Loe raamatut: «О плотницком деле, тайнах и любви»

Глава 1

Константин с детства очень любил овсяное печенье и молоко из пакета за шестнадцать копеек. Молоко он не кипятил и не грел, брал треугольный пакет из гремящего, словно трактор, холодильника «Саратов», надрезал его, наливал содержимое в обычный гранёный стакан и делал несколько больших глотков, потом доставал из длинной коробки овсяное печенье, с наслаждением откусывал и запивал молоком. В последнее время он предпочитал всё это любому другому раннему завтраку. И в это утро не стал изменять своей привычке. Неторопливо жуя печенье, подошёл к окну, выглянул на улицу. За окном было темно, уличные фонари ещё не погасли, вдоль Тверского бульвара с нарастающим громким воем мчались троллейбусы. Посмотрел на часы – без четверти семь, времени достаточно. Сегодня он проснулся сам, без радио, которое обычно включал на полную громкость. Гимн Советского союза, звучавший ровно в шесть, был лучше всякого будильника. По радио тем временем диктор читал сводку утренних новостей. Судя по всему, в стране был полный порядок и покой. С удоями в коровниках Приморья и Оренбургской области было все отлично. Шахтёры Донбасса вновь приняли повышенные соцобязательства, ЦК КПСС боролся за мир во всём мире. Видимо с этой целью накануне Горбачёв впервые встретился с Рейганом в Женеве, диктор сообщал об этом приподнятым, по-утреннему бодрым тоном. Потом как-то вскользь прошёлся по Афганистану, который теперь очень нуждался в помощи, судя по всему, у какого-то кишлака Афридж был нешуточный бой, так как обычно дикторы не упоминали название местности афганских провинций. Сделал было чуть громче, потом убавил звук ‑ пусть мурлычет еле слышно. Подсел к столу, пробежался взглядом по всему, что пытался писать накануне в толстой тетради. Вообще его мечтой было написать роман о современной жизни, но роман никак не складывался, и все сюжеты сами собой выходили пока короткими рассказами. Потом он и вовсе принялся сочинять что-то про рыцаря, путешествующего во времени. Получавшаяся фантастика ему не нравилась. А к бумаге его тянуло. И тогда он решил вести дневник. Не с тем, чтобы описывать «рутину будней», но заносить в дневник лишь короткое описание того, что ощущает душа в отдельные мгновения жизни или описывать события, происходящие в стране. Он не проставлял точных дат. Просто обозначал как рубрику, например «Март 85-го, и ниже, ‑ умер Константин Черненко, новым Генеральным секретарём назначен Михаил Горбачёв. После прежних старцев выглядит он молодо и энергично. Ездит по предприятиям, встречается с людьми, много говорит. Журчит – не остановишь, правда не всегда понятно, о чём он говорит». Но в целом в стране мало что происходило значимого с точки зрения Кости. Может быть еще и поэтому в последние дни толком вовсе не писалось. И рубрика оставалась пустою… Впрочем, сейчас это было не главное. Главным было письмо в незапечатанном конверте. Костя перечитал его в который раз, затем аккуратно заклеил конверт и уложил во внутренний карман пиджака. В коридоре затопали, послышались детские голоса и терпеливый, ласковый женский голос ‑ соседка повела своих детей в детский садик. Решив, что высиживать дома до выхода на работу нет смысла, Костя оделся и вышел на улицу.

Он жил в доме на углу Малой Бронной и Тверского бульвара. А работал плотником в гостинице «Интурист», что на улице Горького. Обычно Костя ходил до работы пешком напрямик по улице Герцена или проезжал несколько остановок на троллейбусе. Но сегодня, несмотря на холодный ветер, решил прогуляться. «Я же хотел начать новую жизнь, подумалось ему, ‑ вот прекрасный повод. Пораньше встал, утренняя прогулка опять же только на пользу, пройдусь по Тверскому, как Пушкин когда-то прогуливался от самого начала и до конца!» Про то, чтобы начать «новую жизнь» Константин Раевский подумывал часто. Правда, не до конца мог сформулировать для себя полностью, что же именно эта жизнь должна содержать, и с чего именно её надо начинать. То, что перемен хотелось, чувствовалось всё отчётливее. Но дни проходили, а перемены всё не наступали. «Неужели ничего больше не случится?» ‑ частенько спрашивал он себя. Ответа не находилось. И он продолжал жить ожиданием перемен, в надежде, что эти перемены будут только к лучшему!

Дойдя до магазина «Ткани», перешёл на другую сторону, поднялся по ступенькам к памятнику Тимирязеву, и двинулся по центральной аллее Тверского бульвара, заложив руки за спину. Холодный ветер, спутник осени, гнал по дорожке сухие листья, деревья размахивали голыми ветками, словно провожали их, в воздухе чувствовалось дыхание зимы. Для Кости это время года всегда ассоциировалось с городом, опустевшим перед нашествием вражеских солдат. В порывах холодного ветра ему чудился скрип петель мотавшейся незапертой двери дома, брошенного хозяевами, в шелесте опавшей листвы ‑ тихий говор немногих оставшихся в городе обывателей. Себя он ощущал одиноким путником, неким рыцарем на коне со звенящей сбруей и доспехами, волею судеб попавшим в тот город и думающим, что всё происходящее его лично не касается, и что для него во встрече с врагом нет никакой опасности. Тогда исчезали шумевшие вдоль бульвара троллейбусы, пропадали шедшие навстречу прохожие и он был один в пустом, притихшем в напряжённом ожидании городе. Цокот копыт его коня гулко звучал по мостовой, и лишь ветер, завывая и кружа поземкой, мчался впереди. Константин уносился мыслями в этот город и представлял себе улицы и переулки, заходил в опустевшие дома, построенные из белого камня, дворики, узкие словно колодцы, пытался найти кого-то из людей, но не встречал их. Только лишь слышал за спиной испуганный тихий шепот. И вновь шёл, и шёл дальше. Такие ассоциации навевало на него предзимье последних дней осени.

Костя почти дошёл до конца бульвара и, перейдя через дорогу, направился к магазину «Армения», но, немного не дойдя до входа, обошёл его со стороны бывшей мастерской художника Коненкова. Проходя мимо мастерской, он часто представлял себе, что в ее глубине сидит старик с длинными волосами и окладистой бородой ‑ сам художник. Тот, всю жизнь создававший композиции из дерева, и теперь, сидя, опирался на большой чурбак округлой формы. Большая, натруженная кисть, руки ладонью вниз, как будто любовно поглаживала свежий срез. Косте представлялось, что старый художник тоже знает про опустевший город, и что он один из немногих, кто не боится в нём остаться.

Глава 2

Наверное, своя тайна есть почти у каждого человека. Тайны бывают маленькие и большие, страшные и не очень. Некоторые люди мучаются под грузом своих тайн, другие же упиваются ими, третьи просто не обращают внимания на степень их глубины и значимости, живут себе в своё удовольствие, строго следя при этом за тем, чтобы никто лишний не знал о них. Иногда тайны просто рвутся на свет, и людям стоит больших трудов сдерживать их. Как только человек рождается и делает первые осмысленные шаги, появляются и они – тайны его души или поступков. Люди становятся старше, и становятся старше и глубже их тайны. Впрочем, иногда они исчезают, перестав внезапно тяготить своим присутствием их обладателя. Но, как правило, не на долго… Так как слаб человек и не всегда может устоять перед искушением не сотворить новое тайное.

Была своя тайна и у Константина. Вероятно, правильнее было бы сказать, что у него было несколько тайн. В общем-то они его не очень мучили и докучали. Если бы не отдельные моменты в жизни, когда тайны напоминали Косте о себе и тем самым приводили его в смятение, мешая воплощению жизненных планов или существенно осложняя их. Дело было в том, что родители Константина были диссидентами. Правда так их стали называть позже. А тогда они были просто антисоветски настроенными элементами… Они уехали из Союза, когда Костя только окончил школу и поступил в институт. И не просто уехали, а их, как бы это сказать помягче, попросили это сделать, и так, чтобы никогда в СССР не возвращаться. И как только они уехали, у Кости сразу же начались в жизни сложности, а вслед за этим, чтобы постараться по возможности их избежать, начал он создавать свою тайну. И как ему казалось, преуспел в этом. Из института, где неплохо учился, ушёл, из Ленинграда, где жил вместе с родителями до их отъезда, уехал, призвался в армию. С армией, правда, получилось не всё гладко. Попал Константин служить в секретные войска. Кто-то пропустил его документы в военкомате, а может и не военкомате это случилось, а на сборном пункте, в общем, как так вышло было неведомо. Воинская часть была настолько секретной, что иногда одно её подразделение толком не знало, что делает другое. Само собой, что в этой части был и свой особый отдел. И стоял этот отдел на страже тайн государственных, и не отделял он тайну государственную от личных тайн несознательных граждан, пытавшихся эти самые личные секреты от него скрыть.

Особист капитан Кукреев не зря ел свой хлеб. Про каждого солдатика вверенной ему части наводил капитан справки, все их мелкие тайны соразмерял с одним большим государственным секретом, и, если надо, – принимал меры. Правда, справедливости ради надо заметить, что меры свои Кукреев применял с умом. Без оголтелого фанатизма и рвения в поиске «вредителей и диверсантов». Может быть поэтому в свои «за тридцать» всё ещё был капитаном… Дошла очередь и до Константина. Разузнал капитан про Костину тайну. «Вот суки, коллеги военкоматские ‑ подумалось Кукрееву ‑ проглядели, пропустили гады! А мне теперь коноёбиться!» Он полистал личное дело найдёныша, поспрашивал о Раевском отцов-командиров, и вызвал того к себе.

‑ Слушай, боец, ‑ доверительно зажурчал капитан, как только Константин вошёл в опер часть и сел напротив. ‑ Я знаю про твоих папку с мамкой всё.

‑ Всё-всё? – спросил Костя с тоской в голосе.

– Всё-всё, ‑ мотнул насмешливо головой капитан, доставая сигарету и протягивая пачку Косте, – но ты не бзди, боец, я-то вижу, что шпион из тебя никудышный. А вот начальство моё может на это дело посмотреть совсем для меня неуютно. Так что давай так: ты помалкиваешь о нашем разговоре, а я организую твой перевод из нашего полка в другую часть, попроще. Скажем, в роту обеспечения аэродрома. Ну что, годится?

– А у меня есть выбор? ‑ вырвалось у Константина.

Капитан хмыкнул и чиркнул спичкой. Раскурил сигарету, пустил тонкую струйку дыма куда-то вбок.

– Правильно мыслишь. Выбора нет. Ну, то есть не совсем чтобы нет, в стройбат еще можно. Но я бы не советовал. Итак, я организую, перевод в другую часть, а ты помалкиваешь. Просто никому. ‑ Кукреев произнёс это по слогам, ‑ не рассказываешь о нашей встрече. Годится?

Костя кивнул головой. Так у него появилась ещё одна тайна, а капитан Кукреев избавился от возможных неприятностей, да заодно сумел соблюсти и требования сохранения гостайны. Распоряжением штаба армии перевели Костю в охрану близлежащего аэродрома. И не просто в охрану перевели, а на всякий случай, чтобы не дай Бог, не рассмотрел он чего-нибудь лишнего на аэродроме, охраняя его, отправили его служить на конюшню, ухаживать за лошадками, на которых караульные объезжали охраняемую территорию. Так и прослужил все два года Константин Раевский на конюшне, а как службу закончил, вернулся в Москву и поселился у бабушки Эли.

Бабушка Эльвира Самуиловна была очень добрым и хорошим человеком. Она была еврейкой, а поэтому, по её же выражению, жила в квартире на Малой Бронной «на особом положении». Из соседних коммунальных квартир дома, где она жила, в Израиль уехали многие еврейские семьи, а освободившуюся жилплощадь тут же занимали их соседи. И соседи бабушки Эли ждали, ох как ждали, что подастся она на историческую родину. Вида не подавали. Без особой злости, вяло так, скорее, по привычке к российскому антисемитизму, ей вслед поглядывали и ждали. Но не дождались они никаких для себя выгод, незадолго до смерти прописала бабушка Эля на свою жилплощадь внука Костика. Когда бабушка умерла, Костя принял от неё по наследству ещё одну тайну. Этой тайной теперь становилась сама бабушка Эльвира и все её давно умершие еврейские родственники, а заодно и её муж, Костин дед, который хоть и был чистых кровей казак, правда вот с происхождением подкачал. Родом он был из семьи казачьего есаула, и жила вся семья в станице Нижнечирской под Царицыном, некогда бывшей центральной станицей Второго Донского округа, Области Войска Донского. После революции, возвратившись с германской домой, дед боролся с красными. Борьба была лютою. Только в 1920-м году установилась в станице советская власть. Потом аж до 1932-го пытался скрываться от большевиков, да не повезло ему, и совсем молодым сгинул из-за своего происхождения и прошлого в сталинских лагерях. Жена его уехала в Москву. Так и прожила молодая Эльвира со своей дочерью Милой, Костиной будущей матерью, в Москве, скрывая свою тайну о сгинувшем муже до самого своего смертного часа. Иногда она рассказывала внуку о своем житье, как работала сразу в нескольких местах, она была преподавателем английского, как умудрилась даже преподавать язык на курсах при НКВД! И никто и никогда тогда так и не прознал про ее тайну, что по тем временам, конечно же было просто немыслимо.

Ещё не было восьми часов, а Константин был уже на работе. Уже полтора года он работал плотником в гостинице «Интурист», располагавшейся в самом начале улицы Горького. Устроился он туда по великому блату, организованному покойной бабушкой Элей. Косте надо было решить. Либо идти работать на конюшню в Битцевском парке, либо кочегаром в санаторий ВМФ, либо плотником. Константин долго не раздумывал, решил идти работать плотником. С деревяшками он привык возиться с детства, руки у него были неплохие, ничего особо сложного делать не приходилось. Работа его не тяготила. Начальник АХЧ гостиницы «Интурист» Семёнов, досиживал последние месяцы до пенсии, полностью поглощённый своими семейными заботами, к Раевскому особенно не приставал, да и нравилось ему, как тот работал. Всегда ответственно подходил к делу, не отлынивал, и руки у Кости были, что называется, «на месте». Был у Кости и напарник дядя Ваня (в миру ‑ Иван Букаев) также предпенсионного возраста, человек своеобразный и слегка, по его собственному выражению, пьющий. В прошлом дядя Ваня был знаменитым на всю Москву жокеем и со своей кобылой Соней брал не один приз на Московском ипподроме. Но по его собственному выражению он нашёл в себе силы порвать с миром «страстей и чистогана» и встать на путь истины. Что скрывалось под словом «истина» толком объяснить у него не получалось никогда. В подвале, или в, как его именовала дирекция, «цокольном этаже», где была мастерская плотников, рядом, в комнатке поменьше, располагались электрики. Дальше шли разные подсобные помещения, но в них Костя никогда не бывал. Кроме этого, в подвале гостиницы постоянно крутился ещё один человек – таксист Жора Сумкин. Он не катался по городу, как другие, не «подметал тротуар», как любил сам говаривать, всегда ждал «единственного, своего, сладкого пассажира, который и денег насыплет сразу на половину, а то и на весь план, и ещё на кармане останется». Эти «сладкие пассажиры» попадались, судя по всему, Жоре достаточно часто, и в основном по вечерам или ночам. А днём, после двенадцати, Жорик обычно появлялся в подвале. Был он человеком весёлым, общительным и шумным. Всегда имел наготове свежий анекдот или какую-нибудь шутку. Сегодня он появился в широком подвальном коридоре в неурочное время. Он шумно шел навстречу Косте.

‑ Здоров, молодой, ‑ хлопнул Константина по ладони и отдал ему честь, приложив свою ладонь к козырьку кепки, ‑ свежий анекдот хочешь? Сегодня пассажир рассказал. Короче, в кабинете директора цирка звонок. «Алле? Вам нужна говорящая лошадь? И не бросайте сразу трубку, думаете легко набирать копытом номер!», ‑ он громко засмеялся.

Костя расхохотался тоже.

‑ Умеешь ты поднять настроение, Жора. Ладно, пойду, заявки заберу.

Забрав заявки на плотницкие работы, Константин спустился в мастерскую переодеться. Неожиданно там он застал своего напарника. Вообще дядя Ваня работал через день, но сегодня, несмотря на законный выходной, сидел в столярке на табуретке напротив маленького зарешёченного оконца и внимательно смотрел на картинку полуобнажённой девицы, неизвестно кем и когда вырванную из одного зарубежного журнала и прикрепленную к стене с помощью клейкой изоленты. И еще Костя заметил, что, несмотря на раннее утро, его напарник был явно выпивши!

‑ Дядя Ваня, ты чего, смены перепутал? ‑ весело спросил Костя.

Дядя Ваня медленно повернул голову в его сторону, пожал плечами и вновь отвернулся к стене.

‑ Ты чего молчишь-то, а дядя Ваня? – вновь заговорил Константин.

‑ Да-а-а, не молчу я, ‑ проговорил медленно дядя Ваня, ‑ я вот думаю.

‑ О чём, о своей вечной истине? ‑ весело предположил Костя.

Дядя Ваня презрительно смерил Костю взглядом и проговорил, явно борясь с икотой:

‑ Да нет, я не об истине, я вот об этой бабе на стене думаю.

‑ И что же ты о ней думаешь? ‑ рассмеялся Костя

‑ А то думаю, что вот я уже совсем старый, а она, падла заграничная, молодая и всё мне улыбается. Сколько лет висит тут на этой стенке и не берёт её время, а меня вот берёт.

‑ А давай, дядя Ваня, её снимем и пришпандорим кого-нибудь на стенку, кто тебя много старше, ‑ балагурил Константин, переодеваясь в рабочую спецовку, ‑ давай на стенку приклеим ну, скажем, фотку Милляра в роли Кащея Бессмертного, или давай товарища Маркса приклеим, а он-то точно много старше тебя и с каждым днём будет всё старше и старше. А ты будешь по утрам приходить и говорить ему: «Здравствуйте, товарищ Маркс, как там ваше ничего себе, наше ‑ преотлично». Или, хочешь, я для тебя нашу соседку бабу Настю сфотографирую, вот тут ты точно будешь спокоен.

Дядя Ваня слушал Костину болтовню, покачивая головой. Его лицо выражало презрение к фиглярству молодого напарника.

‑ Эх, ладно, пойду-ка я домой, вздохнул он.

‑ А чего ты приходил-то, ‑ удивился Константин, ‑ оставайся, сейчас заявки посмотрю, и чайку сгоняем по-быстрому.

‑ Нет, ‑ с пьяной решимостью мотнул головой дядя Ваня, ‑ пойду я, устал.

Он накинул старенькое пальто и направился к двери. Возле самой двери повернулся к Косте, поманил его к себе, притянул за шею и слюняво прошептал ему на ухо:

‑ Костька, хороший ты парень, я тебя Христом Богом прошу, оставайся человеком, а не сукой дёрганой!

Прошептал и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Задумался Константин. Присел к верстаку, инструменты в своём рабочем чемоданчике перебирая. Никогда не видел он прежде дядю Ваню таким. То есть подвыпившим он-то его не раз видел, но вот слов таких тот ему не говорил. И потом, почему шёпотом? Странно всё это было для него. Но особенно рассиживаться было некогда. Надо было клеить дюжину поломанных стульев, поменять стекло на третьем этаже и потом ещё и заявки на ремонт, обычно к утру их бывал целый ворох. Собрав инструмент, отправился Костя наверх из подвала работать. Но прежде, чем идти, он внимательно просмотрел все заявки. Заявок было опять много. Большинство касалось ремонта замков в дверях номеров гостиницы. В общем-то, это было обычным делом. Но сегодня заявок было так много, что складывалось впечатление, будто постояльцы нарочно повадились ломать замки в дверях собственных комнат, находя в этом забавное времяпровождение. Читает Костя заявки, шелестит листочками, просматривает графу «этаж» и «Комната №», словно ищет что-то…

Глава 3

Говорить о природе любви такое же неблагодарное занятие, как рассуждать о смысле жизни или пытаться объяснить непосвящённому глубинные процессы мироздания. Никто не знает, из чего рождается любовь и по каким причинам она порой исчезает бесследно. Большинство объяснений на эту тему сводится к жалким попыткам толкования непостижимого с помощью медицины или психологии. Костя никогда и не пытался рассуждать о природе любви. Он вообще не сразу понял, что это случилось с ним. Её звали Ирина. Она была «русская француженка», то есть из семьи русских эмигрантов, уехавших из России во время революции, и жила в номере 231 на втором этаже. Судя по всему, приехала в СССР недавно, видимо для работы в представительстве какой-то компании. Вот уже вторую неделю он начинал работу со второго этажа (благо заявки оттуда поступали регулярно) и, занимаясь чем-нибудь в коридоре, ждал, когда она выйдет из своего номера, чтобы идти по делам. Девушка появлялась обычно ровно в восемь сорок, в строгом черном пиджаке, и такой же строгой юбке, с небольшим портфелем в руке. Закрыв дверь, она перекидывала через руку демисезонное пальто и неспешно проходила мимо Константина, который изо всех сил пытался рассмотреть черты её лица, вдохнуть аромат духов, будоражащим шлейфом тянувшихся за ней. Костя был неробкого десятка, и познакомиться с Ириной не составляло бы для него никакого труда, если бы не одно обстоятельство – ему было запрещено общаться с постояльцами гостиницы, особенно с иностранцами. Тогда же в рубрике «Ноябрь» он, придя как-то домой, записал: «Я всё время пытаюсь представить себе, какая она. Что ей интересно. О чём бы мы говорили, если бы наконец встретились».

Но сегодня, наконец, случилось то, на что он надеялся. В его заявках был номер её комнаты! В заявке значилось: «Не работает шпингалет окна, невозможно открыть и закрыть окно». По инструкции он должен был ремонтировать окно в присутствии горничной. Но это не смущало Костю. Как только, как всегда, Ирина прошла мимо него, Костя поспешил к дежурной по этажу. Они вошли в её номер вместе с горничной, и Константин, дождавшись, когда горничная, прибравшись в комнате, направится наводить порядок в ванной, достал заветный конверт и аккуратно, не нарушая формы туго взбитой подушки, вложил его под наволочку. Дело было сделано, оставалось только ждать. Весь день Костя работал без устали, ремонтируя дверные замки и оконные шпингалеты. Работал, повторяя про себя текст письма, которое написал несколько дней тому назад:

«Вот уже две недели я провожаю Вас восхищённым взглядом, а Вы, проходя мимо меня, даже не замечаете этого. Я работник этой гостиницы и не имею никакой возможности заговорить с Вами, потому что это строжайше запрещено.

Вы так очаровали меня, что желание познакомиться с Вами пересилило благоразумие и подтолкнуло меня к безумному шагу – решиться написать Вам. Умоляю Вас, дайте мне шанс представиться Вам лично и хоть немного побеседовать с Вами. Предвосхищая все дурные мысли, хочу заверить Вас, я не агент КГБ и не провокатор, я простой молодой человек, окончательно потерявший голову от чувств, переполняющих моё сердце.

С уважением и надеждой Константин.

PS. Если Вы решитесь ответить согласием на мою просьбу, подайте мне какой ни будь знак, например, оставьте на столе в Вашей комнате книгу и вложите в неё номер телефона, куда бы я мог позвонить…»

Идея с письмом пришла ему в голову внезапно. И он сразу за неё уцепился. Написал несколько вариантов писем, потом долго правил, ему всё казалось, что письмо слишком длинное, потом наоборот, что слишком короткое. Но теперь, когда этот вариант письма был отдан, ему оставалось только ждать и надеяться, что девушка заметит его! Прошло несколько дней. Костя исправно начинал работу со второго этажа и встречал по утрам проходившую мимо него Ирину. Она не смотрела в его сторону, проходя всё той же неспешной походкой, оставляя после себя аромат духов, заставлявший Костю метаться по этажу, словно раненного зверя. Наконец, в пятницу, после этой пытки столь томительным ожиданием, Константин получил заявку из 231-го номера на починку не закрывавшейся дверцы шкафа. Он, как всегда, нашёл повод встретить её в холле этажа, а она, как всегда, прошла мимо, даже не посмотрев на него! Дождавшись её ухода, Константин, как и было положено, вошёл в 231-й номер в сопровождении горничной. На столе, возле настольной лампы, лежал томик Пушкина…

Звеневший лёгким морозцем, солнечный, последний день ноября, выпал на конец недели. Они неспешно шли по аллее Новодевичьего монастыря вдоль монастырской стены и говорили о русской истории и литературе. Им обоим казалось, что они знают друг друга очень давно. После Новодевичьего они отправились в Парк Горького, а затем в центр, в кафе «Лира», напротив Тверского бульвара. Ничто не способно было омрачить их встречу, и когда официант в кафе с некоторым вызовом спросил: «Вы уже по второй чашке кофе заказываете, и что, только кофе пить будете и больше ничего?» ‑ Костя только рассмеялся в ответ. Затем долго бродили по Тверскому бульвару. Костя рассказывал Ирине о своих мечтах, о том, что хотел бы писать прозу и даже пересказал ей сюжеты своих некоторых уже давно задуманных рассказов; она внимательно слушала, поглядывая на него своими большими карими глазами. После и она много говорила о своей семье, бежавшей во Францию в 18-ом году из-под Коломны, о своём детстве, о том, как вышло поехать работать в СССР, говорила свободно и просто, почти без акцента, слегка грассируя и приводя этим в полный восторг Константина. Он чувствовал к Ирине полное доверие, не удержался и рассказал о своих тайнах, и, конечно же, о воображаемом городе…

Было уже поздно, когда они, не дойдя одного квартала до гостиницы, попрощались. Костя наклонился к Ирине, чтобы посмотреть ещё раз в её глаза, она подалась к нему всем телом. Долго целовались, как бы замерев в раздумье, стоит ли им расставаться. Для обоих на сегодня впечатлений от встречи было более чем достаточно. Как бы почувствовав это, девушка отпрянула от Кости и быстро пошла в сторону гостиницы по улице Горького, а он стоял и смотрел ей в след. Когда Ирина скрылась из вида, Константин побрёл домой. Первые колючие снежинки уже неслись по улицам, подгоняемые ветром, собираясь в позёмку, которая мела по асфальту, поднимаясь тугой спиралью вверх под арками ворот, ведших к улицам Неждановой, Станиславского. Прохожие, еще не привыкшие к наступавшим зимним холодам, быстро шли, подняв воротники, кутаясь в шарфы. Снег заметно усиливался, «враг вошёл в город…» ‑ молнией пронеслось в голове. Он шёл временами против ветра, шёл неспешно, от Телеграфа к Пушкинской площади, как бы понимая всю неизбежность наступающей зимы, а потому приберегая силы для того, чтобы пережить её. А ещё он думал, что как бы ни свирепствовали холодный ветер и колючий снег, всё это было сущей чепухой по сравнению с тем чувством, которое переполняло его, и чувством этим была его любовь к Ирине. Придя домой, он долго стоял у окна, глядя как всё усиливающийся снег покрывает белыми островами жухлую листву, собранную в кучи на газонах Тверского бульвара. Потом подошёл к столу, открыл дневник и записал в рубрике Ноябрь 85-го: «Я очень счастлив!»

Глава 4

«Мир изменился!» ‑ эта мысль всё чаще приходила в голову Константину. Как истинно влюблённому, ему было невдомёк, что изменился он сам, а мир, в общем-то, остался прежним. Будучи счастливым своею любовью к Ирине и тем, что она отвечала ему тем же, Косте зачастую казалось, что всё вокруг него источает счастье. Они встречались вот уже целый месяц. Из гостиницы Ирина переехала в служебную квартиру недалеко от метро «Киевская». Иногда они встречались в самом начале Тверского бульвара и шли пешком до самого её дома. Прогулка получалась долгой, в конце пути лёгкий морозец начинал пощипывать щёки и кончики пальцев, пытался забраться под одежду. Горячий чай был им хорошей наградой в конце пути, а жаркие поцелуи и объятия рождали бурю чувств, которые они не пытались сдерживать… 24-го декабря Ирина улетела домой, собираясь вскоре вернуться с тем, чтобы вместе с Костей встретить Новый год. Он остался её ждать в надежде, что эти дни без неё промелькнут незаметно.

Тёмным ранним утром как обычно Константин вышел из парадного своего дома. Он не сразу заметил жёлтую Волгу-такси, нагнавшую его невдалеке от подъезда. Удивлению не было предела, когда такси вдруг замигало ему фарами и посигналило коротко и весело. Костя вначале растерялся, неужели это ему? Подошёл неуверенно поближе, дверца машины распахнулась, и из глубины салона показалось улыбающееся лицо Жоры Сумкина.

‑ Здорово, Костька! Вот, проезжал мимо, гляжу ‑ ты выходишь, дай, думаю, тормознусь, всё одно по пути. Ну, давай, вали сюда!

Не переставая удивляться такому утреннему везению, Костя сел на переднее сидение Волги, Жора нажал на педаль, машина тронулась. Несмотря на раннее утро, он был бодр и, как всегда, весел. Рассказал Косте свежий анекдот, с чувством изображая его персонажей. И сам вместе с Костей громко хохотал над ним. Быстро проехали по улице Герцена, свернули на Белинского, и тут Жорик притормозил у тротуара.

‑ Быстро доехали, у тебя же есть время, ‑ весело проговорил Сумкин, ‑ давай покурим, постоим что ли?

‑ Ну, давай, ‑ согласился Константин, хотя, по правде сказать, ему этого не очень почему-то хотелось.

Георгий достал из кармана пачку сигарет «Мальборо», щёлкнул зажигалкой и закурил.

‑ Вот гляжу я на тебя, везучий ты парень, Костька, ‑ всё тем же весёлым тоном проговорил таксист.

‑ Это почему же? ‑ спросил Константин.

‑ Ну как же, ‑ отвечал Сумкин, ‑ с француженкой познакомился, любовь, понимаешь, амур-тужур и всё такое!

‑ Пошёл ты Жора на хер! – резко отреагировал Константин и рванул ручку дверцы машины с желанием выйти из неё.

‑ Сидеть! – стальным, жёстким тоном, внезапно взявшимся непонятно откуда, окрикнул Константина Сумкин. И уже ровным голосом, без тени прежней весёлости проговорил, ‑ я тебе не Жорик, я капитан госбезопасности Георгий Николаевич Паршин, и с тобой тут не просто так прохлаждаюсь.

Удостоверение на фамилию Паршина мотнулось перед Костиными глазами и исчезло во внутреннем кармане куртки таксиста Сумкина так же быстро, как и появилось.

‑ Вы что же это, гражданин Раевский, всерьёз решили, что мы вот просто так вам позволим нарушать ваши должностные инструкции, знакомиться с иностранцами, вступать с ними в интимную связь, вести антисоветские разговоры? А?! Что молчите-то? Ну ответьте мне хоть что-нибудь. Вы ж не мальчик, когда знакомились, понимали, чем это может обернуться для вас.

Сумкин-Паршин смачно затянулся дефицитной сигаретой и пустил колечко дыма в Костину сторону. Последний же, едва справившись с состоянием шока, в которое его повергло откровение таксиста-хамелеона, собрал в кучу всё своё присутствие духа и проговорил:

‑ Никаких антисоветских разговоров я не вёл и инструкций не нарушал! А познакомился с Ириной чисто случайно в городе, когда был не на работе.

‑ Ну, сучёнок, ты меня достал, ‑ проворчал Георгий Николаевич, ‑ он пошарил на заднем сиденье машины, нащупал пачку фотографий и шмякнул их на торпеду Волги, ‑ на, смотри!