в ноги тёте Поле, вставал перед ней на задние лапы. Но она словно не слышала, только лежала и смотрела в потолок.

Уже когда Вольтику стало совсем плохо, Лаки удалось до неё достучаться, и тётя Поля достала переноску.

А может дело было вовсе не в мольбах Лаки, а, наконец, пришло письмо, про которое говорил Вольтик. И в нём всё прописано, как и чем правильно лечить брата. И может быть, даже не надо колоть этой проклятой штуковиной с иголкой. Тётя Поля, конечно и сама знает, как вылечить Вольтика: она ведь волшебница, но письма надо было дождаться. Документ, всё-таки.