Loe raamatut: «Беглец»

Font:

Сайт издательства www.veche.ru

Беглец

Я сидел в одиночестве за накрытым банкетным столом. Стол, за который пришлось выложить последние из оставшихся от лучшей жизни сбережений, был накрыт на восемь персон. Я пригласил десятерых, ожидая, что придет человек пять. Ну хотя бы трое, в которых я был почти уверен. Не пришел ни один. Бог знает в который раз я посмотрел на часы – после оговоренного срока минуло уже полчаса. Ждать больше не имело смысла. Я налил почти полный фужер водки, залпом выпил и поднялся. Тут же, как из-под земли, возник официант.

– Если кто-то все-таки объявится, пусть располагаются, пьют, едят. Мы в расчете?

– Абсолютно. Хочу подсказать – типичная ситуация. На прошлой неделе гражданин тоже, как вы, нервничал. Два часа – никого. Стол на четырнадцать с половиной персон. Все как один заявились. Симпозиум затянулся.

– А кто был половиной?

– Старичок какой-то из академиков. Пить нельзя, горячее тоже. Только овощной салат и минералка. Извиняюсь, хотел поинтересоваться – дамы будут?

– По-моему, никого уже не будет.

– Я почему вопрос задаю… Вы одну водку только заказали, а в случае дам можно сухого две-три бутылки.

– Не советую. Они тоже водку предпочитают. Оттягиваются после трудового рабочего дня. В общем, хозяйничай, я пошел.

Он сделал еще одну попытку задержать меня.

– Такое впечатление, что я вас неоднократно где-то видел. Лицо такое интересное – никак не могу вспомнить. Насколько я понимаю – у вас сегодня день рождения?

– Скорее день прощания.

– Еще только один вопрос – как узнать гостей? Что они именно за этот стол?

В дверях показался Олег. Сначала осторожно заглянул, но, заметив, что я его вижу, приветственно поднял руку. Почему-то оглянувшись, осторожными шажками двинулся к нам. Мне даже показалось, что он хочет уйти.

Пришлось подойти и взять его под руку.

– Нет ничего проще. Вот этот господин всех узнает и встретит. Разрешаю ему быть гостеприимным хозяином застолья.

– Не знаю… – испуганно забормотал Олег. – Я, собственно, не рассчитывал… Совершенно случайно…

Я силой подвел его к столу, отодвинул стул, усадил на свое место.

– Не паникуй. За стол уплачено – ешь, пей. Если кто-то все-таки придет, извинись за меня. Скажи… Скажи, срочно вызвали на монтаж. Утром передача.

– Вспомнил, – обрадовался официант. – По телеку. Передачу ведете. Забыл, как называется…

Пока он говорил, Олег торопливо налил себе водки, выпил. Лицо у него сразу залоснилось, глаза из испуганных стали хитровато веселыми.

– Правильно, старик! – Он снова потянулся за бутылкой. – Как бы хреново ни было, марку надо держать. – Он снова налил, выпил, потянулся за семгой. – Только про монтаж ты зря. Все в курсе, что ни один канал тебя на пушечный выстрел. Ольга лично всех на уши поставила. Навел ты шороху.

– Вот именно – «шороху». А думал, гром грянет.

– Гром у тебя получился на собственную задницу. Результат налицо… – Он показал на накрытый стол. – Такая халява и – никого. Знаешь, что она на летучке выдала? Кого с Зелениным увижу, пусть сразу заявление подает.

– Вспомнил! – оживленно дернулся официант.

– Заткнись! – посоветовал ему Олег. – Меньше знаешь – спокойнее спишь. Узнают, как ты тут перед ним прогибался, запросто в канализацию смоют.

Официант исчез.

– А ты, выходит, смелый и принципиальный?

– Я-то? Скажу, был пьяный в сиську, ничего не помню, ничего не знаю. Поверят запросто.

– Счастливо оставаться, – сказал я и пошел к выходу.

В дверях путь преградила шумная и веселая толпа артистов местного драмтеатра. Пришли отмечать премьеру. Многие из них меня знали. Встречаясь со мной взглядами, они отводили глаза и торопливо гасили улыбки. И лишь Народный, которому даже в легком подпитии было море по колена, картинно развел руки и громогласно провозгласил:

– Безумству храбрых поем мы славу! Старик, разреши пожать твою честную руку. Ты вел себя достойно, но глупо. Если бы мы отказывались от ролей, которые нам не нравятся, театра вообще бы не было. Театр – это вечный компромисс между талантом и бездарями. Страдает, как правило, талант.

– Сочувствую, – сказал я. – Но в телевидении в отличие от театра таланты вообще не нужны.

Обойдя Народного, я торопливо спустился по лестнице и вышел на улицу.

Шел дождь. Одиночество во время дождя невыносимо. И особенно невыносимо в большом, переполненном движением и огнями городе. Зонта у меня не было, но и пережидать дождь не имело смысла – он явно зарядил на всю ночь. Спешить мне тоже было некуда. Я неторопливо шел под проливным дождем в своем новеньком смокинге, который скоро стал похож на повседневное одеяние бомжа. Скоро мне почему-то стало казаться, что ни один человек, ни одна машина не шли в том направлении, в котором шел я. Все почему-то двигались мне навстречу, перегораживали дорогу, толкали, оборачивались вслед…

Не вызвав лифта, я также неторопливо и долго поднимался по лестнице. На площадке седьмого этажа на подоконнике сидела женщина и курила. В полутьме было не разглядеть её лица, да я и не пытался. Наплевать мне было сейчас на всех женщин на свете. Прошел мимо, поднялся на несколько ступенек. Остановил меня насмешливый знакомый голос:

– Одно из главных качеств профессионального журналиста – умение ждать и делать из происходящего нужные выводы.

– Нужные кому? – не оборачиваясь, спросил я.

– Тому, кто заказывает музыку.

– Сейчас для меня, кажется, заказали похоронный марш.

– А ты хотел бы Третью симфонию Малера? Пипл не любит такие сложности.

Ужасно хотелось обернуться, но если уж выдерживать взятый тон, то до конца. Я поднялся еще на несколько ступенек, достал из кармана ключи и, не оборачиваясь, сказал:

– Если, мадам, вы пришли сказать мне о том, что я безнадежен, то напрасно потратили свое драгоценное время.

Ольга спрыгнула с подоконника, быстро взбежала по лестнице и, подойдя к двери моей квартиры, выжидательно обернулась ко мне:

– Как долго ты еще намерен изображать из себя невинную жертву?

– Только начинаю входить во вкус.

– Не заиграйся. Эта роль может прилипнуть на всю оставшуюся жизнь. Открывай дверь и приглашай в гости. У меня не так много времени.

– Зато у меня его теперь вечность и вся оставшаяся жизнь.

Я открыл дверь. Она уверенно вошла в квартиру, безошибочно нашла выключатель.

– Раздевайся, вытирайся, переодевайся, а я пока сварю кофе. Есть у тебя кофе?

– Поищи.

– Не перестаю удивляться умению мужиков раскисать от любого щелчка по носу…

Потом она внесла в комнату две чашки крепчайшего кофе, одну из которых отдала мне. Сама села напротив, закурила и, усмехнувшись, сказала:

– Положение твое, Боренька, по оценкам не явившихся на прощальный ужин друзей, прямо скажем, неважнецкое. Надеюсь, ты оценил это как надо?

– Сам как-нибудь разберусь со своим положением.

– Никакого положения. Вакуум. Торричелева пустота. Надеюсь, ты понимаешь, что навсегда закончил свое существование в окрестном эфире? В Москву тебя тоже не пригласят, в ближнее и дальнее зарубежье, тем более. В остатке твоя прежняя профессия – учитель русского языка и литературы. «Войну и мир» ты, по-моему, основательно подзабыл, а Салтыкова-Щедрина даже не раскрывал.

– Пришла выпить кофе из черепа поверженного врага?

– Не преувеличивай – какой ты враг? Вся эта история только подняла рейтинг канала. Так что мы тебе должны быть только благодарны.

– Хороша благодарность!

– В целях воспитания. Прекрасный пример для остальных. Руку кормящего не кусают.

– Я-то, дурак, считал, что это мы вас кормим. А вы только перераспределяете заработанное нами. В свою пользу, естественно.

– Ты это серьезно или по обыкновению валяешь дурака?

– Из-за того, что ты и твой благоверный так и не разобрались в этом вопросе, я и очутился в вакууме. Точное определение, между прочим.

– Благоверный ни при чем. Прекрасно знаешь, он добряк. Творческими вопросами занимаюсь я. Это я потребовала, чтобы тебя выкинули к чертовой матери. Перекрыла кислород на других каналах. Давно искала повод, пока ты сам не подставился с этой своей дурацкой передачей.

– Спасибо, конечно. Хотелось бы только понять, чем вызвана такая нелюбовь именно ко мне? Не скажу, что мы были друзьями, но, по-моему, у нас были нормальные отношения. Я даже был влюблен в тебя, и ты относилась к этому вполне благосклонно, пока не появился Андрей…

– Заткнись!

– Запросто. Не я затевал этот разговор и не я у тебя в гостях. Не хочешь говорить – ради бога. Будем считать, что наши отношения ушли в окончательное прошлое.

– Пока мы живы, окончательного ничего не бывает. Насчет наших отношений… Будем считать, что они только начинаются.

– Не понял.

– Ты должен найти Андрея.

– Извини, я иногда туго соображаю.

– Ты должен найти мне Андрея. Кроме тебя, никто этого не сделает. Все, что с тобой произошло, я устроила специально. Чтобы тебе некуда было деться. Чтобы ты согласился.

– Согласился на что?

– Найти Андрея.

– Зачем?

– Я его люблю.

Я с изумлением смотрел на «железную» Ольгу.

Утром следующего дня под изумленными взглядами бывших коллег я прошел коридором студии и вошел в приемную, где толпилось довольно много народа. Беспорядочный гомон общего разговора стих, как по команде. Все уставились на меня.

– У себя? – спросил я вскочившую со своего стула Аллочку и, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет. Но тут же вернулся и, подмигнув совершенно растерявшейся Аллочке, сказал: – Кофе. Большую кружку. Без сахара.

Главный редактор канала молча показала мне на кресло рядом с собой. Напротив стоял большой телевизор. Не глядя на меня, Ольга спросила:

– Сколько ты вчера выложил на свои похороны?

– Извини, забыл.

Она придвинула ко мне несколько крупных купюр.

– Хватит?

– Смотря на что.

– Закажи точно такой стол и пригласи всех, кого приглашал вчера.

– Интересный эксперимент. С какой целью?

– Хочу лишить тебя последних иллюзий.

– С какой целью?

– Все с той же – воспитательной.

– И кого же ты хочешь из меня воспитать?

– Человека, который будет верить только мне одной.

– Верить или беспрекословно подчиняться?

– И то и другое.

– Так не бывает.

– Почему?

– Вера должна основываться на доверии и свободе выбора. Беспрекословное подчинение убивает и то и другое. Слепое подчинение – это недоверие к самому себе. А если человек не верит себе, он никогда не поверит другому.

Она задумалась. Потом тихо сказала:

– Андрей тоже не хотел зависимости. Ты ведь знаешь, что он исчез за неделю до свадьбы?

– Я знаю только, что ты ему отказала и вышла замуж за другого.

– Это было потом. После того как он вернулся. Сказал, что еще не оправился после ранения, что боялся сделать меня несчастной. А для меня самым большим несчастьем был его страх.

– Страх?

– Он не верил мне. Не верил, что я его люблю, что хочу всю жизнь быть с ним рядом.

– Извини, но, кажется, у него были основания…

Мне показалось, что она меня ударит. В глазах плеснула такая ненависть, что я невольно отодвинулся. Огромным усилием воли она сдержала себя, резко поднялась, прошлась по кабинету, остановилась напротив. Я поневоле смотрел на неё снизу вверх.

– Ты еще не приступил к работе, а уже сомневаешься. Если ты не веришь, что я, как сумасшедшая, продолжаю любить его, а он – во всяком случае, тогда – был без ума от меня, то лучше уходи. Считай, что никакого разговора у нас не было.

– И я по-прежнему за кадром?

– Навсегда.

– Ладно, верю.

– Если бы он не любил меня, он бы не исчез.

– Парадоксально, но определенный смысл в этом есть. Твой знает об этом?

Я невольно покосился на портрет Леонида, стоявший на столе.

– Он прекрасно относился и относится к Андрею. Они были друзьями.

– Друзья у Леонида Яковлевича?.. Свежо предание…

– Снова не веришь. Это в последний раз. Смотри…

Она взяла одну из кассет, грудой лежавших на столе, поставила её в видеомагнитофон и включила. На экране телевизора замелькали кадры явно любительской съемки. Совсем юная, очень красивая и очень счастливая Ольга. Дурачащиеся, смеющиеся Андрей и Леонид. Вот они побежали наперегонки по песчаному пляжу. Андрей на несколько шагов опередил Леонида, подбежал к Ольге, подхватил её на руки, закружил. Леонид смеялся…

Дверь кабинета распахнулась. На пороге в инвалидном кресле сидел Леонид. Несколько секунд он всматривался в кадры на экране, потом неторопливо подъехал ко мне и протянул руку.

– Рад, что ты согласился, – спокойно сказал он. – И не держи зла. Она считает, что для настоящего творчества нужен мощный импульс. И стимул, соответственно.

Он повернулся к экрану, где в это время был крупный план что-то рассказывающего Андрея.

– Когда он исчез, я задействовал все свои связи – и легальные, и нелегальные. Полгода ни слуху ни духу. Потом неожиданно – письмо. Мои мужики кинулись по адресу, но его там уже не было.

– Я ему все расскажу сама, – сказала Ольга и с деланой заботливостью отряхнула пиджак мужа от пепла сигареты, которую тот, по своему обыкновению, не выпускал из руки.

– Она придумала грандиозную вещь, – сказал Леонид, влюбленно и настороженно глядя на Ольгу. – Я подсчитал – если ты это дело раскрутишь, рейтинг нам обеспечен. «По следу беглеца»! Почему? Куда он бежит? От кого? Что ищет? Это же образ поколения. Интереснее любого детектива.

Эфир еженедельно, в субботу, в 21.30. Ни малейшего срыва. Говори, что хочешь, снимай, что хочешь – места, где он был, людей, которые его знали… Все. Потом мы сделаем из этого материала классный фильм.

– Считаете, что это будет интересно телезрителю, который каждый день такое видит…

– А вот за это я буду платить тебе и съемочной группе очень большие деньги. За то, чтобы было интересно. Ольга уверена – ты справишься.

– Вы же сами сказали – нужен импульс. Зрителя надо взять за горло, заинтересовать, заставить следить. Я пока не вижу…

– Увидишь, – вмешалась наконец Ольга. – Кстати, Леня, Борис приглашает нас завтра в ресторан. Отметим начало воплощения нашего замысла. В кругу близких и верных друзей.

– Зачем в ресторан? – недовольно поморщился Леонид. – Пригласи их к нам. А еще лучше – прямо у меня, в кабинете.

– Так надо, – жестко сказала она и выключила магнитофон.

В кабинет вошла растерянная Аллочка с большой чашкой дымящегося кофе. Леонид взял у неё чашку, поднес ко рту.

– Ты же знаешь, что я не пью горячее! – закричал он на секретаршу. – Сколько можно говорить одно и то же?!

Я вошел в свою комнату с целым пакетом кассет. Раздеваясь, включил телевизор, видеомагнитофон, вывалил кассеты на стол, наугад взял одну, вставил в видик, запустил и бросился ничком на диван, намереваясь весь вечер посвятить изучению врученного мне Ольгой материала. Я ожидал чего угодно, только не кадров, которые появились на экране.

Судя по всему, это были съемки чеченских боевиков. Взрывались машины и бронетранспортеры на дорогах, горели колонны грузовиков, оседали взорванные дома, падали расстреливаемые в упор пленные. Раненых добивали выстрелами в голову. Длинный ряд трупов. Кто-то из боевиков демонстрирует перед камерой отрезанную голову молоденького солдата…

Я выключил видеомагнитофон и нервно набрал номер сотового Ольги. Услышав её «Вас слушают», заорал:

– Ты что мне подсунула? Я не собираюсь снимать очередной боевик о действиях доблестного спецназа в Чечне.

– Начни с седьмой кассеты, – спокойно посоветовала Ольга. – Если будет непонятно, перезвони.

Положила трубку.

Я нервно прошелся по комнате, пнул ни в чем не повинную, валявшуюся на полу диванную подушку, отыскал в ворохе кассет рекомендованную Ольгой и снова включил видеомагнитофон.

Медленная панорама по госпитальной палате. В ней не меньше десятка тесно составленных коек. На койках раненые. Кто-то спит, кто-то мечется в бреду, кто-то неподвижно и отрешенно глядит перед собой. У одного перевязанные культяшки рук лежат поверх одеяла. У другого вместо лица маска из бинтов с узкой прорезью рта. Третий совершенно голый лежит ничком, уткнувшись лицом в подушку. Вместо спины – сплошной вздувшийся ожог…

Наконец, разглядев трудно узнаваемое, но все-таки знакомое лицо, камера медленно двинулась к неподвижно лежащему Андрею. Крупный план его изможденного лица. Кажется, он ничего не видит и не слышит. Зазвучал голос Ольги.

– Когда его освободили из плена, он был без сознания. Потом мы узнали от тех, кто был с ним в плену, что он много дней отказывался от еды, ни с кем не разговаривал, не реагировал на угрозы и побои. Он должен был умереть, но их освободили и привезли в госпиталь. При нем не было документов, он не отвечал на вопросы, поэтому долго не могли узнать, кто он такой.

Все эти месяцы мы разыскивали его. И только по чистой случайности наш оператор снял эти кадры, а я увидела их и узнала Андрея.

В кадре лицо врача.

ВРАЧ. Если говорить о физическом его состоянии, то оно не вызывает у меня ни малейших опасений. Неделя-другая в спокойной обстановке, в кругу родных и друзей, при заботливом уходе и очень несложных процедурах, и он будет у вас, как новенький. При внешней хрупкости у него железное здоровье и феноменальная выносливость. Другой на его месте не выдержал бы и половины. За всю мою многолетнюю практику я всего второй раз встречаю такой удивительный человеческий экземпляр. Меня беспокоит другое. Я могу говорить с вами откровенно?

ГОЛОС ОЛЬГИ. Конечно.

ВРАЧ. Простите за нескромный вопрос – кто вы ему?

ГОЛОС ОЛЬГИ. Я буду его женой.

ВРАЧ. Если вы хотите стать его женой, постарайтесь сделать так, чтобы он поверил в жизнь, полюбил её. Вы знаете его родителей?

ГОЛОС ОЛЬГИ. Только отца. Мать умерла при родах. Отец был хорошим человеком – слабым и добрым. Андрей очень любил его.

ВРАЧ. Был?

ГОЛОС ОЛЬГИ. Инфаркт. Когда Андрей заканчивал десятый класс.

ВРАЧ. Совсем еще мальчик и такие испытания. Вы его любите?

ГОЛОС ОЛЬГИ. Да.

ВРАЧ. Простите еще раз… А он вас?

ГОЛОС ОЛЬГИ. Тоже.

ВРАЧ. Вы в этом уверены?

ГОЛОС ОЛЬГИ. Да.

ВРАЧ. Тогда есть надежда. Судя по всему, вы сильный человек. Но вам придется нелегко.

ГОЛОС ОЛЬГИ. Что я должна сделать?

ВРАЧ. Любить. Просто любить. Что бы ни случилось и что бы он вам ни говорил.

ГОЛОС ОЛЬГИ. Но он до сих пор не сказал ни одного слова.

ВРАЧ. Это тоже зависит от вас. Любите и ждите, ждите и любите.

Запись на кассете оборвалась, замелькали полосы. Я выключил телевизор. Почти сразу раздался звонок. Я взял трубку.

– Знаешь, какие первые слова он сказал? – спросила Ольга.

– Я бы на его месте сказал тебе спасибо. Если бы не ты, он до сих пор лежал бы там, в госпитале, и никто не знал бы, кто он и откуда.

– Он сказал: «Сожми бесконечность в ладони».

– Что он имел в виду?

– Потом я часто его спрашивала об этом, но он или молчал, или переводил разговор на другое.

– Какая-нибудь случайная ассоциация.

– Не верю в случайности. Когда он исчез, я позвонила знакомому профессору-филологу. Он обещал подумать, поискать. Через несколько дней позвонил и прочитал мне следующие строки… Ты слушаешь?

– Да.

Чтобы видеть Мир в Песчинке,
Небеса – в Диком Цветке,
Сожми бесконечность в ладони
И Вечность – в часе.

– Слишком вычурно для нашего времени.

– Это не из нашего.

– А из какого?

– Когда найдешь его, задай ему этот вопрос.

Большая толпа приглашенных беззаботно толклась на танцевальном пятачке перед маленьким ресторанном оркестриком. Стол был накрыт на том же самом месте, но был вдвое больше и намного обильнее. Я танцевал с Аллочкой, доверчиво обнимавшей меня за шею.

– Не поверишь – на студии сплошной балдеж, – щебетала она. – Никто ни фига не может понять. Девчонки даже придумали, что Ольга на тебя глаз положила.

– Дуры.

– Я тоже так считаю. С Леней одно название, что муж. Только губу не раскатывай, ты для нее тоже…

– Что «тоже»? Говори раз начала.

– Просто я подслушала нечаянно…

– Ну?

– Ты не обидишься?

– На нее или на тебя?

– На нее можешь обижаться сколько хочешь. Ей от этого ни жарко ни холодно.

– Так что ты подслушала?

– Нечаянно.

– Конечно, нечаянно.

– У нее кто-то спрашивал про тебя – как, мол, все это понять.

– И она ответила, что я ей нужен для одного очень серьезного проекта.

– Она ответила, что если не уверен в партнере, заставь его воспользоваться презервативом.

Я остановился:

– Не понял!

– И понимать нечего. Использует тебя – не знаю для чего и с какими целями – и адью.

– Исключено. Мне отдают лучшее эфирное время.

– За что купила, за то и продаю. Ты ее плохо знаешь.

– А ты ее не знаешь совсем.

Кто-то громко постучал ножом по графину, призывая собравшихся к тишине. Когда все более или менее угомонились и собрались у стола, с бокалом в руке поднялась Ольга:

– Все здесь собравшиеся прекрасно знают, что я совершенно не выношу спиртного и по этой причине стараюсь держаться от него на безопасном расстоянии. Но сегодня я хочу выпить… Да-да, вы не ослышались… я хочу выпить это вино за удачу человека, благодаря которому мы все собрались сейчас за этим столом. Позавчера, когда он пригласил вас, своих друзей и коллег, – не пришел ни один.

Она выдержала неплохую паузу.

– И правильно сделали – от неудачников надо держаться как можно дальше. Неудачи, обиды, ошибки, несчастья заразны. И наоборот – если человек выбрал свой единственный шанс и будет крепко за него держаться, смело протягивайте ему руку. За твою удачу, Боря!

Ольга пригубила бокал. Все зашумели, потянулись ко мне чокаться. Совершенно пьяный Олег полез целоваться.

– Старик, я знал – тебя так просто по стенке не размажешь. Мы с артистами позавчера все, как ты велел, приговорили. Заодно поговорили. Пришли к единому мнению – ты дурак, дурак, но …дурак. За тебя.

Кто-то осторожно тронул меня за плечо. Я обернулся. Сзади стоял знакомый официант.

– Вас ждут.

– Кто?

– Пройдемте со мной.

Мы пошли через зал. Я оглянулся. Никто, кажется, не заметил моего ухода. Кроме Ольги. Она внимательно смотрела нам вслед.

В бильярдном зале меня ждал Леонид. Чуть приподнявшись в кресле, он нанес сильный и точный удар. Шар с треском влетел в лузу. Леонид объехал стол и, выехав из купола света, стал почти неразличим. Махнул рукой официанту, чтобы тот удалился. Взял со столика, стоявшего сбоку бутылку коньяка, разлил по трем рюмкам. Одну взял сам, на другую показал мне. Пришлось подойти и взять.

– Ты должен обязательно найти Андрея. Понимаешь?

– Пытаюсь понять.

– Думаю, ты его найдешь. Но это совсем не значит, что я буду от этого в восторге. Ферштейн?

– С трудом.

– Выпьем!

Мы выпили. Он потянулся поставить рюмку – уронил. Только тогда я заметил, что он смертельно пьян.

– Когда в меня стрелял этот гад, мелькнула мысль – это она меня заказала. Она меня ненавидит…

– Неправда…

– Правильно, неправда. Все разъяснилось, заказчиков нашли, да ты и сам все знаешь… Она не отходила от меня, вытащила с того света. Я поверил, что все будет хорошо, а она затеяла этот поиск.

– …Если так все плохо, могу отказаться.

– Ничего ты не понял. Ты его найдешь. Они все равно никогда не будут вместе. Он и она – разные субстанции. Понимаешь? Мы с ней из одного теста, а он из другого. Удивляюсь, как она не понимает. Такая умная, и – не понимает. Смешно.

Он потянулся за налитой до краев рюмкой. Рука дрожала, коньяк расплескался.

– Тебе нельзя так много пить, – раздался из полутьмы спокойный голос Ольги.

Леонид дернулся, оглядываясь – еще одна рюмка упала.

– А что мне вообще еще можно? – неожиданно тихо и трезво спросил он.

– Ты прекрасно знаешь, – сказала из полутьмы Ольга. – Залесский сказал – шанс есть. Все зависит от тебя.

– И от тебя.

– И от меня. Пойдем, – сказала она мне. – Познакомлю со съемочной группой.

– Прямо сейчас? – удивился я.

– Прямо сейчас, – сказала она и вышла.

Я пошел следом. В дверях оглянулся на Леонида.

Он махнул мне рукой, подъехал к столу, взял кий и, оценивая положение шаров, стал объезжать стол по кругу. Оставшиеся шары стояли неудобно – в разных концах и вплотную к стенкам. Нанести хороший удар было невозможно.

Ольга была уже в самом конце коридора. Пришлось почти бежать, догоняя ее. Потом был еще один коридор, лестница, дверь какого-то кабинета.

В кабинете нас ждали двое. Один из них был мне хорошо знаком – лучший телеоператор канала Гриша Иванченко, мужик компанейский, покладистый, легкий на подъем, прекрасный кулинар, при случае не дурак выпить, но, как правило, в меру и в основном одноразово. Мы с ним отсняли не одну передачу, отношения наши были вполне дружескими, но домами, как говорится, не дружили, поскольку Гриша был образцовым семьянином, а я пока от семейных уз старался держаться на самом почтительном расстоянии. И еще одно хорошее Гришино качество – невпопад своей профессии он был абсолютно не любопытен. Во время съемки его интересовало лишь освещение, компоновка кадра и качество звука. Содержание звука он игнорировал начисто. Расспрашивать его о словесном содержании отснятого материала было абсолютно бесполезно. Ольга хорошо знала это. Выбор был безошибочным.

Я молча протянул Грише руку.

– Только не подумай чего, – смущенно забормотал он, не выпуская моей руки. – У меня съемка была. До полдвенадцатого промунтулились.

– Ты о чем? – не сразу врубился я.

– О позавчерашнем коллективном отсутствии, – вмешалась Ольга. – Подтверждаю, он был на съемках. Иначе бы обязательно пришел.

Гриша мучительно покраснел.

– Не расстраивайся, – засмеялся я. – Артисты были очень довольны.

– Какие артисты? – еще больше растерялся Гриша.

– Не обращай внимания, – успокоила его Ольга. – У Бориса сегодня хорошее настроение. Не терпится приступить к работе. Начнем прямо сейчас.

– Что начнем? – растерялся я.

– Да, прошу прощения, забыла… Еще один член вашего маленького и, надеюсь, в скором будущем дружного коллектива. Виктор Петрович Дубовой. За вами – чистое творчество, полная творческая свобода. Все остальное – за ним.

– Не понял! «Все остальное» – это как? Вернее, что?

– Общее руководство, согласование, доставка в срок материалов, финансовое обеспечение. И – самое главное – поиск. Поиском должны заниматься профессионалы.

Дубовой вышел из-за моей спины, остановился рядом с Ольгой и протянул мне руку. Пришлось пожать, хотя мне очень этого не хотелось. Не понравился мне наш третий член. С первого взгляда не понравился. Наверное, поэтому я старался его не замечать. Неподвижное лицо, холодные с прищуром глаза, легкая седина на висках, сухощавая спортивная фигура. Человек без индивидуальности и, судя по всему, начисто лишенный недостатков. К тому же, как все безвольные люди, к каковым, с большими, правда, оговорками, я относил себя, я, как говорится, буквально пузом ощутил непреклонную волю и вышколенную выдержку этого человека. Его ладонь была сухой и холодной, пожатие коротким и очень сильным. Я сразу понял – друзьями мы никогда не станем.

Ольга, внимательно следившая за мной, видимо, что-то прочла в моих глазах и нахмурилась.

– Ко всему, что будет делать и говорить Виктор Петрович, прошу относиться так, словно это говорю и делаю я.

– Будем относиться. Но только нам будет очень не доставать вашего обаяния и чисто женской интуиции, – не выдержал я.

– У тебя сегодня чересчур хорошее настроение, – нахмурилась Ольга. – С чего бы?

– Не терпится приступить к работе, – продолжал я ерничать, стараясь не встречаться со взглядом Дубового.

– Не беспокойтесь, Ольга Юрьевна, – раздался его бесцветный голос. – Интуицию я им обеспечу. Работу тоже. Обаяние, извините, вне моей компетенции.

– На нет и суда нет. Придется нам, Гриша, пускать в ход собственные резервы. У тебя как насчет обаяния?

Гриша покосился на Дубового, который, судя по всему, и у него не вызывал особых симпатий, пожал плечами, неожиданно улыбнулся мне и сказал:

– Наскребем по сусекам.

– Прекрасно, – сказала Ольга. – Включай свет.

Гриша торопливо включил осветительные приборы и подошел к камере, которая была направлена на большое, ничем не занавешенное окно. За окном переливался огнями, дышал и жил большой город. Ольга стала на фоне окна и взяла протянутый Гришей микрофон.

– Минуточку! – делано возмутился я. – Почему со мной не согласовали? Автор должен знать, что это за эпизод, его назначение, его место…

– Его место за кадром, – жестко сказала Ольга. – То, что я сейчас скажу, должен увидеть и услышать только один человек на свете. Когда вы его найдете.

– Немного свет надо поправить, – сказал Гриша.

– Поправляй.

Пока он возился с приборами, я, не отрываясь, смотрел на Ольгу. Она была чертовски красива сегодня – я только сейчас, при ярком освещении, разглядел это. Умелый макияж, что-то новое в прическе. Зрелая, вызывающая красота. Чувственные губы чуть вздрагивают от сдерживаемого волнения, глаза блестят. Платье вызывающе облегает великолепную фигуру.

– Сначала во весь рост. Потом наезд до самого крупного. Одни глаза, – шепотом подсказал я Грише. Ольга услышала.

– Рада, что мы понимаем друг друга, – сказала она.

– Может быть, нам с этим господином выйти? – спросил я, взглядом показав на Дубового.

– Да, – сказала она. – Так будет лучше.

Мы с Дубовым вышли в пустой коридор.

– Я рад, Борис Александрович, что мы будем работать вместе. Мне нравится ваш стиль. Умеете зацепить главное. Это не каждому дается. Я бы даже сказал – очень мало кому.

– Я тоже очень рад. Особенно тому, что у меня вдруг обнаружился стиль. Кстати, что это за штука такая? Просветите.

– Извините, я недоговорил. Мне нравится ваш стиль в кадре. И абсолютно не симпатичен стиль поведения за кадром. Вы все время нарываетесь на противоречия и острые углы. Поэтому у вас так много синяков и ссадин.

– Трудное детство, неважное воспитание. Двор, улица, перестройка.

– Конечно, конечно. Папа – крупный партийный функционер, затем вице-президент ассоциации малых промышленных предприятий. Престижный университет, не менее престижные и очень дорогие курсы тележурналистов. Продолжать?

– Вы, случаем, не из… органов?

– Из них, родимых, из них. Так сказать, по совместительству, в свободное от работы отпускное время. Ради весьма приличного гонорара. Вас, кажется, тоже не обидят в случае благополучного окончания?

– Так далеко не заглядывал.

– Как профессионал, вижу, что у нас пока диаметрально противоположное отношение друг к другу. Вы мне почти нравитесь, я вам – пока не очень. Уверен, со временем противоречия сгладятся, а пока давайте работать. Каждый занимается своим делом в пределах своей компетенции. Согласны?

– Насколько понимаю, альтернативы пока не предвидится.

– Не предвидится.

– Тогда я согласен.

– Прекрасно.

– Но с одним условием.

– Я вас внимательно слушаю?

– Не называйте меня Борисом Александровичем. Мне все время кажется, что вы разговариваете с кем-то другим. Хочется оглянуться и отойти в сторону.

– Хорошо, приму к сведению, Боря.